ДУЭЛЬ ДУШИ И КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКИ

Снимите шляпы, проходя тюрьму,
И посигнальте, проезжая, братцы.
Кто спал на нарах, тот поймет братву,
А тем, кто не был, глупо зарекаться…
А. Большеохтинский

В шестой камере каждый из пятидесяти вдыхал кислород, а выдохнуть норовил всякую гадость. С утра втолкнули еще двух сизорей: «Какие люди… тут чешут муди!» Их по обычаю подраздели. «Лепень забил!», «коцы мои!», «шкары забил!» – прокричали доброжелатели чужого и их шестерки.
«Может, тебе еще шнурки от ботинок, где ноги лежат?» – пытался косить под великого комбинатора один из прибывших, но получил по шее под грозное: «Не ссы в компот!» – и заглох.
Через десять минут пиджак, ботинки и брюки новых хомо сидячиенс были экспроприированы в пользу урок. Салагам милостиво разрешили бросить свои матрацы и тряхомудии около параши, где их жизнь осложнялась тем, чем другие опрастывались.
И непрописанных, то есть впервые приобщавшихся к СИЗО-френии, стало уже семеро. К вечеру по ушам старожилов радостно чесанула брехня: «После шамовки – мульки!»
Сначала каждый первоход отвечал бугру, подследственному директору шахты с кликухой Седой, который уже около года парился в красном углу на верхней шконке, на вопрос: «Какой дорогой шел?» И следовало «рисовать картинки, франзать» о себе и той несправедливости, из-за которой пришлось «играть на рояле» (сдавать отпечатки пальцев).
– Так за что упаковали? Говори правду, только правду и ничего, если правда не соответствует действительности!
– Не за что!
– Разумеется. Это анархисты говорят, что каждый баран висит за свою ногу: у каждого человека своя вина, – в нашей хате все без вины. Се ля ви. Или се ля вас! Жизнь, как зебра.
– Полоска светлая, полоска черная?
– Если бы… Или укусит, или лягнет! А в нашем положении, вообще… Жизнь, как подстреленная птица: подняться хочет, но не может.
– Да… Дураком был.
– Почему – был?.. Вот скажи: сколько в тебе кг?
– Восемьдесят четыре.
– А сколько «к» и сколько «г»? То-то…
Что было отвечать?.. Однако, свое «не за что» Ганусевич все-таки развел, рассказал, как было. Даже статью УК, по которой было «возбýждено» дело, припомнил:
«Нарушение правил безопасного движения и эксплуатации транспорта лицами, управлявшими транспортными средствами, повлекшее смерть потерпевшего или нанесение ему тяжкого телесного повреждения».
Был бы человек, статья будет. По этой чалился червонец с лишением корочек управления до пятирика.
После собеседования – «ништяк запудрил ноздри!» – бугор направлял к одному из авторитетов, «прошляков», для «базара по фене». Правильно – «по офене»: офени-коробейники всегда пользовались богатым жаргоном, многие слова перешли в воровской запас.
Ганусевичу было за сорок, поэтому мулек-испытаний избежал: «Главное не возраст, а умение им пользоваться. По раскладу шнурки только давят ливер (наблюдают)!»
И он, получив новое место на верхней шконке недалеко от бугра, с изумлением наблюдал. Блатной, морда протокольная, командовал новому рябчику: «Садись… себе на колени!» – и задавал вопрос, показывая на круглосуточно палящую «в темнице» лампочку (вот откуда «Таганка, все ночи полные огня…»):
– То що?
– Лямпочка.
– Нет, солнце! – и в наказание за неправильный ответ бил большой стальной ложкой в лоб.
– А то що? – показывал на зарешеченное окно.
– Решка! – вспоминал молодой и получал одобрительный кивок.
– А то?
– Ковбаса.
– Нет, бацилла! – и следовал удар в то же, уже начинавшее обозначаться место на бестолковке.
Так и шло: тюрьма – кичман или мама родная, кровать – шконка, нары – шурша, жалюзи – баян, радио – соловей, сало – балабас, колбаса – бацилла, пистолет – дура, ствол, волына или шпалер, пуля – маслина, сердце – орел, чемодан – угол, золото – рыжье, луна – балда, солнце – балдоха, пиджак – лепеха или клифт, носовой платок – марочка, передача – дачка или бердана, карты – стиры или библия, глаза – полтинники или моргалы, нож и заточка – перо или мочегон, бритва – мойка, веревка – змея, передовик – дурдизель, карцер и ШИЗО – сыроежка, охранник и конвойный – вертухай, нога – копыто, медик – лепило, губы – ебалы, часы – бока, деньги – башли, бабки, рваные или хрусты, обыск – шмон, игры доброй неволи – мульки, врать – чесать по ушам, задница – гудок или туз, поиметь в нее – сыграть в очко.
