Н О Л Ь !

Престарелая кукушка трижды простуженно каркнула. Три часа ночи. Ворочается, не спит Надежда Константиновна. «Мировые проблемы» надо решать, а голова раскалывается. Причин для этого – десятки: здоровье подорвано каторжной жизнью. Но, главное, что мучает сейчас старую женщину, — рыночные отношения: как в них вписаться? Да и многие политические вопросы занимают, не меньше: куда катится страна, о чем думают нынешние лидеры?
Надя родилась в небольшом приднестровском селе. Бравый заезжий казак Константин увлекся смуглянкой-молдаванкой, да и ее очаровал невиданными усищами, да неместной смелостью и дерзостью. Наградил неопытную – звучной, русской фамилией (впоследствии ставшей столь знаменитой!), да тремя дочерями-погодками. Поскольку фантазией казаче был начисто обделен, то нарек дщерей, как повелось: Вера, Надежда, Любовь. Вскоре удалой усач поехал защищать родину, и был таков. Смуглянке ничего не оставалось, как, надрывая живот, кормить три голодных, голосистых рта, о четвертом – своем – забывая.
Не запомнился Наде краткосрочный батя ее, да и мать, не выдержав испытаний, рано умерла. Смугляночки-казачки карабкались по жизни, не только ногти ломая, но и задубелую от трудов тяжких шкуру с ладоней сдирая. Кое-как и продрались сквозь лишения и подлое сиротство свое. Надю судьба в город толкнула. И вот, как грамотой она немного овладела, да пообтерлась малость, наслушалась умных речей, стала гордиться девушка своим именем: Надежда Константиновна! Ого – го!
Когда знакомилась с кем-нибудь, заранее знала, какой эффект произведет, назвавшись. И, произнося певуче-торжественно собственное имя, даже в кончиках пальцев чувствовала покалывание жалящих игл
Говорят, дочь повторяет судьбу своей матери. Повторила-скопировала и Надя, лишь с небольшой разницей: осталась с одной дочерью. Соблазнил ее после войны тоже очень бравый, правда, безусый, бывший разведчик. Да и улетучился, лазутчик, проклятый! Неведомо, куда. Хорошо, хоть фамилию не успела сменить. А уж как зазвучала она после войны! Кошевая! Ого – го!
Теперь, знакомясь и предвкушая реакцию, она заученно-театрально, протяжно произносила: Надежда Константиновна! И, вот оно, знакомое и ожидаемое: Крупская? Шутили.
— Кошевая! – именно так, с восклицательным знаком и с оттяжкой в торжественном тоне звонкого голоса. И – тоже знакомое, словно по сценарию, — изумление во взглядах, на нее обращенных.
Можно ничего не делать в жизхни, имея знаменитое, прославленное имя. Оно все само сделает, откроет любую дверь. А тут: громкое имя, да рядом со славной фамилией! По тем временам это было не просто капиталом, а золотым обеспечением удачной судьбы. И уж за одно это прощала Надежда своего, лишенного фантазии папашу за бегство.
Она старалась соответствовать имени: не опошляла его, не позорила. Ни разу не уронила чести носить его: не пила, не курила. Несколько обмишулилась с «лазутчиком», но и это к лучшему, учитывая возможные последствия – с заменой фамилии, останься тот, да пожелай.
Всю жизнь проработала Надя оператором: в деревне – первым оператором машинного доения (надо же соответствовать имени – первая); в городе – первая (кто бы сомневался!) женщина оператор башенного крана. Свалившись с него, переломавшись до жути, но выживши (тут не только имя, но и фамилия морально очень помогли!), оправившись до возможности передвигаться, вновь стала оператором, но, увы, уже не первым. Оператор технических средств. Последними служили швабра да тряпка, даже захудалого пылесоса не было. Работа грязная, но должность звучала красиво. Этому Надежда Константиновна придавала очень большое значение: слыла эстеткой. А что у нее еще оставалось в жизни, кроме звучного имени? Разумеется, называли ее просто уборщицей, но, когда она получала зарплату, в ведомости было написано: оператор технических средств – Кошевая Надежда Константиновна. Очень ей нравилось ставить рядом свою замысловатую подпись.
Дочь, не особенно мучаясь оригинальным устройством собственной судьбы, взяла да и тоже повторила материну планиду. На этот раз, в роли соблазнителя выступил прямой потомок знаменитого богатея Морозова. Ах, как старалась Надежда Константиновна хоть фамилию прославленную заполучить, не веря, что зять вскоре не ускользнет, ибо не доверяла коварному Року. Тем более, что родился внук. Назвала бы его Павликом. Как бы звучало: Павлик Морозов! Но дворянского потомка удержать не удалось. А, впрочем, любящая бабуля нашла выход: внук стал Олегом Кошевым. Как млело ее состарившееся сердце, когда на утренниках в детском саду, а позже – на торжественных пионерских сборах, в школе, объявляли: Олег Кошевой! И для внука имя стало золотым обеспечением: помогло выбиться в комсомольские лидеры, поступить в институт.
И вдруг – беда! Откуда взялась? Ругают, в чем ни попадя, и Ильича, и Крупскую. Памятники поснимали, из мавзолея грозятся выкинуть. Да и герои войны перестали ими быть.
