В пустыне, где родосский истукан
кукожится, покуда не исчезнет,
прогнувшись тетивой тугой, река
того гляди пульнёт мостом железным
по дальней сопке, где возможен лес,
но чаще степь — монгольская бескрайность –
такая, что не вытянет экспресс
ни транссибирский, ни трансцедентальный.
Маши платочком, Дафнис… Утекут
коробочки стальные вереницей.
В теплушке Хлоя даст проводнику,
а после — всей бригаде проводницкой.
А ты на полку верхнюю, как в гроб,
уляжешься, зажав в ладони книжку.
Очнёшься ночью, дёрнешься и лоб
расквасишь о захлопнутую крышку.
На лист бумаги или на постель –
проекция земной любви на плоскость.
Лиловый свет внезапных фонарей
оконной рамой режешь на полоски
и думаешь тяжёлой головой:
зачем тебе сей странный орган нужен –
божественный, когда есть половой,
и ты, в конце концов, ему послушен.
Так к слову о каком-нибудь полку
задумаешь Отчизне свистнуть в ухо,
а выйдет снова: поезд в Воркуту,
монгольская пустыня, групповуха…
Но это всё — осенний глупый сплин.
Зима идёт синюшными ногами,
и первый снег бодрит как кокаин,
и снегири на ветках упырями…
5!