Белый танец
«Сей миг свят, иное поминается…»
Джим Моррисон.
Часть первая. Катерина.
“Вечно влюблённые дважды два,
Вечно слитые в страстном четыре,
Самые жаркие любовники в мире –
Неотрывающиеся дважды два…”
Е. Замятин. “Мы”
1
Жизнь стала невыносимой. Теперь не надо придумывать занятий, творческих поисков. Всё преподносится само, как на тарелке, и графы Монте Кристо начали переквалифицировываться в обыватели. Прошли времена псевдообщего равенства, когда «Все равны, но некоторые равнее». Кончился и плавно отплыл в небытие мир утопии и стилистического плюрализма. Наступило время безветрия, «время колокольчиков», и никто не задавался вопросом, по ком они звонят.
Но за величием бездействия пришло наказание. Осень мира, в которой жёлтые людские жизни медленно падали вниз и гнили в геенне. Природа отомстила за унижения, и человечество превратилось в регрессирующее стадо. Явилась и произрастала опухоль на теле жизни, тянулась пальцами метастаз всё глубже в человеческую сущность.
Этой опухолью был шторм.
Мысли замкнулись в душах, вместо оживлённых бесед и человеческой дружбы пришло молчание и предательство во имя себя и своего спасения.
Улицы опустели, в глазах фонарей не звучала больше живость и свобода. Чёрными тенями застыли дома, дороги задыхались в облаках пыли, падающей серой каймой у обочины.
Выл ветер. Потоки бились о стекло и расходились в стороны. Пришла зима и северный ветер. Несмотря на отражение, ледяной смерч проникал в комнату и поддерживал атмосферу мрачного зимнего вечера. Улица наполнялась гвалтом штормового бунта.
Хмель взбесившегося бунтаря вошёл в подъезды, сбивая с ног, кусая лица и пальцы, рвался вперёд по аллеям, убивал молчание в застывших деревьях, заставляя тяжёлые ветви петь и танцевать в зловещей зимней феерии.
Ветер материализовался в живой организм, заставляющий подчиняться весь уличный бестиарий.
Шторм дирижировал Маршами и одами, молитвами и реквиемами, выводил на окнах узоры некрологов и эпитафий, рассыпался в пепельных брызгах пьянящего снежного бренди.
Баррикады карточных домиков сдавались и один за другим рассыпались в языках холодного белого пламени.
Ветер переворачивал урны и баки, срывал бельё с балконов, музицировал подъездными дверьми, расшевеливал ржавые петли и, наблюдая, как он разрушает в одночасье то, что создавалось годами, казалось, что остановить напор невозможно.
Блокадники этого поработителя увеличивали огонь на плитах, в духовках, каминах, включали горячую воду, заделывали щели в просевших оконных рамах, заворачивались в тёплые пледы, но леденящие ладони проникали под самую кожу, принуждая терять рассудок и сознание от страха и боли.
А потом гудение крыш прекратилось так же внезапно, как началось. Деревья всё ещё покачивались, но штиль давал им теперь абсолютную свободу.
Наступило полное затишье. Пустота будто зависла над городом, давя своей невесомостью до головной боли. Ни одной птицы..
2
Ветер приходил нечасто, и бесновался недолго, но каждый раз, чуя резкое похолодание, люди бежали в дома. Не было никого, кто хотел предать своё тело холодной стихии. Это казалось нашествием некоего злого духа, чашей божьего гнева.
Сколько помнил себя Андрей Разумеров — маленьким мальчиком, испуганно жавшимся к дальней стенке комнаты, юношей, торопливо забегающим в подъезд, так было всегда. Мама рассказывала истории перед сном, воспитатель в детском саду пугала «Пойдёшь на улицу в одних портках!», учитель просто предупреждал.
Нет, у тех, кто в суматохе не успевал домчаться до укрытия, до смерти не доходило. Помутнение рассудка, лихорадка — вот что грозило этим несчастным. Там, в белом смерче, им открывалось нечто такое, которое не умещалось и не находило отражение в разуме человека. Глаза душевнобольных за бессмысленностью скрывали непостижимое знание, и человеческая речь не могла передать его другим. Это надо было испытать самому, но, к сожалению, век авантюристов и просто смельчаков прошёл. Люди предпочли ответить неведомому страхом. Страх тихими змейками обвивал ноги, сковывал мысли и погружал в продолжительную прострацию. Ветер являлся Квинтэссенцией зла, Ведь неощутимое гораздо страшнее материального, осязаемого и видимого.
И Андрей тоже сливался с серой толпой бегущих в укрытия, тоже трясся от ужаса, чуть-чуть не успевая и ощущая дыхание безумия за спиной. Шторм будто запирал двери, и чтобы ворваться, необходима была недюжинная сила.
Позднее, когда он лежал под тёплым одеялом, вой ветра за окнами не воспринимался уже как живое существо. «То, что не убивает, делает нас сильнее..» думал Андрей, но сильнее не становился. С каждым последующим штормом боязнь сойти с ума всё надёжней и глубже вгрызалась в мозг..
3
Андрей проснулся и посмотрел на старинные напольные часы. Одиннадцать. Нехотя встал и проследовал в кухню, где ещё стояли пустые бутылки вчерашнего вечера. В одной из них было немного водки.
«Похмелье — самое противное изобретение человечества..»
Голова будто была набита ватой, а мысли не успевали скоординировать действия. Поэтому, когда рука опустилась на бутылку, естественной реакцией последней оказалось — упасть.
Звонок в дверь. На пороге стояла женщина в чёрном. «Cherchez la femme noire!» подумал Андрей.
— Сосед умер..- Известила она.
Ну вот, теперь, когда все соседи поумирали, Андрей остался на этаже один. Последний из них был крепким мужиком, всю жизнь проработавшим на лесопилке. Андрей всегда завидовал его стальным мышцам.
— А от чего умер-то?
— Во время вчерашнего шторма.. — женщина перевела взгляд на окно -.. Он включил все комфорки на плите. Ветер задул пламя, и он угорел.
В этой смерти, царящей вокруг, не было ничего хаотичного — лишь строгий закон, змеиным сумраком загоняющий послушников в западни.
Андрей подумал, что возможно, в череде смертей есть некий смысл — может, и он когда-нибудь постигнет его..
Этим утром страх уйти из жизни незаметно отошёл на вторые планы. Смерть не казалась ужасом — это было неизбежно, а потому не стоило ожидания.
Чайник на кухне уже вскипел. «Аннушка уже разлила маслице..».
4
Улица хранила спокойствие, и казалось, так будет всегда. Огромные сугробы подпирали дома, и медленная депрессия разметала по дорогам свои споры. Пара экскаваторов пыталась разгрести проезжую часть. Появились невесть откуда первые птицы — вестники штиля.
Снегопад продолжался часов до семи, уже вяло и спокойно, а сейчас и вовсе прекратился.
Андрей бесцельно бродил по тротуару, проминая в снегу рваные цепочки следов, и смотрел на утреннее послештормовое затишье.
Где то далеко раздался пронзительный детский смешок. Андрей направился туда, где вроде как было весело и можно забыться.
Смех привёл его к разрушенной детской площадке, заметённой до «грибка» крыши песочнице. Здесь малыши соорудили горку, полив «грибок» водой. «Уж кого-кого, а детей не напугаешь штормовым предупреждением» подумал Андрей. Его детство прошло по-другому — в страшном постоянном ожидании шквала, который в разыгравшемся воображении приходил лишь за ним. Кошмары посещали его — создания ночи кричали «ты наш..», и до сих пор воспоминания будили неприятные ощущения.
Малыши были страшно похожи на стайку чёрных птиц, обустраивающих единое гнездо; между отдельными птенцами возникали мелкие, ничего не значащие ссоры, птенцы постарше сурово, с толком и знанием дела копошились внутри. Рядом, где стоял перекошенный киоск, занесённый до неразличимости, аналогия с птичьим гнездом проходила ещё теснее.
«И что будет дальше.. Ветер так и останется сеять страх, или, получив то, что хотел, уснет навсегда..»
— …дрей!!!
Юноша обернулся. У песочницы стояла девушка с шарфом, свисающим до земли обоими концами. Глаза её мелко искрились наивной лучезарностью.
— Ой, извините… — девушка прикрыла рот ладошкой. — Обозналась… Я думала — вы Андрей…
Разумеров улыбнулся.
— А я действительно Андрей…
Теперь во взгляде девушки начинала скользить нить лёгкого доверия.
— А вы, случайно, не Катерина? — Спросил Андрей, кое-что вспомнив.
— А как вы узнали? — Пока ещё не узнавая, промолвила Катерина.
Разумеров улыбнулся.
— Мы с вами уже виделись, помните?
5
Андрей стоял у разбитой витрины универмага, и наблюдал за мародёрами, разбирающими товары. «Цивилизация подходит к концу…».
Этим людям шторм был всегда на руку, но занятие считалось очень рисковым. Милиция в шторм сидела по отделениям, а вот сам ветер мог вполне спокойно, как он уже делал сотни раз, вторгнуться в человеческий рассудок. Но сейчас белая буря миновала, а милиция ещё не успела вылезти — самое удобное время для мародёрства. На них никто не обращал внимания.
Конечно, власти пытались бороться с этим – даже заколачивали витрины бронированными листами, но либо ветер, либо мародёры сдирали эти листы и продолжали грабить. А потом кто-то из “высших” подумал “Кто эти люди? Несчастные нищие калеки, лишённые всех средств существования. Почему бы не выставлять на прилавках продукты первой необходимости, чтобы акты мародёрства превратились в принятие гуманитарной помощи обездоленными маргиналами?” Так, вследствие инициативы этого чиновника, появился указ о гуманитарной помощи, который, правда, действовал не на всей территории страны, а лишь в нескольких областях.
— А вы что не грабите? — окликнула Андрея девушка в жёлтом капоре, будто это было чем-то удивительным.
— Не любитель… — отозвался Андрей и продолжил наблюдать за действиями суетливых муравьиных толп.
— Тогда зачем стоите, заберут же! — девушка улыбнулась.
Андрей поджал губы.
— Милиция не скоро…
— Что в этом интересного!? — пожала плечами девушка. — Обычная толпа сволочей!
— Они как муравьи, …мне нравится смотреть на муравейник…
Девушка пару секунд вглядывалась в толпу, затем вдруг выпалила:
— Меня Катериной зовут!
— Ну что ж, очень… — совсем рядом раздался звон ещё одного стекла. Разумеров и Катерина, пригнувшись и перейдя на шёпот от неожиданности, одновременно посмотрели в сторону разгрома. Андрею припомнились строки » Любовь — это когда вы смотрите в одном направлении…». — Очень приятно.
Тут издалека завизжала сирена, и люди бросились врассыпную. Толпа разъединила Катерину и Андрея, как лодку от берега, и девушку уже уносило в море.
— Прощайте!! — воскликнула Катерина, и голос её потонул в омуте сотен других.
…Так Андрей увидел Катерину впервые…
6
— Рано я с вами простилась! — девушка засмеялась миллионами бликов в глазах. Шарф придавал её одеянию некую вульгарность, но на самом деле, как показалось Разумерову, Катерина была лишена этого.
Они шли по скошенной ветром аллее, меж поваленных деревьев и обледенелых скамеек. Катерина весело щебетала ни о чём, а Андрей продолжал изучать свои мысли.
«Что же открывает ветер тем людям, которых настигает? Может, совсем ничего, просто они сходят с ума от страха? Почему животные тоже сходят с ума?»
Как-то давно, в одной из экскурсий по лечебницам, Разумеров видел собаку, попавшую в шторм. Насквозь продрогшее животное металось по клетке, и, изогнувшись, кусая своё тело, словно пыталась разорвать себя на части. Кровь струилась по шерсти, животное выло от боли, но не останавливалось, словно подвластное внутренней воле неведомого мучителя.
Там, в лечебнице, таких собак насчитывалось сотни. В основном, бродячие хромые псы, не успевающие найти приюта в каком-нибудь тёплом подвале.
Уличных дворняг становилось всё меньше и меньше. Птицы, животные — во время ненастья всё живое просило убежища у человека. А человек не слышал мольбы, и закрывал двери на замки. В мире запертых дверей сложно находить выход, поэтому переживало бури лишь безжалостное человечество…
— А чем вы занимаетесь? — спросил, выплывая на поверхность объективного мира, Андрей.
— Я работаю на метеостанции. Самая востребованная профессия сейчас!
Андрей кивнул.
— А я живу на пособие.
Катерина шутливо поменялась в лице.
— Вы даже не угостите меня вон в том кафе? — Девушка указала на старое здание без окон, с повреждённой вывеской «Coffee».
Андрей пожал плечами.
— Извините, не могу…
Катерина улыбнулась.
— Тогда я вас угощу!
В помещении было тепло и накурено. Бледно-жёлтый свет настенных ламп чертил силуэты людей, сидящих за столиками, в кромешной темноте. Изредка из мрака выплывало привидение-официант, и принимало заказы.
Они взяли по пиву, и присели на крошечный столик в одном из самых мрачных углов.
— Я вчера чуть не попалась! — начала она. — Ветер закрыл дверь за моей спиной.
— Все чуть не попадаются! — парировал он.
— Я — не все, со мной отдельный случай. Мне показалось… Ветер… — повисла напряжённая нотка памяти..- А ну, не важно… — Катерина потянулась за банкой.
Андрей отхлебнул из банки, поморщился, поймав момент, когда Катерина отвела взгляд. Пиво было ужасное, будто разбавленное мылом и какой-то полынью. Сейчас всё пиво такое, а вот в юности — пенилось, словно амброзия…
За соседним столиком совершенно неожиданно Андрей увидел давних знакомых — Аскольда и Дира. Эти двое пили водку и, по-видимому, прожигали ещё один день жизни. Дир тоже заметил Разумерова, улыбнулся, зачем-то пожал плечами и покосился на его спутницу. Аскольд намекающе подмигнул, и Андрей почувствовал себя немного смутившимся.
— Кто это? — перехватила взгляд Катерина. — Твои друзья?
— Нет. — отмахнулся Разумеров. — Просто знакомые…
— А почему они не подходят? Стесняются? По ним вроде не скажешь..
Андрей проглотил смущение, заточил неловкость глубоко внутри себя, и стало спокойно.
— Стеснительными их назвать никак нельзя..
Мысли Андрея давно покинули действительность, неожиданно натолкнувшись на тему предательства. Андрей вспоминал случаи из собственной жизни, истории друзей и знакомых, и пришёл к выводу, что предать по случайности невозможно — Любой поступок имеет хоть небольшое, но осмысление себя в будущем времени. Если ты говоришь, что сказал чего-то лишнего совершенно по неосторожности — это бред, и это значит, что ты с самого начала учитывал возможный вариант оправдания. Андрей посвятил в свои раздумья Катерину, но та, застигнутая врасплох резким переходом темы, некоторое время сидела молча, переваривая и пытаясь оспорить Разумерова.
