Виктор Гавура
РВАНЫЕ КАРМАНЫ

Детально рассмотрев и проанализировав внешность и поведение Напханюка, Альбина Станиславовна не нашла ни одной особенности его натуры, по которой сразу узнают друг друга настоящие люди. Как на личности, она поставила на нем крест, как человек, он для нее был равен нулю и, подобно неодушевленному механизму, он был пригоден только для дела. У такого рода господ преувеличенное мнение о собственной значимости. Благоприятное стечение обстоятельств и родственные связи он принимает за свои выдающиеся способности. У него свой офис, поставленный на конвейер куриный бизнес, и, основополагающее, у него есть возможность организовать чартерный рейс в любую точку Европы. Это главное, остальные детали следует отбросить, решила она.
Это всего лишь,
Заурядный нувориш…
Непроизвольно зарифмовала и повторила про себя Альбина Станиславовна. Ритм этой фразы неотступно преследовал, исподволь кодируя ее, будто бы она была навеяна, внушена ей, чьей-то более сильной волей.
Нет, это просто-напросто жлоб, успокаивала она себя. Общаясь с людьми, Альбина Станиславовна порой оценивала их на уровне интуиции. Иной раз достаточно было малейших предвестников: вскользь брошенного взгляда, случайного движения, неосознанного вздоха в контексте разговора, а подчас, всего лишь невольного перебирания ногами, чтобы она почуяла подвох и, заподозрив опасность, предприняла ответные действия. Интуиция, это твой жизненный опыт, не облеченный в ясную мысль, он безошибочно подмечает, на первый взгляд, незначительные мелочи, которые позволяют предвидеть дальнейший ход событий. Но сегодня она не хотела прислушиваться к своей интуиции. Альбина Станиславовна оправдывала свои действия тем, что, если во всем следовать интуиции, это все равно, что бежать с завязанными глазами. Что ж, кто прав, она, или ее интуиция, покажет время. Но уже сейчас, она бы многое отдала, если бы все можно было переиграть заново и не начинать этот разговор. Только отступать теперь было поздно.
– Договорились, – с нарастающим недовольством собой, кивнула Альбина Станиславовна. Как-то отстранено, почти машинально она констатировала, что он слишком много выпытал и, похоже, уяснил главное, то, что она не располагает временем. Воистину, мы редко раскаиваемся в том, что сказали слишком мало, но часто сожалеем о том, что говорили слишком много.

* * *
На этаж выше сто двенадцатой квартиры, в квартире сто шестнадцать тоже не спали. Двое мужчин сидели за столом друг против друга и, который уж час молча курили. Они оба были в наушниках, на столе в рабочем беспорядке были разложены многочисленные модули подслушивающей аппаратуры, тонкий шнур сверхчувствительного микрофона уходил в просверленный паркет. Беззвучно вращалась кассета магнитофона «Panasonic».
* * *
Большими и малыми событиями была наполнена ее жизнь. Наполненное событиями время летит незаметно. В этой круговерти пролетело три года, и в двухтысячном году Альбина собрала свой первый миллион. В том же двухтысячном году на нее был предпринят первый серьезный наезд. Антиквариат и криминал всегда рядом, там, где крутятся большие деньги, вокруг них крутятся преступники. Банда уголовников назначила сумму и установила срок, в неделю ее выплатить. Альбина не возражала, сумма в пять тысяч долларов была для нее не значительная, но она знала, что это только начало. На четвертый день после назначенного срока главарь банды, некий трижды судимый Стос, главный его помощник, Подосина, и еще двое уголовников насмерть угорели в сауне. Телесных повреждений у них не было, и дело закрыли. Девочки, которые «парились» вместе с ними, не пострадали. Эта операция обошлась Альбине в двадцать тысяч долларов, исполняли профессионалы, приглашенные из Риги. Все можно было бы сделать и дешевле, имелись и свои специалисты, но для Альбины важна была чистота исполнения и тонкость намека. Она была изысканно изобретательна во зле. Альбина догадывалась, что это только первые ласточки и не ошиблась. Те, кто должны были, ничего не поняли, зато Альбина разобралась, что мечет бисер перед свиньями. Известно, что перед свиньями ничего не стоит метать, все равно «попрут»… Не прошло и месяца, как в один из ее магазинов, который теперь был преобразован в большой салон «Антиквариат», пожаловали трое из группировки авторитетного в Киеве рэкетира по фамилии Шкрибняк, больше известного под кличкой Скрябин, и назначили дань. Когда через три дня они пришли ее получить, люди Альбины, уложив их на пол, упаковали, а затем, вывезли их за город и допросили с пристрастием, после чего каждому из них они сломали по две ноги на уровне голени и выбросили на глухой проселочной дороге. Один из них не дополз до трассы и замерз. С самим Скрябиным получилось не очень гладко, спустя день он случайно свалился в открытую шахту лифта. Упав с шестого этажа, он остался жив, его пришлось добивать в больнице, где он умер на второй день после поступления от аллергической реакции на капельницу.
Двое бывших рэкетиров Скрябина молчали, как рыбы. Люди Альбины имели их фотографии, документы, знали, где они живут и всех членов их семей. Никто не заподозрил, что к этим смертям имеет отношение Альбина, но те, кто должны был догадаться, теперь уже точно догадались и ни у кого из них не возникало больше желание брать ее под свою крышу, она сама себе была крыша. Многие из тех, кто ее знал, думали, что она тверда, как сталь, но никто не догадывался, что она нежна, как цветок.
* * *
Медленно прогуливаясь со Склянским, Альбина осторожно поглядывала по сторонам. Подошвы ее туфлей стали прилипать к бетонным плитам набережной, когда она услышала:
– Из Москвы пришла абсолютно достоверная информация. Выяснилось, что Напханюк бывший оперативный сотрудник Российской ФСБ, – как всегда сжато, докладывал Склянский. – Его настоящая фамилия Проскуратов. Из ФСБ он перешел в Центральное бюро Интерпола в России. Работает у нас под прикрытием, выдает себя за содержателя контрабандного канала. Имеет разведзадание отслеживать экспорт оружия, наркотиков, радиоактивных веществ и технологий двойного предназначения из Украины на Запад.
Я изменил место встречи, потому что заметил, что за мной следят. Кто именно, мои старые или новые знакомые, пока не разобрался, – добавил, как гвоздь в крышку забил, Склянский.
– С Напханюком все ясно. Наблюдение за ним и прослушивание надо немедленно снять, – поразмыслив над возможными вариантами развития событий, сказала Альбина с суховатой твердостью, с которой всегда говорила на самые важные темы. – Я вам очень признательна, подумайте, как отблагодарить вашего московского друга.
Теперь, все наши усилия должны быть направлены на поиски Михаила, – она бесстрастно рассказала Склянскому о звонках похитителей. Он выслушал ее молча, без вопросов и комментариев, лишь на лбу у него еще глубже проступили морщины. Его молчание бывало столь же разнообразным, как интонации в разговоре.
– У меня к вам просьба, – продолжила Альбина, – Надо изготовить одну вещицу для наших знакомых. Небольшой сюрприз. Обычный атташе-кейс, которые в фильмах используют для передачи выкупа. Тот, кто его откроет, должен взорваться.
– В течение суток вы его получите, – без каких-либо эмоций ответил Склянский.
Внезапно Альбина почувствовала дуновение какого-то леденящего ветерка, что-то было не так, что-то было не хорошо. Похожее ощущение посетило и Склянского, он незаметно озирался вокруг, но они были одни на этом берегу озера, а на противоположном, вдалеке, какой-то мужчина выгуливал таксу. Ни Склянский, ни Альбина не могли знать, что из-за угла евангельской церкви на них навели тарелку параболического микрофона. Тем не менее, Склянский предложил:
– Нам необходимо сейчас же расстаться. Будьте осторожны. Так и есть, за нами следят, – острый глаз Склянского безошибочно выделил наиболее перспективное направление и засек выглядывающего из-за угла церкви человека. – Я сделаю переключение. Оторвусь, выйду им в тыл и уточню, кто они. Расходимся, – повернувшись спиной к церкви, скороговоркой сказал Склянский и присел, завязывая шнурок.
Развернувшись, Альбина не торопясь, направился в сторону евангельской церкви «Благодать», стоящей на берегу озера. Вход на набережную венчали два высоких круглых постамента, на одном из которых возвышался стройный серебристый тополь. Второй постамент стоял пустым. – Где ж твоя пара? Проходя по набережной озера, Альбина взглянула в воду и ужаснулась, она никогда раньше не замечала насколько загажено озеро. В нем плавало множество пластиковых и стеклянных бутылок, автомобильные сидения, сломанные костыли, пенопластовые корытца из-под фасованных закусок, старые тапочки, картонные лотки из-под яиц, обломки оконных рам и прочий плавучий хлам. Понятно, аборигены приходят сюда не любоваться красотами, а используют озеро, как они находят нужным. Тем лучше, не будет тянуть обратно. Это их озеро, им здесь жить, пусть живут и гниют вместе с ним.
Когда Альбина поднималась по ступеням набережной, со стороны церкви ей навстречу вышли двое мужчин. Они были разного возраста, одному из них, было лет тридцать пять, другому, не более двадцати пяти, но что-то у них было общее, заметное наметанному глазу. Разговаривая между собой, они прошли мимо Альбины и, не обращая на нее внимания, пошли вслед за Склянским. Это слежка! С уверенностью решила Альбина. Наружник всегда старается не встретиться взглядом с тем, кого ведет. Встретившись взглядами, объект слежки может зафиксировать того, кто за ним следит, и обнаружить наблюдение.
* * *
Через полчаса на пороге офиса показался Напханюк. Он стоял, не торопясь спускаться по ступеням и долго осматривал пустую улицу, будто остерегался ступить на предательский тротуар. Прошло несколько томительных минут, Напханюк поговорил с кем-то по мобильному телефону и решил вернуться обратно в офис… Нет! Как бы не так, оказывается, он просто запирал дверь. Еще немного постояв, подозрительно озираясь по сторонам, он поспешил в сторону своего «Джипа».
