МОЕ ПРОЧТЕНИЕ ФИНАЛИСТОВ — 12

XXXI. Борис ДРЕЙДИНК «Симфония на пустыре».

В этом емком повествовании переплетено многое. Описание нелепо сложившейся жизни, преступность… Почти постоянно сопровождает музыка. Любовное увлечение и выработанная по принципам уголовным — не по правилам морали и порядочности — жестокость характера. Хочется думать, таких натур — немного. Пусть «грязный снег»: хулиганство, бандитизм — пороки любого развитого общества — не победят, не утвердятся. Не станут перетягивать в свою среду юные испорченные жертвы поколения.
Начинает автор — с воспоминания о детстве. Рассказ ведет от первого лица. Мать тяжело трудится, себя изнуряет. Ради сына! Кормится — нелюбимым делом. Произносит — в ожидании сочувствия: «Ох, если бы я могла в детстве заниматься… я бы не просиживала целыми днями и перепечатывала бы эти дурацкие рукописи… И жили бы мы совсем по-другому». Напутствовала сына: «Дурак! И всю жизнь им и останешься. Всю жизнь так по подворотням и прослоняешься… Денег сколько заплатили! И на середине вот так взять и бросить музыкальную школу?»
Вот еще важный эпиход — вырван из памяти. Его репетиторша по музыке «явилась в короткой юбке и мне, шестнадцатилетнему бугаю, было практически невозможно отвернуться от нее и смотреть в ноты… она замолчала и, глядя в глаза, медленно села на мои колени. «Вам все понятно?» — спросила она». Преподнесла урок немузыкального секса. А тут и муж — за ней приехал. Застукал! Вида сразу не показал.
“… не понял я. После того, как мои пальцы, зажатые дверью его автомобиля, затрещали в суставах, заглушая даже включенную на полную громкость, тяжелую металлическую музыку. Спасибо, мужик. Правда, я и сам не подколол — сквозь боль, скрутил его и в багажник».
Прошло несколько лет. Были отсидки. И вот…
“Я живу один. Мне так удобней. Квартира большая. Все хорошо, только братки могут снова объявиться…»
Порвал с уголовным прошлым. Но… Находится все — в подвешенном состоянии. Незримая нить уводит в неведомую даль. Не знает, когда за нее дернут. Не готов, да и не сможет защититься от новой угрозы стать членом «уголовного братства».
Как в народе принято: «Им… завидно… Каждый хотел хапнуть чего повкусней и на дно… Я вот нахапал чуток… Я не жадный, мне и так хватает. Пусть они, другие, к дворцам на «Мерседесах» подкатывают, мне и у себя дома хорошо. Только не оставят они меня так просто, обязательно вспомнят. Такой закон. Вот, три года прошло, а я все жду. Когда-нибудь должны появиться».
Это тот — психологический пресс. Нельзя уйти окончательно от своего преступного прошлого. Стать честным!
“Я извозчик… У меня — «Бомба»… БМВ так называется…»
Развозит клиентов за заказанным адресам. Их по дороге ублажает музыкой. Не прошло даром детское учение — закончил четыре класса музыкальной школы. Любит классическую музыку: Чайковского, Бетховена… Для клиентов имеет широкий выбор кассет популярной и новых музыкальных ритмов. Признается чистосердечно об отсутствии музыкального слуха и памяти: «Я люблю слушать, а названия и композиторов не запоминаю»…
Даже не «заряжаю никого. Сколько дадут — столько получу. А дают много… я поначалу думал, это потому что я музыку такую завожу, а тут недавно клиент говорит: а вам меньше и давать то страшно. Вы вон какой. Да, ростом и силой Бог не обидел. Я когда с братанами работал — в большом авторитете был. Уважали и за силу, и за справедливость, и что не жадничал, не крысятничал, и вообще… Звали они меня Композитором…»
И был он композитором — воровских дел. И всего ему хватало! Хоть не завел семью.
“… о женщинах… добра этого на дорогах — видимо-невидимо. А обед я и сам приготовить смогу. Не маленький».
И о другом, важном имеет свои личные понятия:
“Не люблю я ЭТО в машине. Не кролики же… Трахаюсь, а самому смешно. Да и то — в машине только один вид секса можно человечески заделать: искусственное дыхание — рот в рот. Хе…»
И вот встретил-познакомился с бездомной «аспираткой». И началось у них нечто подобное любви. Купил ей и себе пианино — для музыкальных упражнений. И в течении двух недель устроили брачное празднество.
“… потом снова трахались. И так беспробудно. Под музыку. Два-три-четыре раза. Я на извоз перестал работать — постель да постель. Только… Всякий раз я оказывался головой между ее ног. Она брала мою голову и туда. Ей так все время нравилось…
Эти две недели и прошли. Играл, трахался, играл и трахался. И привык быть с ней. Я все делал, как хотела она. Никогда в жизни не было со мной такого. Никогда».
… Загнал машину в тупик. Ее выгнал. Выбросил в грязный снег. Нежность переплетена с жестокостью садиста.