И дальше, и еще, и еще: кликуха, ксивуха, мастырка, кормушка, подогрев, Прасковью Федоровну (парашу) кормить, вафли брать, фаловать, петух или гребень, кенты, кранты, панты, менты или мусора.
Что означают наколки – и само изобразие, и словарня? Многие не знали, как «память давняя легла зеленой тушью на плечо»: БОГ – был осужден государством; ВЕК – всему есть конец; СЛОН – смерть легавым от ножа; КЛОТ – клянусь любить одну тебя; ПОСТ – прости, отец, судьба такая; КРЕСТ – как разлюбить, если сердце тоскует?
Зря не били: то в лоб, то по лбу. Ко второму туру несчастный переходил с изрядно налитой переливающейся шишкой.
Другой пройдысвит не меньшей ложкой формировал вторую гулю: в случае неверного ответа бил уже в другое симметричное место кочана. У этого чистая лингвистика смыкалась с еще большим издевательством. Риторические вопросы чередовались с заданиями на идиотскую смекалку.
– У твоей мамы, кроме тебя, выкидыши были?..
– Скажи – куда.
– Куда, – и получал в лобешник вместе с тем ответом, который «приличествовал»:
– В дупу чистить провода!..
– Сыграй на балалайке! – и подавался веник. Тут надо было не имитировать нечто исполнительское, а ответить:
– Настрой струны!..
– Сыграй на гармошке! – и показывали на батарею отопления. – Та що ты мычишь? Телись, – и ложкой в рог, – телись, разембай!
Оказывается, надо потребовать:
– Раздвинь меха!..
– Аля-улю, скажи – откуда?
– Да, откуда? – и ложкой по тыкве получал вслед за коротким торжествующим:
– Из-под муда!..
– Пришел на свадьбу. Что будешь пить: водку, вино, пиво?
Что бы ни выбирал, наливали огромную чеплашку воды, заставляли выпить. Отвечать надо было:
– Буду пить то же, что и ты!..
– Так, интеллихгэнт, почему декабристов повесили, а Пушкина ниц? Та цыть вы, гамшара! Ну?
– Может, на больничку закосил? – пытался офенить новичок.
– Молоток, с понятием! Ага, ксиву подогнал, що яйцы чегось посынилы!
Из вопросов-ответов были и совсем детские: почему менты ищут вора? – потому что не знают, где он; легавый, когда в тебя целится, закрывает один глаз, почему? – потому что, если закроет оба, никого не увидит; почему у лысых волосы не растут? – соскальзывают; почему головы орла на российском гербе (сохранился под потолком «хаты» еще с екатерининских времен постройки) смотрят в разные стороны? – ищут третьего!..
Наконец мулькагонов с красно-синими лобовыми украшениями строили в проходе спинами к шурше, на верху которой сидели с подготовленным инвентарем волокущие в этом деле подручные. Заводила выдавал вводную:
– Так, все призваны в армию. Обмундирование дали, сапоги дали, шинели одели. Что еще надо надеть?
– Шапки! – догадывались новобранцы.
– Слушай мою команду. Шапки на солдат… надеть! – и на их головы опрокидывались, надевались ведра с водой.
К слову, лужа воды вытиралась так. Усаживали перед нею лажанутого с расставленными ногами, давали ему в обе руки по заточке, мол, бей ими по воде, а мы сумеем все вытереть. Лох бил, старался, а его брали за ноги и провозили задом по луже, вот – вытерли!
Еще одна мулька. В алюминиевые кружки насыпáли обрывки бумаги. Показывали, как надо дуть внутрь, чтобы бумажки вылетели: мол, сколько внутри осталось, столько лет падлы позорные сроку припаяют. Так что дуть надо, как для «сэбэ»! Потом командовали закрыть глаза, в кружки добавляли зубной порошок, всовывали их в руки каждому. «Приготовиться! На счет «три» разом дунуть и открыть глаза. Раз, два, два с половиной, три!» Дули от души порошок себе в рот, в глаза, за шиворот.