Мотор «Жигулей» тихо урчал. «Иди сюда, дорогой. Здесь тебя ждут с цветами», пробормотал Очерет. Не включая фар, он осторожно направил машину в сторону приближающегося Напханюка и, резко утопив педаль газа до отказа, включил дальний свет. Перед ним мелькнуло искаженное страхом алебастровое лицо с взметнувшимися к глазам руками. Передние колеса легко перепрыгнули через возникшее под ними препятствие, зато задние, сильно подбросило, когда они переехали тело. «Так недолго и подвеску повредить, хозяин будет недоволен», озабочено сказал про себя Очерет. Когда он бывал наедине с собой, а он всегда был один, он разговаривал, забавляя себя своими сумрачными каламбурами. «Видишь, совсем не больно. Разве это сравнить с трехколесным велосипедом, которым ровняют асфальт», чуть усмехнувшись одними губами, оброним Очерет.
«Несовместимые с жизнью повреждения влекут за собой наступление смерти, и состоят с последней в прямой и непосредственной связи, являясь ее причинами…» Развлекал он себя по дороге, помнившимися цитатами из специальных руководств. Подъехав к станции метро «Университет», он припарковал у обочины «Жигули» и вышел из машины, аккуратно прикрыв дверцы. Перед входом в недра метро он остановился, снял тонкие телесного цвета матерчатые перчатки и, широко размахнувшись, бросил их в мусорную урну.
* * *
Этим вечером Очерет и Мусияка продолжали слушать и «документировать» Розенцвайг, сидя над ее головой в квартире сто шестнадцать. Несколько минут назад удалось записать ее телефонный разговор с каким-то иностранцем. Он звонил ей из телефонного автомата, как удалось выяснить, расположенного на Крещатике. Говорили они по-английски. Прослушав еще раз запись, Очерет понял, что иностранец предложил Розенцвайг привезти ему завтра в семь часов вечера весь груз. Адрес не назывался, но было сказано, что груз надо доставить в то же место, что и раньше. Розенцвайг согласилась. Иностранец напомнил ей о том, что согласно договоренности, необходимо привезти с собой задаток, и повесил трубку.
– Вы не могли бы перевести, о чем они говорят? – попросил Очерет Мусияку.
– Ничего не могу понять, слишком быстро говорят, – прослушав запись и, отведя глаза в сторону, сказал Мусияка. – Завтра отдам эту кассету переводчикам, они переведут…
Все ты понял, не годится обматывать старших по званию, подумал Очерет. Это равносильно самовольному выходу из строя, так недалеко и до измены родине… За это полагается небольшое взыскание. Во время их суточных бдений Мусияка проговорился о том, что в совершенстве владеет английским языком. Длинный язык может навредить шее. Эта информация не должна попасть к Последнему из генералов, решил Очерет. Пришло время взвесить твои заслуги перед родиной… Упиваясь ядом безверия, он не замечал, что в своем цинизме перешел границу дозволенного. – Дозволенного? Кем это, дозволенного? – Тем, непостижимым началом, которое отличает человека от животного.
Очерет вошел в туалет, некоторое время постоял там и спустил воду в унитазе. Потом он зашел в ванную, отвинтил кран в умывальнике и достал из настенного шкафчика заранее приготовленную капроновую бельевую веревку. Он беззвучно подошел к двери комнаты, где сидел Мусияка и, поглядывая на него в приоткрытую дверь, сделал петлю, повесил веревку на дверную ручку, достал из кармана электрошокер и снял его с предохранителя. Лучший способ действия против неприятеля, скрывать от него свои намерения вплоть до их реализации. Наблюдая за Мусиякой, сформулировал про себя принцип безошибочной тактики Очерет. Мусияка сидел к нему вполоборота с полуоткрытым ртом и о чем-то усердно размышлял. На столе перед ним была расстелена газета, на которой были разбросаны засохшие шкурки от вареной колбасы, надкушенные куски хлеба вперемешку с горелыми спичками и окурками. Так, ты оставил после себя беспорядок, за это тебя мало убить, подумал Очерет. Провинности Мусияки с каждой минутой возрастали, хотя он об этом не догадывался. Запустив пальцы в волосы, он долго чесал голову, его длинные, до плеч, засаленные волосы были давно не мыты. Эти волосы были неплохим камуфляжем, подобную прическу носят члены определенных молодежных группировок. Затем Мусияка вырвал из головы длинный черный волос, и, взяв его двумя руками, начал чистить зубы, протягивая волос взад-вперед между зубами. Давай, вычищай, чистые зубы тебе пригодятся, пробормотал Очерет. Прикрыв контакты электрошокера носовым платком, он подошел сзади к Мусияке, приставил шокер к его затылку и дал разряд. Сухой щелчок со скрежетом громко прозвучал в тишине.
Взяв под мышки обмякшее тело Мусияки, Очерет подтащил его к двери и сказав: «Дай-ка, я тебе галстук завяжу», надел ему на шею петлю. Он постоял, разглядывая сверху переменившееся, бледное и безликое лицо Мусияки. Постепенно Мусияка начал приходить в сознание, он открыл глаза и хоботком вытянув толстые губы, пытался что-то сказать. Нить слюны, дрожа и поблескивая, свесилась из его рта и коснулась пола. Перебросив веревку через верх дверей, Очерет со всей силы потянул ее и повесил Мусияку на дверях, привязав веревку за дверную ручку с противоположной стороны дверей.
– Как это у тебя получается танцевать, не касаясь пола ногами? – равнодушно спросил Очерет у Мусияки, наблюдая как он судорожно, срывая ногти, царапает дверь, до подбородка подбрасывая колени.
Когда конвульсии закончились, Очерет принес из кухни табуретку и опрокинул ее у ног трупа. Затем он вынул из магнитофона кассету с записью разговора и положил ее к себе в карман. Он все делал методично, не торопясь, чтобы ничего не упустить. Напоследок, бросив взгляд на лужу мочи под ногами у Мусияки, Очерет глухо произнес:
– Вот и все твои заслуги. Как и у каждого из нас… – и навсегда покинул квартиру сто шестнадцать.
* * *
При выходе из арки дома к Альбине неожиданно подошел Склянский и, взяв ее под руку, быстро увлек ее в фойе находящегося рядом фотоателье. Его было не узнать, в добротном драповом пальто он выглядел толстым и респектабельным, а шляпа и ботинки на платформе и высоких каблуках делали его, чуть ли ни на голову выше. Нет, дело не только в платформе, подумала Альбина, здесь не обошлось и без специальных стелек. Она с удивлением рассматривала полностью преображенного Склянского с подковой пышных черных усов и очках в массивной роговой оправе.
– В магазин идти нельзя, там нас ждут, – быстро заговорил он, постоянно поглядывая то ей в глаза, то через окно на улицу. – Вам надо быть очень осторожной. За вами следят оперативные сотрудники МВД или СБУ. Кто именно, выяснить не удалось, но работают они профессионально. Я пока организовал контрнаблюдение. Знаю, вам сейчас нельзя уезжать, но это было бы наиболее приемлемое решение.
Альбина ничего не ответила. Она была с ним согласна, ее проблемы возрастали по экспоненте. Наученная жизнью, она всегда с осторожностью относилась к проблемам, избавиться от некоторых из них можно только вместе с людьми. Что ж, раз выхода нет, надо подняться над обстоятельствами и подчинить их себе.
– Вот то, что вы просили, – поспешно сказал Склянский, передавая ей обычный пластиковый дипломат. Неожиданно он вздрогнул и незаметно осмотрел вошедшую в ателье женщину, а потом снова стал выглядывать в окно. Сегодня его неизменная выдержка явно его подводила. Не заметив ничего подозрительного, Склянский дал краткую инструкцию:
– Здесь, возле ручки, незаметный выключатель. Открыта зеленая точка – можно открывать, а открыта красная, тоже можно, но не вам, лучше отойти, метров на двадцать, а еще лучше, на тридцать… – рассеянно слушая Склянского, Альбина подумала, как печальна его стариковская юркость.
* * *
Склянский впритык поспевал на рандеву. Подвел городской транспорт, он не учел пробки на дорогах в час пик. Но его переживания оказались напрасными, и он прибыл на место за десять минут до назначенного срока. Он бы никогда не назначил встречу Альбине там, где чуть не попал в засаду, но выхода не было, добытую им информацию надо было передать тотчас. От этого зависела ее свобода. В сгущающихся сумерках быстро изменялись очертания предметов, резко ухудшилась видимость, но Склянский заметил, как с двух сторон от арки и от входа в гастроном к нему устремилось двое в кожаных куртках, правая рука у каждого была в кармане. Чуть отдаленнее, от пивного бара к нему бежали еще трое, он не мог знать, что это были просто пьяные, играющие в популярную народную игру: «Догоню, и дам по морде…» Слишком много, успел подумать Склянский и, развернувшись, побежал в сторону дороги. Там, рядом с газетным киоском, пританцовывал от возбуждения Хоменко. Увидев, бегущего к нему Склянского, Хоменко присел на корточки и завыл сиреной. Никто бы не посмел упрекнуть его в трусости, потому что в одной руке, прикрывая голову, он мужественно сжимал пистолет, совершенно не боясь им застрелиться. Склянскому некогда было сворачивать, он перепрыгнул через Хоменко, который неожиданно сел на его пути и рванулся через улицу, наперерез несущемся машинам. Так, и только так, можно было вырваться из западни!
Перебегая между двумя, относительно медленно едущими машинами, в сумерках он не разглядел, что одна из них на буксире тащит другую. Налетев на натянутый трос, он упал, и оказался под колесами буксируемой машины, он чудом выкатился из-под них, сразу же очутившись под колесами третей машины, которая шла на обгон, и тут ему повезло, водитель, в мгновенье ока среагировал, и успел его объехать. Склянский вскочил и все же пересек злосчастный проспект Правды!