XXXII. Антон КАЙМАНСКИЙ «Задоров (1-7)».

Произведение — самое емкое из всех представленных на конкурс.
Рассказ о молодом специалисте. О поиске работы по избранной специальности. О первых шагах обретения педагогических навыков и опыта. Показаны проявленные при этом «технические» оплошности.
С первой, разговорно построенной фразы — ясно-понятно: стиль повествования — не литературный. Условно назовем его драматически- фольклорным. Точнее назвать не могу. Пропечатаны в этом скучном чтиве все пути и мельчайшие подробности поисков и становления молодого педагога. Тяготина полезна, нужна в качестве ведомственного руководства. Дочитал — только по требованию чувства долга. С сочувствием отнесусь к следующему читателю. Возможно, не привык к подобному литературному пласту.
Читаю: «Николай Сергеевич Задоров (и это о мальчишке — еще без диплома — М.Б.) был человек глупый, в реальной жизни ориентирующийся плохо: он еще когда в школе учился, решил сам учителем стать… (курсив мой — М.Б.) А Николай, дурень, хотел работать в школе, хотя и знал, что в советское время учителя много не зарабатывали, а уж в эпоху капитализма до них… правителям никакого дела нет: сами должны выкручиваться. Но Задоров любил детей и дети любили Задорова».
Изредка возникает и случается такая взаимная любовь. Впрочем, описание не укладывается в данные рамки. Пусть, посчитаем, представлена пунктирно — любовь самого Задорина к работе. Ответную любовь… подождем.
Он рос в семье педагогов, воспитывался, развивал способности гуманитария. «У него шайтан-машины думающей (так автор называет компьютер — М.Б.) не было… он мало что вынес из школьных уроков.
Окончил он исторический факультет с красным дипломом (и это «человек глупый» — по определению автора; понятно: таков его юмор — М.Б.). Это в Москве (верно, москвичам и «лемите» — М.Б.) в школу нетрудно молодому специалисту попасть. А в провинции все иначе. Здесь либо по знакомству устраиваются, либо за взятку».
Неужели за столь короткое время в стране — все так перевернулось?! Вечно происходило наоборот.
В институт он попал по протекции родителей. Даже о том не знал. Узнал только в момент поисков работы. Решил проявить гордую самостоятельность: устроиться самостоятельно.
“Задоров армии не боялся, он и хотел бы себя в армии испытать, да не проходил по зрению: у него была близорукость на минус семь».
В поисках работы обратился в «департамент образования, там встал на очередь… оказался 476-м…» Слонялся в поисках… «места не мог найти: у всех учителей друзья, дети, внуки и другие родственники Педвуз окончившие, тоже на работу претендовали. Хоть в школе и мало платят, но это работа государственная, со стабильной оплатой, отпуск всегда летом — потому молодежь в школы и шла».
Оказывается, в какой-то период становления Новой России — скромно оплачиваемые учителя оказались в превилегированном положении. Такое пережили чудо-юдское время.
И вот Николаю что-то наклюнулось… Автор сообщает людям — к образованию не причастным. «У учителей ставка — 18 часов в неделю… На зарплату одной только ставки прожить никак нельзя, потому и набирают люди по 25-40 (полуторную — двойную и более ставку — М.Б.) уроков в неделю, деньги зарабатывают».
Ему сперва вроде повезло. Впрочем, везение оказалось… половинным. «Школа, куда Задоров устроился, была одной из престижных… все больше дети бизнесменов, чиновников да преподавателей Вузов… почти во всех кабинетах деревянные с золотыми ручками двери, телевизоры с видеомагнитофонами (рабочие!), новые доски хорошие, мебель в большинстве классов новая да и жалюзи на окнах, на стенах в коридоре картины, цветы живые на подставках. Даже организовано там было необычно: кафедра истории, кафедра литературы, кафедра иностранных языков… в этой богатой гимназии Задоров вел в старших классах историю и обществознание».
Казалось, повезло молодому специалисту.
Повествование проходит в медленном, размеренном темпе. Чтение сопровождает несусветная скука. Восприятие сопровождает мысль: ну, зачем мне все это нужно знать? Узнаешь множество полезных и необходимых деталей: сопутствуют общественнойю деятельности учителя. Сам учебный процесс.
“Одна беда: часов у Задорова мало было, а значит и зарплата маленькая, да еще по низкому разряду шла — по 9-ому. Работа нравилась: интересно было Николаю Сергеевичу с детьми» (Вернее сказать: с подростками — М.Б.).
Николай готовился к урокам — по 8 часов ежедневно — «приходит на урок и препарирует. Если занятие было неудачным, молодой учитель его анализировал и перестраивал, новые формы искал. Завуч кафедры истории хвалила и обещала в следующем году еще часов подсыпать» (помнится, говорили: добавить — М.Б.).
