Окей.

С.Т.

Я наклоняюсь – и осторожно, двумя пальцами – большим и указательным –
беру его за маленькое тельце. И отрываю от земли. Он возмущённо дрыгает ножками, но я-то знаю, что в глубине души он доволен: ему нравится этот полёт над бездной, это чувство опасности – мнимой опасности, конечно, потому что он уверен во мне, он знает: моя рука – не дрогнет, не предаст, не выпустит. Я улыбаюсь.
Я ставлю его на ладонь и поднимаю повыше, на уровень своего лица. Он делает вид, что это ему безразлично, он даже отвернулся и не смотрит на меня – но я уже наизусть знаю все его повадки. И я улыбаюсь.
Гляжу на него: хорош! Мальчишеская стройность (а ведь в феврале ему будет тридцать!), мальчишеское же очаровательное равнодушие к одежде: джинсики, маечка, — всё нарочито простое и неброское. Глазищи в половину кукольного личика. Упрямая складка губ. Птичка сросшихся чёрных бровей… У меня сводит горло, но я всё равно улыбаюсь.
Наконец он поворачивает ко мне лицо – и улыбается в ответ: ещё один запрещённый приёмчик. В его улыбке столько доверия, столько детской непосредственности и неприкрытого кокетства… К сведенному горлу добавляется знакомая дрожь в коленках – но я всё ещё улыбаюсь.
Я соединяю пальцы правой, свободной от драгоценной тяжести, руки – большой и указательный. Получается колечко. Его улыбка становится шире:
-Окей? – кивает он, и складывает трубочкой губы, и закрывает свои кукольно-огромные глаза…
-Окей, — отвечаю я. Подношу колечко пальцев к изящному, как у редкой тропической бабочки, тельцу – и резко выпрямляю указательный палец: щёлк! Я ещё успеваю заметить детское выражение обиды и непонимания на крохотном личике – и вот моя ладонь опустела…
Я улыбаюсь. Чувствую, как отпускает понемногу горло, как появляется спокойная уверенность в коленках. Оглядываюсь по сторонам – и замечаю, как надвигается на меня чья-то огромная тень.
Кто-то наклоняется – и осторожно, двумя пальцами – большим и указательным – берёт меня и отрывает от земли.
И я возмущённо дрыгаю ножками…