* * *
* * *
Это была заурядная жилая квартира, заставленная бывшей в употреблении мебелью из комиссионных магазинов. Все в ней, включая столовую посуду, вилки и ножи было обыденным, ни один год послужившим. Квартира, как квартира, таких большинство на Подоле, но это была лишь видимость, предназначенная отвлекать внимание от главного. В одной из ее комнат была сделана фальшивая стена, Альбина называла ее «китайской стеной». Ее возвели настолько искусно, что заметить перепланировку комнаты было невозможно. Этому способствовало асимметричное расположение окна, после установки фальшивой стены, расстояние между оконным проемом и стенами стало абсолютно одинаковым. Эта небольшая перепланировка обошлась ей в круглую сумму, делали русские умельцы специально приглашенные из Питера. Но качество работы и гарантированная секретность, которой уже более десяти лет славилась эта фирма, стоили того.
Она открыла встроенный шкаф в углу комнаты и сняла, висевшие на ветхих деревянных вешалках поношенное женское пальто, вылинявший длиннополый плащ, серую куртку из болоньи с разошедшимся швом и несколько платьев. Внутри шкаф был оббит толстым картоном, окрашенным пожелтевшей от времени масленой краской. Если постучать по картону, раздавался тупой «бедренный» звук, словно за картоном была каменная стена, но за ним была звукопоглощающая прокладка и толстые дубовые доски. Нажав на скрытый запор, Альбина отодвинула, перемещающуюся на шарнирах тяжелую заднюю стенку шкафа и вошла в узкий пенал схрона. Прежде всего, она вынесла и бережно положила на продавленную софу, скатанные в рулон картины, а затем, по одной вытащила шесть коробок из-под телевизоров. Они были не очень тяжелые, но довольно громоздкие, особенно неудобно было проносить их через узкое нутро шкафа, но в этом деле она уже имела определенный опыт.
Сняв два длинных, натянутых друг на друга толстых полиэтиленовых мешка, она развернула рулон с картинами. Здесь были уникальные произведения Черниговского художественного музея. Ворам удалось похитить ценную коллекцию западноевропейской живописи и лучшие работы дореволюционных отечественных художников. В рулоне находились полотна итальянских, голландских, фламандских и немецких мастеров XVII-XIX веков, пользующихся всемирной известностью. Первой, из-под отягощенных страданием век на нее взглянула «Анна Болейн за решеткой» кисти Карла Фогеля, полотно потрясающее по сюжету и живописной гамме. Просветленное лицо жены английского короля Генриха VIII, озаренное струящимся откуда-то сверху неземным светом, и ее руки, прижимающие к себе через решетку золотоволосую девочку в момент ее прощания с дочерью перед казнью, никого не оставили бы равнодушным. Эта картина дарила ей радость воспоминаний, она ее хорошо помнила и хотела оставить ее себе. Альбина наскоро просмотрела прекрасный образец классического итальянского пейзажа: «Неаполитанский залив» Йоганна Рауха, с неизменными памятниками архитектуры, берегом моря и Везувием вдали. Сквозь рамки канонов и норм классицизма было видно, насколько привлекает мастера тихая голубизна неба и живой солнечный свет, в этой картине чувствовалась поэзия восторга.
В этой коробке, в основном, находились предметы церковной старины и православные святыни, беззащитные памятники поруганной веры. Было время, когда с риском для жизни их прятало духовенство, спасая от неминуемого уничтожения. Былое духовенство выродилось, теперь все шло на продаж. Она принесла из кухни источенный до узкой вогнутой полоски нож с алюминиевой ручкой, разрезала упаковочную ленту и открыла коробку. Для того чтобы достать икону, ей пришлось вынуть из коробки филигранной работы золотую дарохранительницу в форме небольшой церковки с куполами и погнутыми крестами, золотой наперсный крест осыпанный мелкими бриллиантами и крупными рубинами, символизирующими кровь и пот Спасителя, серебряный с позолотой потир XVI века, увитый лозой с листьями и гроздьями винограда. Это было произведение удивительного совершенства, средневековому мастеру удалось передать каждый прожилок на листьях вплоть до торсионной извитости лозы. Внутри потира были упакованы четыре редкостной красоты золотые панагии, богато украшенные самоцветными каменьями и эмалью.
* * *
Из многих, выступающих на майдане, ей запомнился лишь один, весь седой с большими седыми усами старик. Взойдя на помост и взяв микрофон, он от волнения ничего не мог сказать, только полной грудью вдыхал воздух, не мог надышаться. Из толпы его вначале подбадривали, а потом начали кричать: «Говори или слазь!» И вдруг, сорвав с головы фуражку, скомкав ее в поднятом над головой кулаке, его бас громом раскатился над площадью:
– Эти!… У которых все, подсчитали и решили, что у них теперь все в кармане. А мы… Для них мы невидимые, как микробы, мы для них не существуем… А мы им сказали: «Нет, злыдни! Это вы микробы, это вас нет!»
Проходя мимо палаток, разбитых на проезжей части Крещатика напротив Центрального универмага, Альбина увидела, как из кабины подъехавшего микроавтобуса вышел Хрюкин, и стал помогать революционерам выгружать коробки с продуктами. Она прошла мимо, словно чужая на пиру жизни.
Из-за огромного сгустка людей и ограждающих тротуары турникетов, Альбине долго не удавалось перейти через узкую улицу Богдана Хмельницкого, пересекающую Крещатик позади универмага. Когда она ее все же преодолела и пошла по тротуару мимо Центрального гастронома, ее внимание привлек беснующийся, как ведьмак на шабаше, пронзительно взвизгивающий Стрельцов. Энергично жестикулируя, Вячеслав Яковлевич отчитывал своих продавцов. Вчетвером, они неровной шеренгой выстроились перед ним, понуро опираясь на палки и костыли. Из обрывков выкрикиваемых проклятий Альбина поняла, что Вячеслав Яковлевич вразумляет своих работников, что красть у него, это все равно, что отнимать кусок хлеб у бедных слепых детей. Чтобы дешевле откупаться от милиции, он подбирал себе продавцов из непьющих инвалидов на одно место по два, но платил этим двоим, как одному. На нескольких наспех сколоченных прилавках, инвалидная команда Стрельцова продавала важнейшие аксессуары померанцевой революции: оранжевые флажки, шарфики и кепки и, самое главное и незаменимое для любой революции – оранжевые резиновые пузыри, надутые воздухом. Торговля шла нарасхват.
* * *
Он один… По нескольким, малозначительным деталям, скорее интуитивно, определила Альбина. Сильный, сильнее в одиночку. Что ж, проверим, кто сильнее. Альбина с детства не боялась ни с кем помериться не только силой, но и чем угодно и, прежде всего, умом. Она всегда побеждала силой ума. Но, если бы ей предложили прокатиться на разъяренном тигре и, если бы при этом не было свидетелей, которые могли упрекнуть ее в тщеславии, она бы прокатилась. И пусть, слезть с него будет невозможно, скачка на тигре стоила того. Ее тайной мечтой было съехать с крутой горы, сидя верхом на огромном бревне, как это делают в Японии некоторые, очень отважные или безумные люди. Поэтому, она лишь внутренне сжалась, будто огромная кошка подобралась к прыжку.
– У вас есть оружие? – глухим голосом, отрывисто спросил Очерет. Она узнала его голос, это он говорил с ней по телефону.
– Да, – она достала из левого кармана дубленки и показала ему свой «Вальтер». Калибр семь шестьдесят пять, пукалка, презрительно скривив рот, отметил про себя Очерет. Он не мог знать, что Альбина из этой игрушки с двадцати пяти метров выбивает девяносто из ста возможных, а когда бывает в ударе, без промаха бьет на лету подброшенные бутылки.
– Сдайте, – приказным тоном резко сказал он.
– С удовольствием, – ровно ответила Альбина, – Только, кому вы сдадите, свое? У нас патовая ситуация и, если мы не найдем, как ее решить, мы начнем друг в друга стрелять. Дырявые тела бывает трудно латать. Нас здесь двое, если мы избавимся от оружия, не будет искушения друг в друга палить. Предлагаю его выбросить. Согласны?
Его жесткое, малоподвижное лицо ничего не выражало. Несколько секунд поколебавшись, он молча достал из-под мышки внушительных размеров вороненый ствол. «Гюрза», девять миллиметров, магазин на восемнадцать патронов по характерным «зализанным» формам и лаконичному дизайну рамки узнала знакомое оружие Альбина. Не так-то ты самоуверен, как кажешься, раз носишь на себе столько железа, подумала она.
– На два, – бесстрастно сказала Альбина, лицо ее было невозмутимо, она вполне владела собой. – Раз, два! – и они оба синхронно отбросили свои пистолеты в снег.
Он тут же шагнул к ней.
– Не подходите ко мне ближе, – с откровенной угрозой остановила его она.
Очерет понял, что приближаться к ней не следует. Она, вроде бы, была в его руках, но он почему-то ее очень остерегался. Его интуитивное чувство предвидения подсказывало ему, что все это зря и, что на беду свою он встретился с этой женщиной.
А ведь это мент!… Обнаглевший мент. Совершенно спонтанно и неожиданно для себя сделала безошибочный вывод Альбина.
Поднявшись по высоким ступеням, они вошли в дом. Проходя через просторный холл, она увидела знакомые коробки из-под телевизоров и рулон с картинами. Вот оно, ее богатство, она его лишилась, но быть может, взамен, ей удастся спасти самое бесценное из человеческих сокровищ – жизнь человека.
Очерет отомкнул дверь и первым спустился в подвал. Альбина увидела Мишу, прикованного наручниками к спинке кровати. Его сотрясала нервная дрожь.
– Потерпи, сейчас мы отсюда уйдем, – ласково улыбнулась она. – Снимите с него наручники, – властно потребовала Альбина.
Очерет снял с Миши наручники, и Альбина обняла его. Миша не смог сдержаться и беззвучно зарыдал на ее иссохшей груди.