«Больше всего в школе было учителей среднего возраста, и дамы с кафедры истории (так сколько преподавателей истории в той гимназии? — М.Б.) Задорову жаловались на страшную загруженность, ныли, что вот у них, бедных, по 25-35 часов (то есть в день не меньше пяти уроков, да один выходной в неделю, да подготовка к урокам, да проверка домашних заданий), и так уж устают они…»
Предложил — отдать лишнее! Только смущенно опускают глаза…
«- И не хотите отдавать часы, то и не жалуйтесь, нечего и ныть! — Сердился молодой учитель».
О нем вовсе забыли — с нового года не выделили часов. О своей прежней работе в гимназии он подумал: «Да ну их — в ж…! (Автор приводит это вульгарное слово в полном написании — М.Б.) Тоже мне престижна-мудрена, ядрена вошь, гимназия! Пусть своими фотомоделями подавятся! Пусть сами эту гордость школы учат». И еще: «Ну и х.. (в тексте присутствуют все буквы — М.Б.) с ней, со школой этой дебильной!»
Но ему снова повезло: приятельница предложила устроиться в ПТУ, откуда она собралась уходить. «Пойду в училище!» Задоров согласился. И в ПТУ дали 15 часов!
«И стал Николай Сергеевич в училище работать. О, это был кошмар! А в училище не дети, не дети! У половины семьи неблагополучные, часть «детишек» на учете в милиции, а все вместе — свора шпаны. В гимназии-то Николай Сергеевич ни единого матерного слова не слышал, а тут наоборот — печатное в недостатке. К тому же сам Задоров был человек из интеллигентной семьи, где слово «зараза» уж таким грубым считалось! И он даже не умел хорошенько матом загнуть, только в пределах двух-трех слов, да и то без выдумки, без хлесткости».
Автор слабо следит за повествованием. Немного раньше Николай мысленно ругался — не совсем матерно. Вспомнил «ж…» и «х…»…
В ПТУ «на уроки ходил, как на каторгу. Он все занятия напролет был в страшном напряжении. Ученики вели себя нагло…»
И снова выраженьице: «Эти бл…ские правители только обещаниями кормят!”
И с родителями он разговаривает на-равных: «- Ты, папа, всю жизнь х… занимался! Педагог, а никаких выполнимых советов дать не можешь. Твоя педагогическая теория — фуфло полное! … А ты, мама, приходи ко мне на урок! И твоя психология ср… ничем не поможет!”
«Авторитет родителей как педагогов упал в его глазах».
Емкая выдержка посвящена описанию слабенькой школьной подготовки ПТР-овцев, их уровню развития. Историк — не словесник видит-понимает:
«плохое чтение у них отличалось качеством: один еле из слогов образует слова, другой не знает значения многих из них, третий не понимает длинных предложений».
Во время уроков в классе стоял гул-балаган. Учитель Задоров работал с «двумя-тремя учениками, а остальные бездельничали. Как добросовестного работника, его ситуация эта убивала. Он чувствовал полную профессиональную непригодность, а это вызывало постоянные самобичевания в стиле «я плохой учитель!»
Задоров или некто другой — рангом повыше — ввел необычную для меня методику преподавания истории и общественных дисциплин. Проводит в виде диктовки. Учащиеся должны все подряд записывать из наставлений или лекций учителя. Такого никогда не было. Ведь прежде весь материал помещали в учебнике. Предполагалось: учащийся обязательно прочитает учебник. Сейчас нет учебников? Или: по лени своей учащиеся к учебникам не притрагиваются. А к записям? Дома разбирают свои каракули? Или учитель готовит шпаргалки? Диктует он ответы на экзаменационные вопросы.
В России поменялась структура власти, общественная система и методика преподавания? В этом суть образовательной системы? Только отдельные дети лучше запоминают записанное. Не меньшее количество обладает зрительной памятью. Отказ от чтения — поощрение ленности, сохранение неразвитости.
Автор замечает вполне убедительно: «Лучше б их в училище ремеслу учили на высоком уровне, а не истории, обществоведению, праву, литературе! Все равно они не учатся и не заставишь их».
Качественная подготовка по «ремеслу» будущих рабочих — важное направление. Одновременно перед обществом остается не менее важная задача — подготовка образованных людей и сознательных граждан. А что «не учатся и не заставишь их»… Так, возможно, не заставлять нужно — заинтересовать?!
Как бы в осуждение чиновников от образования — высказан полезный рецепт: «надо в системе образования простым учителем и завучем поработать, только тогда и поймешь суть трудностей».
Ну, поняли! А что дальше? В каком направлении продвигаться? К чему стремится? Чего добиваться?
Автор указывает достоинства, дает характеристику прогрессирующего в профессиональном смысле учителя.