Они брали пиво за пивом, и вскоре глаза Катерины заблестели хмельным жемчугом. Сознание Разумерова стало проваливаться в липкие пропасти на некоторое время, и настал уже его черёд переваривать частично усваиваемую информацию Катерины.
Ход времени снова нарушил равновесие в голове Андрея, он на мгновение отплыл в забытье, а когда через секунду раскрыл ворота сознания, увидел себя идущим под руку с Катериной по ржавым рельсам железнодорожных путей.
— Где мы? — удивился Андрей.
— Ты провожаешь меня до дома! — невозмутимо ответила Катерина.
Её Вульгарный Шарф Разумеров нащупал в кармане пальто — скомканным и влажным. Сигареты предательски путались между пальцами, а спички отсырели и превратились в труху. Андрей провёл рукой по лицу. Крошечные Бриллианты тающих льдинок медленно остывали в ладонях. Влажность. Приближение Бури.
Катерина заметила беспокойство Разумерова.
— Останешься у меня..
7
«..Моя жизнь, как книга —
Книга с первой и последней главами.
А судьба — что ветер,
Несущий крест над куполами белыми.
Я верю играм,
Говорю с тобой словами талыми.
Все мы — дети,
Никогда не сможем стать смелыми..»
Катерина закрыла дневник и задумчиво уставилась на столбик пепла в блюдце. Сигареты закончились, буря уже бушевала вокруг дома.
Андрей не очень понял, что было в этих стихах такого сокровенного для девушки, абсолютно не казавшейся хрупкой, и пришёл к мнению, что сердце её пыталось излить чувства среди сонной травы напускающего твёрдость разума.
— Красиво! — сказал Разумеров, и девушка расцвела из бутона сознания в бездонную розу чувств. Видимо, для неё было очень важно, чтобы Андрей помедлил с ответом и подумал, может, раньше её записи никто не читал. Девушки, пишущие графоманские строчки — сейчас этим никого не удивишь, это называется неоромантика, но прочитанное Катериной было действительно неплохим потоком мыслей, особенно для тех, кто мог хотя бы попытаться расшифровать и примерить чернильное «платье» сокровенных тайн девушки.
Они пили яблочный чай с крекерами, и вроде бы ни о чём не говорили, но информация всё равно пронизывала души. Андрею стало хорошо и безмятежно, и в этой лёгкости Катерина казалась последней розой в увядающем саду.
— Мне кажется, в этой тишине есть какое-то веское эхо. Отголосок наших душ сочится по каменным стенкам сосудов, проникая, как сквозь замочную скважину, в каждую часть тела и щель сознания. Фрейд писал, что сексуальность есть стремление к получению удовольствия. Моррисон говорил о тактильной памяти человека и влечении к своим родителям. Я говорю о возможности мысленно покорять рассудок. То, как ветер заполучает разум — ты не чувствуешь, что у нас получилось то же самое, только взаимно?!
Андрей полагал, что сказал эти слова вслух, но на деле произнёс лишь первую фразу. «Вот так принимаешь желаемое за действительное..»
Сон наполнил глаза Катерины песком, девушка опустилась на кровать и моментально погрузилась в забвение. Ночь стучала в окно, вместе с белым пеплом вьюги, а там, на улице, ветряная мельница по-прежнему билась в истерике. В комнате стало совсем темно — погас последний огарок. Андрей подумал, что было бы очень поэтично, если б узкий луч лунного царства протянул ладонь к бледному лицу девушки, зарылся в волосы и смотрел оттуда, словно из логова. Но, к сожалению, метель не пропускала ни единого небесного странника. Продолжая изредка поглядывать на красивое и умиротворённое лицо Катерины, Андрей вытащил из кармана брюк колоду карт, и здесь же — на кровати, абсолютно вслепую, разложил простенький пасьянс. Выразилась яркая необходимость убить время — безмятежно лежащая рядом девушка тоже наводила сон. Андрей протяжно зевнул.
Взгляд Разумерова зацепился за испещрённую надписями стену под столом. “Любовь – это когда люди хотят вместе встретить старость. Ларошфуко”. Юноша представил, как Катерина залезает под стол с карандашом в руке, чуть высунув язычок, пишет цитату, а потом, едва только обида либо другое ненастье и трудность овладевают ей, печально выпятив нижнюю губку, опять забирается под стол, прижимает колени к груди, и грустит. Ребёнок, ещё ребёнок…
Во сне Катерина заговорила. Бессвязные обрывки фраз, но Разумеров встревожено поднялся. С алых уст девушки срывались полубредовые слова:
— Ветер… хотел забрать… зима… познает любовь… и… ревность..- после глубокого вздоха бред прекратился, и тревожное выражение лица Катерины снова сменилось покоем.
Андрей встал, допил остатки чая прямо из фарфоровой заварницы и снова лёг рядом. Катерина снова вздрогнула, и Разумеров отчётливо услышал стук её зубов. Становилось холоднее, а ветер всё усиливался. Девушка потянулась, Андрей ощутил её тёплое тело, вспомнил о высказывании Моррисона и обнял её. Так, делясь своим теплом и забирая холод, Разумеров уснул…
8
Утреннее безмолвие нависло над городом, словно смилостивившийся Дамоклов меч. Опять последствия — соседний дом лишился только недавно воздвигнутой крыши, в подъезде нет двери, а уличные магазины пестрят вывернутыми наизнанку прилавками.
Небо снова светлело, и в полотно вплетались облака — ассиметричные клочки овечьей шерсти.
Андрей просыпался медленно и тяжело. Вообще пробуждение для него было крайне неприятным моментом в хронологии дня — занимало, по меньшей мере, минут двадцать — сначала постепенное осознание яви, незавершённое сновидение, потягивание в постели, попытка заснуть ещё раз, раздражение из-за неудачного исхода этой попытки, и наконец, сам акт отрыва головы от подушки.
Но в этот раз всё было по-другому — Юноша проснулся быстро и сразу обнаружил лишь примятую простыню на месте Катерины.
Девушки не было. В квартире царила тишина, и только шум с улицы нарушал союз спокойствия и безмятежности. Юноша поднялся и увидел записку на столике, рядом со вчерашними бокалами и одинокой колодой карт.
«Сегодня на работу. Сам знаешь, Происхождение ветра — над этой проблемой мы работаем уже не один десяток лет. Дверь захлопни, когда будешь уходить. Только убедительно прошу — не приходи сюда, пока мы снова не увидимся. По-моему, во вчерашней встрече было некое предначертание судьбы, и я хочу это проверить. Если мы встретимся ещё раз — значит, так оно и есть».
Андрей задумался. Действительно, Встреча и импровизированное свидание под ветром были словно запланированы неведомой стихией. Может, и правда следующая встреча окажется что-то решающей, может, её и не будет.
Он не стал перечить сказанному — просто надел ботинки и вышел. Не пытался запомнить дорогу — просто шёл, и всё…
9
Вечером, когда юноша допивал вторую бутылку портера, в дверь позвонили. На пороге стояли Аскольд и Дир.
— Ну как тебе вчерашний шторм? — С улыбкой поинтересовался Дир, — Хиловато, правда?
Аскольд протянул пакет, из которого донеслось позвякивание.
— У нас время есть, и деньги есть, а в гости некуда пойти.
В пакете покоились четыре бутылки водки, куча плавленых сырков и буханка ржаного.
— А почему четыре? — спросил Андрей, — На троих не делится.
Дир улыбнулся и попытался взглядом проникнуть в комнату.
— А мы думали, что та девушка сейчас с тобой.
Разумеров вкратце рассказал о вчерашнем вечере.
— Ну надо же! — Ухмыльнулся Дир, — Таинственное предначертание… Вы там вчера не…
— Прекрати… — отмахнулся юноша, — Мы же культурные люди.
— МЫ же культурные люди, да, говнюк? — Съязвил Дир, и от плоскости его шутки Андрею стало неприятно. Как-то одна девушка по имени Ирина говорила юноше, что он общается не с той компанией, которая ему необходима. После этих слов Разумеров действительно стал замечать подобное. Хорошая девушка эта Ирина, жаль только не местная и при кавалере.
Андрей придвинул стулья к столу, и началась обыкновенная бытовая пьянка.
10
— …При чём тут ветер? — Дир выронил из пальцев сигарету и начал равнодушно наблюдать, как она тонет в стакане. Аскольд, давно вырубившись, отдыхал на диване лицом вниз. В Разумерове вроде бы ещё оставалась капля трезвой сознательности, но и она постепенно испарялась. Перевалило за полночь.
— А что за траур у тебя в доме. Умер кто?
Андрей совершенно забыл про соседа. «Умер, умер…» пробормотал он, что послужило поводом для очередного стакана. Последние трезвые мысли отчаянно боролись за право на существование, но натиск алкоголя как план «Блицкриг» сносил последние оплоты здравого ума. Зрачки его превратились в крупные чёрные точки, и Юноша абсолютно потерял нить разговора.
В «Американской пасторали» Джима Моррисона есть фрагмент, повествующий о том, как накачанный наркотиками юноша, сидя в полицейской машине, какое-то время отвечает водителю, а потом осознаёт, что разговор с полицейским лишь в его голове — вымысел бредового разума. Нечто подобное происходило сейчас и с Разумеровым. Аскольд без умолку болтал о чём-то, лёжа лицом вниз, и Андрей удивился поначалу его небывалой разговорчивости, а потом слил воедино параллельные картины окружающего, и обнаружил Аскольда всё-таки спящим. Дир мирно храпел в ванной.
Разумеров встал из-за стола, и тут же дал крена к полу. «Стоп, где моя кровать?»- Удивился он, уставившись в потолок. Присутствие кровати едва ощутимо грело спину, и Андрей подумал, что неплохо бы приварить трубу парогенератора к моторной теории Рибо…
11
Среди ночи Разумеров два раза возвращался из мира подсознания: один, когда сомнамбулический Дир, расхаживая по комнате, упал на пол и ударился о спинку кровати, второй, когда к горлу подступила рвота. Под утро, в ненарушаемой идиллии тишины и полумрака, ему приснился яркий сон.
«…Хочешь ли ты проглотить её боль и воскресить мироздание веков? Думал ли ты что ночь приходит слишком рано, а утро слишком поздно? Видел ли ты сумрачные времена её мук и запрещённых мыслей? Закат распадается на миллионы кристальных осколков и падает в вечность чёрной земли. Звёзды осыпаются в её ладони, и застывают бликами на её невинных губах. Дождь наполнил серое небо и превратил омуты удовольствия в тишину и мрак, раскрывая глубокую щель времени…я думаю, что обработка перфорации конечностей богини — это противопоставляет, тогда как снижения вместе, чтобы получать ее, пена и . логово нагрузки глупого дерьма и глубокое на стороне в вместе палке baby. мечты скалы, ходит пить и молиться! когда я могу получить пока сцепку сигар , я люблю дик, которое богатая речь метки учит, край сосунов курвы берега разрушал низы и зверство долины красной страсти больной боли ламп меньше Убейте меня с устройством презервативов домашней пушки разбившим губы и влажное сердце влагалища любви Время пропадает? но больная действительность была азбучным мраком эротическим мастурбировать запах это — мятеж допуска игрушки и глубоких богов бури подобно о грехе марионеток беззащитного дьявола горна девушки краха томата утки конечности взгляд в вашем низе ума и молит насилие уговаривать Вас рисковать… упадите со мной. Танец со мной. с жадностью. с необходимостью кровотечения. Допинг со мной. Надежда, чтобы видеть Темное небо и извращать ложь. Поверьте мне. Заполните грязь в вечной клятве. Убейте меня теперь. Визг и рев. Сберегитесь мне. Вниз со мной, Выращенное со мной, венчавшее меня, Посеянное со мной. Ругательство во мне, Логово во мне, когда я вижу что я должен видеть. упадите во мне, Сообщайте мне, Создавая ложь. Для меня, для рая потребностей. Умоляйте Линчеваться… Она стирает грани
Меж сном и явью Закат Надеждой ранит Её руками. Когда она танцуя. Обманет сумрак, Губами тьму целуя. Горя безумьем… Змея огня накрыла небо. И путь, которым ты идёшь. Теперь лишь сладостная нега. Разделит сон и явь, Всё остальное ложь…»
12
Утро. Разумеров просыпался долго и мучительно, и, едва поднявшись, побрёл под душ. Немного придя в себя под прохладными струями, среди осыпавшейся плитки, он пнул Аскольда и молча указал на часы. Дир быстро вскочил, его шатнуло, и он чуть было не свалился опять. Похмеляться было нечем.
Андрей посмотрел на время. Часы остановились на 0:03. «Очень символично! Скорая медпомощь сейчас бы не помешала!». Аскольд присел на стул, протяжно зевнул и бросил:
— Мир дому вашему! — затем он долго искал второй ботинок, и, чертыхнувшись, попросил у Андрея любую старую обувь. Юноша достал с антресолей пыльные военные ботинки.
Дир вообще всю ночь просидел в одежде, даже не разувшись. Теперь от него больше всех несло перегаром и похмельным потом.
— Хорошо!! — зевнул он и тихо улыбнулся.
Не ведомо по какой причине шаркая ногами о коврик в прихожей, гости вышли в серый промёрзший подъезд, и, кинув на прощанье пару тёплых слов, разошлись.
Андрей окинул взглядом царящий беспорядок, но убираться себя заставить не смог. Вместо этого юноша решил сбегать за бутылочкой «Жигулёвского».
Весь день прошёл в борьбе с головной болью, находясь в состоянии усиленной гравитации невозможно было собраться с мыслями, поэтому о Катерине Разумеров вспомнил лишь вечером. Юноша удивился — надо же было так напиться, что стена хмеля не давала прохода даже серьёзно волнующим темам в течение суток. Хотя чего там удивляться, — С Аскольдом и Диром невозможно не забыть, кто ты такой. С ними ты превращался в такого же патологического полинаркомана. Весь вечер Разумерова грузила меланхолия, и, погруженный в мрачные мысли, он лёг спать очень рано, — на улице всё ещё шумел люд и транспорт, а от недремлющего мира исходила едва уловимая вибрация, словно от туго натянутой струны за секунду до разрыва.
13
Первая половина декабря вспоминалась Разумерову очень смутно — причиной тому являлись постоянные посиделки с Аскольдом, Диром и другими. Порой юноша напивался настолько, что не мог отыскать дороги домой — если б была буря, подобная промашка оказалась б роковой и непростительной. Суровые абстинентные синдромы, а попросту — похмелье, Андрей вышибал «клином». Квартира же его стала походить на склад посуды — всюду пустая тара — целая или разбитая, зелёного или коричневого цветов, и пожелтевшие сигаретные окурки — словом, декорация к фильму «На игле». До иглы, хвала богам, Андрей не докатился, но мысли и возможность имели место быть.
