ЭЛЛА ОЛЬХА.
Дорогой и любимой бабушке,
Ольховик Марии Герасимовне,
посвящаю.
МАРУСЯ И ЕЁ КОМАНДА.
( Невыдуманная история).
Маруся, сероглазая ладненькая молодуха, тридцати шести лет от роду, без памяти любила своего мужа Филиппа, рослого красавца, знаменитого штукатура-маляра во всём городе. Он тоже обожал и уважал свою Марусю, вручив ей бразды правления в семье.
У них было двое детей: Тамарочка – чертёнок в юбке (так называл её отец) и Павел – мальчонка десяти лет, полная противоположность сестре — спокойный и мечтательный, обожавший самолёты и технику.
Два года назад Маруся и Филипп закончили строительство своего дома. Сколько было радости! С какой любовью супруги обставляли и украшали свой дом. Сколько в нём было прожито светлых и радостных дней!
Филипп любил возвращаться после работы домой. Вечер. Дети щебечут возле отца, сообщая нехитрые новости дня. Маруся накрывает стол: вышитая скатёрка, аромат пирогов с картошкой, дымящийся борщ в горшке, приготовленный по особому рецепту, который знала только Маруся.
Вот оно простое человеческое счастье.
Оборвалось. В одно мгновенье оборвалось. В то воскресное утро, 1941года, 22июня….
Солнце светило ярко, обещая погожий жаркий день. Дети были в радостном возбуждении, их обещали повести на озеро. Маруся хлопотала у плиты, стараясь в воскресный день накормить семью повкусней. Филипп возился во дворе, готовился к сенокосу.
— Война!.. Война!.. – страшным воплем разнеслось по улице.
Новость мгновенно облетела весь город. Разделила жизнь на две половины: «до» и «после».
Филипп добровольцем ушёл на фронт, не стал ждать повестки. Да разве он мог поступить иначе? Нет, не мог. Многие не могли.
Вокзал. Эшелоны. Толпы людей. Только уезжающие и провожающие. Маруся и Филипп стояли в людском потоке, никого и ничего не видели вокруг. Старались насмотреться друг на друга, запомнить каждую чёрточку на родном лице.
— Я буду ждать. Я буду ждать, — как молитву твердила Маруся.
— Я вернусь. Я вернусь, — эхом вторил Филипп.
Сколько было сказано этих простых, незаменимых слов при расставаниях. Вся страна разделилась на две половины: воюющих и ожидающих.
Маруся голосила в огороде, чтобы не слышали дети и соседи, упав в кусты молодого картофеля. От бессилия и ярости сгребала в кулаки землю-матушку, тыкалась в неё всем лицом, заглушая рвущийся наружу крик, рассказывая ей родной, какое горе горькое пришло, зашагало по всей стране, застучало в каждый дом….
Накричавшись и наплакавшись в волю, Маруся ополоснула лицо холодной водой из кадки, подошла незаметно к дому, со стороны огорода и оторопела…
Здесь собрались все женщины с её улицы: Параска с выводком из четырёх детей, придерживала двумя руками огромный живот, ожидая пятого. Косая Ксюша с дочкой, Дунька с маленьким грудным Ванькой, Катерина с дочкой, Галька с дочками, Маня — сестра мужа. На подоле её юбки повисло трое детей…. Да разве всех перечислишь.
Маруся подошла, молча опустилась на крыльцо. Женщины мигом обступили её. Помолчали. Потом все разом заговорили, по-бабьи запричитали:
-Маруся, что делать?
— Как жить, Господи?
— Что с нами будет? Бедные наши деточки!
Параска голосила с надрывом, раскачиваясь из стороны в сторону, не выпуская из рук живот:
— Ой, куда мне бедной, несчастной податься-я-я…? К кому голову горемычную приклони-и-ить…? Деточки мои обездоленные-е-е… Ванечка, родненький, на кого же ты меня покинул и деточек наши-и-их?
— Тихо, девки! Параска, прекрати выть, не одной тебе тошно! – неожиданно, что есть мочи крикнула Маруся, обвела присутствующих долгим взглядом.