«он умеет чувствовать аудиторию, уроки интересные разрабатывает, находит неожиданные решения…»
И тут с ним случился прокол. Вывел-выволок непокорного слушателя из класса-аудитории. Но «из-за этих интеллигентских переживаний он на следующем же уроке допустил тактическую ошибку… публично извинился за резкость». Этим попытался смазать перед учащимися свою горячность. «Большей гнусности он не мог и придумать! Однако понял он это далеко не сразу». Должен был твердо стоять на избранной точке силового давления — для сохранения дисциплины. Верно, в развитии системы педагогики Макаренко, автор приравнивает человека к животному. Делает несколько спорное замечание:
«главный закон воспитания (равно как и дрессировки) — угроза должна быть выполнена, иначе и у человека, и у животного возникает мысль (и у животного — мысль — ? — М.Б.), что требование можно и не выполнить».
Задоров очень скоро почувствовал результаты своей оплошности. «ребята в училище стали еще более наглыми: они думали, что Задоров попросту боится с ними связываться. Его вежливость они принимали за трусость и бессилие, да и вообще молодого историка считали слабаком».
Как-то Задоров подслушал о себе — разговоры вели третьекурсники. … «поднималась в нем тяжелая злоба. Так и хотелось выскочить на улицу к ребятам и бить, бить по ненавистным мордам, по харям этим, по рылам свиным!»
Но что мог сделать он — хилый, сабосильный? Николай покупает боксерскую грушу — начинает накачивать силу в мышцы. Через два месяца стал силачом.
«Задоров, молотя грушу руками и ногами, представлял себе наиболее наглого из учеников и тогда испытывал удовольствие от процесса. Лицо его менялось… стал он вести здоровый образ жизни. И цель себе поставил: научиться монетки скручивать, как Александр III, на худой конец, гнуть их».
Он понимал: в ПТУ многие считают себя им обиженными. Не любят. Подстегивали мысли, вскоре уверился: «они его подкараулят где-нибудь — пусть! Не будет он больше сдерживать себя, к черту рефлексию да либерализм!»
И вот действительно его поджидали — четверо! Учитель готов драться со всеми ими. Те спасовали. Задоров «понимал, однако, что победу в одном сражении нельзя считать выигранной войной.
“он учился говорить на их языке… историку грубость, как и авторитарный стиль преподавания, была чужда. Сначала он научился хамить — так, чтобы автоматически на резкость отвечать большей резкостью… совершенствовался в язвительности. Учеников стал называть на «ты», перестал стесняться обращаться вроде «заткнись», «пасть закрой», «только вякни» и научился давать подзатыльники, хлопать книжкой по головам, длиной линейкой так ударять по парте, чтобы раздавался звук, как от хлыста. Освоил искусство мгновенно переходить от одного тона к другому даже на протяжении одного предложения.
Ребята начинали его побаиваться и почувствовали на собственном опыте железную хватку, когда он хватал за плечо… да еще говорили, что Задоров отчаянный».
Это он вел себя по-диктаторски, словно их пахан — с парнями. В ПТУ проводили раздельное обучение. Имелись также девичьи группы.
“В девичьих группах историк… был джентльменом… эталоном мужчины… Всегда вежлив, предупредителен, аккуратен, одеколоном пахнет (за короткую переменку успевал переодеться, намарафетиться, да вылить на себя часть флакона? — М.Б.), и мата от него не услышишь, и всегда по имени обращается. Он и дверь откроет перед девушкой, и из автобуса выходящей даже руку подаст, и тяжесть поднести поможет…»
Жених! Вот только с половом развитием и воспитании у него… задержка. Не кобелится он даже в женском классе.
“… Задоров поставил перед собой цель: добиться уважения ребят (сначало через демонстрацию силы, и все же заставить их учиться, чтобы не были они непроходимыми неучами».
Не зря почувствовал свое призвание — в педагогике. Он альтруист. В самом благородном смысле слова. За добрые поступки и дела — не требует… соответствующего вознаграждения.
“Учитель изменил и внешний вид: бороду отпустил для солидности, за одеждой стал более тщательно следить… для христанных ребят примером элегантности.
Сутулиться от тоже перестал, для чего ежедневно дома носил на голове два толстенных словаря и даже писал в таком положении. Конечно, метаморфоза не мгновенно произошла, а была результатом планомерной работы».
Не все его понимают, соглашаются с методами работы.
“… Мама ужаснулась: — У тебя фашистские методы? Это ужасно!
— Ничего не фашистские. Они адекватные. Если у тебя есть коза, мама, ты хоть что делай, а все равно из нее собаки не выйдет… у меня та! — свора злостных дворняг. Они боятся только палки. Вот я им палку и показываю. (Возвращение традиций старой бурсы — с дозволенным по уставу рукоприкладством наставников? — М.Б.). Но надо им кусок мяса кидать иногда. … я к ним ненависти не испытываю. Мама, раз они злобные дворняги, почему я должен их «детьми называть»?»
«Учитель голову ломал, как бы ему учеников своих заинтересовать полезным занятием…
Молодой учитель подает и осуществляет идею: снимает клип по теме песни «Орландина». Тем самым обретает авторитет у администрации и в коллективе ПТУшников.
«он понял, как нужно работать, как учить, чтобы интересно ребятам было».
Творчество, самодеятельность — в сочетании с вниманием и упорным трудом.