В минуты просветления Разумеров вспоминал Катерину — светлую, не испорченную девушку с чистой и наивной, как лист бумаги, душой. Как за последний оплот держался юноша надежды, что встретится с ней снова, и мысль эта выводила его из беспроглядной тьмы на свет.
Разумеров прятался от действительности за чёрным занавесом век, и в темноте ему являлись видения ярких блуждающих Огоньков. Очарованный, Андрей пытался идти вслед, но расстояние не сокращалось. Всё так же далеко, Огни вели юношу к чему то сокровенному, и казалось уже, что вот-вот откроется великая тайна самопознания, однако хвостовые всполохи медленно угасали, а путь преграждал неведомый доныне затор.
Блуждающие Огни навевали давние воспоминания. В детстве, лет в семь-восемь, Андрюше подарили щенка — обыкновенная дворняга, но ценность породы и родословной для мальчика не имели значения. Как-то вечером папа привёз с собой чёрный голый комочек, и Разумерову-младшему уже не важно было, пора ли обедать, ужинать — пёс всегда был с ним, даже в постели. Когда псине исполнилось чуть более двух месяцев, Андрюша взял её на речку. Берег был вязкий, илистый, и щенок тут же завяз всеми четырьмя лапами, погружаясь вгрязь всё больше и больше. Мальчик отважно бросился спасать дворнягу, но неожиданно провалился и сам. Жижа стала затягивать его, превратясь в секунду из неосознаваемой возможности опасности в ужаснейшую квинтэссенцию смерти. Чернота окружила мальчика, сделала его неподвижным. Очень долго от страха Разумеров не мог кричать, но опомнясь, пристраивая к помутневшему разуму первичные рациональные искорки, мальчик сделал вдох и выкрикнул слабое «..помогите..». К счастью и к великой благодарности самого Андрея, в этот самый момент к реке спустились ребята со двора, которые и вызволили мальчика. А вот щенка Разумеров потерял навсегда…
Он не помнил, как это произошло — всё внимание переключилось на собственную проблему, и очень часто впоследствии Андрей ругал себя за эгоизм. Псина осталась глубоко в прошлом, лишь открошившимся куском от зеркала памяти. И проходя через блуждающие Огоньки, застревая на полпути к желаемой цели, Разумеров вспоминал, как Вязкая жижа пыталась забрать его в чёрную пропасть.
Вообще, детские воспоминания — штука вечная. Радости, беспечность, а особенно обиды — горечь и злость остаётся навсегда. Андрей не мог вспомнить дословно, но некогда он слышал изречение, что, обижая или наказывая ребёнка, необходимо понимать, что он запомнит это на всю жизнь, и в будущем отыграется на других.
Время тянулось необыкновенно долго, хотя, что такое время? Зима, весна, лето, осень, снова зима, солнце восходит на востоке, заходит на западе — время неизменно, а поэтому не имеет значения. Nevermind…
В безмолвную ночь на пятнадцатое декабря Андрей сидел на кухне, листал журнал «Юность» тридцатилетней давности, и неторопливо курил. Впервые за весь декабрь пауза между запоями продлилась два дня, и это радовало. Казалось, что Андрей избавился от уничижающей, саморазрушающей тяги к спиртному. Мысли его впервые были настолько чисты и свободны, что он мог читать, и буквы не прыгали перед глазами. Аскольд и Дир уехали на заработки в столицу, и не маячили больше с предложениями выпить.
Кончились сигареты. Разумеров торопливо дочитал статью о неформальных образованиях — она была пронизана ироничной критикой, и показывала жуткую бездарность журналиста. Прошуршал в кармане пальто, нашёл червонец, оделся и вышел к киоску.
Пепельное зимнее небо абсолютно не потемнело, являя подобие белой ночи, но киоск окружил себя неоновым свечением со всех сторон.
Сквозь приоткрытую щель в двери Андрей увидел каких-то молодых парней с пивом в руках.
Зашёл. Рядом, неприлично громко хихикая, дикие от пьянства, стояли совсем ещё молоденькие девочки. Разумеров вспомнил Катерину — намного ли она старше этих несчастных?!
— Девчонки, что вам не спится-то по-нормальному? — спросил Андрей, протянув руку за пачкой «Winston». Взять сигареты он не успел… С криком «А ты хуль возникаешь?», один из парней обрушил бутылку на затылок Разумерова.
Мгновенная боль. Боль… боль… боль… и темное царство Лимба.
14
Клиническая смерть не явила Разумерову ни тоннелей, ни белых коридоров, ни ангельских голосов. Был лишь чёрный провал, разверзшийся от момента удара до пробуждения на больничной койке. Навязчивый больничный запах заставил Андрея сморщиться, жутко захотелось курить. С этими мыслями юноша попытался встать, но пульсирующий поток боли ударил в просыпающуюся голову, потемнело в глазах, белый потолок стремительно завертелся, так что Разумеров не мог остановить взгляд на отдельном объекте. Юноша попытался проконтролировать и предупредить дальнейший заворот окружающего, но лишь сильнее, до тошноты закручивался в плёнку потолка.
— Сестра! — вырвался умоляющий стон, и девушка лет двадцати пяти вошла в палату. Присев на край койки, она закатала рукав его робы и ввела тонкую иглу с успокоительным. Через полминуты спираль потолка резко развернулась, превратилась в далёкую плоскость, и с сухим щелчком встала на место.
После этого Андрей почувствовал тепло, расходящееся по венам. Не потолок кружился вокруг — теперь сам взгляд юноши чертил окружности на потолке, постепенно уменьшая диаметр и ввинчиваясь. С приближением к носу потолок казался всё более обманчиво мутным, а когда лицо юноши должно было уже вот-вот вбуравиться в побелку, расплывчивость превратилась в белесое пятно слепоты, и сознание мирно отключилось.
Снова юноша очнулся ближе к вечеру, когда совершали обход палат. Андрей вразумительно не смог ответить на вопрос, каким образом он попал в больницу, и лишь со временем память фрагментарными отрезками приходила к нему.
В госпитале Андрей бредил во сне, кричал » Шторм! Шторм! «. Медсёстры кололи ещё успокоительное, и на душе становилось всё слаще и слаще. Липкая оболочка неуверенности покидала его тело. и Андрей начал чувствовать себя полностью довольным жизнью. Соседи по палате не вызывали никакого чувства «мы» — целиком «они» и ничего больше, они словно сотканы из другой ткани, выбраны не тем божеством, сохранены непонятным чувством жалости.
Андрей вспомнил пьяных подростков, и подумал, что если судьба поворачивается к тебе жопой, к кому-то она обязательно обернётся лицом. Только зачем она улыбнулась пьяным драчунам…
Андрей вспомнил Катерину. Рано или поздно, они должны были встретиться, паутинки их дорог обязательно пересекутся. Разумеров верил, что где-то там, далеко впереди, скрытое белым туманом неизвестной неизбежности, ленты судеб сплетаются в перекрёсток, и от желания ускорить момент встречи Андрей, тянув ленту, наматывал её на себя ровными серебристыми кольцами. Сейчас он чувствовал в себе силы творца, он мог изменить будущее, а, скорее всего, это был фатум – сама судьба вела его к этому. Правда иногда оттуда, из белого тумана, Катерина тоже тянула перекрёсток к себе, но очень редко и слабо, отчего Разумеров снова разматывался, но всё же продолжал начатое, не огорчаясь сильно.
15
Что-то должно было случиться. И это “что-то” произошло…
16
Андрей выписался из больницы за два дня до Нового года. Морозное солнце, втыкающее тысячи игл в кожу, первым поприветствовало его возвращение. У аллеи снег клонил лапы елей, превращая их в понурых иноков. Сигарета приятно заполняла горло шуршащим дымом.
Юноша зашёл в квартиру и почувствовал чужое присутствие. Кровать была застелена не так, как это обычно делал Разумеров. Стаканов на столе прибавилось, а пепельница хранила с десяток окурков. Андрей вспомнил, что когда он уходил за сигаретами в ту злосчастную ночь, то оставил дверь незапертой.
Почему-то Андрей не испытывал страха – только чистое любопытство, но на всякий случай пробежался взглядом по кухонной утвари и положил в карман нож для резки хлеба.
“Кто это мог быть – Аскольд и Дир уехали, соседи умерли. А может, это Катерина?”.
Сердце подскочило в груди, взмахнуло широкими крыльями и неровно взлетело под потолок грудной клетки. Катерина пришла!!
…И с такой же неопытной лёгкостью приземлилось. Какая Катерина? С чего бы девушке заходить в дом, почему столько стаканов, пепельница?
Из ванной раздался еле слышный шорох, заставивший сердце вздрогнуть ещё раз. Крепче схватившись за нож, юноша подошёл к двери, чуть дрожащими пальцами обхватил никелированную ручку, и потянул на себя…
В следующий миг Разумеров увидел быстро приближающуюся бутылку растворителя, которую метнул нечёткий силуэт в углу… “Надо было сначала свет включ…
…ить!”. Андрей открыл глаза и увидел склонившееся лицо незнакомца. Небритое, с чуть пробивающейся сединой, глубокими морщинами. Какой-то старик… Какого чёрта он делает в его квартире? Чёрт, опять по голове…
Старик уже прикладывал мокрое полотенце, бормоча слова извинения. Не обращая внимания на боль, Андрей присел и схватил старика за воротник.
— Ты кто такой, твою мать?
Незнакомец испуганно вжал голову в плечи.
— Простите, простите… — потом стал бормотать что-то про “негде жить…”, “я ничего не крал” и тому подобное. Агрессия к старику исчезла, уступив удивлению и иронии.
— Ты один? – спросил Андрей, и старик закивал головой. Время от времени он всхлипывал и тёр глаза.
— Врёшь, на кухне куча стаканов!
Старик перекрестился.
— Правда, один. Я просто не помыл…
Андрей вздохнул и подошёл к зеркалу. Длинный порез, через весь лоб, текущая кровь, останавливаемая баррикадами бровей и размазанная по лицу полотенцем.
— Мой давай! А я пока подумаю, что с тобой делать…
17
Три таблетки анальгина помогли унять головную боль. Старик стоял у раковины и тщательно, косясь на Андрея, мыл посуду.
— Как зовут – то?
— Макарыч я…
Андрей усмехнулся.
— Имя как твоё?
— Да можно просто Макарыч.
Разумеров вспомнил Андреева, “Бергамот и Гараська” — “Как родился, никто по отчеству не называл…”. Здесь обратная ситуация – никто не называл Макарыча по имени.
Ну, что ж, Макарыч, так Макарыч.
— Рассказывай, как сюда попал!
Старик оторвался от посуды.
— Поспать хотел, на коврике, я тут у вас всегда сплю, внизу. Поднялся, гляжу – дверь нараспашку. Так и зашёл. Четвёртый день уже…
— А до тебя никто не заходил?
— Откуда я знаю. Пропало что-то?
— Да нет, вроде бы всё на месте… — Андрей ещё раз пробежался по полкам. – Да тут и брать-то нечего…
Старик закончил с посудой.
— Держи! – юноша протянул деньги, — Сходи, купи чего-нибудь поесть. Поужинать надо – придёшь, поедим.
Макарыч схватил деньги, поклонился и стал торопливо одеваться.
— Чего торопишься-то, успеешь…
— Я сейчас…
Макарыч вышел, частые шаги его разнеслись эхом по подъезду.
…Андрей ждал старика с час, потом плюнул и усмехнулся. “Вот тебе и старик, бывает же такое! Наверное, испугался, что сдам! Ладно, пусть Новый год отпразднует, теперь есть на что…”.
Лёг спать голодный. Макарыч остался в глубокой памяти, будто в сотнях лет позади настоящего. “Ничего, утро вечера мудренее! Утром перехвачу чего-нибудь…”
Во сне он пришёл к Катерине в Новогоднюю ночь. Она была так же привлекательна и весела. Они пили шампанское и слушали речь президента…

Часть вторая. Снежная королева. Квинтэссенция Зла.
“Она бесновалась у дверей, мёртвыми руками ощупывала стены, дышала
холодом, с гневом поднимала мириады сухих, злобных снежинок и бросала их с размаху в стёкла…и снова с визгом бросалась на дом, выла в трубе голодным воем ненасытимой злобы и тоски и обманывала: У неё не было детей, она сожрала их и схоронила в поле…”
Л. Андреев “Жизнь Василия Фивейского”
1
Последнее утро уходящего года. Ничем не отличимое от других, но требующее запоминания. Странно, но Андрей очень хорошо помнил все тридцать первые декабря в своей жизни. Одни удались на славу, другие прошли серо и одиноко, третьи вызывали лишь негативные воспоминания, но все они остались высеченными навечно на камне прошлого.
Разумеров оделся и вышел. Улица замерла, всё вокруг наполнилось ожиданием праздника, и молчание это показалось Андрею очень скучным. Круглосуточный киоск манил зияющей пропастью входа, разверзнутой пастью с капающей слюной и пеной…
Продавщица помнила тот случай, и сочувствующе оглядела порез на лбу.
— Это не тот, этот свежий,- поймал Андрей её взгляд.
Продавщица покачала головой.
— Ситуация повторилась?
Разумеров улыбнулся.
— Почти…
Продавщица достала пачку “Winston”, положила на чашу для мелочи.
— Вот, вы тогда не взяли…
— Спасибо.
…Сигареты грели пальцы и унимали беспричинную нервную дрожь. Канун Нового года – самый беспочвенно нервный день в году.
Андрей знал, для чего он вышел, зачем идёт по улице уже второй час – он искал Катерину, надеялся встретить её, чтобы согласно своему сну встретить с ней праздник.
Маршрут был абсолютно не важен – Катерина могла гулять где угодно. Конечно, можно было бы зайти на метеостанцию, но, во-первых, сегодня выходной, во-вторых, Катерина просила не искать её.
Разумеров воображал, что сейчас из ближайшего поворота выскользнет Она, поплывёт над океаном людских следов, и сразу бросится к нему. Её тёплые руки соприкоснуться с его руками, и они полетят вместе, туда, к водовороту шампанского и льющейся громогласно с небес речи президента. Но, вместо Катерины, из-за поворота выскочила бледная, бездомная дворняга, и грустный собачий взгляд её, вялой мизантропической ненавистью окативший Разумерова с головы до ног, не имел ничего общего с весёлой наивностью девушки (вообще странно, как к нему могла придти такая сумасшедшая мысль?).
Ему некуда было пойти – единственные друзья в лице Аскольда и Дира уехали, и, вероятно, надолго, а Катерина таилась где-то в глубине этого огромного города – каждый дом, каждая квартира прятала потенциальных Катерин, и вероятность встретить истинную свелась к нулю.