Потом ловко вскочила на крыльцо, оказавшись выше всех подруг, с уверенностью сказала:
— Выстоим, девоньки! Выживем, бабоньки! Нашим мужикам в окопах, разве легко? А нам? Нам в куче надо держаться. Только так выжить можно.
________________
Надо заметить, что все женщины, собравшиеся возле Марусиного дома в тот роковой день, знали друг друга с детства. Вместе росли, выходили замуж, рожали детей. И так уж повелось, что неугомонная бойкая Маруся, с самого детства была авторитетом у других: нужен совет – к Марусе, заболел ребёнок – к Марусе, поссорились с мужем – к Марусе, не подходит тесто — к Марусе….
Неудивительно, что Маруся стала негласным командиром уличной команды женщин.
А между тем, немцы каждый день бомбили город. Среди населения началась паника. Многие эвакуировались. Опять собрались женщины на совет. Маруся сказала, собравшимся:
— Девоньки, эвакуируйтесь, кто может. Немец близко. Скоро весь город будет под ним. Тогда небо с овчинку покажется.
— А ты, Маруся? — спросило несколько голосов сразу.
— Я? – Маруся задумалась на мгновение. – Я буду здесь. Как я брошу свой дом? Разграбят ведь. Что я Филиппу скажу, когда он домой вернётся?
Думали недолго… Остались все.
В августе 1941года, фашисты заняли город. Потянулись день за днём годы… Два долгих года в оккупации. И ни одной весточки от Филиппа.
Ну, разве можно было пережить это тяжёлое время, горюя и плача? Нет! Не из тех были Маруся и её команда. Сколько раз эти удивительные женщины выходили, казалось бы, из безвыходных ситуаций, благодаря оптимизму, юмору и смеху.
А немец, не переставая, бомбил город. Железнодорожная станция, хлебозавод, маслозавод, швейная фабрика, фабрика фурнитуры — всё оказалось брошенным, бесхозным.
Маруся собрала свою команду:
— Девоньки, надо запастись, чем можно. Смотрите, что твориться. Немец все равно всё добро по миру пустит. Ещё неизвестно, что нас ждёт.
Женщины согласно закивали. Раньше они гордились, тем, что у них в городе была налажена промышленность. Многие считали родными заводы и фабрики. А теперь….
Маруся продолжала:
— Девоньки, берите тележки. Одну на двоих и в дорогу.
Она быстро распределила, кто куда едет. Трудились не жалея сил. Вскоре были надёжно припрятаны соль, зерно, мука, крупы, спички, иголки, ткань, пуговицы. Собирали всё брошенное, что под руку попадало. Конечно, это было очень опасно. Если бы, неожиданно, вернулась советская власть, женщины не миновали бы тюрьмы. Но и сидеть, сложа руки, было нельзя, когда всё добро просто пропадало, а впереди ждала неизвестность.
Женщины не решились бы сами на такие действия, без команды Маруси. Тогда они ещё не знали, что припрятанное добро, спасёт их жизнь и жизни детей.
Чтобы не впадать в панику и не думать о плохом, женщины с утра до вечера трудились. Маруся организовала, что-то вроде детского сада. Всех малышей сводили в дом побольше и оставляли с ними дежурную женщину. В городе участились несчастные случаи: дети подрывались на снарядах, попадали в руки озверелым немцам.
Стоял сентябрь. Женщины убирали огороды, делали заготовки. Рыли в укромных местах ямы, пряча туда съестные припасы. Заготавливали в лесу топливо на зиму, хорошо, что – рядом.
Маруся шла из леса. До дома было рукой подать, тащила тележку с дровами, за плечами был небольшой мешок с грибами. На этой улице жило много знакомых, с которыми Маруся общалась. Вдруг её внимание привлёк крик женщины. Повернув голову на шум, Маруся увидела знакомую – Варвару, распятием стоявшую у дверного проёма, заслонив собой путь в дом, цепляясь руками за косяки, не пуская, напиравших немцев в дом:
— Жить в моём доме? Не дождётесь, сукины дети! Не пущу! В моём доме жировать будете!? — кричала она, бесстрашно отталкивая наглого немца.