МОЕ ПРОЧТЕНИЕ ФИНАЛИСТОВ — 12

XXXI. Борис ДРЕЙДИНК «Симфония на пустыре».

В этом емком повествовании переплетено многое. Описание нелепо сложившейся жизни, преступность… Почти постоянно сопровождает музыка. Любовное увлечение и выработанная по принципам уголовным — не по правилам морали и порядочности — жестокость характера. Хочется думать, таких натур — немного. Пусть «грязный снег»: хулиганство, бандитизм — пороки любого развитого общества — не победят, не утвердятся. Не станут перетягивать в свою среду юные испорченные жертвы поколения.
Начинает автор — с воспоминания о детстве. Рассказ ведет от первого лица. Мать тяжело трудится, себя изнуряет. Ради сына! Кормится — нелюбимым делом. Произносит — в ожидании сочувствия: «Ох, если бы я могла в детстве заниматься… я бы не просиживала целыми днями и перепечатывала бы эти дурацкие рукописи… И жили бы мы совсем по-другому». Напутствовала сына: «Дурак! И всю жизнь им и останешься. Всю жизнь так по подворотням и прослоняешься… Денег сколько заплатили! И на середине вот так взять и бросить музыкальную школу?»
Вот еще важный эпиход — вырван из памяти. Его репетиторша по музыке «явилась в короткой юбке и мне, шестнадцатилетнему бугаю, было практически невозможно отвернуться от нее и смотреть в ноты… она замолчала и, глядя в глаза, медленно села на мои колени. «Вам все понятно?» — спросила она». Преподнесла урок немузыкального секса. А тут и муж — за ней приехал. Застукал! Вида сразу не показал.
“… не понял я. После того, как мои пальцы, зажатые дверью его автомобиля, затрещали в суставах, заглушая даже включенную на полную громкость, тяжелую металлическую музыку. Спасибо, мужик. Правда, я и сам не подколол — сквозь боль, скрутил его и в багажник».
Прошло несколько лет. Были отсидки. И вот…
“Я живу один. Мне так удобней. Квартира большая. Все хорошо, только братки могут снова объявиться…»
Порвал с уголовным прошлым. Но… Находится все — в подвешенном состоянии. Незримая нить уводит в неведомую даль. Не знает, когда за нее дернут. Не готов, да и не сможет защититься от новой угрозы стать членом «уголовного братства».
Как в народе принято: «Им… завидно… Каждый хотел хапнуть чего повкусней и на дно… Я вот нахапал чуток… Я не жадный, мне и так хватает. Пусть они, другие, к дворцам на «Мерседесах» подкатывают, мне и у себя дома хорошо. Только не оставят они меня так просто, обязательно вспомнят. Такой закон. Вот, три года прошло, а я все жду. Когда-нибудь должны появиться».
Это тот — психологический пресс. Нельзя уйти окончательно от своего преступного прошлого. Стать честным!
“Я извозчик… У меня — «Бомба»… БМВ так называется…»
Развозит клиентов за заказанным адресам. Их по дороге ублажает музыкой. Не прошло даром детское учение — закончил четыре класса музыкальной школы. Любит классическую музыку: Чайковского, Бетховена… Для клиентов имеет широкий выбор кассет популярной и новых музыкальных ритмов. Признается чистосердечно об отсутствии музыкального слуха и памяти: «Я люблю слушать, а названия и композиторов не запоминаю»…
Даже не «заряжаю никого. Сколько дадут — столько получу. А дают много… я поначалу думал, это потому что я музыку такую завожу, а тут недавно клиент говорит: а вам меньше и давать то страшно. Вы вон какой. Да, ростом и силой Бог не обидел. Я когда с братанами работал — в большом авторитете был. Уважали и за силу, и за справедливость, и что не жадничал, не крысятничал, и вообще… Звали они меня Композитором…»
И был он композитором — воровских дел. И всего ему хватало! Хоть не завел семью.
“… о женщинах… добра этого на дорогах — видимо-невидимо. А обед я и сам приготовить смогу. Не маленький».
И о другом, важном имеет свои личные понятия:
“Не люблю я ЭТО в машине. Не кролики же… Трахаюсь, а самому смешно. Да и то — в машине только один вид секса можно человечески заделать: искусственное дыхание — рот в рот. Хе…»
И вот встретил-познакомился с бездомной «аспираткой». И началось у них нечто подобное любви. Купил ей и себе пианино — для музыкальных упражнений. И в течении двух недель устроили брачное празднество.
“… потом снова трахались. И так беспробудно. Под музыку. Два-три-четыре раза. Я на извоз перестал работать — постель да постель. Только… Всякий раз я оказывался головой между ее ног. Она брала мою голову и туда. Ей так все время нравилось…
Эти две недели и прошли. Играл, трахался, играл и трахался. И привык быть с ней. Я все делал, как хотела она. Никогда в жизни не было со мной такого. Никогда».
… Загнал машину в тупик. Ее выгнал. Выбросил в грязный снег. Нежность переплетена с жестокостью садиста.