Чем больше у человека друзей, тем тяжелее он переживает своё одиночество. У Разумерова друзей было немного, а человеком, который действительно был дорог, являлась лишь Катерина. Родители Андрея давно умерли – Отец, работающий в лесничестве на заповедном озере, был застигнут бурей в поле. Он умер, смерзшись с ледяной землёй, и нанятые матерью рабочие ломами освобождали его тело. Сельская жизнь практически исчезла – кому охота умереть в глуши, ведь ветхий деревянный домик не мог устоять под натиском ветра. Продукты натурального хозяйства возделывались теперь на крытых плантациях, где работали угрюмые одинокие люди, заросшие бородой до пояса, обладающие навыками грубейшего мата и прошедшие два начальных класса образования. Мать Андрея умерла от рака – не так трагично, как отец, но она ведь значила для него гораздо больше, и горечь скорби глубоко запятнала его душу. Далее Андрей неоднократно становился свидетелем смерти своих друзей, знакомых – одни замерзали (ветер редко убивал, но были и исключения; всё зависело от стойкости человека), другие спивались, третьи не могли вынести многочисленных потерь и убивали себя.
В последнее время юноша часто слышал по радио, что оплачивать последствия бури – обрыв проводов, аварии, разрушения ветхих домов – правительству всё тяжелее и тяжелее, и что возможно вскоре это полностью прекратится. Что же тогда начнёт твориться с обществом, ведь это возврат в средневековье – медленный и неумолимый. Андрей представил город через пятьдесят лет – ни одной автомашины, никаких телефонов, полностью автономные власти, абсолютная власть хаоса. Именно такую картину предсказывают фаталисты – мелкие агрессивные теоретически подкованные секты безумцев, потерявших надежду.
Андрей посмотрел на часы универмага – заледенелый циферблат, скользкие точки цифр. Одиннадцать утра – люди уже торопились совершить последние покупки, и пробиться к продуктам сейчас стало нереально. Юноша вспомнил про маленький полуподвальный винный магазинчик, где всегда можно купить что-нибудь, не имеющее сертификата качества.
Ну, что ж, одиночество, так одиночество… Пора бы уже и пригубить…
… Бутылку из под дешёвого шампанского Андрей выбросил на рыхлый снег тротуара в половине первого. В голове уже звучал приятный шум, ноги наполнились тёплой ватой.
Скамейку, на которой он сидел, окружил десяток сигаретных окурков. Знала бы Катерина, во что превратилась его жизнь. С Катериной она приобрела смысл… и вкупе с ним бессмыслие, понимание своей ничтожности, и, как выразился Моррисон, “Напрасным ожиданием сбычи мечт…”. Сейчас Андрей от всего бы отказался ради дорогой и неуловимо далёкой ему девушки, бросил пить, курить, нашёл работу.
Да ничего бы он не бросил.… Сейчас такие мысли простительны, эмоциональное истощение, ничего не поделаешь. Попытки, даже малейшие, отвлечься от “больной темы”, приводили лишь к большему уничижению своего “Я”. Андрей всегда в жизни являлся специфичным человеком – ответственность возлагал только на себя, и горечь после неудач никогда не выплёскивалась наружу.
Были и раньше девушки. Елена, первая настоящая любовь, своим отказом повергшая в самокритическое распятие и стрессовый алкоголизм. Андрей очень светло, чисто и искренне выражал свои чувства, и был так жестоко отвергнут. После юноша ни разу больше не открывался настолько…. Он плакал беззвучно, плакал в голос, приходили мрачные романтические сны, В которых всё было хорошо, и Она была с ним. Разумеров обожествлял эту девушку, ему нравился каждый миллиметр её тела, он настолько чётко выгравировал её лик в памяти, что сейчас при одной только мысли об этом становилось смешно.… Нет, не то слово, Андрей никогда не смеялся над собой, он мог лишь беззвучно плакать…
Сейчас, анализируя ту ситуацию, Разумеров — прошлый являл для Разумерова – настоящего яркий пример влюблённости в тело, ведь он даже не интересовался тогда, что происходит у неё в голове. Может, именно из-за этого он и потерял Елену, так и не обретши.
Далее была Лера – Охотница – вульгарная нимфа с порочной душой, но с абсолютно здравой и умной головой на плечах. С ней он говорил открыто, но не как с девушкой, а как с другом. Он влюбился в Леру сразу же, как увидел, юношу даже привлекал образ распутной девицы, который, после продолжительных дружеских отношений, был начисто развеян. Леру надо было воспринимать такой, какой она есть. В самом деле, она оказалась воистину чёрной богемой, воплощением женственности для Андрея. Позже, когда она сама подошла к Разумерову, видимо узнав о его расположенности, и предложила своё сердце, Андрей испугался и отшатнулся. В голове вновь всплыли старые стереотипы, и он отказался от романтических отношений (в чём впоследствии жутко раскаялся, понимая, что мог бы её перевоспитать и спасти от дальнейшего растления; хотя какое там воспитание – он был намного младше и глупей).
Потом Наталия – она зацепила его не красотой, а неведомо откуда льющимся добродушием и открытостью. Её Андрей не обожествлял, она была простой смертной, и может быть, поэтому особенно дорогой. Они просто дружили, дружили длительное время, а опомнился Андрей лишь при её потере. Наталия встретилась с небритым хиппи – алкоголиком, забеременела и родила. Андрей задумался, когда было уже поздно – и смог лишь нашпиговать стену ударами от собственной тупости – она ведь была совсем рядом, она хотела не только дружбы…
Были и отношения, но никогда – по любви. Мария – её он сейчас помнил смутно, Татьяна, Алёна – эти девушки сами хотели, и инициатива шла только с их стороны. Андрею же нужно было развеяться, и он охотно позволял собой управлять, уводить себя в прелестном па белого танца, в котором дамы приглашают кавалеров…
…При очередном взгляде на циферблат уличных часов оказалось, что время – два часа после полудня. Ноги – после второй бутылки шампанского – сами несли, куда хотели, а голова ещё подпитывалась “допингом” трезвости. Сейчас Разумеров направлялся в то самое кафе с вывеской “Coffee”, в котором сидели они с Катериной.
Та самая тьма – мрак во множественном числе, разреженный от столика к столику. Андрей вошёл, и во тьме появился ещё один стол. Выплыл официант, принёс меню. Андрей решил продолжить одинокое пьянство и заказал третью бутыль шампанского, которое он тут – же и выпил из сомнительно чистого стакана.
…Вообще, Андрей многого не понимал в отношениях с женщинами. В частности, всеми раскрученную загадку – чего они хотят? Они, бездушно и явно играя с чувствами, ещё и смеют заявлять о своей извечной некомфортности? Пусть горят они в Аду, лживые Суки!..
— Суки, суки, СУКИ!! – он выкрикнул фразу в лицо какой-то меховой особе, которая метнулась в сторону и оскорблено забормотала себе под нос.
Разумерова понесло…. Он долго пытался сконцентрировать мысли, но накрыло его неслабо. Всю жизнь он сознательно, из лучших побуждений, зарывал всю злость на мир в самом себе, всю обиду, боль, страх, и теперь это требовало выхода. Трезвый Разумеров, может быть, и отличался от Разумерова пьяного лишь тем, что был способен сдерживать кипение мизантропии. Под градусом Андрей становился обычно тихим и смирным, но бывали и заметные исключения. Например, это тёплое пальтишко, в котором юноша сейчас сидел, было украдено в универмаге в полувменяемом состоянии, при набеге тысячной армии нищих мародёров. За него Разумеров дрался с беззубым калекой, клюку которого пришлось сломать о голову…
…“People are strange when you’re a stranger
Faces look ugly when you’re alone
Women seem wicked when you’re unwanted
Streets are uneven when you’re down”… Всплыли слова из давно обожаемой песенки давно достигшего посмертной нирваны кумира. Андрей огляделся – мрак теперь господствовал над всем помещением, за исключением его столика. Никаких шорохов, звуков, хотя Андрей знал, где-то из темноты на него пристально смотрит официант.
“…Когда алкоголь возьмёт верх, меня покинет чувство одиночества, я засну, может быть, увижу хороший сон, и всё, вот и весь новый год.… А что мне ещё делать – Катерину я уже не найду, и никогда не найду – это была сказка, очень короткий кусочек рая, слишком маленький и хрупкий, чтобы устоять на нём, поэтому я сорвался, да ещё и порезался об острые края. Любая сказка в конце оборачивается к тебе жопой. Я поставил ва-банк – дурак… теперь только ожидание вечности в геенне памяти. Я живу прошлым. Дурак!”
Жизнь убита. Хуже быть не может.
2
В шесть часов полуживой Разумеров тщетно пытался вскарабкаться по лестнице, затем плюнул, и решил посидеть на скамейке у подъезда. Четвёртая бутылка с плескающимся шампанским на донышке зеленела горлышком в сугробе. Андрей уже чисто физически не мог пить. Как только он поднимал голову, начинался “вертолёт” — огни окон мириадами плясали перед глазами, словно какие-нибудь индейцы племени Гайя… нет, Гайя – это другое, как там они назывались?.. Пьяная карусель крутила взгляд и тело в противоположные стороны, и Андрей закручивался в некий узел. Говорил он не совсем внятно, двигался и подавно хреново…
…“Streets are uneven when you’re down”… Мысли в голове вообще вели себя крайне безобразно – они извивались и прыгали так, что ни за одну нельзя ухватиться.
Наверное, каждый человек рано или поздно начинает осознавать себя центром вселенной, думать, что каждый его шаг неминуемо повлечёт за собой необратимые изменения бытия. Это ложное чувство, но в нём есть капля истины – судьба миллиардов нередко зависит от единиц. Сейчас мир Разумерова медленно рушился, повергая в бездну смертной тишины толпы голосов в голове. Опухоль одиночества раскинулась метастазами по всему телу, настолько неизлечимая, что источала ауру злого ядовитого света.
Андрей посмотрел на дом – неприступная крепость, многоэтажная кирпичная тюрьма,
умирающий муравейник. Там жил и он, но сейчас подняться не представляется возможным.
Желудок запротестовал. Андрей пытался его усмирить, глубоко дыша, но всё-таки проиграл. Юношу вырвало. Утерев рот рукавом, Разумеров почувствовал себя немного лучше – карусель чуть замедлилась, узел потихоньку начал распутываться.
Сознание успокоилось, и Разумеров заснул.
“… Это был мужчина лет восьмидесяти, давно потерявший волосы и зубы. Складки и борозды морщин глубоко врезались в кожу вокруг глаз и рта, а бледные губы недвижимо сомкнуты. Большой нос с резко вычерченными провалами ноздрей, седые и густые, как свернувшаяся кровь, брови. И поношенный серый пиджак.
Зажигалка – старая бензиновая “Zippo” в старых сморщенных ладонях, работающая вполне исправно и зажигающаяся через раз равномерным зеленовато-едким пламенем.
Старик сидел, и, закрыв глаза, крутил зубчатое колёсико. После одного – двух оборотов из дырчатой трубки появлялся язычок огня. Жаркий столп вздымался в воздух секунд на пять, после чего тяжёлая крышка “Zippo” с лязгом, еле различимым в тишине, закрывала и тушила его. Затем процедура повторялась вновь.
Необычайно странно было вот так стоять и наблюдать за ним. Старик производил впечатление монолита. Жизнь, теплившаяся в этом чахлом теле, отступала здесь куда-то далеко, за самую кромку синего леса у горизонта.
Казалось, смысл существования этого монолита состоял именно в его старой “Zippo”, будто старик зависел от пламени, и жил для него, и каждый щелчок колёсика отзывался ударом сердца, будто он загадал “Сколько мне осталось жить?”, и следил за всплесками бронзового пламени с упорством статуи.
Андрей подошёл поближе. Сейчас в его голове пролетела мысль о беспечности существования в этом неведомом краю, и по необъяснимой причине захотелось остаться здесь подольше.
— Кто вы? – спросил Андрей, подойдя как можно ближе, но всё-таки считая важным оставаться на расстоянии, громко, настойчиво.
Старик молчал.
— Кто… — начал снова, но его слова оборвал тихий всхлип.
“ Zippo” чиркнула ещё раз, и эхо колёсика гулко отозвалось в голове, с каждым разом вгрызаясь всё дальше, в самые глубины сознания. Ж-жик! Раз за разом чёртово колесо проворачивалось вхолостую. Погибло пламя, погибло ощущение непрерывности и беспечности. Надежда умирала с каждым поворотом, как умирает день, исчезая за горизонтом, в синеву далёкого леса, окрашивая алым бархатом безоблачное серое небо. И когда надежда на воскрешение иссякла, старик убрал палец с зажигалки жестом, выражающим “всё начатое должно закончиться”. Может, этот жест показывал глубокую грусть по неопределённому, а возможно, и величайшую радость.
И тогда складки серого пиджака изменили свой узор. Старик осунулся, как-то сжался, поднял голову в сторону Андрея и распахнул веки. В глазницах зияли неподвижные белые камни…”
3
Разумеров очнулся от стука собственных зубов – может, это являлось результатом странного и немного нервного сновидения, но, скорее всего, юноша просто чертовски замёрз.
Холод завладел его телом – оно отказывалось подчиняться, и постепенно проникал в разум, становясь подобным взрывной волне. Волна эта поглотила всю Хиросиму тела и сознания, от центра до окраин.
… Разумеров считал своё одиночество особым, и от этого становилось по-особому грустно – принятый всеми стереотип одиночки, избегающего компании и общества, здесь не подходил – юноша искал возможной стыковки с обществом, очень сильно хотел этого, но тщетно – он был слишком безынициативен и пассивен, слишком интравертированным индивидуалистом, чтобы быть востребованным. Даже ситуация с поиском работы, который Разумеров начал давно и всё ещё безрезультатно, говорила в пользу его убеждения – общество – механизм, исключающий индивидуализм, общество – атеистический бог, оно когда-то было распято диктатом личности, теперь же оно распинает само. Это машина, пожирающая свободных, рождённая в страхе и идеологизированная в величайшем человеконенавистничестве. Что было плохого в культе личности? Конечно, случайный индивид так же не имел своего голоса, но хотя бы в те времена этот факт оставался незавуалированным, плавал на поверхности обнажённым и нескрываемым…
“Ч-чёрт! Какой же я дурак! Шторм!!”, и будто в ожидании этих слов проснулся ветер.
В первом порыве он смял несколько крыш, затем скользящей змеёй протянулся вдоль аллеи,
выстукивая шаманский ритм по чугунным урнам.
Первый натиск здравой мысли и трезвого сознания, наконец, побудил Андрея попытаться кинуться к двери, но было слишком поздно. Вихрь подхватил его и убаюкивающей колыбелью погрузил в бессознательность. Пленнику бессмертных объятий снились снежные барханы под пеленой низкого серого облака, и он мог чувствовать, как метель уносит душу всё выше и выше, к своему хозяину, к богу, к свету…
Там, где-то высоко, вихрь отпустил его, и юноша плавно приземлился на перину снега. Но не там, откуда взлетел.
Вокруг снежный пустырь с синевой далёкого леса по сторонам. Точно такой же он видел во сне со стариком. Аккуратно расстеленный по земле снег наводил на мысль, что метель очень берегла этот уголок.