Короткая автоматная очередь решила всё. Варвара тихо осела на родное крыльцо, инстинктивно, зажав смертельную рану двумя руками.
Маруся, что было сил, рванула домой. Не помнила, как дотащила тяжёлую тележку и грибы, бросила всё во дворе. Она бежала от Параски к Дуньке, от Маньки к Гальке, по дороге созывая остальных женщин. Собрав всех, на одном дыхании выпалила:
— Немцы по домам на постой расселяются. Принимайте, не раздумывайте.
— Ты, что, Маруська, белены объелась? Чтобы я с немцами под одной крышей жила? – Катерина, сузив глаза, пошла на Марусю с кулаками, не веря своим ушам.
— Варвару на моих глазах расстреляли, за то, что в дом не пустила. Хотите жить и детей сохранить, слушайте, что говорю, — она без сил опустилась на землю и тихо заплакала.
Катерина замерла. Женщины переглянулись: «Выбора не было».
В тот же день у Маруси поселились два немца.
_______________
Беда не приходит одна. Через несколько дней, прибежала из города, до смерти перепуганная Маня:
— Бабоньки, знакомый полицай шепнул, завтра облава будет. В Германию погонят, на работу. И повестки будут присылать, кто не явится – расстрел.
Повестки не заставили себя ждать. Правда, пришло всего две: Марусе и Катерине. В них сообщалось, что на следующий день, надо с вещами явиться в комендатуру.
— Врач нас будет смотреть. Говорят, некоторых бракует, — печально сказала Катерина. Тут же добавила. – Маруся, нас не забракуют. Мы с тобой две кобылы, хоть в воз запрягай.
— Врач, говоришь, будет смотреть? – задумчиво спросила Маруся.
Через минуту женщина знала, что делать. Она бежала к знаменитому городскому знахарю, надеясь на его помощь, как на чудо Господне.
Знахаря звали Корчан. Был он человеком в городе известным. Многих людей спас от тяжких болезней. Это был крепкий, коренастый дед, лет семидесяти, ворчливый и непредсказуемый. На одних больных кричал, обзывал последними словами, но лечил. Других и вовсе отказывался принимать. Его побаивались, не знали, каким боком и подступиться. К нему не каждого и пускали. Посетителей встречала шустрая бабка, долго расспрашивала, что, да как.
Потом шла к самому Корчану с докладом. Иногда она выносила какую-то мазь и вручала страждущему со словами: «Это тебе поможет. Иди с Богом». И помогало.
Маруся влетела в дом к грозному деду, не думая о последствиях, с силой отстранив шуструю бабку. Та даже охнуть не успела, только испугано перекрестилась, такого непочтения к своему хозяину она не припоминала.
— Чего несёшься, очумелая? – грозно сказал Корчан, в упор глянул на Марусю. Добавил. – Дура!
Он сидел за огромным столом и перебирал какие-то травы. Вид у него и правда был грозный: кустистые брови нависали над глазами, седые волосы густой копной обрамляли широкое лицо, которое наполовину скрывала седая длинная борода.
— Я дура? Сам дурак, коли с людьми так говоришь, — выпалила Маруся и тут же прикусила язык, жалея о сказанном, но отступать, было поздно.
Корчан оторвался от своего занятия и удивлённо посмотрел на женщину, таких храбрых он встречал редко. Маруся стояла перед ним раскрасневшаяся, запыхавшаяся, глаза сверкали решительным огнём. Видно было, что она не отступит. Корчан вдруг громко крякнул и разразился безудержным смехом.
— Ты вроде не больная, что тебя привело ко мне? — спросил знахарь, вытирая слёзы. До слёз он редко смеялся, а это много стоило.
Маруся, быстро оценив ситуацию, рассказала всё, как есть:
— В Германию нас с подругой завтра угоняют, а у нас дети. Нам заболеть надо, чтоб не взяли, забраковали.