XXXII. Антон КАЙМАНСКИЙ «Задоров (1-7)».

Произведение — самое емкое из всех представленных на конкурс.
Рассказ о молодом специалисте. О поиске работы по избранной специальности. О первых шагах обретения педагогических навыков и опыта. Показаны проявленные при этом «технические» оплошности.
С первой, разговорно построенной фразы — ясно-понятно: стиль повествования — не литературный. Условно назовем его драматически- фольклорным. Точнее назвать не могу. Пропечатаны в этом скучном чтиве все пути и мельчайшие подробности поисков и становления молодого педагога. Тяготина полезна, нужна в качестве ведомственного руководства. Дочитал — только по требованию чувства долга. С сочувствием отнесусь к следующему читателю. Возможно, не привык к подобному литературному пласту.
Читаю: «Николай Сергеевич Задоров (и это о мальчишке — еще без диплома — М.Б.) был человек глупый, в реальной жизни ориентирующийся плохо: он еще когда в школе учился, решил сам учителем стать… (курсив мой — М.Б.) А Николай, дурень, хотел работать в школе, хотя и знал, что в советское время учителя много не зарабатывали, а уж в эпоху капитализма до них… правителям никакого дела нет: сами должны выкручиваться. Но Задоров любил детей и дети любили Задорова».
Изредка возникает и случается такая взаимная любовь. Впрочем, описание не укладывается в данные рамки. Пусть, посчитаем, представлена пунктирно — любовь самого Задорина к работе. Ответную любовь… подождем.
Он рос в семье педагогов, воспитывался, развивал способности гуманитария. «У него шайтан-машины думающей (так автор называет компьютер — М.Б.) не было… он мало что вынес из школьных уроков.
Окончил он исторический факультет с красным дипломом (и это «человек глупый» — по определению автора; понятно: таков его юмор — М.Б.). Это в Москве (верно, москвичам и «лемите» — М.Б.) в школу нетрудно молодому специалисту попасть. А в провинции все иначе. Здесь либо по знакомству устраиваются, либо за взятку».
Неужели за столь короткое время в стране — все так перевернулось?! Вечно происходило наоборот.
В институт он попал по протекции родителей. Даже о том не знал. Узнал только в момент поисков работы. Решил проявить гордую самостоятельность: устроиться самостоятельно.
“Задоров армии не боялся, он и хотел бы себя в армии испытать, да не проходил по зрению: у него была близорукость на минус семь».
В поисках работы обратился в «департамент образования, там встал на очередь… оказался 476-м…» Слонялся в поисках… «места не мог найти: у всех учителей друзья, дети, внуки и другие родственники Педвуз окончившие, тоже на работу претендовали. Хоть в школе и мало платят, но это работа государственная, со стабильной оплатой, отпуск всегда летом — потому молодежь в школы и шла».
Оказывается, в какой-то период становления Новой России — скромно оплачиваемые учителя оказались в превилегированном положении. Такое пережили чудо-юдское время.
И вот Николаю что-то наклюнулось… Автор сообщает людям — к образованию не причастным. «У учителей ставка — 18 часов в неделю… На зарплату одной только ставки прожить никак нельзя, потому и набирают люди по 25-40 (полуторную — двойную и более ставку — М.Б.) уроков в неделю, деньги зарабатывают».
Ему сперва вроде повезло. Впрочем, везение оказалось… половинным. «Школа, куда Задоров устроился, была одной из престижных… все больше дети бизнесменов, чиновников да преподавателей Вузов… почти во всех кабинетах деревянные с золотыми ручками двери, телевизоры с видеомагнитофонами (рабочие!), новые доски хорошие, мебель в большинстве классов новая да и жалюзи на окнах, на стенах в коридоре картины, цветы живые на подставках. Даже организовано там было необычно: кафедра истории, кафедра литературы, кафедра иностранных языков… в этой богатой гимназии Задоров вел в старших классах историю и обществознание».
Казалось, повезло молодому специалисту.
Повествование проходит в медленном, размеренном темпе. Чтение сопровождает несусветная скука. Восприятие сопровождает мысль: ну, зачем мне все это нужно знать? Узнаешь множество полезных и необходимых деталей: сопутствуют общественнойю деятельности учителя. Сам учебный процесс.
“Одна беда: часов у Задорова мало было, а значит и зарплата маленькая, да еще по низкому разряду шла — по 9-ому. Работа нравилась: интересно было Николаю Сергеевичу с детьми» (Вернее сказать: с подростками — М.Б.).
Николай готовился к урокам — по 8 часов ежедневно — «приходит на урок и препарирует. Если занятие было неудачным, молодой учитель его анализировал и перестраивал, новые формы искал. Завуч кафедры истории хвалила и обещала в следующем году еще часов подсыпать» (помнится, говорили: добавить — М.Б.).