– Теперь, отдайте мне деньги, – не менее властно потребовал Очерет. Ей показалось, что костлявая рука Неотвратимого вознеслась над ней.
Мельком окинув своего противника взглядом бойца, Альбина отметила все открытые, уязвимы точки на его теле. И остановив взгляд на его непроницаемом лице, заглянув в его невыносимые глаза, она увидела полыхающий в них черный огонь. И она поняла, что он знает, о чем она думает и то, что он, сильнее ее. Но сила не всегда побеждает, иногда, чтобы победить, надо отступить. Ей подумалось, что напрасно он привел ее в этот подвал, выхода из него не будет. Точнее, выйдет из него кто-то один. Все это так, но землю из под ног выбивала смертельная сосредоточенность его взгляда. Если на руках нет стоящих карт, ходи с козырной. И она приняла свое, единственно верное решение.

Виктор Гавура

РВАНЫЕ КАРМАНЫ

Детально рассмотрев и проанализировав внешность и поведение Напханюка, Альбина Станиславовна не нашла ни одной особенности его натуры, по которой сразу узнают друг друга настоящие люди. Как на личности, она поставила на нем крест, как человек, он для нее был равен нулю и, подобно неодушевленному механизму, он был пригоден только для дела. У такого рода господ преувеличенное мнение о собственной значимости. Благоприятное стечение обстоятельств и родственные связи он принимает за свои выдающиеся способности. У него свой офис, поставленный на конвейер куриный бизнес, и, основополагающее, у него есть возможность организовать чартерный рейс в любую точку Европы. Это главное, остальные детали следует отбросить, решила она.
Это всего лишь,
Заурядный нувориш…
Непроизвольно зарифмовала и повторила про себя Альбина Станиславовна. Ритм этой фразы неотступно преследовал, исподволь кодируя ее, будто бы она была навеяна, внушена ей, чьей-то более сильной волей.
Напханюк тупо молчал, уставившись на Альбину Станиславовну затуманено неподвижным взглядом. Вероятно, этот плебейского вида остолоп обыкновенный дурак, подвела итог своим размышлениям она и, наконец, решилась изложить ему суть дела.
– Николай Иванович, у меня к вам есть деловая пропозиция, – непринужденно начала Альбина Станиславовна.
– Я так и думал, – самодовольно перебил ее Напханюк, упиваясь своей проницательностью.
– Не взялись бы вы, переправить небольшой груз из Киева в Лондон?
– И, шо то за груз? – его сонные глаза проснулись. Искра мысли на мгновение промелькнула в его мутных зрачках и тотчас потухла. И снова его глаза приняли безразлично сонное выражение.
– Не имеет значения. Вы обеспечиваете перевозку, а я оплачиваю вашу работу. Не беспокойтесь, оплата будет вполне…
– Э-э, нет! Так не пройдет, – с дерзостью, присущей выскочкам, перебил ее Напханюк, – Кота в мешке я не повезу. Шо там у тебя за груз?
– Ничего особенного. Вы же знаете, чем я занимаюсь. Так, безделушки, антиквариат… – глядя прямо в глаза Напханюку, холодно ответила Альбина Станиславовна.
– Недурные у тебя безделушки! Ты мне их подкинь, раз они такие бросовые, – гогочущим смехом захохотал своей шутке Напханюк. – Сколько стоит весь твой груз в баксах? Говори, или айда допивать, пора уже, котлы кипят. Зачем ты так поздно накрыла поляну? У меня ж с утра будет денежный клиент, а я с бодуна. Ну, так будешь говорить, или нет?
– Никто точно не скажет вам, сколько стоят эти вещи, – тщательно взвешивая слова, совершенно искренне попыталась ответить Альбина Станиславовна. Она и сама не могла назвать их точную цену, но знала, ориентировочную, и она была более чем изрядная. Кроме того, ее мало беспокоило, поздно или рано начался их ужин, было бы поменьше любопытных глаз, видевших их вместе. Впрочем, можно было бы все устроить и на нейтральной территории, но, как всегда, не хватило времени. Да и где, обеспечат такой уровень, как у нее в доме? Этим званым ужином она в тайне от своих партнеров прощалась с ними.
– Что, так много? – в очередной раз перебил ее Напханюк.
– Не в этом дело. Видите ли, это мало известные предметы старины, в связи с этим, их трудно оценить. Не исключено, что их оценочная стоимость будет незначительная. Здесь, они ни для кого не представляют интереса, если же свершится чудо и, ими кто-то заинтересуется, то приобретет не скоро и, вряд ли, даст настоящую цену.
– Почему это, не даст? – без особого интереса, лениво поинтересовался Напханюк. Его лицо, будто заснуло, на такую рожу посмотришь, и самой спать захочется. По ходу разговора подумала Альбина Станиславовна.
– В Украине официальные расценки определяются в расчете на бедность населения, исходя из покупательных возможностей среднего гражданина. За границей, особенно в странах с высоким уровнем жизни, антиквариат стоит на порядок выше. Поэтому в Лондоне, продать его будет проще и выгоднее, но подчеркиваю, прибыль от его продажи, может оказаться небольшой, – с непоколебимой выдержкой объяснила Альбина Станиславовна.
– Какие проблемы, покажи их мне, что я не смогу отличить дорогую вещь от барахла? Давай, показывай, где они тут у тебя? – и, растопырив руки для хватания, Напханюк стал рьяно оглядываться по сторонам. Альбина Станиславовна отвела глаза и незаметно вздохнула. Ее все больше раздражал этот знаток древностей, который занимался исключительно перевозкой куриных окорочков, забракованных к употреблению в Штатах. Ничего, кроме «окорочков Буша» он никогда не видел. Благодаря какому-то влиятельному родственнику из Кабинета министров, он имел выход на аэрофлот и наводнял этой падалью Украину.
– Их здесь нет… – совладав со своими чувствами, спокойно ответила Альбина Станиславовна.
– А, где они? – впервые проявил неподдельный интерес Напханюк, его бельмастые глаза приняли вполне осмысленное выражение.
– Они, хранятся у меня на складе, – сдержанно и веско ответила Альбина Станиславовна.
– Ну, так давай поедим туда, посмотрим.
– Нет, это сделать невозможно. Там сигнализация, и она включена, – с христианским терпением, смиренно разъяснила ему Альбина Станиславовна.
– Отключим, – тяжелым танком напирал Напханюк.
– Нет, ничего не получится. Все уже упаковано, распаковывать нельзя, вещи хрупкие, их можно повредить, – в который раз, как безнадежно глухому, не теряя самообладания, отказала она ему.
– Распакуем. Чего там сложного, бумажки поразвертать…
Альбина Станиславовна поняла, что его не переубедить. Бессмысленно продолжать эти бесплодные переговоры. Следовательно, надо осторожно выйти из разговора, по возможности отвлечь его от сказанного, и срочно разрабатывать второй вариант. Она бережно положила коробку с бабочками на крышку бюро, с трогательно тонкими, изогнутыми ножками. Было похоже, что Напханюк догадался о том, что переговоры окончены и, не желая упускать выгодную сделку, пошел на попятную.
– Понимаешь, Альбина Станиславовна, ты же знаешь, как я тебя уважаю… Я сам хочу тебе помочь, тем более, на таможне и тут, и там все схвачено, но я ж не могу корешей подводить. Может, у тебя там наркота, тогда и разговора быть не может. Я ж не буду своих подводить. Ну, разве что, за нормальную проплату… Давай так, ты даешь мне половину от реальной стоимости груза, и мы договорились.
– Я никогда не занималась наркотиками. И вы это знаете, раз наводили обо мне справки у Шуфрича, – справившись, с охватившим ее негодованием, с ледяным спокойствием отрезала Альбина Станиславовна, оглядев Напханюка острым взглядом.
– От, гавнюк! Я ж просил его тебе об этом не говорить. Та плюнь ты на него, и забудь… – с завидной легкостью, вышел из щекотливого положения Напханюк.
– Послушайте, любезный Николай Иванович… Прошу вас заметить, у меня с вами был разговор об антиквариате. Этот разговор закончен, – весомо произнесла Альбина Станиславовна, подкрепив свои слова коротким взмахом кисти. – Вы совершенно справедливо заметили, и в самом деле, уже поздно. Прошу вас, пойдемте за стол, – с благодушной властностью пригласила она, стальной рукой в бархатной перчатке свернув разговор.
– Постой, Альбина Станиславовна. Куда «спишишь», та-а-акой жара… – совершенно другим тоном, уступчиво заговорил Напхаюк и, улыбнувшись белозубой улыбкой, искательно заглянул ей в глаза. А он умеет быть обаятельным, но это уже без разницы, подумала Альбина Станиславовна. Ее давно перестала волновать привлекательность противоположного пола. Выражение ее лица стало замкнутым, крупный рот с тонкой верхней и слегка выпяченной, надменной нижней губой был плотно сжат.
– Давай так: говори, что ты предлагаешь и я на все согласен, – бесшабашно махнув рукой, сдался, сломленный твердостью Альбины Станиславовны, наскоро испеченный украинский предприниматель.
– После доставки груза в Лондон и прохождения таможенного досмотра, вам вручат сто тысяч долларов, – холодно и неохотно проговорила Альбина Станиславовна.
– Как скоро тебе это надо? – внимательно глядя ей в глаза, спросил Напханюк.
– В течение недели, – не отводя глаз, ответила Альбина Станиславовна.
– А, может, дней через пятнадцать-двадцать? Давай, через три недели, ну, самое большее, четыре, я все подготовлю и перевезу весь твой груз в лучшем виде. Согласна? – он заискивающе заглядывал ей в глаза. Альбина Станиславовна понимала, что время для таможенного оформления груза, получения разрешающих документов и виз, необходимо, но его не было. Неделя, и то было чрезвычайно долго, слишком горячий груз, а за неделю всякое может случиться…
– Нет. Груз необходимо доставить в течение недели, не позже, – безапелляционно возразила Альбина Станиславовна.