Совсем уж тихо, как можно неразборчивее, произносит теперь Надежда Константиновна свое имя, без всяких восклицательных знаков – почти шепотом. И все равно уже не раз имела неприятности из-за того, чем всю жизнь гордилась, что старалась не запятнать, не уронить.
А позавчера внук пришел из института с синяком под глазом. Ненавидяще сверкнув заплывшим оком, прорычал, кинув бабке газету: «Предателем он был, твой Олег Кошевой! Вот, читай!» И ушел, хлопнув дверью. Прочитала, сердце заныло: «Хорошо, хоть Морозов смылся. Каково было бы внуку ходить в Павках Морозовых? В предателях родного отца! Тут уж синяками не обошлось бы!».
Вот, как все повернулось в жизни! Будь он проклят, усатый казак, залетный! И ворочается бабулька на жесткой постели, не спится ей, не можется. Мается всеми этими политическими вопросами: кто прав? Не в силах она разгадать жизненных парадоксов, да ребусов. А тут еще и рыночные отношения, Господи, помоги! Правда, пенсию она получает приличную: с первого начислили и совсем обалденную сумму. Но цены-то, цены – сумасшедшие!
Кукушка прохрипела четыре раза. Надо спать, завтра ее ожидают столько дел! А не уснуть! Считает бабуля, подсчитывает: пенсия, минус – за квартиру, минус – за свет, за газ, за радиоточку – проклятую! Ничего хорошего не передает. Все какие-то неприятности! А ты плати за нее! Целый список лекарств ждет своей очереди: без них нельзя, совсем худо будет, надо обязательно купить. Остальное (а что там останется?) нужно разделить на три десятидневных декады, да и растянуть, таким образом, — на месяц. Все бы ничего, привыкла Надежда Константиновна – на хлебе и воде кипяченой жить, обошлась бы как-нибудь. Но приближается день рождения «репрессированного» внука и, чтобы хоть чуточку искупить вину за его погубленную жизнь, решила бабуля купить ему подарок получше. Знала, сердечная, о чем мечтает: рюкзак модный, в институт ходить. Сейчас с портфелем не ходют, как раньше, бывало, ходили солидные люди. Но и рюкзак – ничего. С ним, внук говорит, и на базар, и в поход, и куды хошь.
Давно присматривалась старая к разным рюкзакам. Уж больно дороги! А теперь пенсию увеличили, и пыталась старушка втиснуть в свой убогий бюджет – еще и рюкзак. Не получалось. Легче было бюджет в рюкзак засунуть. Потому и маялась бессонницей.
Когда кукушка прокаркала пять раз, у Надежды Константиновны вдруг все сладилось. Уже в полудреме, уже вязкими губами, бабуля в последний раз прошлась по всем статьям расхода, с учетом всех минусов, и все сошлось, она прошептала удовлетворенно итоговую цифру и окончательно закрыла глаза. Уснула со счастливой улыбкой: удалось-таки вписаться в рыночные …сно-…сноше…(тьфу, ты, черт!)…отношения…
Наутро она выглядела бодрой и довольной, когда отправлялась получать пенсию, а затем осуществлять все задуманные минусы.
«Скорая» доставила бедную женщину в больницу – ближе к полудню. Она была без сознания, а, может, просто в забытьи, потому что коснеющие губы непрестанно что-то шептали, Наклонившись совсем низко, почти коснувшись ухом ее рта, можно было расслышать-разобрать только одно-единственное слово, бесконечно повторяемое через равные промежутки времени: «ноль…ноль…ноль…ноль…ноль».
Надежду Константиновну сразил инсульт. Но она выкарабкалась из него, как уже не однажды это делала в своей нелегкой жизни. Барахтаясь в объятиях недуга, не сознавая ни времени, ни пространства, одно помнила четко: свое прославленное гордое имя, которому необходимо соответствовать. Оно помогло ей и в этот раз. Выжила. Пришла в себя, осознала окружающую среду.
Сначала врач, а затем соседки по палате рассказали ей, что в беспамятстве повторяла она одно и то же слово, не переставая. Старуха онемела, подумав: «Орала, дура, свое имя!» Беспомощно огляделась вокруг с немым вопросом и страхом в потухшем взгляде. А, меж тем, бойкая соседка продолжала: «О каком ноле вы все время говорили? Все – ноль, да ноль…»
И бабуля все вспомнила, а, вспомнив, беззвучно заплакала. Той ночью, подсчитав расходы и получив подходящий результат, она потеряла в сумме ноль. Потому-то все и сошлось. А в реальности…
«Какой-то ничтожный ноль, а все испортил, — зло шептала оклемавшаяся старуха. – Ноль без палочки, сволочь! А каким важным оказался. Всесильным! Без него я сама – ноль. Что я собой представляю? Кому нужна? Вместе со своим нелепым теперь именем? Никому! Абсолютный ноль! Ноль без палочки! Ноль…»
Тихий поначалу плач перешел в рыдания, которые все усиливались. Приближалась истерика. «И мое звучное имя, и знаменитая фамилия – все ноли! И жизнь ребенку испортила, чванливая дура. Вот и осталась у разбитого корыта – со сплошными нолями – до конца своей беспутной жизни. Потому что я сама – ноль. Пустой, никчемушный ноль. Никому не нужный ноль. Ноль…ноль…ноль…ноль…
Прибежавший врач велел медсестре сделать старухе укол со снотворным.