«Больше всего в школе было учителей среднего возраста, и дамы с кафедры истории (так сколько преподавателей истории в той гимназии? — М.Б.) Задорову жаловались на страшную загруженность, ныли, что вот у них, бедных, по 25-35 часов (то есть в день не меньше пяти уроков, да один выходной в неделю, да подготовка к урокам, да проверка домашних заданий), и так уж устают они…»
Предложил — отдать лишнее! Только смущенно опускают глаза…
«- И не хотите отдавать часы, то и не жалуйтесь, нечего и ныть! — Сердился молодой учитель».
О нем вовсе забыли — с нового года не выделили часов. О своей прежней работе в гимназии он подумал: «Да ну их — в ж…! (Автор приводит это вульгарное слово в полном написании — М.Б.) Тоже мне престижна-мудрена, ядрена вошь, гимназия! Пусть своими фотомоделями подавятся! Пусть сами эту гордость школы учат». И еще: «Ну и х.. (в тексте присутствуют все буквы — М.Б.) с ней, со школой этой дебильной!»
Но ему снова повезло: приятельница предложила устроиться в ПТУ, откуда она собралась уходить. «Пойду в училище!» Задоров согласился. И в ПТУ дали 15 часов!
«И стал Николай Сергеевич в училище работать. О, это был кошмар! А в училище не дети, не дети! У половины семьи неблагополучные, часть «детишек» на учете в милиции, а все вместе — свора шпаны. В гимназии-то Николай Сергеевич ни единого матерного слова не слышал, а тут наоборот — печатное в недостатке. К тому же сам Задоров был человек из интеллигентной семьи, где слово «зараза» уж таким грубым считалось! И он даже не умел хорошенько матом загнуть, только в пределах двух-трех слов, да и то без выдумки, без хлесткости».
Автор слабо следит за повествованием. Немного раньше Николай мысленно ругался — не совсем матерно. Вспомнил «ж…» и «х…»…
В ПТУ «на уроки ходил, как на каторгу. Он все занятия напролет был в страшном напряжении. Ученики вели себя нагло…»
И снова выраженьице: «Эти бл…ские правители только обещаниями кормят!”
И с родителями он разговаривает на-равных: «- Ты, папа, всю жизнь х… занимался! Педагог, а никаких выполнимых советов дать не можешь. Твоя педагогическая теория — фуфло полное! … А ты, мама, приходи ко мне на урок! И твоя психология ср… ничем не поможет!”
«Авторитет родителей как педагогов упал в его глазах».
Емкая выдержка посвящена описанию слабенькой школьной подготовки ПТР-овцев, их уровню развития. Историк — не словесник видит-понимает:
«плохое чтение у них отличалось качеством: один еле из слогов образует слова, другой не знает значения многих из них, третий не понимает длинных предложений».
Во время уроков в классе стоял гул-балаган. Учитель Задоров работал с «двумя-тремя учениками, а остальные бездельничали. Как добросовестного работника, его ситуация эта убивала. Он чувствовал полную профессиональную непригодность, а это вызывало постоянные самобичевания в стиле «я плохой учитель!»
Задоров или некто другой — рангом повыше — ввел необычную для меня методику преподавания истории и общественных дисциплин. Проводит в виде диктовки. Учащиеся должны все подряд записывать из наставлений или лекций учителя. Такого никогда не было. Ведь прежде весь материал помещали в учебнике. Предполагалось: учащийся обязательно прочитает учебник. Сейчас нет учебников? Или: по лени своей учащиеся к учебникам не притрагиваются. А к записям? Дома разбирают свои каракули? Или учитель готовит шпаргалки? Диктует он ответы на экзаменационные вопросы.
В России поменялась структура власти, общественная система и методика преподавания? В этом суть образовательной системы? Только отдельные дети лучше запоминают записанное. Не меньшее количество обладает зрительной памятью. Отказ от чтения — поощрение ленности, сохранение неразвитости.
Автор замечает вполне убедительно: «Лучше б их в училище ремеслу учили на высоком уровне, а не истории, обществоведению, праву, литературе! Все равно они не учатся и не заставишь их».
Качественная подготовка по «ремеслу» будущих рабочих — важное направление. Одновременно перед обществом остается не менее важная задача — подготовка образованных людей и сознательных граждан. А что «не учатся и не заставишь их»… Так, возможно, не заставлять нужно — заинтересовать?!
Как бы в осуждение чиновников от образования — высказан полезный рецепт: «надо в системе образования простым учителем и завучем поработать, только тогда и поймешь суть трудностей».
Ну, поняли! А что дальше? В каком направлении продвигаться? К чему стремится? Чего добиваться?
Автор указывает достоинства, дает характеристику прогрессирующего в профессиональном смысле учителя.