– Тогда в Лондон не получится, – с неподдельным сожалением, покачал бильярдной головой Напханюк.
– Стало быть, не судьба. Прошу вас простить меня за беспокойство. А теперь, Николай Иванович, милости просим к столу, – с заметным облегчением окончила переговоры Альбина Станиславовна.
– Нет, постой-постой… – наморщив широкий лоб, что-то лихорадочно прикидывал Напханюк. Заманчиво близкий жирный кусок уплывал прямо из рук. – Самое меньшее, через восемь дней я могу организовать переброску груза в Рим, – обрадовано нашел он подходящее решение, – Там, на таможне у меня есть надежный карифан, пропустит все, шо хочешь. Хочешь, тот же порошок или оружейный уран… Теперь говорят, лучше быть активным сегодня, чем радиоактивным завтра. Проверенный кадр, зовут его… Ну, это тебе знать не обязательно. Лондон – Париж – Махачкала, какая разница? Была бы заграница! – оживленно гоготал он, – А на нашей таможне в Борисполе, вообще, без проблем, пусть это тебя не волнует. Это удовольствие обойдется тебе в триста тысяч баксов, – сняв с лица улыбку, совершенно трезво скалькулировал он. – Сто пятьдесят, здесь, наперед, и сто пятьдесят, там, после таможни. Согласна?
– Да, – подумав, хладнокровно ответила Альбина Станиславовна. Ее почему-то не удивили преображения, происходящие с Напханюком. – Вопрос о гарантиях обсудим отдельно, – как-то утомленно сказала она, хотя гарантии доставки груза были, пожалуй, самым важным в этом деле. Жадность победила, удовлетворенно отметила Альбина Станиславовна, но эта очередная победа почему-то не радовала ее. Предложенная им сумма была вполне приемлема. Хотя, когда приходится платить, всегда кажется, что дорого… Но, чтобы хорошо заработать, надо потратиться. Без существенных затрат не бывает большой прибыли.
– Все, забито. Смотри, наша фирма веников не вяжет, чтоб не было после отказов. Я слышал, ты госпожа своему слову. Имей в виду, я подключаю многих людей, везешь ты или нет, а триста штук баксов ты заплатишь по любому. Только скажи мне вес груза и габариты. Надо прикинуть, как быть с таможней, не должно быть никаких накладок при погрузке-разгрузке ни у нас, ни там.
Альбина Станиславовна не ожидала от этого вахлака такой практичности, поэтому вполне откровенно сообщила, – Это будет один контейнер, длинной, два с половиной метра, высотой, полтора и шириной, один метр, вес, не более ста килограмм.
– Не-ет, так не пойдет, – как-то, вроде наиграно, замотал большой головой Напханюк. Альбина Станиславовна ощутила чувство непонятного дискомфорта. – Такие габариты не проходят. Могут возникнуть проблемы, там, не у нас. Оно ж на ракету похоже. Сама знаешь, как мы с нашими ракетами засветились… По любому, придется распаковать. Не обижайся, это ж не от меня зависит, пойми. У них там такие козлы…
– Хорошо, тогда все будет в шести коробках, размером… – она ненадолго задумалась, – Как из-под среднего телевизора. И, еще, будет одно место длинной два с половиной метра, наподобие, ковра, – жаль, могут повредиться ветхие холсты картин, с огорчением подумала Альбина Станиславовна. И так, когда вырезали картины из рам, невосполнимо уменьшился их размер, а при сворачивании, с них обязательно осыпается красочный слой. Надо срочно заказать для них какой-то жесткий футляр. Зато в шести коробках, поместится гораздо больше, чем в одном контейнере, утешала она себя.
– А, сколько у вас в рулоне будет тех ковров? – вполне естественно уточнил он. Но было что-то в его, вполне оправданном интересе, уж очень слишком… Нет, чего там, этот вопрос был весьма похож на подковыристую издевку. Его невинный вопрос был подобен джокеру, о котором всегда забываешь.
– Вы, не находите, что задаете слишком много вопросов? – с расстановкой, которая была бы понятна и последнему кретину, осведомилась у него Альбина Станиславовна.
– Все нормалё-ёк, – развязно протянул он. – Ну, так мы с тобой договорились? Да? – он вопросительно взглянул ей в глаза. В тех глазах она увидела нечто очень ее расстроившее. Это были разглядывающие ее глаза неглупого, и даже очень умного человека. Он хитровато прищурился, выразительным жестом потер руки и громко загоготал.
Нет, это просто-напросто жлоб, успокаивала она себя. Общаясь с людьми, Альбина Станиславовна порой оценивала их на уровне интуиции. Иной раз достаточно было малейших предвестников: вскользь брошенного взгляда, случайного движения, неосознанного вздоха в контексте разговора, а подчас, всего лишь невольного перебирания ногами, чтобы она почуяла подвох и, заподозрив опасность, предприняла ответные действия. Интуиция, это твой жизненный опыт, не облеченный в ясную мысль, он безошибочно подмечает, на первый взгляд, незначительные мелочи, которые позволяют предвидеть дальнейший ход событий. Но сегодня она не хотела прислушиваться к своей интуиции. Альбина Станиславовна оправдывала свои действия тем, что, если во всем следовать интуиции, это все равно, что бежать с завязанными глазами. Что ж, кто прав, она, или ее интуиция, покажет время. Но уже сейчас, она бы многое отдала, если бы все можно было переиграть заново и не начинать этот разговор. Только отступать теперь было поздно.
– Договорились, – с нарастающим недовольством собой, кивнула Альбина Станиславовна. Как-то отстранено, почти машинально она констатировала, что он слишком много выпытал и, похоже, уяснил главное, то, что она не располагает временем. Воистину, мы редко раскаиваемся в том, что сказали слишком мало, но часто сожалеем о том, что говорили слишком много.
Альбина Станиславовна пригласила гостей за стол. Мила подала горячее. У нее было удлинено тонкое лицо и печальные глаза разумной козы. Напханюк продолжал вести себя, как отлученный от плуга хам. Он без устали обжирался, чавкал и громко икал. Разбирая жареную перепелку, он щелчком пульнул в сторону сидевшего напротив него Стрельцова надгрызенный каштан. Напханюк запил очередного жареного перепела фужером водки. Незаметно, так, чтобы видела Альбина Станиславовна, вытер руки о скатерть. Но этот последний фужер оказался лишним. Напханюк расслабился, он положил себе в тарелку несколько кусочков миноги в желе и полил их горчичным соусом. Случайное попадание, отметила Альбина Станиславовна, машинально наблюдая за ним. Вместо столовой или закусочной, он безошибочно выбрал рыбную вилку, взял ее левой рукой, а правой, нож для рыбных блюд и начал с аппетитом закусывать. А он правильно обращается с вилкой и ножом, хоть и не левша, тотчас заметила Альбина Станиславовна. Это уже, кое-что… Это может быть серьезно, мелькнула первая ее мысль, а может быть, и нет, успокаивала она себя. Хотя она уже знала, что теперь все будет очень серьезно.
Альбина Станиславовна на семьдесят пять процентов была уверена, что совершила ошибку, которая ей дорого обойдется. Она подала условный знак Миле. Мельком взглянув на нее, Альбина Станиславовна отвела глаза, и поправила бриллиантовую серьгу. Через минуту Мила подошла к ней и, склонившись, прошептала ей что-то на ухо, указывая глазами на кухню, якобы, приглашая ее за советом. Альбина Станиславовна извинилась перед гостями:
– Прошу прощения, господа, небольшая заминка с чаем, – и величественно прошествовала в сторону кухни. Поднаторевшая в антикварных делах Мила немедленно заняла наблюдательный пост за искусно замаскированным в стене соседней комнаты глазком.
* * *
На этаж выше сто двенадцатой квартиры, в квартире сто шестнадцать тоже не спали. Двое мужчин сидели за столом друг против друга и, который уж час молча курили. Они оба были в наушниках, на столе в рабочем беспорядке были разложены многочисленные модули подслушивающей аппаратуры, тонкий шнур сверхчувствительного микрофона уходил в просверленный паркет. Беззвучно вращалась кассета магнитофона «Panasonic».
* * *
Большими и малыми событиями была наполнена ее жизнь. Наполненное событиями время летит незаметно. В этой круговерти пролетело три года, и в двухтысячном году Альбина собрала свой первый миллион. В том же двухтысячном году на нее был предпринят первый серьезный наезд. Антиквариат и криминал всегда рядом, там, где крутятся большие деньги, вокруг них крутятся преступники. Банда уголовников назначила сумму и установила срок, в неделю ее выплатить. Альбина не возражала, сумма в пять тысяч долларов была для нее не значительная, но она знала, что это только начало. На четвертый день после назначенного срока главарь банды, некий трижды судимый Стос, главный его помощник, Подосина, и еще двое уголовников насмерть угорели в сауне. Телесных повреждений у них не было, и дело закрыли. Девочки, которые «парились» вместе с ними, не пострадали. Эта операция обошлась Альбине в двадцать тысяч долларов, исполняли профессионалы, приглашенные из Риги. Все можно было бы сделать и дешевле, имелись и свои специалисты, но для Альбины важна была чистота исполнения и тонкость намека. Она была изысканно изобретательна во зле. Альбина догадывалась, что это только первые ласточки и не ошиблась. Те, кто должны были, ничего не поняли, зато Альбина разобралась, что мечет бисер перед свиньями. Известно, что перед свиньями ничего не стоит метать, все равно «попрут»… Не прошло и месяца, как в один из ее магазинов, который теперь был преобразован в большой салон «Антиквариат», пожаловали трое из группировки авторитетного в Киеве рэкетира по фамилии Шкрибняк, больше известного под кличкой Скрябин, и назначили дань. Когда через три дня они пришли ее получить, люди Альбины, уложив их на пол, упаковали, а затем, вывезли их за город и допросили с пристрастием, после чего каждому из них они сломали по две ноги на уровне голени и выбросили на глухой проселочной дороге. Один из них не дополз до трассы и замерз. С самим Скрябиным получилось не очень гладко, спустя день он случайно свалился в открытую шахту лифта. Упав с шестого этажа, он остался жив, его пришлось добивать в больнице, где он умер на второй день после поступления от аллергической реакции на капельницу.
