Знание — сила

— Knowledge itself is a power, — произнёс Роджер Бэкон, — или, по-вашему roughly speaking, so (*англ. грубо говоря, так*): знание есть сила, — и сделал указующий жест чаркой.
— А у нас ещё и так говорят, — отметил Евлампий Изборский, — сила есть, ума не надо, — и сделал встречный жест своей посудиной.
— O, well, you’re right! (*англ. О, хорошо, Вы правы!*), — обрадовался Роджер, — and all together it means (*англ. и вместе это значит*): знаний есть, ума не надо, — и, чокнувшись с Евлампием, отхлебнул зелена вина.
— Хм, — сделал, отхлёбывая, Евлампий довольный звук между глотками. Затем, уже осушив чарку, добавил:
— А ты хошь и немчура аглицкая, а в силлогистике не промах. Однакож, знание как сила имеет разную природу и сродство, — и отёр усы.
У Бэкона усов не было. Промокнув рукавом рясы потную тонзуру, он констатировал:
— Я есть не понимающий, что иметь в виду my wise friend (*англ. мой мудрый друг*).
— Да где уж вам, бусурманам, — съязвил Евлампий, но, смилостивившись, разъяснил:
— Вот, к примеру, магнит-камень: сила у него сугубо магнитная, бо сродство токмо к железу имеет. Сила чесночная имеет сродство к упырям, а сила дихлофосная — к тараканам. Так и знание.
— Как знание? I am not understanding (*англ. я не понимаю*).
— Ну вот, скажем словесное знание — оно сродно мыслям и действует убеждающе и побуждающе, — охотно пояснил Евлампий Изборский, — Quum tu, qui nobis infundet novum vinum viridum, quod nunc assurge et affere, sentis eorum odorum, erit ratio pro hoc afferristi. Gratiam ago! (*лат. Когда ты, наливая нам ещё зелена вина, которое сейчас встань и принеси, почувствуешь его запах, это будет доказательством того, что ты его принёс. Спасибо!*)
Роджер Бэкон не медля сбегал за вином и разлил его по чаркам.
— Или вот ещё пример, — продолжил Евлампий, — ты, Роджер, волков боишься?
— Yes (*англ. да*), — печально согласился Бэкон.
— А КАК ты их боишься?
— O, I see a wolf gnaw through a friars throat (*англ. О, я вижу, как волк перегрызает горло монаху*), и у меня внутри всё сжимается, — Роджер Бэкон, метнув взор в пустоту, сжался так, что и снаружи стало заметно.
— Вот, — поддержал Евлампий, — стало быть, страх твой имеет две природы: сперва зрительную, затем внутренне-чувствительную. И знание, чтобы пересилить этот страх, должно иметь к нему сродство, а значит, быть сперва зрительным, затем внутренне-чувствительным.
— Евлампий весьма и весьма мудрый человек, — взвесив, резюмировал Бэкон.
— Чай, не вам, бусурманам, чета, — согласился Евлампий.
— А что ещё может your russian knowledge (*англ. ваше русское знание*)? — испытующе спросил Бэкон.
— Да всяко, — просто ответил Евлампий. Для примера он превратил медную чарку в золотую, зародил в ней гомункула, незаметно стащил у Бэкона подштаники, изобрёл кыргызскую азбуку, полетал под потолком харчевни, начертал квадратуру круга и сделался бессмертным.
— Wow! My God Jesus Christ! Cool! Super! (*англ. Ух ты! Боже мой Иисусе Христе! Круто! Супер!*) — восхтился Роджер Бэкон.
— Да чего там, — примиряюще махнул рукой Евлампий, — Ваши ин тож не лыком шиты. Вон Беда Достопочтенный таку гисторию написал — зачитаешься!
— О, мой друг умеет читать!
— Латынь дело-то, поди, немудрёное. Ты знай в харчевню нашего брата води, я тебе и вечный двигатель покажу, и сапоги-скороходы, и притирку дам вон от плеши твоей.
— Это есть не плешь, — обиделся францисканец, — это есть тонзура.
— Да ты немчура, не забижайся, — унял его Евлампий, — лучше принеси-ка ещё зелена вина.
И монах пошёл за вином.