«он умеет чувствовать аудиторию, уроки интересные разрабатывает, находит неожиданные решения…»
И тут с ним случился прокол. Вывел-выволок непокорного слушателя из класса-аудитории. Но «из-за этих интеллигентских переживаний он на следующем же уроке допустил тактическую ошибку… публично извинился за резкость». Этим попытался смазать перед учащимися свою горячность. «Большей гнусности он не мог и придумать! Однако понял он это далеко не сразу». Должен был твердо стоять на избранной точке силового давления — для сохранения дисциплины. Верно, в развитии системы педагогики Макаренко, автор приравнивает человека к животному. Делает несколько спорное замечание:
«главный закон воспитания (равно как и дрессировки) — угроза должна быть выполнена, иначе и у человека, и у животного возникает мысль (и у животного — мысль — ? — М.Б.), что требование можно и не выполнить».
Задоров очень скоро почувствовал результаты своей оплошности. «ребята в училище стали еще более наглыми: они думали, что Задоров попросту боится с ними связываться. Его вежливость они принимали за трусость и бессилие, да и вообще молодого историка считали слабаком».
Как-то Задоров подслушал о себе — разговоры вели третьекурсники. … «поднималась в нем тяжелая злоба. Так и хотелось выскочить на улицу к ребятам и бить, бить по ненавистным мордам, по харям этим, по рылам свиным!»
Но что мог сделать он — хилый, сабосильный? Николай покупает боксерскую грушу — начинает накачивать силу в мышцы. Через два месяца стал силачом.
«Задоров, молотя грушу руками и ногами, представлял себе наиболее наглого из учеников и тогда испытывал удовольствие от процесса. Лицо его менялось… стал он вести здоровый образ жизни. И цель себе поставил: научиться монетки скручивать, как Александр III, на худой конец, гнуть их».
Он понимал: в ПТУ многие считают себя им обиженными. Не любят. Подстегивали мысли, вскоре уверился: «они его подкараулят где-нибудь — пусть! Не будет он больше сдерживать себя, к черту рефлексию да либерализм!»
И вот действительно его поджидали — четверо! Учитель готов драться со всеми ими. Те спасовали. Задоров «понимал, однако, что победу в одном сражении нельзя считать выигранной войной.
“он учился говорить на их языке… историку грубость, как и авторитарный стиль преподавания, была чужда. Сначала он научился хамить — так, чтобы автоматически на резкость отвечать большей резкостью… совершенствовался в язвительности. Учеников стал называть на «ты», перестал стесняться обращаться вроде «заткнись», «пасть закрой», «только вякни» и научился давать подзатыльники, хлопать книжкой по головам, длиной линейкой так ударять по парте, чтобы раздавался звук, как от хлыста. Освоил искусство мгновенно переходить от одного тона к другому даже на протяжении одного предложения.
Ребята начинали его побаиваться и почувствовали на собственном опыте железную хватку, когда он хватал за плечо… да еще говорили, что Задоров отчаянный».
Это он вел себя по-диктаторски, словно их пахан — с парнями. В ПТУ проводили раздельное обучение. Имелись также девичьи группы.
“В девичьих группах историк… был джентльменом… эталоном мужчины… Всегда вежлив, предупредителен, аккуратен, одеколоном пахнет (за короткую переменку успевал переодеться, намарафетиться, да вылить на себя часть флакона? — М.Б.), и мата от него не услышишь, и всегда по имени обращается. Он и дверь откроет перед девушкой, и из автобуса выходящей даже руку подаст, и тяжесть поднести поможет…»
Жених! Вот только с половом развитием и воспитании у него… задержка. Не кобелится он даже в женском классе.
“… Задоров поставил перед собой цель: добиться уважения ребят (сначало через демонстрацию силы, и все же заставить их учиться, чтобы не были они непроходимыми неучами».
Не зря почувствовал свое призвание — в педагогике. Он альтруист. В самом благородном смысле слова. За добрые поступки и дела — не требует… соответствующего вознаграждения.
“Учитель изменил и внешний вид: бороду отпустил для солидности, за одеждой стал более тщательно следить… для христанных ребят примером элегантности.
Сутулиться от тоже перестал, для чего ежедневно дома носил на голове два толстенных словаря и даже писал в таком положении. Конечно, метаморфоза не мгновенно произошла, а была результатом планомерной работы».
Не все его понимают, соглашаются с методами работы.
“… Мама ужаснулась: — У тебя фашистские методы? Это ужасно!
— Ничего не фашистские. Они адекватные. Если у тебя есть коза, мама, ты хоть что делай, а все равно из нее собаки не выйдет… у меня та! — свора злостных дворняг. Они боятся только палки. Вот я им палку и показываю. (Возвращение традиций старой бурсы — с дозволенным по уставу рукоприкладством наставников? — М.Б.). Но надо им кусок мяса кидать иногда. … я к ним ненависти не испытываю. Мама, раз они злобные дворняги, почему я должен их «детьми называть»?»
«Учитель голову ломал, как бы ему учеников своих заинтересовать полезным занятием…
Молодой учитель подает и осуществляет идею: снимает клип по теме песни «Орландина». Тем самым обретает авторитет у администрации и в коллективе ПТУшников.
«он понял, как нужно работать, как учить, чтобы интересно ребятам было».
Творчество, самодеятельность — в сочетании с вниманием и упорным трудом.