Двое бывших рэкетиров Скрябина молчали, как рыбы. Люди Альбины имели их фотографии, документы, знали, где они живут и всех членов их семей. Никто не заподозрил, что к этим смертям имеет отношение Альбина, но те, кто должны был догадаться, теперь уже точно догадались и ни у кого из них не возникало больше желание брать ее под свою крышу, она сама себе была крыша. Многие из тех, кто ее знал, думали, что она тверда, как сталь, но никто не догадывался, что она нежна, как цветок.
* * *
Медленно прогуливаясь со Склянским, Альбина осторожно поглядывала по сторонам. Подошвы ее туфлей стали прилипать к бетонным плитам набережной, когда она услышала:
– Из Москвы пришла абсолютно достоверная информация. Выяснилось, что Напханюк бывший оперативный сотрудник Российской ФСБ, – как всегда сжато, докладывал Склянский. – Его настоящая фамилия Проскуратов. Из ФСБ он перешел в Центральное бюро Интерпола в России. Работает у нас под прикрытием, выдает себя за содержателя контрабандного канала. Имеет разведзадание отслеживать экспорт оружия, наркотиков, радиоактивных веществ и технологий двойного предназначения из Украины на Запад.
Я изменил место встречи, потому что заметил, что за мной следят. Кто именно, мои старые или новые знакомые, пока не разобрался, – добавил, как гвоздь в крышку забил, Склянский.
– С Напханюком все ясно. Наблюдение за ним и прослушивание надо немедленно снять, – поразмыслив над возможными вариантами развития событий, сказала Альбина с суховатой твердостью, с которой всегда говорила на самые важные темы. – Я вам очень признательна, подумайте, как отблагодарить вашего московского друга.
Теперь, все наши усилия должны быть направлены на поиски Михаила, – она бесстрастно рассказала Склянскому о звонках похитителей. Он выслушал ее молча, без вопросов и комментариев, лишь на лбу у него еще глубже проступили морщины. Его молчание бывало столь же разнообразным, как интонации в разговоре.
– У меня к вам просьба, – продолжила Альбина, – Надо изготовить одну вещицу для наших знакомых. Небольшой сюрприз. Обычный атташе-кейс, которые в фильмах используют для передачи выкупа. Тот, кто его откроет, должен взорваться.
– В течение суток вы его получите, – без каких-либо эмоций ответил Склянский.
Внезапно Альбина почувствовала дуновение какого-то леденящего ветерка, что-то было не так, что-то было не хорошо. Похожее ощущение посетило и Склянского, он незаметно озирался вокруг, но они были одни на этом берегу озера, а на противоположном, вдалеке, какой-то мужчина выгуливал таксу. Ни Склянский, ни Альбина не могли знать, что из-за угла евангельской церкви на них навели тарелку параболического микрофона. Тем не менее, Склянский предложил:
– Нам необходимо сейчас же расстаться. Будьте осторожны. Так и есть, за нами следят, – острый глаз Склянского безошибочно выделил наиболее перспективное направление и засек выглядывающего из-за угла церкви человека. – Я сделаю переключение. Оторвусь, выйду им в тыл и уточню, кто они. Расходимся, – повернувшись спиной к церкви, скороговоркой сказал Склянский и присел, завязывая шнурок.
Развернувшись, Альбина не торопясь, направился в сторону евангельской церкви «Благодать», стоящей на берегу озера. Вход на набережную венчали два высоких круглых постамента, на одном из которых возвышался стройный серебристый тополь. Второй постамент стоял пустым. – Где ж твоя пара? Проходя по набережной озера, Альбина взглянула в воду и ужаснулась, она никогда раньше не замечала насколько загажено озеро. В нем плавало множество пластиковых и стеклянных бутылок, автомобильные сидения, сломанные костыли, пенопластовые корытца из-под фасованных закусок, старые тапочки, картонные лотки из-под яиц, обломки оконных рам и прочий плавучий хлам. Понятно, аборигены приходят сюда не любоваться красотами, а используют озеро, как они находят нужным. Тем лучше, не будет тянуть обратно. Это их озеро, им здесь жить, пусть живут и гниют вместе с ним.
Когда Альбина поднималась по ступеням набережной, со стороны церкви ей навстречу вышли двое мужчин. Они были разного возраста, одному из них, было лет тридцать пять, другому, не более двадцати пяти, но что-то у них было общее, заметное наметанному глазу. Разговаривая между собой, они прошли мимо Альбины и, не обращая на нее внимания, пошли вслед за Склянским. Это слежка! С уверенностью решила Альбина. Наружник всегда старается не встретиться взглядом с тем, кого ведет. Встретившись взглядами, объект слежки может зафиксировать того, кто за ним следит, и обнаружить наблюдение.
* * *
Через полчаса на пороге офиса показался Напханюк. Он стоял, не торопясь спускаться по ступеням и долго осматривал пустую улицу, будто остерегался ступить на предательский тротуар. Прошло несколько томительных минут, Напханюк поговорил с кем-то по мобильному телефону и решил вернуться обратно в офис… Нет! Как бы не так, оказывается, он просто запирал дверь. Еще немного постояв, подозрительно озираясь по сторонам, он поспешил в сторону своего «Джипа».
Мотор «Жигулей» тихо урчал. «Иди сюда, дорогой. Здесь тебя ждут с цветами», пробормотал Очерет. Не включая фар, он осторожно направил машину в сторону приближающегося Напханюка и, резко утопив педаль газа до отказа, включил дальний свет. Перед ним мелькнуло искаженное страхом алебастровое лицо с взметнувшимися к глазам руками. Передние колеса легко перепрыгнули через возникшее под ними препятствие, зато задние, сильно подбросило, когда они переехали тело. «Так недолго и подвеску повредить, хозяин будет недоволен», озабочено сказал про себя Очерет. Когда он бывал наедине с собой, а он всегда был один, он разговаривал, забавляя себя своими сумрачными каламбурами. «Видишь, совсем не больно. Разве это сравнить с трехколесным велосипедом, которым ровняют асфальт», чуть усмехнувшись одними губами, оброним Очерет.
«Несовместимые с жизнью повреждения влекут за собой наступление смерти, и состоят с последней в прямой и непосредственной связи, являясь ее причинами…» Развлекал он себя по дороге, помнившимися цитатами из специальных руководств. Подъехав к станции метро «Университет», он припарковал у обочины «Жигули» и вышел из машины, аккуратно прикрыв дверцы. Перед входом в недра метро он остановился, снял тонкие телесного цвета матерчатые перчатки и, широко размахнувшись, бросил их в мусорную урну.
* * *
Этим вечером Очерет и Мусияка продолжали слушать и «документировать» Розенцвайг, сидя над ее головой в квартире сто шестнадцать. Несколько минут назад удалось записать ее телефонный разговор с каким-то иностранцем. Он звонил ей из телефонного автомата, как удалось выяснить, расположенного на Крещатике. Говорили они по-английски. Прослушав еще раз запись, Очерет понял, что иностранец предложил Розенцвайг привезти ему завтра в семь часов вечера весь груз. Адрес не назывался, но было сказано, что груз надо доставить в то же место, что и раньше. Розенцвайг согласилась. Иностранец напомнил ей о том, что согласно договоренности, необходимо привезти с собой задаток, и повесил трубку.
– Вы не могли бы перевести, о чем они говорят? – попросил Очерет Мусияку.
– Ничего не могу понять, слишком быстро говорят, – прослушав запись и, отведя глаза в сторону, сказал Мусияка. – Завтра отдам эту кассету переводчикам, они переведут…
Все ты понял, не годится обматывать старших по званию, подумал Очерет. Это равносильно самовольному выходу из строя, так недалеко и до измены родине… За это полагается небольшое взыскание. Во время их суточных бдений Мусияка проговорился о том, что в совершенстве владеет английским языком. Длинный язык может навредить шее. Эта информация не должна попасть к Последнему из генералов, решил Очерет. Пришло время взвесить твои заслуги перед родиной… Упиваясь ядом безверия, он не замечал, что в своем цинизме перешел границу дозволенного. – Дозволенного? Кем это, дозволенного? – Тем, непостижимым началом, которое отличает человека от животного.
Очерет вошел в туалет, некоторое время постоял там и спустил воду в унитазе. Потом он зашел в ванную, отвинтил кран в умывальнике и достал из настенного шкафчика заранее приготовленную капроновую бельевую веревку. Он беззвучно подошел к двери комнаты, где сидел Мусияка и, поглядывая на него в приоткрытую дверь, сделал петлю, повесил веревку на дверную ручку, достал из кармана электрошокер и снял его с предохранителя. Лучший способ действия против неприятеля, скрывать от него свои намерения вплоть до их реализации. Наблюдая за Мусиякой, сформулировал про себя принцип безошибочной тактики Очерет. Мусияка сидел к нему вполоборота с полуоткрытым ртом и о чем-то усердно размышлял. На столе перед ним была расстелена газета, на которой были разбросаны засохшие шкурки от вареной колбасы, надкушенные куски хлеба вперемешку с горелыми спичками и окурками. Так, ты оставил после себя беспорядок, за это тебя мало убить, подумал Очерет. Провинности Мусияки с каждой минутой возрастали, хотя он об этом не догадывался. Запустив пальцы в волосы, он долго чесал голову, его длинные, до плеч, засаленные волосы были давно не мыты. Эти волосы были неплохим камуфляжем, подобную прическу носят члены определенных молодежных группировок. Затем Мусияка вырвал из головы длинный черный волос, и, взяв его двумя руками, начал чистить зубы, протягивая волос взад-вперед между зубами. Давай, вычищай, чистые зубы тебе пригодятся, пробормотал Очерет. Прикрыв контакты электрошокера носовым платком, он подошел сзади к Мусияке, приставил шокер к его затылку и дал разряд. Сухой щелчок со скрежетом громко прозвучал в тишине.