Создавалось впечатление, что ветер – бунтарь – самодержец перенёс Андрея по воздуху на добрые тысячу километров севернее… или южнее?- странно, но юноша не чувствовал никакого холода. И небо – чересчур низкое, нависающее, угрожающее неведомым заточением.
Неподалёку располагался не сказать, что большой, деревянный дом. Свежая синяя краска замерла в оконной раме. “Странно, зачем зимой красить окна?”. Метров тридцать по площади. Перезвон капели нависающих с крыши изящных ледяных глыб служил единственным звуком, кроме разве что чуть слышимого шума ветра.
Было очень красиво, но странно – казалось, что вся эта красота искусственна, слеплена невидимым ваятелем за секунду до появления Разумерова.
Необычное видение сменилось другим – Андрей вначале долго блуждал по неопределённому бессознательному, встречаясь с обрывками и полумыслями, но после очутился на кладбище.
Процессия неспешно идущих, одетых в траур людей обволакивала юношу чёрным туманом. Четверо несли гроб – простую деревянную коробку с белой обивкой. Лежащего не было видно. Рядом, о удивление, шла Катерина, держа Разумерова за руку. Давние обильные слёзы оставили тёмные протоки на её лице; и её зрачки… среди белой мглы они казались чёрным оазисом скорби, и это чувство в сердце становилось таким широким, что не подвергалось никаким постижениям.
Андрей понимал, что это лишь сон, но меньше всего на белом свете он сейчас хотел проснуться. Эта зияющая чёрной пустотой широта в сердце устраивала его больше, чем осмысленная действительность. Убегающая тропа виляла меж запорошенных памятных надгробий, и толпа никак не могла распутать витиеватую линию пути. Рваные узлы облаков над головами падали, давили, прижимали к тихо стонущей земле, заставляя подчиняться, воспринять свою сущность – сущность могильного червя, и под их острыми пиками хотелось и самом деле просачиваться сквозь поры почвы, прогрызть ровный ход к разлагающейся сладковатой плоти. Но снег неровной притоптанной коркой покрывал землю, так холоден и плотен, что просочиться было невозможно.
Печальная процессия, наконец, остановилась у края безмолвного горизонта, под выливающимися облаками. Чёрная дыра зияла в снегу, настолько глубокая, что, подойдя к краю, невозможно было высмотреть дна. Гроб с телом поставили на снег, кольцо сопровождающих медленно рассеялось, и Андрей узрел лицо заснувшего навеки.
В гробу лежал тот самый старик. Лакированную крышку опустили сверху, и бесчувственное лицо исчезло. Над могилой в неровном полёте промчалась бабочка – ярко зелёная, в чёрных точках и сеточке сосудов. Процессия бросила по горсти землицы и стаей ворон взлетела в небо. Первой в косяке летела Катерина, и невозможно было оторвать взгляд от печали в её протоках…
…Андрей подошёл к дому. Синие окна окаймляли бездонную пропасть тьмы, поглощающую весь свет небес. И действительно, огромный божественный “потолок” жертвенно лился в эту чёрную дыру, не расплёскивая ни капли, и посреди такого завораживающего соития стоял сейчас Разумеров. В этом было олицетворение какого-то миросозидающего начала, столкновение бесконечностей, ментальное зазеркалье в голове Разумерова неосознанно включало анализ, приводящий к мысли о таинственном эксперименте некой высшей силы, вот такие вещи – абсурд и анализ, творились сейчас в сознании юноши. В японском искусстве Икебаны зиму олицетворяет чёрный цвет, именно зимой веяло из оконной дыры, и Андрей прикоснулся к ручке двери. Еле слышный скрип прогнувшейся под весом юноши доски, как вскрик, предостерегающий и зовущий.
Лёгкого нажима вполне хватило, чтобы дверь отворилась, и, стараясь впустить с собой поменьше холодного воздуха (хотя к чему это – окно пропускало в себя весь морозящий свет), Андрей зашёл внутрь. Ничего. Пусто, темно и очень старо – в доме будто сотню лет не бывало ни одной живой души. Несмотря на ветер, гуляющий в стенах, запах затхлости и пыли никак не хотел уходить. Юноша открыл было дверь обратно, собираясь пустить немного света и свежего воздуха, но очередным резким порывом она снова захлопнулась.
Словно его не желали выпускать. Воронка света в окне резко переходила во тьму, будто обрываясь.
Разумеров чувствовал присутствие каких-то потусторонних, но сил на поиски и размышления не осталось. Метель, словно вампир, высосала жизнь и тепло из тела, постепенно превращая юношу в столп. Сосуды наполнились вязкой кашей, от белизны света, контрастирующей с тьмой комнаты, болели глаза, хотелось спать. Хоть бы стул какой был…
Юноша лёг на пол, свернувшись калачиком, и уснул.
Вообще, это получилось неосознанно — заснуть, находясь во сне. Андрей увидел себя, спящего на полу, увидел рядом сияющую воронку, увидел распахнутую дверь.
Это было первым явлением Снежной Королевы. Впоследствии Андрей часто вспоминал об этом, и думал, что она показалась ему прекрасной сразу, с первого же взгляда и слова. Облачённая в чёрную мантию с жёстким высоким воротом, Королева казалась очень высокой, тонкие и острые черты лица дополняли впечатление властности и всемогущества. Андрей знал теперь, что здесь он – по её воле, и она есмь альфа и омега. Чернота волос, бровей, губ подчёркивала неестественную бледность лица, будто она была мёртвой, и лицо навечно застыло в маске печали и скорби. Но глаза – глаза живы и… властны, они гипнотизировали и заставляли чувствовать себя слепым, эти глаза вели тебя, нет, не с доверием, а с чувством, что ты им нужен, они всасывались внутрь и прожигали норы, ты становился червивым яблоком.… Когда ты опоминался, за душой уже не стояло ничего, они сбили замки с твоей души, они что-то искали, и что-то нашли, переворошили подсознание, устроили полнейший бардак и хаос.
Андрей очень быстро отказался от ментальной борьбы взглядов – Снежная Королева подавила своим холодом, лицо юноши слегка побледнело в повиновении. Разумеров опустил голову. Что он делает? Подчиняется? “Подними глаза, или навечно останешься подо льдом!”.
Андрей резко взвёл брови и посмотрел в печально-улыбающееся лицо Королевы. Та наверняка знала о возникших внутренних противоречиях – для неё это не в диковинку, она видела такое и раньше, много раньше.
Если не подчиняться Королеве, ответит ли она на вопросы? Либо да, либо нет, либо не подчиниться невозможно. Королева просто так его не отпустит, ей нужно его присутствие, может, для забавы, может, она разворачивает дальнейший план действий, пересматривая варианты господства и альтернативы матриархату.
То, что Андрей не подчинился сразу, как он понял потом, было к лучшему. Королева обратила на него внимание, отвлеклась от своих занятий, да и какие могли быть дела – целую вечность смотреть на шторм? Но это не делало юноше чести – сам то он чувствовал, в нём нет того, что ей нужно, что её привлекает, но раз уж играть, так до конца.
Слова Королевы вспахали борозду сознания, резко и многозначно.
— Ты хочешь найти её, и ищешь здесь?
Юноша кивнул. Если Королева знала, то могла помочь.
— А ты не боишься обрести здесь нечто другое? Королевство Белого Танца есть Мир Зеркал и Иллюзий. Ты только начал свой путь в галерее, твой рассудок устал и туманен. Ты можешь найти совершенно иной миф и забыть о первом.
Голос Королевы сливался с воем ветра – он и был ветром, обтекающим лицо юноши и зарывающимся в волосы. Голос звучал снаружи и внутри, он наполнял тяжёлую пустоту в голове невесомым эхом. Это было неповторимо странно.
— Я могу вводить тебя в заблуждение – это свойственно ветру – менять потоки и течения. Но мне скучно, хочется немного поиграть чужой – твоей судьбой. Так и быть, я отвечу на несколько твоих скромных вопросов, и потом, может быть, ты выберешься отсюда, если будешь очень настойчив…
Андрей уже смертельно замёрз, почувствовав слабость, но всё ещё держась на ногах. — Ты можешь сделать теплее?
На её губах засверкал таинственный блик улыбки.
— Это мой мир. Здесь не бывает тепло. Единственное, чем ты можешь себе помочь, так это представить, что холод доставляет удовольствие.
Разумеров попытался, и сразу почувствовал себя немного лучше. Он уже не дрожал, а полностью расслабился, перестав сопротивляться ветру.
Carpe diem! – сказал Андрей сам себе, — Лови момент! Сейчас ты можешь узнать о Катерине. Можешь узнать о шторме, и для чего он существует.
— Зачем? Зачем тебе знать это? – ответила Королева на непоставленный вопрос, и Андрей понял, что прямо сейчас, как и в любое другое время, она читает его мысли. Это было невероятно, абсолютно и воочию видимо.
— Ты бог? – спросил Андрей.
Королева отвела взгляд, будто серьёзно задумалась.
— Ты сам веришь в то, о чём говоришь?
Юноша пожал плечами.
— Вообще-то, нет, но мысли…
— Мысли… — Королева подняла вверх длинный мёртвый палец, будто указывая на глубочайшую мораль, — собственное восприятие вводит тебя в заблуждение. Ты таишь крупицы истины в плотной оболочке лжи. Освободись от своей лжи!
Андрей не улавливал никакого смысла в её словах – слишком туманно и надуманно.
Почему она не может говорить прямо и ясно? Где Катерина?
— Ты хочешь увидеть?
Разумеров кивнул. Королева выдохнула облачко инея, которое ровно обволокло часть бревенчатой стены слоем чистого льда. Андрей мог видеть в нём себя, как в зеркале.
— Смотри! – Королева приглашающее повела рукой, и Андрей, завороженный, внимательно вгляделся в ледяное зерцало. Среди белого тумана
Он долго не мог ничего увидеть, но, расслабив взгляд и приняв на веру сказочное творение Королевы, Андрей выделил из беспросветного густого киселя плотную фигуру женщины.
Одетое в белое платье тело её гипнотизировало плавностью линий, лицо Андрей с первой же встречи запомнил наизусть – этот лик необходимо запечатлевать на вечных камнях, вырезать из дерева, лепить из гипса и глины, чертить на песке и обводить на дождливых стеклах плачущего скорбного утра. Веки её подобны лепесткам тюльпанов, кожа – белая и блестящая, как снег, руки холодны и беззащитны, так, что хочется заслонить их собой, идти на подвиги во имя хотя бы даже и посмертного вознаграждения, падать тысячекратно ниц, упиваясь красотой и совершенством, чувствовать собственную ничтожность, признавая господство рук, бичующих тебя, медленно убивающих тебя и, слабея от боли, ты улыбаешься, даже смеёшься, ведь ты заслужил этого внимания, его ты жаждал и обрёл.
Катерина в зеркале выглядела чуть печальной. Андрей знал – там, с другой стороны, она ищет его, и теряется в нерешительности, не находя. Долго Разумеров жил мыслью, что встретится с ней, и даже такое виртуальное общение утоляло жажду. Сейчас он был счастлив, хотелось выблевать весь осадок прошлого, и глотнуть свежий ветер настоящего. Пусть этот миг никогда не кончается! Пусть Катерина вечно хранится в мгновенном настоящем! Пусть она станет единственной ледяной фигурой в его заснеженном саду грёз и страсти!
Разумеров коснулся рукой шероховатой поверхности зеркала, почувствовал жжение в пальцах. Зеркало нагревалось. И лёд постепенно таял и стекал в лужу на полу, мгновенно замораживающуюся. Парадокс!
Зеркало исчезло. Лужица не показывала больше Катерину, лишь чуть всмотревшись, юноша мог наблюдать за своим тёмным отражением.
Только сейчас Разумеров ощутил по-настоящему безжалостность Королевы. Она хотела превратить его в прирученного зверя. Зеркало, вернее, образ Катерины, растаявшей и обесцвечивавшейся, очень глубоко и больно полоснул по памяти. И по воле тоже – Андрей отдал бы всё ради бесконечно сладкого мига мировой радости Катерины.
Рот Королевы исказился в саркастической усмешке. “Ты никогда не встретишься с ней!” — говорили глаза, — “пока ты здесь…”
В Андрее вспыхнула обида, через мгновение сформировавшаяся в ярость, он подошёл к Королеве и попытался схватить за плечи, чтобы хорошенько потрясти. Руки прошли сквозь тело, а юношу пронзил такой жуткий холод, что казалось, сердце остановится.
В сказке “Снежная Королева” Кая влекло к Королеве с помощью кусочка зеркала, попавшего в глаза и сердце. Сейчас Разумеров подумал, что Королева использует образ Катерины, как кусочек зеркала, чтобы прочнее удержать его в этом белом мире.
— Зачем я здесь? – зло крикнул Андрей, его лицо побагровело, кулаки намертво сжались.
— ТЫ НЕ ОЧЕНЬ-ТО ВЕЖЛИВ! НЕ ЗАБЫВАЙСЯ, ТЫ РАЗГОВАРИВАЕШЬ СО СВОЕЙ КОРОЛЕВОЙ!!!
Андрей ничего сейчас не боялся. Его королевой навеки была Катерина. Только она одним лишь словом могла решить его судьбу. Она и только она вершила над ним власть. Только она смогла бы зажечь в глазах пламя бессмысленного подчинения, ради неё Андрей бы умер и за ней пошёл бы на край света, к конечной станции жизненного пути.
— Я могу уйти отсюда? – прямо и без особенной надежды спросил Андрей, и, получив отрицательный ответ, присел прямо на пол, мокрый от набежавшей с подошв воды. Так, похоже, он в плену.
Чего же хочет Королева? Разве не может она понять, что, показав Катерину, лишила его покоя, что теперь он – неразумная машина поиска, преодолевающая любые препятствия? Катерина – единственный оплот спасения в бессмысленном белом мире, единственный оазис в снежной пустыне, мираж счастья, любви и жизни. В Катерине таинственно сплетаются нити совершенства и божественности. Она – его бог, в ней царит великое таинство тени жизни, в ней смысл бытия, а вовсе не в Королеве. Она его истинный и высочайший идеал, единственный идеал, и поклонение и упоение от созерцания её не имеет границ. Она – его идол, его тотем, его карма, его каббала, его кровь и плоть, и всё, что вокруг, должно принадлежать только ей. Она вольна распоряжаться его душой и телом, его жизнью и смертью, она должна быть милостива и великодушна, утопая в своей жестокости, она есмь бичующая его свобода и целующая тюрьма. Разум Андрея навеки заточён в одиночную камеру сердца. А ключ от двери хранила Королева – она знала, и могла направить Андрея, если б только захотела это сделать…
4
Разумеров провёл в доме уже несколько медленных часов, мучительная боль ощущения близости Катерины ослабила хватку, ненависть к Королеве остыла. Нельзя ненавидеть само воплощение ненависти, так как зло порождает зло. Белый мир мог либо выпустить, и тем самым помочь ему, либо держать здесь вечно, убив и втоптав в грязь полностью сломленный и обезображенный дух. Андрей не боялся смерти – она являла конец мукам любви. Оставалось только ждать вердикта Королевы – если она превратит свои забавы в вечность, Андрей незамедлительно убьёт себя. Может быть, Разумеров думал сейчас так потому, что хотел, чтобы мысли были прочитаны, уповая на жалость и милость Королевы.