Корчан на этот раз, тяжко вздохнул:
— С такой просьбой ко мне не приходил ещё никто. Но я тебя понимаю.
Он встал и заходил по комнате:
— Не знаю, не знаю, что тебе, бабонька, сказать. Ну, как я могу тебе напасть сделать? Грех, же какой!
Маруся нашлась быстро:
Так вы меня потом и вылечите, чтоб грех на душу не брать.
— Эх, ты какая! Больно будет. Справишься? И здесь нельзя. Надо дома, чтоб никто не видел.
-Я справлюсь. Вот только Катерина трусиха сильная. Не знаю как она?- засомневалась Маруся насчёт подруги.
— Ладно, и ей совет дам. Один раз пройдёт, а там видно будет, — сказал знахарь и поведал Марусе, что надо делать.
Он снабдил её мазью, травами и пузырьком с микстурой, заставив повторить последовательность действий.
Дома Маруся дала напутствие Катерине, уложила детей спать. Приготовила бритву, бинты и…. известь. Зажала в зубах ложку, чтобы не крикнуть. Полоснула бритвой ногу в нескольких местах, как учил Корчан, посыпала раны известью. Кровь стекала по ноге, впитываясь в известь. Казалось, сердце остановится от адской боли.
Смазала раны мазью, выпила стакан водки и провалилась в тяжёлое забытьё.
На утро нога сильно распухла, через бинты сочилась какая-то бурая жидкость. Нога болела, но не так сильно, как вчера.
Девчата собрались, как по команде. Увидав Марусину ногу, заохали, запричитали.
— Как же ты пойдёшь, Маруся? — спросила Параска.
— А я не пойду. Вы меня, как тяжело больную, на повозке повезёте, — уточнила Маруся.
Марусю уже с шутками и прибаутками, погрузили на повозку. Всем было ясно, что такую калеку на работу в Германию не пошлют. Рядом с повозкой семенила Катерина. Она всерьёз волновалась, у неё все части тела были целые — невредимые и никаких увечий не предполагалось.
— Маруся, а я как же? – шёпотом спросила, наклонившись.
— Ты всё сделала, как я велела? Лекарство выпила после еды? – Уточнила Маруся.
— Всё сделала, как велела. Только ничего не происходит. — Волновалась Катерина.
— Не переживай, лишь бы преждевременно всё не началось. — Успокоила подругу Маруся.
У комендатуры Маруся слезла с повозки, подругам велела отойти, подальше от греха, и ждать. Опираясь на плечо Катерины, зашли в комендатуру. Там было полно женщин, они обречено стояли у стен, ждали очереди. Вызывали по одной.
Катерина и Маруся пристроились в хвост очереди. Вдруг Катерина побледнела:
— Маруся, мне плохо, я выйду.
— Стой, — Маруся крепко схватила её за рукав блузки.
— Ой, не могу. Живот крутит. И, и тошнит сильно. Пусти, выйду. Стыд какой! — Катерина то хваталась за живот, то двумя руками зажимала рот, стараясь удержать, рвущееся наружу содержимое желудка.
«Слава Богу и Корчану! Началось когда надо», — облегчённо подумала Маруся.
— Стой! Тебе говорю, — шёпотом говорила Маруся, удерживая Катерину мёртвой хваткой. Сама же громко произнесла, чтобы все слышали: — А то пан полицай подумает, что ты симулируешь.
Стоявшие в очереди женщины, невольно стали наблюдать за происходящим.
Катерина бледная и трясущаяся, прижалась к стенке. Лицо её на глазах у всех стало приобретать землисто-зелёный цвет. Первый приступ рвоты заставил Катерину согнуться пополам и выдать струю рвотной массы, куда Бог пошлёт. Стоящие рядом женщины стали бледнеть, у некоторых тоже начались позывы к рвоте. Катерина же разошлась во всю, забыв о приличиях, она посылала «приветы» направо и налево.
В перерывах между приступами рвоты, она громко подвывала и хваталась за живот. Несколько очень впечатлительных женщин, стошнило за компанию.