Взяв под мышки обмякшее тело Мусияки, Очерет подтащил его к двери и сказав: «Дай-ка, я тебе галстук завяжу», надел ему на шею петлю. Он постоял, разглядывая сверху переменившееся, бледное и безликое лицо Мусияки. Постепенно Мусияка начал приходить в сознание, он открыл глаза и хоботком вытянув толстые губы, пытался что-то сказать. Нить слюны, дрожа и поблескивая, свесилась из его рта и коснулась пола. Перебросив веревку через верх дверей, Очерет со всей силы потянул ее и повесил Мусияку на дверях, привязав веревку за дверную ручку с противоположной стороны дверей.
– Как это у тебя получается танцевать, не касаясь пола ногами? – равнодушно спросил Очерет у Мусияки, наблюдая как он судорожно, срывая ногти, царапает дверь, до подбородка подбрасывая колени.
Когда конвульсии закончились, Очерет принес из кухни табуретку и опрокинул ее у ног трупа. Затем он вынул из магнитофона кассету с записью разговора и положил ее к себе в карман. Он все делал методично, не торопясь, чтобы ничего не упустить. Напоследок, бросив взгляд на лужу мочи под ногами у Мусияки, Очерет глухо произнес:
– Вот и все твои заслуги. Как и у каждого из нас… – и навсегда покинул квартиру сто шестнадцать.
* * *
При выходе из арки дома к Альбине неожиданно подошел Склянский и, взяв ее под руку, быстро увлек ее в фойе находящегося рядом фотоателье. Его было не узнать, в добротном драповом пальто он выглядел толстым и респектабельным, а шляпа и ботинки на платформе и высоких каблуках делали его, чуть ли ни на голову выше. Нет, дело не только в платформе, подумала Альбина, здесь не обошлось и без специальных стелек. Она с удивлением рассматривала полностью преображенного Склянского с подковой пышных черных усов и очках в массивной роговой оправе.
– В магазин идти нельзя, там нас ждут, – быстро заговорил он, постоянно поглядывая то ей в глаза, то через окно на улицу. – Вам надо быть очень осторожной. За вами следят оперативные сотрудники МВД или СБУ. Кто именно, выяснить не удалось, но работают они профессионально. Я пока организовал контрнаблюдение. Знаю, вам сейчас нельзя уезжать, но это было бы наиболее приемлемое решение.
Альбина ничего не ответила. Она была с ним согласна, ее проблемы возрастали по экспоненте. Наученная жизнью, она всегда с осторожностью относилась к проблемам, избавиться от некоторых из них можно только вместе с людьми. Что ж, раз выхода нет, надо подняться над обстоятельствами и подчинить их себе.
– Вот то, что вы просили, – поспешно сказал Склянский, передавая ей обычный пластиковый дипломат. Неожиданно он вздрогнул и незаметно осмотрел вошедшую в ателье женщину, а потом снова стал выглядывать в окно. Сегодня его неизменная выдержка явно его подводила. Не заметив ничего подозрительного, Склянский дал краткую инструкцию:
– Здесь, возле ручки, незаметный выключатель. Открыта зеленая точка – можно открывать, а открыта красная, тоже можно, но не вам, лучше отойти, метров на двадцать, а еще лучше, на тридцать… – рассеянно слушая Склянского, Альбина подумала, как печальна его стариковская юркость.
* * *
Склянский впритык поспевал на рандеву. Подвел городской транспорт, он не учел пробки на дорогах в час пик. Но его переживания оказались напрасными, и он прибыл на место за десять минут до назначенного срока. Он бы никогда не назначил встречу Альбине там, где чуть не попал в засаду, но выхода не было, добытую им информацию надо было передать тотчас. От этого зависела ее свобода. В сгущающихся сумерках быстро изменялись очертания предметов, резко ухудшилась видимость, но Склянский заметил, как с двух сторон от арки и от входа в гастроном к нему устремилось двое в кожаных куртках, правая рука у каждого была в кармане. Чуть отдаленнее, от пивного бара к нему бежали еще трое, он не мог знать, что это были просто пьяные, играющие в популярную народную игру: «Догоню, и дам по морде…» Слишком много, успел подумать Склянский и, развернувшись, побежал в сторону дороги. Там, рядом с газетным киоском, пританцовывал от возбуждения Хоменко. Увидев, бегущего к нему Склянского, Хоменко присел на корточки и завыл сиреной. Никто бы не посмел упрекнуть его в трусости, потому что в одной руке, прикрывая голову, он мужественно сжимал пистолет, совершенно не боясь им застрелиться. Склянскому некогда было сворачивать, он перепрыгнул через Хоменко, который неожиданно сел на его пути и рванулся через улицу, наперерез несущемся машинам. Так, и только так, можно было вырваться из западни!
Перебегая между двумя, относительно медленно едущими машинами, в сумерках он не разглядел, что одна из них на буксире тащит другую. Налетев на натянутый трос, он упал, и оказался под колесами буксируемой машины, он чудом выкатился из-под них, сразу же очутившись под колесами третей машины, которая шла на обгон, и тут ему повезло, водитель, в мгновенье ока среагировал, и успел его объехать. Склянский вскочил и все же пересек злосчастный проспект Правды!
Нескончаемый поток летящих машин отсек от него преследователей. Подбежав к троллейбусной остановке, Склянский втиснулся в отъезжающий троллейбус. С лязгом захлопнулись створки спасительных дверей и троллейбус начал набирать скорость. Склянский никак не мог отдышаться, он не мог сделать ни вдох, ни выдох, он отдавал себе молниеносные приказы: собраться, сделать хотя бы легкий вдох… И тут, его грудь разодрала боль, равной которой он не испытывал. Сметь?! – Умереть можно, но только выполнив задание. Но ноги перестали ему подчиняться. Ноги его подвели, предали, и медленно подогнулись.
* * *
Войдя в подъезд, Очерет около минуты прислушивался, стоя у двери нужной квартиры. Он обладал обостренным «чувством противника» и реактивной готовностью к отражению любой угрозы. Вообще он считал, что ответные действия должны быть быстрее реакции, от этого зависит победа или поражение. Сейчас же, он не ощущал никакой опасности. Быстро работая отмычкой, Очерет вскрыл дверной замок и беззвучно вошел в квартиру. На кухне горел свет, там сидел худой усатый уголовник в синей майке и черных трусах.
– Замри. Если ты пошевелишься, я в тебя выстрелю, и ты умрешь, – подробно объяснил Очерет, наведя на него пистолет.
Ничего непонимающий уголовник молча таращился на него. Плечи и руки его покрывали самые разнообразные татуировки угрожающего характера. Вся уголовная символика была в ассортимент: от кинжалов, змей и черепов, до виселиц и даже танков. В руке он сжимал треснувшую чашку, обмотанную пластырем, на котором стояла корявая надпись: «Не трогай, убью!» Из-за сильного дрожания чефир из чашки обильно поливал стол. Все пальцы у него были в вытатуированных перстнях. Понятный тип, прикинул его Очерет, небось, такие же колечки и на ногах себе наколол. Учитывая его возраст, столько ходок он мог совершить, если начал сидеть задолго до своего рождения.
Подталкивая стволом пистолета в спину, Очерет ввел грозного усача в комнату. Она больше походила на склад, в одном углу штабелем стояли четыре телевизора, несколько компьютеров и груда самой разнообразной радиоаппаратуры. В другом углу сидел на полу, прокованный цепью к трубе Шеин. Взглянув на стол, Очерет увидел «Polaroid», и сразу подумал, что он краденный. У него сложилось мнение, что все вещи в комнате были краденные. Даже воздух был какой-то спертый, пошутил про себя Очерет.
– Ключ! – протянув руку, императивно потребовал Очерет. Уголовник поспешно засеменил к кровати и достал из-под подушки ключ.
Посмотрев на черные трусы Мишиного тюремщика, Очерет решил подшутить. Сняв замок с пояса Миши, он заставил его фотографироваться в обнимку с уголовником, при этом сделал два снимка.
– Нет, так не годится. Что это вы, какие-то нерадостные? – просмотрев фотографии, покачал головой Очерет. – Надо немного повеселее, фотографии-то на память. Или вы расставаться не хотите? – сардонически усмехнулся он. – Ну-ка, оба, скажите по-английски: «сыр». Ну, вместе: «чи-из!» – и понудив уголовника и Мишу, прижавшись щеками друг к другу, улыбаться, Очерет сделал третий снимок.
Еще раз, просмотрев фотографии, он выбрал последнюю и бросил ее на стол рядом с фотоаппаратом. Затем он примкнул уголовника цепью к трубе отопления там, где был прикован Шеин. Уходя, пристально взглянув ему в глаза, Очерет сказал:
– Утюгу и остальным передай, чтобы сегодня же исчезли из Киева. Того, кто останется, я убью.
* * *
Это была заурядная жилая квартира, заставленная бывшей в употреблении мебелью из комиссионных магазинов. Все в ней, включая столовую посуду, вилки и ножи было обыденным, ни один год послужившим. Квартира, как квартира, таких большинство на Подоле, но это была лишь видимость, предназначенная отвлекать внимание от главного. В одной из ее комнат была сделана фальшивая стена, Альбина называла ее «китайской стеной». Ее возвели настолько искусно, что заметить перепланировку комнаты было невозможно. Этому способствовало асимметричное расположение окна, после установки фальшивой стены, расстояние между оконным проемом и стенами стало абсолютно одинаковым. Эта небольшая перепланировка обошлась ей в круглую сумму, делали русские умельцы специально приглашенные из Питера. Но качество работы и гарантированная секретность, которой уже более десяти лет славилась эта фирма, стоили того.