“Самозабвенное помешательство – не доказательство силы любви, а лишь свидетельство безмерности предшествовавшего ей одиночества”.
Так писал Фромм, и Андрей был частично с этим согласен. Катерина являлась первой настоящей страстью юноши, первой подлинной мечтой и сказкой.
Вот именно. Была ли Катерина на самом деле, или это наваждение, посланное разыгравшимся в одиноком теле воображением? Не исключено, что весь период жизни со встречи Катерины мог быть замещающей реальность ложью – Прогулка в кафе, пьяные ночи с Аскольдом и Диром, больничный кафель, Макарыч…
Всё это могло оказаться лишь отражением желаемого, сном наяву, виртуальным мифом и обманным финтом подсознания.
Королева тоже усмирила гнев, и теперь наблюдала за Андреем с любопытством. Она стояла в нескольких шагах от него, невесомая и значительная.
— Я на самом деле сейчас здесь? – спросил юноша, нахмурившись и собираясь с новыми мыслями. Любой ответ Королевы сейчас, в принципе, мало что значил, но вербальное, хотя бы даже и обманное подтверждение облегчало понимание.
Королева знала, что ему было непросто, что требовалась поддержка. Она не была бесчувственной богиней, в ней таилось если не сострадание, то жалость. Андрей вспомнил народное поверье о Жалице – сестре Смерти, которая оплакивает всех умерших, — в её лице скрыты величайшая печаль, страданье и горе, и, заглянув ей в глаза, человек погибал от разрыва сердца.
— Ты в самом деле здесь, — Успокоила Королева.
5
Ещё пара часов, и юноша потерял счёт времени – оно приобрело вязкость и прозрачность. Вуаль инея покрыла его одежду, согревая и успокаивая.
Если Катерина лишь плод его воображения, то Королева – ещё более фантастичное создание, родившееся в голове уже в состоянии на грани помешательства. Андрея мучил вопрос – как он смог полюбить собственноручно созданный мираж? Это уже похоже на разновидность нарциссизма.
А может, Катерина – одно из воплощений Королевы, лишь посланный владычицей белого танца образ себя, доведённый до понимания и гениальный в простоте? Может, Катерина родилась не в его голове, а у Королевы? Мощь владычицы была несравненна, в этом Андрей уже убедился, она вполне могла обратить миф в реальность.
И как-то легче стало думать – когда Андрей понял, что Катерины не существует. Инкарнированный призрак покинул юношу, оставив его совсем одного – лёгкого, с головокружительным настроением, желающим выбраться, а для этого усыпить бдительность Королевы.
Наконец-то Андрей всецело разобрался. Теперь в голове застыл совершенно ясный и детальный образ происходящего. Если Королева подарила ему осознание свободы, несмотря на сложный путь достижения, то почему же он должен игнорировать этот прекрасный подарок? Теперь юноша мог лицезреть Королеву воочию, чувствовать её дыхание повсюду, её несметные белые творения. Если он хочет выбраться отсюда, то почему лишь через лицемерие и ложь? Королева может разбирать его мысли, лицемерие же вообще очень просто считать с человеческого лица. Только истинным уважением и интересом он может завоевать доверие и добиться возвращения.
Странное чувство не покидало Андрея. Иногда секунды катарсиса убирали завесу льда с его глаз, и он опять возвращался к мыслям о Катерине. Но слабый порыв заглушало насыщенное давление Королевы. Он ощущал влечение к ней, сознавая зависимость от неё.
Сын Джона Леннона как-то сказал: “Мир во всём мире, конечно, хорошо, но копчёный лосось тоже неплохо!”.
Королева и являлась копчёным лососем, или это была Катерина?!
Мысли полностью запутались, и вслед регрессивному рассуждению пришло ложное осознание.
Мир вокруг вместо кромешной тьмы обрёл пугающую полноту, вроде бы появился смысл, но что-то в глубине оставалось натянуто прозрачной нитью, что-то шептало и не давало успокоения, что-то глухо билось о стены в темнице рассудка и, запертое на замок, в бессилии отходило, чтобы в следующий миг заполнить пространство подсознания вновь.
5
— Я. Пришёоооооол. Поговориииить. С. Тобооой.!- Сказал как-то раз белый ветер, пролетая в чёрную дыру окна. Каждое слово изжёвывалось в немой гипергравитации, и, достигнув сознания Андрея, исчезало, не оставляя даже эха в голове, так, чтобы юноша не смог цитировать их впоследствии, не залезая надолго в память, лишь настолько, чтоб без труда при случае оттуда выпрыгнуть.
Напоенный до опьянения миллиардами прожитых вечностей Разумеров согласился слушать. Он не смог бы отвечать – слишком слабой стала душа, и Белый Танец прожёг всё внутри, оставив отпечаток тяжёлого тумана в каждой точке тела и сознания. Одеревенели руки и ноги, одежда стала второй кожей – холодной, источающей ледяной пот, покрытой застывшей коркой мёртвых бактерий, кишащей в воплях ещё живых.
— Онааа. Гууубит. Тебяаа.!- прошептал ветер.
— Катерина?- выжал из себя Андрей.
— Королевааааа., идиооот.! Каааждую. Секууунду. Она. Завоёоооооовывает. Всё. Боооооольше. И. бооооооооооольше.! Она. Теееешит. Тебяаа. Миииииифами., котооорые. Ты. Хоооочешь. Слыыыыыыышать., но. Тыыыыыыыы. Дооооооолжен. Чуууууууууувствовать. Лооооооожь.!
— Зачем ты идёшь против неё?- удивился Разумеров.
— Дууууумаешь., легкооооооо. Умирааааааать. Каааааааждое. Мгновеееееееение. В. Ээээтой. Дыреееееее.? Здесь. Рооооза. Мииииира., здееееееесь. Аааальфа. И. Омеееееега., Начаааааало. И. Конеееееееец. Меняааа.. Здеееесь. Я. Рождаааааааюсь., здеееееееесь. Яаааа. Набирааааю. Сиииииииилу., здееееееесь. Я. Слабееееееею. И. умираааааааю.. Это. Страааааааашная. Мууууууука.. Но. Яаа. Ей. Нууууууууужен., и. онаааааааа. Не. Мооооооожет. Прекратииииииииить. Меняаааааааааааааа….
— Тогда уйди! Это слишком пусто!
— Помниииииии.! Сначааааала. Пустоооооооо. Иии. Сладкооооо. Потоом. Поооооолно. И. Гоооорько….
6
Волосы превратились в тонкие белые иглы шприцев, а язык – в острую бритву, неловко ворочаясь во рту, он исполосовал дёсны, заставляя пить ядовитый лёд собственной крови, и Андрей вспомнил больничный кафель и медсестёр в застиранных до желтизны халатах.
Королева, как ощущал юноша, постоянно заглядывала в его мысли, и делала что-то необъяснимо приятное, от чего хотелось забыться и уснуть, но спустя мгновение сон уходил. Разумеров вкусил нескончаемую череду сладостей и пустот, теперь он требовал её, как наркотика, без неё он сходил с ума, и это было так больно…
А когда она посещала его вновь… Как прекрасно… Самое прекрасное, что вообще может быть… Ради мига стоило умирать даже в бескрайних муках…
Глаза Андрея давно закатились вверх, и не видели ничего, что вокруг.
Теперь он понимал, что любит её… Богиня… Амброзия… Сладкий сон.… Теперь он не хотел уходить и просыпаться в своём мире из вереницы проблем и рамок…
Мир общения взрослых полон шаблонных ответов. Чем дети лучше? У них нет заранее припасённых ответов, а на вопросы, слышимые впервые, они находят истины не в собственном мыслящем сознании, а извне. Они никогда не говорят субъективно. Андрей сейчас хотел быть ребёнком – тогда он мог бы взглянуть со стороны и повернуть происходящее на себя. Но давление – будто на глубине в двадцать тысяч лье, не давало сосредоточиться и выплеснуть сгусток белых мыслей, ведь они были чужими здесь, в его голове, они навязаны, но с этим уже ничего не поделаешь…
Он видел лишь чёрные озера глаз Королевы, гипнотически притягивающие его, и тонул в них, и незримый груз не позволял всплыть.
Он чувствовал лёд, захватывающий тело. Руки – что с его руками? Они стали намного тяжелее, будто наделённые кандалами. В воздухе появился сладкий запах старости.
Раньше юноша ощущал, как мир в его сознании медленно разрушался – обваливались стены, осыпалась земля под ногами, клонилось серое небо. Теперь мир полностью разрушился – останки былой цивилизации покоились под тоннами снега, а на её месте росла новая, странная жизнь, животная и противоречивая, безнравственная и неортодоксальная. Этот неолит нового света являл чёрные небеса и белые пустоши, стремительные звёзды и багряные облака, тусклую луну, узурпирующую власть – дико и мрачно, но так ново здесь, безжизненно, холодно, эта земля никогда не явит цветущей флоры, никогда не придаст насыщенности, мир будет вечно застывать в падении…
Осколок за осколком Королева вытащила его душу и сердце – вот они – бесформенные комки ворсистой ткани, куски потемневших от плесени камней, разинутые пасти трупов – куски зеркала, времена, которых не помнишь. Что в этом великого? Что в этом может заставить замереть в упоении? Это мертво, так же, как и всё снаружи – Андрей не видел вокруг ничего живого, но этого уже и не требовалось – Разумеров стал частью этой мёртвой горечи, театра скорбных френов, где по вечерам не жгли факелы факиры, не пускали из клетей львов. Театр одного актёра, без декораций, без грима, без сценария, вообще без слов. Но сквозь призму молчания просачивался трагический сюжет, его можно только чувствовать, словно азбуку Брайля. Бьющая ключом меланхоличность, плавный, как желе, ход времени. Это следующая ступень на высочайшей лестнице стихийной иерархии, полная беспомощность, ощущение непричастности и потусторонности…
Здесь, меж берегов дороги, ведущей в лучший мир смерти, Андрей и застыл, скованный холодной нежностью Королевы. Последним, что запечатлело его сознание, было написанное на стене лазури слово “Race”…

Эпилог. Четыре стены.
“О, в этом климате, пленяющем навек,
В опасной женщине – приму ль я первый снег?
И наслаждения острей стекла и льда
Найду ли в зимние, в ночные холода?”
Шарль Бодлер “Цветы зла”
Его нашли у подъездной двери, занесённого снегом и чуть дышавшего. Медицина всё-таки умеет творить чудеса – ценой труда и пота реанимационной его удалось спасти. На шестой день Андрей открыл глаза, и врачи пошатнулись – белесым туманом светился в них дальний огонь неприкаянности. Он часто и быстро шептал что-то, еле раскрывая губы, когда, наконец, поднялся на ноги, шаркающей походкой прошёл до двери, и упал. Руки его всегда свисали по бокам, и медсёстры кормили его с ложки, а когда он выздоровел, консилиум врачей принял решение о передачи Разумерова в психиатрическую лечебницу.
Под диагнозом “Синдром Белого Танца” (Андрей постоянно произносил лишь эти два слова), его поместили в палату с подобными больными. Никто из умалишённых не общался друг с другом – они заперлись в собственном сумасшедшем мире, сознание навсегда застыло на последнем фрагменте их бурных галлюцинаций, лишь глаза их собирались что-то сказать, захлебнувшись в скорби, но так и не решались.
Он часто сидел, опершись на стену, и смотрел на пол. Во время сна постоянно скидывал одеяло, будто боялся тепла. Лицо вытянулось и потемнело, не выражая никакой мимики.
Однажды, когда Аскольд и Дир пришли навестить его и взяли на прогулку, он резко припал к земле и стал есть снег. Руки его не работали, поэтому он буравил наст лицом и жадно вгрызался. Его тут же подняли, но он вырывался, и будто помешательство придало ему сил, оттолкнул всех и бросился на снег снова. Он плакал и извивался на снегу ничтожным серым червём.
Когда его, наконец, успокоили и привели в лечебницу, он заболел.
Сначала лежал недвижимо, но с повышением температуры стал метаться по койке так, что пришлось его привязать. Пришёл врач, пожал плечами и сказал “Не жилец…”.
Ночью, когда лишь дремлющая медсестра сидела рядом, Андрея посетил момент катарсиса – он открыл глаза, согнал с них туман, вдохнул глубоко и произнёс “Катерина…”. Медсестра вздрогнула и нервно наклонилась над лицом Андрея, но он больше ничего не говорил.
Под утро он умер.

P.S.: Аскольд и Дир, потерявшие друга, нашли всё таки Катерину – она давно забыла о существовании Разумерова – для неё это было не так глубоко и близко, словно чужая игра. Хоть она и не придала большого значения смерти Андрея, но присутствовала на похоронах, и даже бросила на гроб горсть заиндевелой земли, засыпав яркую зелёную бабочку, пролетавшую мимо.
Над могилой не было установлено креста, а только деревянное надгробие в виде плачущей девушки, теребящей в руках платок и скорбно смотрящей вверх.
The End
Это никогда бы не было написано без Сергея Б, Николая В, Елены Р, Дарьи У, Ирины, Андрея, Наталии, Максима Т, Сергея Л, Александры Р. Спасибо вам за идеи, даже если вы и не догадывались, что вы их дали.
Некоторые персонажи НЕ являются вымышленными.
Большинство воспоминаний – подлинные и настоящие.
Игорь Muerte 11/11/04 – 15/03/05г.
Последняя редакция – 21/05/05г.

Белый танец
«Сей миг свят, иное поминается…»
Джим Моррисон.
Часть первая. Катерина.
“Вечно влюблённые дважды два,
Вечно слитые в страстном четыре,
Самые жаркие любовники в мире –
Неотрывающиеся дважды два…”
Е. Замятин. “Мы”
1
Жизнь стала невыносимой. Теперь не надо придумывать занятий, творческих поисков. Всё преподносится само, как на тарелке, и графы Монте Кристо начали переквалифицировываться в обыватели. Прошли времена псевдообщего равенства, когда «Все равны, но некоторые равнее». Кончился и плавно отплыл в небытие мир утопии и стилистического плюрализма. Наступило время безветрия, «время колокольчиков», и никто не задавался вопросом, по ком они звонят.
Но за величием бездействия пришло наказание. Осень мира, в которой жёлтые людские жизни медленно падали вниз и гнили в геенне. Природа отомстила за унижения, и человечество превратилось в регрессирующее стадо. Явилась и произрастала опухоль на теле жизни, тянулась пальцами метастаз всё глубже в человеческую сущность.
Этой опухолью был шторм.