На шум выскочил врач и немецкий офицер. И тут Маруся произнесла:
— Тиф или холера, все признаки налицо.
Что здесь началось! Перепуганные немцы стали выталкивать из здания всех подряд, крича отрывистые команды на немецком языке. Не прошло и минуты, как перепуганные женщины очутились на улице и разбегаясь кто, куда.
А Марусю благополучно катили домой верные подруги, толком не понявшие, что же произошло, там в комендатуре? Рядом бежала Катерина. Опорожнив кишечник и желудок когда надо и где надо, она чувствовала себя прекрасно.
Город бомбили и свои и немцы. Параска вот-вот должна была разрешиться от бремени. Ей поручили чистить и сушить грибы. Это было в её положении несложно. С детьми была Маня. Остальные трудились, кто где. В каждом доме оборудовали под бомбоубежище обыкновенный погреб. Там находились тёплые вещи, еда и вода, да керосиновая лампа, иногда сидеть приходилось долго.
Маруся старалась не оставлять в эти дни Параску одну надолго.
Заслышав угрожающий гул самолётов, она кинулась к дому подруги. За детей не волновалась, у Мани был надёжный погреб, и она знала, что делать.
Маруся подоспела вовремя. У Параски начались схватки. Она подпирала стену дома и протяжно стонала.
— Скорее в погреб! Где твои вещи? – Маруся подтолкнула подругу в сторону подвала, сама побежала за вещами, которые были давно приготовлены на случай родов.
О том, чтобы позвать на помощь врача или акушерку, не могло быть и речи. В городской больнице разместился немецкий госпиталь, медперсонал эвакуировался с красной армией. Была старая бабка-повитуха, но она тоже где-то в подвале от бомбёжки пряталась.
Очутившись в подвале, Маруся уложила Параску на старый матрац, сама зажгла керосиновую лампу, на ходу подбадривая подругу:
— Всё хорошо. Давай Парасочка, тужься.
— Маруся, а ты роды когда-нибудь принимала? – Подала слабый голос роженица.
-А как же один раз принимала, — успокоила Маруся.
— У кого-о-о!- У Параски опять начались схватки.
— У коровы нашей, Зорьки, — успокоила её Маруся.
— О! А-а-а-а…. – опять застонала Параска.
Маруся уверенно хлопотала возле подруги, успокаивала, покрикивала для порядка. Разве могла она признаться, что сама боялась до обморочного состояния: за Параску, за ребёнка. Боялась, что может, что-то не правильно сделать и навредить. У неё тряслись руки и ноги, а желудок сводило судорогой от сильного нервного напряжения.
Параска разродилась быстро. Только ребёнок оказался мёртвым, удушенный пуповиной, но здесь не было Марусиной вины. Её действия были верными. Ребёночка похоронили, поплакали над могилкой, помянули.
За всю войну это была единственная потеря среди детей – всех сохранила Марусина женская команда: никто не умер от голода, всех выходили во время болезней, никто не пострадал от несчастных случаев, которых хватало в это лихое время.
Стояла весна 1943 года. К Марусе в дом влетела перепуганная Катерина:
— Маруся! По улице гонят евреев на расстрел. Почти одни женщины, с детьми, — она бессильно ударила руками по бёдрам, зло заплакала.
Они вышли из дома на улицу. Издалека, заметили колону, идущих людей. Их подгоняли автоматами немцы. Местные жители выглядывали из-за заборов, старались сунуть арестантам кусок хлеба или картофелину. Немцы грубо отгоняли жалельщиков, заталкивали их обртно, угрожая автоматами. Почти у каждой калитки стоял немец с автоматом, загораживая выход и обзор для местных жителей. Возле Марусиной калитки тоже стоял здоровый плечистый немец. Она перевесилась через забор, вглядываясь в толпу, жалея, что не захватила с собой куска хлеба. Её внимание привлекла молодая красивая еврейка. Она шла, опустив голову, держа за руку девочку, того же возраста, что Тамарочка. Маруся заметила, что женщина шла возле самого забора и вот-вот поравняется с её калиткой. Действия женщины были молниеносными.