Она открыла встроенный шкаф в углу комнаты и сняла, висевшие на ветхих деревянных вешалках поношенное женское пальто, вылинявший длиннополый плащ, серую куртку из болоньи с разошедшимся швом и несколько платьев. Внутри шкаф был оббит толстым картоном, окрашенным пожелтевшей от времени масленой краской. Если постучать по картону, раздавался тупой «бедренный» звук, словно за картоном была каменная стена, но за ним была звукопоглощающая прокладка и толстые дубовые доски. Нажав на скрытый запор, Альбина отодвинула, перемещающуюся на шарнирах тяжелую заднюю стенку шкафа и вошла в узкий пенал схрона. Прежде всего, она вынесла и бережно положила на продавленную софу, скатанные в рулон картины, а затем, по одной вытащила шесть коробок из-под телевизоров. Они были не очень тяжелые, но довольно громоздкие, особенно неудобно было проносить их через узкое нутро шкафа, но в этом деле она уже имела определенный опыт.
Сняв два длинных, натянутых друг на друга толстых полиэтиленовых мешка, она развернула рулон с картинами. Здесь были уникальные произведения Черниговского художественного музея. Ворам удалось похитить ценную коллекцию западноевропейской живописи и лучшие работы дореволюционных отечественных художников. В рулоне находились полотна итальянских, голландских, фламандских и немецких мастеров XVII-XIX веков, пользующихся всемирной известностью. Первой, из-под отягощенных страданием век на нее взглянула «Анна Болейн за решеткой» кисти Карла Фогеля, полотно потрясающее по сюжету и живописной гамме. Просветленное лицо жены английского короля Генриха VIII, озаренное струящимся откуда-то сверху неземным светом, и ее руки, прижимающие к себе через решетку золотоволосую девочку в момент ее прощания с дочерью перед казнью, никого не оставили бы равнодушным. Эта картина дарила ей радость воспоминаний, она ее хорошо помнила и хотела оставить ее себе. Альбина наскоро просмотрела прекрасный образец классического итальянского пейзажа: «Неаполитанский залив» Йоганна Рауха, с неизменными памятниками архитектуры, берегом моря и Везувием вдали. Сквозь рамки канонов и норм классицизма было видно, насколько привлекает мастера тихая голубизна неба и живой солнечный свет, в этой картине чувствовалась поэзия восторга.
В этой коробке, в основном, находились предметы церковной старины и православные святыни, беззащитные памятники поруганной веры. Было время, когда с риском для жизни их прятало духовенство, спасая от неминуемого уничтожения. Былое духовенство выродилось, теперь все шло на продаж. Она принесла из кухни источенный до узкой вогнутой полоски нож с алюминиевой ручкой, разрезала упаковочную ленту и открыла коробку. Для того чтобы достать икону, ей пришлось вынуть из коробки филигранной работы золотую дарохранительницу в форме небольшой церковки с куполами и погнутыми крестами, золотой наперсный крест осыпанный мелкими бриллиантами и крупными рубинами, символизирующими кровь и пот Спасителя, серебряный с позолотой потир XVI века, увитый лозой с листьями и гроздьями винограда. Это было произведение удивительного совершенства, средневековому мастеру удалось передать каждый прожилок на листьях вплоть до торсионной извитости лозы. Внутри потира были упакованы четыре редкостной красоты золотые панагии, богато украшенные самоцветными каменьями и эмалью.
* * *
Из многих, выступающих на майдане, ей запомнился лишь один, весь седой с большими седыми усами старик. Взойдя на помост и взяв микрофон, он от волнения ничего не мог сказать, только полной грудью вдыхал воздух, не мог надышаться. Из толпы его вначале подбадривали, а потом начали кричать: «Говори или слазь!» И вдруг, сорвав с головы фуражку, скомкав ее в поднятом над головой кулаке, его бас громом раскатился над площадью:
– Эти!… У которых все, подсчитали и решили, что у них теперь все в кармане. А мы… Для них мы невидимые, как микробы, мы для них не существуем… А мы им сказали: «Нет, злыдни! Это вы микробы, это вас нет!»
Проходя мимо палаток, разбитых на проезжей части Крещатика напротив Центрального универмага, Альбина увидела, как из кабины подъехавшего микроавтобуса вышел Хрюкин, и стал помогать революционерам выгружать коробки с продуктами. Она прошла мимо, словно чужая на пиру жизни.
Из-за огромного сгустка людей и ограждающих тротуары турникетов, Альбине долго не удавалось перейти через узкую улицу Богдана Хмельницкого, пересекающую Крещатик позади универмага. Когда она ее все же преодолела и пошла по тротуару мимо Центрального гастронома, ее внимание привлек беснующийся, как ведьмак на шабаше, пронзительно взвизгивающий Стрельцов. Энергично жестикулируя, Вячеслав Яковлевич отчитывал своих продавцов. Вчетвером, они неровной шеренгой выстроились перед ним, понуро опираясь на палки и костыли. Из обрывков выкрикиваемых проклятий Альбина поняла, что Вячеслав Яковлевич вразумляет своих работников, что красть у него, это все равно, что отнимать кусок хлеб у бедных слепых детей. Чтобы дешевле откупаться от милиции, он подбирал себе продавцов из непьющих инвалидов на одно место по два, но платил этим двоим, как одному. На нескольких наспех сколоченных прилавках, инвалидная команда Стрельцова продавала важнейшие аксессуары померанцевой революции: оранжевые флажки, шарфики и кепки и, самое главное и незаменимое для любой революции – оранжевые резиновые пузыри, надутые воздухом. Торговля шла нарасхват.
* * *
Он один… По нескольким, малозначительным деталям, скорее интуитивно, определила Альбина. Сильный, сильнее в одиночку. Что ж, проверим, кто сильнее. Альбина с детства не боялась ни с кем помериться не только силой, но и чем угодно и, прежде всего, умом. Она всегда побеждала силой ума. Но, если бы ей предложили прокатиться на разъяренном тигре и, если бы при этом не было свидетелей, которые могли упрекнуть ее в тщеславии, она бы прокатилась. И пусть, слезть с него будет невозможно, скачка на тигре стоила того. Ее тайной мечтой было съехать с крутой горы, сидя верхом на огромном бревне, как это делают в Японии некоторые, очень отважные или безумные люди. Поэтому, она лишь внутренне сжалась, будто огромная кошка подобралась к прыжку.
– У вас есть оружие? – глухим голосом, отрывисто спросил Очерет. Она узнала его голос, это он говорил с ней по телефону.
– Да, – она достала из левого кармана дубленки и показала ему свой «Вальтер». Калибр семь шестьдесят пять, пукалка, презрительно скривив рот, отметил про себя Очерет. Он не мог знать, что Альбина из этой игрушки с двадцати пяти метров выбивает девяносто из ста возможных, а когда бывает в ударе, без промаха бьет на лету подброшенные бутылки.
– Сдайте, – приказным тоном резко сказал он.
– С удовольствием, – ровно ответила Альбина, – Только, кому вы сдадите, свое? У нас патовая ситуация и, если мы не найдем, как ее решить, мы начнем друг в друга стрелять. Дырявые тела бывает трудно латать. Нас здесь двое, если мы избавимся от оружия, не будет искушения друг в друга палить. Предлагаю его выбросить. Согласны?
Его жесткое, малоподвижное лицо ничего не выражало. Несколько секунд поколебавшись, он молча достал из-под мышки внушительных размеров вороненый ствол. «Гюрза», девять миллиметров, магазин на восемнадцать патронов по характерным «зализанным» формам и лаконичному дизайну рамки узнала знакомое оружие Альбина. Не так-то ты самоуверен, как кажешься, раз носишь на себе столько железа, подумала она.
– На два, – бесстрастно сказала Альбина, лицо ее было невозмутимо, она вполне владела собой. – Раз, два! – и они оба синхронно отбросили свои пистолеты в снег.
Он тут же шагнул к ней.
– Не подходите ко мне ближе, – с откровенной угрозой остановила его она.
Очерет понял, что приближаться к ней не следует. Она, вроде бы, была в его руках, но он почему-то ее очень остерегался. Его интуитивное чувство предвидения подсказывало ему, что все это зря и, что на беду свою он встретился с этой женщиной.
А ведь это мент!… Обнаглевший мент. Совершенно спонтанно и неожиданно для себя сделала безошибочный вывод Альбина.
Поднявшись по высоким ступеням, они вошли в дом. Проходя через просторный холл, она увидела знакомые коробки из-под телевизоров и рулон с картинами. Вот оно, ее богатство, она его лишилась, но быть может, взамен, ей удастся спасти самое бесценное из человеческих сокровищ – жизнь человека.
Очерет отомкнул дверь и первым спустился в подвал. Альбина увидела Мишу, прикованного наручниками к спинке кровати. Его сотрясала нервная дрожь.
– Потерпи, сейчас мы отсюда уйдем, – ласково улыбнулась она. – Снимите с него наручники, – властно потребовала Альбина.
Очерет снял с Миши наручники, и Альбина обняла его. Миша не смог сдержаться и беззвучно зарыдал на ее иссохшей груди.
– Теперь, отдайте мне деньги, – не менее властно потребовал Очерет. Ей показалось, что костлявая рука Неотвратимого вознеслась над ней.
Мельком окинув своего противника взглядом бойца, Альбина отметила все открытые, уязвимы точки на его теле. И остановив взгляд на его непроницаемом лице, заглянув в его невыносимые глаза, она увидела полыхающий в них черный огонь. И она поняла, что он знает, о чем она думает и то, что он, сильнее ее. Но сила не всегда побеждает, иногда, чтобы победить, надо отступить. Ей подумалось, что напрасно он привел ее в этот подвал, выхода из него не будет. Точнее, выйдет из него кто-то один. Все это так, но землю из под ног выбивала смертельная сосредоточенность его взгляда. Если на руках нет стоящих карт, ходи с козырной. И она приняла свое, единственно верное решение.