Мысли замкнулись в душах, вместо оживлённых бесед и человеческой дружбы пришло молчание и предательство во имя себя и своего спасения.
Улицы опустели, в глазах фонарей не звучала больше живость и свобода. Чёрными тенями застыли дома, дороги задыхались в облаках пыли, падающей серой каймой у обочины.
Выл ветер. Потоки бились о стекло и расходились в стороны. Пришла зима и северный ветер. Несмотря на отражение, ледяной смерч проникал в комнату и поддерживал атмосферу мрачного зимнего вечера. Улица наполнялась гвалтом штормового бунта.
Хмель взбесившегося бунтаря вошёл в подъезды, сбивая с ног, кусая лица и пальцы, рвался вперёд по аллеям, убивал молчание в застывших деревьях, заставляя тяжёлые ветви петь и танцевать в зловещей зимней феерии.
Ветер материализовался в живой организм, заставляющий подчиняться весь уличный бестиарий.
Шторм дирижировал Маршами и одами, молитвами и реквиемами, выводил на окнах узоры некрологов и эпитафий, рассыпался в пепельных брызгах пьянящего снежного бренди.
Баррикады карточных домиков сдавались и один за другим рассыпались в языках холодного белого пламени.
Ветер переворачивал урны и баки, срывал бельё с балконов, музицировал подъездными дверьми, расшевеливал ржавые петли и, наблюдая, как он разрушает в одночасье то, что создавалось годами, казалось, что остановить напор невозможно.
Блокадники этого поработителя увеличивали огонь на плитах, в духовках, каминах, включали горячую воду, заделывали щели в просевших оконных рамах, заворачивались в тёплые пледы, но леденящие ладони проникали под самую кожу, принуждая терять рассудок и сознание от страха и боли.
А потом гудение крыш прекратилось так же внезапно, как началось. Деревья всё ещё покачивались, но штиль давал им теперь абсолютную свободу.
Наступило полное затишье. Пустота будто зависла над городом, давя своей невесомостью до головной боли. Ни одной птицы..
2
Ветер приходил нечасто, и бесновался недолго, но каждый раз, чуя резкое похолодание, люди бежали в дома. Не было никого, кто хотел предать своё тело холодной стихии. Это казалось нашествием некоего злого духа, чашей божьего гнева.
Сколько помнил себя Андрей Разумеров — маленьким мальчиком, испуганно жавшимся к дальней стенке комнаты, юношей, торопливо забегающим в подъезд, так было всегда. Мама рассказывала истории перед сном, воспитатель в детском саду пугала «Пойдёшь на улицу в одних портках!», учитель просто предупреждал.
Нет, у тех, кто в суматохе не успевал домчаться до укрытия, до смерти не доходило. Помутнение рассудка, лихорадка — вот что грозило этим несчастным. Там, в белом смерче, им открывалось нечто такое, которое не умещалось и не находило отражение в разуме человека. Глаза душевнобольных за бессмысленностью скрывали непостижимое знание, и человеческая речь не могла передать его другим. Это надо было испытать самому, но, к сожалению, век авантюристов и просто смельчаков прошёл. Люди предпочли ответить неведомому страхом. Страх тихими змейками обвивал ноги, сковывал мысли и погружал в продолжительную прострацию. Ветер являлся Квинтэссенцией зла, Ведь неощутимое гораздо страшнее материального, осязаемого и видимого.
И Андрей тоже сливался с серой толпой бегущих в укрытия, тоже трясся от ужаса, чуть-чуть не успевая и ощущая дыхание безумия за спиной. Шторм будто запирал двери, и чтобы ворваться, необходима была недюжинная сила.
Позднее, когда он лежал под тёплым одеялом, вой ветра за окнами не воспринимался уже как живое существо. «То, что не убивает, делает нас сильнее..» думал Андрей, но сильнее не становился. С каждым последующим штормом боязнь сойти с ума всё надёжней и глубже вгрызалась в мозг..
3
Андрей проснулся и посмотрел на старинные напольные часы. Одиннадцать. Нехотя встал и проследовал в кухню, где ещё стояли пустые бутылки вчерашнего вечера. В одной из них было немного водки.
«Похмелье — самое противное изобретение человечества..»
Голова будто была набита ватой, а мысли не успевали скоординировать действия. Поэтому, когда рука опустилась на бутылку, естественной реакцией последней оказалось — упасть.
Звонок в дверь. На пороге стояла женщина в чёрном. «Cherchez la femme noire!» подумал Андрей.
— Сосед умер..- Известила она.
Ну вот, теперь, когда все соседи поумирали, Андрей остался на этаже один. Последний из них был крепким мужиком, всю жизнь проработавшим на лесопилке. Андрей всегда завидовал его стальным мышцам.
— А от чего умер-то?
— Во время вчерашнего шторма.. — женщина перевела взгляд на окно -.. Он включил все комфорки на плите. Ветер задул пламя, и он угорел.
В этой смерти, царящей вокруг, не было ничего хаотичного — лишь строгий закон, змеиным сумраком загоняющий послушников в западни.
Андрей подумал, что возможно, в череде смертей есть некий смысл — может, и он когда-нибудь постигнет его..
Этим утром страх уйти из жизни незаметно отошёл на вторые планы. Смерть не казалась ужасом — это было неизбежно, а потому не стоило ожидания.
Чайник на кухне уже вскипел. «Аннушка уже разлила маслице..».
4
Улица хранила спокойствие, и казалось, так будет всегда. Огромные сугробы подпирали дома, и медленная депрессия разметала по дорогам свои споры. Пара экскаваторов пыталась разгрести проезжую часть. Появились невесть откуда первые птицы — вестники штиля.
Снегопад продолжался часов до семи, уже вяло и спокойно, а сейчас и вовсе прекратился.
Андрей бесцельно бродил по тротуару, проминая в снегу рваные цепочки следов, и смотрел на утреннее послештормовое затишье.
Где то далеко раздался пронзительный детский смешок. Андрей направился туда, где вроде как было весело и можно забыться.
Смех привёл его к разрушенной детской площадке, заметённой до «грибка» крыши песочнице. Здесь малыши соорудили горку, полив «грибок» водой. «Уж кого-кого, а детей не напугаешь штормовым предупреждением» подумал Андрей. Его детство прошло по-другому — в страшном постоянном ожидании шквала, который в разыгравшемся воображении приходил лишь за ним. Кошмары посещали его — создания ночи кричали «ты наш..», и до сих пор воспоминания будили неприятные ощущения.
Малыши были страшно похожи на стайку чёрных птиц, обустраивающих единое гнездо; между отдельными птенцами возникали мелкие, ничего не значащие ссоры, птенцы постарше сурово, с толком и знанием дела копошились внутри. Рядом, где стоял перекошенный киоск, занесённый до неразличимости, аналогия с птичьим гнездом проходила ещё теснее.
«И что будет дальше.. Ветер так и останется сеять страх, или, получив то, что хотел, уснет навсегда..»
— …дрей!!!
Юноша обернулся. У песочницы стояла девушка с шарфом, свисающим до земли обоими концами. Глаза её мелко искрились наивной лучезарностью.
— Ой, извините… — девушка прикрыла рот ладошкой. — Обозналась… Я думала — вы Андрей…
Разумеров улыбнулся.
— А я действительно Андрей…
Теперь во взгляде девушки начинала скользить нить лёгкого доверия.
— А вы, случайно, не Катерина? — Спросил Андрей, кое-что вспомнив.
— А как вы узнали? — Пока ещё не узнавая, промолвила Катерина.
Разумеров улыбнулся.
— Мы с вами уже виделись, помните?
5
Андрей стоял у разбитой витрины универмага, и наблюдал за мародёрами, разбирающими товары. «Цивилизация подходит к концу…».
Этим людям шторм был всегда на руку, но занятие считалось очень рисковым. Милиция в шторм сидела по отделениям, а вот сам ветер мог вполне спокойно, как он уже делал сотни раз, вторгнуться в человеческий рассудок. Но сейчас белая буря миновала, а милиция ещё не успела вылезти — самое удобное время для мародёрства. На них никто не обращал внимания.
Конечно, власти пытались бороться с этим – даже заколачивали витрины бронированными листами, но либо ветер, либо мародёры сдирали эти листы и продолжали грабить. А потом кто-то из “высших” подумал “Кто эти люди? Несчастные нищие калеки, лишённые всех средств существования. Почему бы не выставлять на прилавках продукты первой необходимости, чтобы акты мародёрства превратились в принятие гуманитарной помощи обездоленными маргиналами?” Так, вследствие инициативы этого чиновника, появился указ о гуманитарной помощи, который, правда, действовал не на всей территории страны, а лишь в нескольких областях.
— А вы что не грабите? — окликнула Андрея девушка в жёлтом капоре, будто это было чем-то удивительным.
— Не любитель… — отозвался Андрей и продолжил наблюдать за действиями суетливых муравьиных толп.
— Тогда зачем стоите, заберут же! — девушка улыбнулась.
Андрей поджал губы.
— Милиция не скоро…
— Что в этом интересного!? — пожала плечами девушка. — Обычная толпа сволочей!
— Они как муравьи, …мне нравится смотреть на муравейник…
Девушка пару секунд вглядывалась в толпу, затем вдруг выпалила:
— Меня Катериной зовут!
— Ну что ж, очень… — совсем рядом раздался звон ещё одного стекла. Разумеров и Катерина, пригнувшись и перейдя на шёпот от неожиданности, одновременно посмотрели в сторону разгрома. Андрею припомнились строки » Любовь — это когда вы смотрите в одном направлении…». — Очень приятно.
Тут издалека завизжала сирена, и люди бросились врассыпную. Толпа разъединила Катерину и Андрея, как лодку от берега, и девушку уже уносило в море.
— Прощайте!! — воскликнула Катерина, и голос её потонул в омуте сотен других.
…Так Андрей увидел Катерину впервые…
6
— Рано я с вами простилась! — девушка засмеялась миллионами бликов в глазах. Шарф придавал её одеянию некую вульгарность, но на самом деле, как показалось Разумерову, Катерина была лишена этого.
Они шли по скошенной ветром аллее, меж поваленных деревьев и обледенелых скамеек. Катерина весело щебетала ни о чём, а Андрей продолжал изучать свои мысли.
«Что же открывает ветер тем людям, которых настигает? Может, совсем ничего, просто они сходят с ума от страха? Почему животные тоже сходят с ума?»
Как-то давно, в одной из экскурсий по лечебницам, Разумеров видел собаку, попавшую в шторм. Насквозь продрогшее животное металось по клетке, и, изогнувшись, кусая своё тело, словно пыталась разорвать себя на части. Кровь струилась по шерсти, животное выло от боли, но не останавливалось, словно подвластное внутренней воле неведомого мучителя.
Там, в лечебнице, таких собак насчитывалось сотни. В основном, бродячие хромые псы, не успевающие найти приюта в каком-нибудь тёплом подвале.
Уличных дворняг становилось всё меньше и меньше. Птицы, животные — во время ненастья всё живое просило убежища у человека. А человек не слышал мольбы, и закрывал двери на замки. В мире запертых дверей сложно находить выход, поэтому переживало бури лишь безжалостное человечество…
— А чем вы занимаетесь? — спросил, выплывая на поверхность объективного мира, Андрей.
— Я работаю на метеостанции. Самая востребованная профессия сейчас!
Андрей кивнул.
— А я живу на пособие.
Катерина шу%

Белый танец
«Сей миг свят, иное поминается…»
Джим Моррисон.
Часть первая. Катерина.
“Вечно влюблённые дважды два,
Вечно слитые в страстном четыре,
Самые жаркие любовники в мире –
Неотрывающиеся дважды два…”
Е. Замятин. “Мы”
1
Жизнь стала невыносимой. Теперь не надо придумывать занятий, творческих поисков. Всё преподносится само, как на тарелке, и графы Монте Кристо начали переквалифицировываться в обыватели. Прошли времена псевдообщего равенства, когда «Все равны, но некоторые равнее». Кончился и плавно отплыл в небытие мир утопии и стилистического плюрализма. Наступило время безветрия, «время колокольчиков», и никто не задавался вопросом, по ком они звонят.
Но за величием бездействия пришло наказание. Осень мира, в которой жёлтые людские жизни медленно падали вниз и гнили в геенне. Природа отомстила за унижения, и человечество превратилось в регрессирующее стадо. Явилась и произрастала опухоль на теле жизни, тянулась пальцами метастаз всё глубже в человеческую сущность.
Этой опухолью был шторм.
Мысли замкнулись в душах, вместо оживлённых бесед и человеческой дружбы пришло молчание и предательство во имя себя и своего спасения.
Улицы опустели, в глазах фонарей не звучала больше живость и свобода. Чёрными тенями застыли дома, дороги задыхались в облаках пыли, падающей серой каймой у обочины.
Выл ветер. Потоки бились о стекло и расходились в стороны. Пришла зима и северный ветер. Несмотря на отражение, ледяной смерч проникал в комнату и поддерживал атмосферу мрачного зимнего вечера. Улица наполнялась гвалтом штормового бунта.
Хмель взбесившегося бунтаря вошёл в подъезды, сбивая с ног, кусая лица и пальцы, рвался вперёд по аллеям, убивал молчание в застывших деревьях, заставляя тяжёлые ветви петь и танцевать в зловещей зимней феерии.
Ветер материализовался в живой организм, заставляющий подчиняться весь уличный бестиарий.
Шторм дирижировал Маршами и одами, молитвами и реквиемами, выводил на окнах узоры некрологов и эпитафий, рассыпался в пепельных брызгах пьянящего снежного бренди.
Баррикады карточных домиков сдавались и один за другим рассыпались в языках холодного белого пламени.
Ветер переворачивал урны и баки, срывал бельё с балконов, музицировал подъездными дверьми, расшевеливал ржавые петли и, наблюдая, как он разрушает в одночасье то, что создавалось годами, казалось, что остановить напор невозможно.
Блокадники этого поработителя увеличивали огонь на плитах, в духовках, каминах, включали горячую воду, заделывали щели в просевших оконных рамах, заворачивались в тёплые пледы, но леденящие ладони проникали под самую кожу, принуждая терять рассудок и сознание от страха и боли.
А потом гудение крыш прекратилось так же внезапно, как началось. Деревья всё ещё покачивались, но штиль давал им теперь абсолютную свободу.
Наступило полное затишье. Пустота будто зависла над городом, давя своей невесомостью до головной боли. Ни одной птицы..
2
Ветер приходил нечасто, и бесновался недолго, но каждый раз, чуя резкое похолодание, люди бежали в дома. Не было никого, кто хотел предать своё тело холодной стихии. Это казалось нашествием некоего злого духа, чашей божьего гнева.
Сколько помнил себя Андрей Разумеров — маленьким мальчиком, испуганно жавшимся к дальней стенке комнаты, юношей, торопливо забегающим в подъезд, так было всегда. Мама рассказывала истории перед сном, воспитатель в детском саду пугала «Пойдёшь на улицу в одних портках!», учитель просто предупреждал.