Маруся отскочила от забора, распахнула пошире калитку, оттолкнула оторопевшего немца, схватила еврейку и девочку за руки, рывком втащила во двор. Мгновение немец и Маруся смотрели друг другу в глаза. Потом немец воровато огляделся вокруг, понял, что никто ничего не заметил и опять заслонил собой калитку.
У Маруси опять квартировали немцы. Но она не растерялась, поселила спасенных, мать и дочь, на чердаке. Немцы даже не подозревали, кто над ними живёт.
Когда перед отступлением немцы особо свирепствовали, еврейку с дочкой перепрятали у Мани. До конца войны Неля и Сара жили у Маруси, с благодарностью влившись в их женскую команду.
Стоял жаркий август 1943 года. Близилась линия фронта. Бомбили свои и немцы.
Верили в победу. Молились. Ждали наступления красной армии.
Освобождение от двухгодичного фашистского ига было близко.
Уже после войны, собираясь вместе, в который раз спрашивали эти мужественные женщины у себя и друг у друга, как им удалось выжить?
В последние дни оккупации, немцы особо свирепствовали: расстреливали, вешали на площади ни в чём, ни повинных людей, безнаказанно заходили в дома, грабили, насиловали.
Маруся с подругами и детьми отсиживались весь день в укрытиях, сделанных заранее. Поздно вечером возвращались огородами домой, ночевать, проверить, осталось ли, что-нибудь от родного жилища. До сей поры, все дома были целы, правда, потрёпаны и обшарпаны. Но были родные стены, а это главное.
Во время бомбёжек перестали прятаться в подвалы, боялись. На соседней улице в подвал угодила бомба, похоронив, в одночасье, всю семью.
Фронт был совсем близко. Невооруженным взглядом, ночью, были видны отблески канонады, слышны артиллерийские залпы.
Маруся с Тамарочкой и Павлом тихонько пробрались в дом. Сына уложила в маленькой комнатке под кровать, а сама с дочкой легла в комнате побольше тоже под кровать. Так делали специально. Кровать с панцирной сеткой могла спасти от травмы, во время обвала штукатурки или даже кровли.
Дети, намаявшись за день, быстро уснули. Маруся никак не могла уснуть, прислушивалась к звукам отдалённого боя. Последнее, что помнила, гул самолёта, свист, падающих бомб. Губы беззвучно шептали молитву, руки инстинктивно, крепче обнимали Тамарочку, стараясь хоть как-то защитить.
Дальнейшие события Маруся не помнила, только звенящая пустота в ушах. Она пришла в себя, окружённая подругами, укутанная в простыню. Её трясли, били по щекам, брызгали водой. За неё цеплялась чумазая Тамарочка, беззвучно, открывая рот. Потом в ушах, что-то щёлкнуло, треснуло и она услышала причитания, шум, рёв дочери.
— Господи! Что случилось? – Одними губами шептала Маруся.
Над городом поднимался рассвет. На улице раздавался родной русский мат. «Наши» вошли в город.
Маруся осмысленным взглядом огляделась вокруг. В её дом попала бомба, стерев полдома с лица земли. На остальной половине, кровля обрушилась, обнажив белые стены, на одной из которых, висела, покосившись, свадебная фотография Филиппа и Маруси, целая и невредимая.
Рядом, не переставая, говорила Параска:
— Марусечка, слава Богу, вы с Тамарочкой живы. Вас взрывной волной вынесло, — она истерично хихикнула, — совсем голыми. Мы вас, как лялечек укутали.
Маруся, вдруг побледнела, ухватилась за голову и не своим голосом закричала:
— Павлик! Сынок! Па-ша-а-а!
Женщины переглянулись, не говоря ни слова, все присутствующие бросились разбирать завалы. Маруся соскочила с места, завязала кое-как простыню на голом теле и кинулась в гущу, разгребать камни, дерево и штукатурку, обдирая руки в кровь. Время для неё остановилось.