Нет, у тех, кто в суматохе не успевал домчаться до укрытия, до смерти не доходило. Помутнение рассудка, лихорадка — вот что грозило этим несчастным. Там, в белом смерче, им открывалось нечто такое, которое не умещалось и не находило отражение в разуме человека. Глаза душевнобольных за бессмысленностью скрывали непостижимое знание, и человеческая речь не могла передать его другим. Это надо было испытать самому, но, к сожалению, век авантюристов и просто смельчаков прошёл. Люди предпочли ответить неведомому страхом. Страх тихими змейками обвивал ноги, сковывал мысли и погружал в продолжительную прострацию. Ветер являлся Квинтэссенцией зла, Ведь неощутимое гораздо страшнее материального, осязаемого и видимого.
И Андрей тоже сливался с серой толпой бегущих в укрытия, тоже трясся от ужаса, чуть-чуть не успевая и ощущая дыхание безумия за спиной. Шторм будто запирал двери, и чтобы ворваться, необходима была недюжинная сила.
Позднее, когда он лежал под тёплым одеялом, вой ветра за окнами не воспринимался уже как живое существо. «То, что не убивает, делает нас сильнее..» думал Андрей, но сильнее не становился. С каждым последующим штормом боязнь сойти с ума всё надёжней и глубже вгрызалась в мозг..
3
Андрей проснулся и посмотрел на старинные напольные часы. Одиннадцать. Нехотя встал и проследовал в кухню, где ещё стояли пустые бутылки вчерашнего вечера. В одной из них было немного водки.
«Похмелье — самое противное изобретение человечества..»
Голова будто была набита ватой, а мысли не успевали скоординировать действия. Поэтому, когда рука опустилась на бутылку, естественной реакцией последней оказалось — упасть.
Звонок в дверь. На пороге стояла женщина в чёрном. «Cherchez la femme noire!» подумал Андрей.
— Сосед умер..- Известила она.
Ну вот, теперь, когда все соседи поумирали, Андрей остался на этаже один. Последний из них был крепким мужиком, всю жизнь проработавшим на лесопилке. Андрей всегда завидовал его стальным мышцам.
— А от чего умер-то?
— Во время вчерашнего шторма.. — женщина перевела взгляд на окно -.. Он включил все комфорки на плите. Ветер задул пламя, и он угорел.
В этой смерти, царящей вокруг, не было ничего хаотичного — лишь строгий закон, змеиным сумраком загоняющий послушников в западни.
Андрей подумал, что возможно, в череде смертей есть некий смысл — может, и он когда-нибудь постигнет его..
Этим утром страх уйти из жизни незаметно отошёл на вторые планы. Смерть не казалась ужасом — это было неизбежно, а потому не стоило ожидания.
Чайник на кухне уже вскипел. «Аннушка уже разлила маслице..».
4
Улица хранила спокойствие, и казалось, так будет всегда. Огромные сугробы подпирали дома, и медленная депрессия разметала по дорогам свои споры. Пара экскаваторов пыталась разгрести проезжую часть. Появились невесть откуда первые птицы — вестники штиля.
Снегопад продолжался часов до семи, уже вяло и спокойно, а сейчас и вовсе прекратился.
Андрей бесцельно бродил по тротуару, проминая в снегу рваные цепочки следов, и смотрел на утреннее послештормовое затишье.
Где то далеко раздался пронзительный детский смешок. Андрей направился туда, где вроде как было весело и можно забыться.
Смех привёл его к разрушенной детской площадке, заметённой до «грибка» крыши песочнице. Здесь малыши соорудили горку, полив «грибок» водой. «Уж кого-кого, а детей не напугаешь штормовым предупреждением» подумал Андрей. Его детство прошло по-другому — в страшном постоянном ожидании шквала, который в разыгравшемся воображении приходил лишь за ним. Кошмары посещали его — создания ночи кричали «ты наш..», и до сих пор воспоминания будили неприятные ощущения.
Малыши были страшно похожи на стайку чёрных птиц, обустраивающих единое гнездо; между отдельными птенцами возникали мелкие, ничего не значащие ссоры, птенцы постарше сурово, с толком и знанием дела копошились внутри. Рядом, где стоял перекошенный киоск, занесённый до неразличимости, аналогия с птичьим гнездом проходила ещё теснее.
«И что будет дальше.. Ветер так и останется сеять страх, или, получив то, что хотел, уснет навсегда..»
— …дрей!!!
Юноша обернулся. У песочницы стояла девушка с шарфом, свисающим до земли обоими концами. Глаза её мелко искрились наивной лучезарностью.
— Ой, извините… — девушка прикрыла рот ладошкой. — Обозналась… Я думала — вы Андрей…
Разумеров улыбнулся.
— А я действительно Андрей…
Теперь во взгляде девушки начинала скользить нить лёгкого доверия.
— А вы, случайно, не Катерина? — Спросил Андрей, кое-что вспомнив.
— А как вы узнали? — Пока ещё не узнавая, промолвила Катерина.
Разумеров улыбнулся.
— Мы с вами уже виделись, помните?
5
Андрей стоял у разбитой витрины универмага, и наблюдал за мародёрами, разбирающими товары. «Цивилизация подходит к концу…».
Этим людям шторм был всегда на руку, но занятие считалось очень рисковым. Милиция в шторм сидела по отделениям, а вот сам ветер мог вполне спокойно, как он уже делал сотни раз, вторгнуться в человеческий рассудок. Но сейчас белая буря миновала, а милиция ещё не успела вылезти — самое удобное время для мародёрства. На них никто не обращал внимания.
Конечно, власти пытались бороться с этим – даже заколачивали витрины бронированными листами, но либо ветер, либо мародёры сдирали эти листы

Белый танец
«Сей миг свят, иное поминается…»
Джим Моррисон.
Часть первая. Катерина.
“Вечно влюблённые дважды два,
Вечно слитые в страстном четыре,
Самые жаркие любовники в мире –
Неотрывающиеся дважды два…”
Е. Замятин. “Мы”
1
Жизнь стала невыносимой. Теперь не надо придумывать занятий, творческих поисков. Всё преподносится само, как на тарелке, и графы Монте Кристо начали переквалифицировываться в обыватели. Прошли времена псевдообщего равенства, когда «Все равны, но некоторые равнее». Кончился и плавно отплыл в небытие мир утопии и стилистического плюрализма. Наступило время безветрия, «время колокольчиков», и никто не задавался вопросом, по ком они звонят.
Но за величием бездействия пришло наказание. Осень мира, в которой жёлтые людские жизни медленно падали вниз и гнили в геенне. Природа отомстила за унижения, и человечество превратилось в регрессирующее стадо. Явилась и произрастала опухоль на теле жизни, тянулась пальцами метастаз всё глубже в человеческую сущность.
Этой опухолью был шторм.
Мысли замкнулись в душах, вместо оживлённых бесед и человеческой дружбы пришло молчание и предательство во имя себя и своего спасения.
Улицы опустели, в глазах фонарей не звучала больше живость и свобода. Чёрными тенями застыли дома, дороги задыхались в облаках пыли, падающей серой каймой у обочины.
Выл ветер. Потоки бились о стекло и расходились в стороны. Пришла зима и северный ветер. Несмотря на отражение, ледяной смерч проникал в комнату и поддерживал атмосферу мрачного зимнего вечера. Улица наполнялась гвалтом штормового бунта.
Хмель взбесившегося бунтаря вошёл в подъезды, сбивая с ног, кусая лица и пальцы, рвался вперёд по аллеям, убивал молчание в застывших деревьях, заставляя тяжёлые ветви петь и танцевать в зловещей зимней феерии.
Ветер материализовался в живой организм, заставляющий подчиняться весь уличный бестиарий.
Шторм дирижировал Маршами и одами, молитвами и реквиемами, выводил на окнах узоры некрологов и эпитафий, рассыпался в пепельных брызгах пьянящего снежного бренди.
Баррикады карточных домиков сдавались и один за другим рассыпались в языках холодного белого пламени.
Ветер переворачивал урны и баки, срывал бельё с балконов, музицировал подъездными дверьми, расшевеливал ржавые петли и, наблюдая, как он разрушает в одночасье то, что создавалось годами, казалось, что остановить напор невозможно.
Блокадники этого поработителя увеличивали огонь на плитах, в духовках, каминах, включали горячую воду, заделывали щели в просевших оконных рамах, заворачивались в тёплые пледы, но леденящие ладони проникали под самую кожу, принуждая терять рассудок и сознание от страха и боли.
А потом гудение крыш прекратилось так же внезапно, как началось. Деревья всё ещё покачивались, но штиль давал им теперь абсолютную свободу.
Наступило полное затишье. Пустота будто зависла над городом, давя своей невесомостью до головной боли. Ни одной птицы..
2
Ветер приходил нечасто, и бесновался недолго, но каждый раз, чуя резкое похолодание, люди бежали в дома. Не было никого, кто хотел предать своё тело холодной стихии. Это казалось нашествием некоего злого духа, чашей божьего гнева.
Сколько помнил себя Андрей Разумеров — маленьким мальчиком, испуганно жавшимся к дальней стенке комнаты, юношей, торопливо забегающим в подъезд, так было всегда. Мама рассказывала истории перед сном, воспитатель в детском саду пугала «Пойдёшь на улицу в одних портках!», учитель просто предупреждал.
Нет, у тех, кто в суматохе не успевал домчаться до укрытия, до смерти не доходило. Помутнение рассудка, лихорадка — вот что грозило этим несчастным. Там, в белом смерче, им открывалось нечто такое, которое не умещалось и не находило отражение в разуме человека. Глаза душевнобольных за бессмысленностью скрывали непостижимое знание, и человеческая речь не могла передать его другим. Это надо было испытать самому, но, к сожалению, век авантюристов и просто смельчаков прошёл. Люди предпочли ответить неведомому страхом. Страх тихими змейками обвивал ноги, сковывал мысли и погружал в продолжительную прострацию. Ветер являлся Квинтэссенцией зла, Ведь неощутимое гораздо страшнее материального, осязаемого и видимого.
И Андрей тоже сливался с серой толпой бегущих в укрытия, тоже трясся от ужаса, чуть-чуть не успевая и ощущая дыхание безумия за спиной. Шторм будто запирал двери, и чтобы ворваться, необходима была недюжинная сила.
Позднее, когда он лежал под тёплым одеялом, вой ветра за окнами не воспринимался уже как живое существо. «То, что не убивает, делает нас сильнее..» думал Андрей, но сильнее не становился. С каждым последующим штормом боязнь сойти с ума всё надёжней и глубже вгрызалась в мозг..
3
Андрей проснулся и посмотрел на старинные напольные часы. Одиннадцать. Нехотя встал и проследовал в кухню, где ещё стояли пустые бутылки вчерашнего вечера. В одной из них было немного водки.
«Похмелье — самое противное изобретение человечества..»
Голова будто была набита ватой, а мысли не успевали скоординировать действия. Поэтому, когда рука опустилась на бутылку, естественной реакцией последней оказалось — упасть.
Звонок в дверь. На пороге стояла женщина в чёрном. «Cherchez la femme noire!» подумал Андрей.
— Сосед умер..- Известила она.
Ну вот, теперь, когда все соседи поумирали, Андрей остался на этаже один. Последний из них был крепким мужиком, всю жизнь проработавшим на лесопилке. Андрей всегда завидовал его стальным мышцам.
— А от чего умер-то?
— Во время вчерашнего шторма.. — женщина перевела взгляд на окно -.. Он включил все комфорки на плите. Ветер задул пламя, и он угорел.
В этой смерти, царящей вокруг, не было ничего хаотичного — лишь строгий закон, змеиным сумраком загоняющий послушников в западни.
Андрей подумал, что возможно, в череде смертей есть некий смысл — может, и он когда-нибудь постигнет его..
Этим утром страх уйти из жизни незаметно отошёл на вторые планы. Смерть не казалась ужасом — это было неизбежно, а потому не стоило ожидания.
Чайник на кухне уже вскипел. «Аннушка уже разлила маслице..».
4
Улица хранила спокойствие, и казалось, так будет всегда. Огромные сугробы подпирали дома, и медленная депрессия разметала по дорогам свои споры. Пара экскаваторов пыталась разгрести проезжую часть. Появились невесть откуда первые птицы — вестники штиля.
Снегопад продолжался часов до семи, уже вяло и спокойно, а сейчас и вовсе прекратился.
Андрей бесцельно бродил по тротуару, проминая в снегу рваные цепочки следов, и смотрел на утреннее послештормовое затишье.
Где то далеко раздался пронзительный детский смешок. Андрей направился туда, где вроде как было весело и можно забыться.
Смех привёл его к разрушенной детской площадке, заметённой до «грибка» крыши песочнице. Здесь малыши соорудили горку, полив «грибок» водой. «Уж кого-кого, а детей не напугаешь штормовым предупреждением» подумал Андрей. Его детство прошло по-другому — в страшном постоянном ожидании шквала, который в разыгравшемся воображении приходил лишь за ним. Кошмары посещали его — создания ночи кричали «ты наш..», и до сих пор воспоминания будили неприятные ощущения.
Малыши были страшно похожи на стайку чёрных птиц, обустраивающих единое гнездо; между отдельными птенцами возникали мелкие, ничего не значащие ссоры, птенцы постарше сурово, с толком и знанием дела копошились внутри. Рядом, где стоял перекошенный киоск, занесённый до неразличимости, аналогия с птичьим гнездом проходила ещё теснее.
«И что будет дальше.. Ветер так и останется сеять страх, или, получив то, что хотел, уснет навсегда..»
— …дрей!!!
Юноша обернулся. У песочницы стояла девушка с шарфом, свисающим до земли обоими концами. Глаза её мелко искрились наивной лучезарностью.
— Ой, извините… — девушка прикрыла рот ладошкой. — Обозналась… Я думала — вы Андрей…
Разумеров улыбнулся.
— А я действительно Андрей…
Теперь во взгляде девушки начинала скользить нить лёгкого доверия.
— А вы, случайно, не Катерина? — Спросил Андрей, кое-что вспомнив.
— А как вы узнали? — Пока ещё не узнавая, промолвила Катерина.
Разумеров улыбнулся.
— Мы с вами уже виделись, помните?
5
Андрей стоял у разбитой витрины универмага, и наблюдал за мародёрами, разбирающими товары. «Цивилизация подходит к концу…».
Этим людям шторм был всегда на руку, но занятие считалось очень рисковым. Милиция в шторм сидела по отделениям, а вот сам ветер мог вполне спокойно, как он уже делал сотни раз, вторгнуться в человеческий рассудок. Но сейчас белая буря миновала, а милиция ещё не успела вылезти — самое удобное время для мародёрства. На них никто не обращал внимания.
Конечно, власти пытались бороться с этим – даже заколачивали витрины бронированными листами, но либо ветер, либо мародёры сдирали эти листы