Когда обнаружили кровать, под которой спал Павел, солнце стояло уже высоко. На неё во время взрыва, упал платяной шкаф, упёрся одной стороной, в крепко, стоящую стену. Кирпичи и доски падали уже на него.
Отодвинули в сторону шкаф, подняли кровать, отставили в сторону.
На матрасе, укрытый одеялом с головой и поджав под себя ноги, лежал Павел. Маруся кинулась к сыну. Все замерли, предчувствуя тягостное зрелище. Параска громко всхлипнула.
— Павлуша, сынок, — простонала Маруся, откинула одеяло и потрясла сына за плечи.
Павел открыл глаза, сонно заморгал, зевнул, потом приподнялся на локте, негромко спросил:
— А что случилось? Мама, ты почему, почти голая? – Последние слова он сказал шёпотом, потому, что никогда не видел мать в таком непотребном виде.
— Сынок, ты как, цел? – Маруся ощупывала руки, голову, ноги сына.
— Да, что ты меня, как девку щупаешь? — покраснел Павел, не понимая, что происходит.
— А ты, что ничего не слышал? — допытывалась Маруся, не веря в чудо.
— Ничего, — Павел сел и огляделся. Теперь в его глазах был испуг и недоумение. Мальчонка теребил вихрастый чуб и тёр сонные глаза. Он действительно ничегошеньки не слышал.
Маруся упала на колени и стала неистово молиться, благодарить Бога за чудесное спасение сына. Женщины переглянулись и тоже опустились на колени. Им было, за что благодарить Всевышнего: они и дети выжили в оккупированном городе.
_________________
Победа! Победа! Радостные возгласы раздавались там и тут. Марусина команда собралась у неё дома. Разве можно было не отметить эту победу? Ведь это их победа тоже. Плакали. Смеялись. Но больше плакали. Получили повестки: Параска, Ксюша, Даша. Маруся не получила ничего. Даже коротких слов – «Пропал без вести» — не было.
Громко всхлипнула Маня, родная сестра Филиппа. Она очень любила младшего брата:
— Положил свою буйну голову в чужом краю, Филечка наш. Где могилка не узнаем.
Маруся сузила глаза, посмотрела в упор на Маню:
— Ещё раз скажешь такое, глаза выцарапаю. Живой он. Жи-вой. Поняла?.
— Господь с тобой, Маруся. Поняла. Живой, — быстро согласилась Маня, но глаза её говорили о другом. Не верила, что живой.
Март 1946 год. Маруся возится у плиты, готовит обед. Павлу уже почти шестнадцать лет, он главный помощник у матери. Бог силой не обидел, копает огород, как трактор, готовит его к посадке. Тамарочке уже девять лет. Она от мамы никуда, тут же крутится, возле плиты: то воды подаст, то картофель измельчит, то крупу переберёт. Всё же помощь. Девочка уже давно поглядывала в окно. Ей показалось, что во дворе кто-то чужой ходит. Нет, не показалось. Ходит какой-то дядька в потёртой военной форме, по-хозяйски всё оглядывает. Интересно, что ему надо?
— Мама, у нас дядька чужой по двору ходит, и всё высматривает, — настороженно сказала Тамара.
Маруся подошла к окну. Казалось, сердце остановится от счастья.
— Это отец наш, Тамарочка, — сказала Маруся и стала медленно оседать на пол.
_____________
Все женщины из Марусиной команды прожили долгую жизнь и умерли в преклонном возрасте. Они до конца жизни держались маленькой сплочённой командой. Хоронили по очереди: Маню, Дуню, Галю, Катю, Ксюшу….
Маруся умерла в 90 лет, самой последней из своей команды. Она была горячо любима детьми и внуками, всеми, кто знал её.
Девизом всей её жизни были слова: «Добро делай – добро будет».
Маруся была талантливой рассказчицей, немудрено, что вся история её удивительной жизни осталась в памяти детей и внуков.
Я, её любимая внучка, лишь передала рассказ своей бабушки, вернувшись вместе с Марусей в те далёкие военные годы. Ибо на таких женщинах, как она строилась та Великая Победа.