Того, кто дунул аж со свистом, лупили, каждый по затрещине – закон хазы, не за падло насвистывать братве срокá: «Дни пересчитывать нечего, дверь на железном замке. Лампочка эта с утра и до вечера делает дырку в башке…»
Дальше, больше. Выясняли, кто умеет плавать, хорошо нырять. «Все? Проверим. Забирайтесь наверх, вот, сбрасывайте на пол матрасы, подушки, хорош. Та-ак, завяжем глаза. Нырять по команде, и будет все шангó. Приготовиться! Старт!» Кто не въехал, бросался нырком вниз, а большинство матрацев с пола уже убрали!
Еще долго гоняли их жиганы по светлице в подлоумной эстафете с передачей из губ в губы горящего «Мухомор-канала», прыгая на одной руке и одной ноге с разными верояциями. Заставляли для куража и метража мерить камеру спичками, передвигая их носом. Подстраивали еще не одну мульку с завязыванием глаз и битьем бошками в стену.
За любое не к месту сказанное слово (например, «очко») били по сусалам, кому не лень, да предупреждали, грозили, что если еще раз напросится, то могут запросто это «очко порвать»! Иногда битье заменяли фантом: сплясать, рассказать, спеть. Помнятся такие «перлы»:
Из тюремного окошка
Хрен повесил голову.
Принеси, задолба, дачку,
Помираю с голоду!
Очень трудно жить, ребята,
За решетками без мата
Вот и мы не обошлись –
В рот ментура задолбись!
Двое, позже обозванные Моча-на-повороте и Хулио Наглесиос, соло и дуэтом пели песни. Рефрен одного камерного произведения был: «Ах, как я бабам нравился, какие песни пел! Откинулся, отпарился, украл, напился, сел!»
Второго: «Признаю твой упрек: я не сын трудового народа, не святой, не пророк и на свете живу задарма. Для меня здесь, браток, за колючим забором, свобода. Для тебя здесь, браток, за колючим забором, тюрьма… Что поделать, браток, для меня и тюрьма, как свобода. Что поделать, браток, для тебя и свобода тюрьма». »
Припев третьего: «Пусть суд идет, пусть собраны улики, не зарекаясь от сумы и от тюрьмы, я говорю вам, пацаны: «Все чики-чики». «Все чики-чики», – говорю вам, пацаны!» И еще разные, типа: «Ац-тоц, первертоц»… Читали есенинское:
Ветер дует с юга, Ты мне не родная,
И луна взошла. Не родная, нет.
Что же ты, билдюга, Мне теперь другая
Нынче не пришла? Делает минет.
Не пришла ты ночью, И теперь другая
Не явилась днем. Мне долбать дает –
Думаешь, мы дрочим? Кто из вас роднее:
Нет! Других дерем! Хрен вас разберет!
Серовый, учитель физики, озвучил и другую классику: «Не дождаться мне, видно, свободы. Ведь тюремные дни, будто годы»… «На всех стихиях человек тиран, предатель или узник»…
– Семь верст до пёзд и все говном, – последовало «ремюзе» какого-то homo alalus из нижней шурши. – Закрой поддувало, это здесь… не прохонже…
– Как серпом по Фаберже! – ответил с досадой декламатор.
– Не шурши, поэтяра: по чем по чем, а по дерьму эта чифирная козья нóздря специалисты, – успокоил бугор, – ума, как у Змея Горыныча…
– Как это?
– Один на троих. Это не лирики. И не физики.
В ответ снова пошла рифма:
В тюрьме лафа сатирикам:
Настигли времена,
Что физикам и лирикам
Теперь одна цена!
– То-то. Тем более, сатирически прав Александр Сергеевич. Все мы узники – этой шурши, кабинета или кабины, квартиры, страны, а то и земного шара. Предатели? Соловей-разбойник с братвой-блатвой всегда вставал грудью против идолищ поганых на окраинах, украинах. Не то, что руководящие. Не в честном бою, так подлянкой: гетман Мазепа предал россов шведам, капитан Майборода полковника Пестеля – царю Николаю, батько Махно – нашим и вашим, атаман Бандера – немцам. Один Богдан был верный, да и то потому, что Хмельницкий!
Хулио Наглесиос тут же – в тему:
Когда истории игра
Меняет масть с червей на крести,
Всегда является братва
И разбирается на месте.
Если б не было братвы,
Весь люд продали б за копейки,
На жизнь себе намыв руды,
А для России – телогрейки…
В процессе развлечений стуком по батарее предупредили, мол, гонят «коня», а потом на палочках-ниточках к баяну подтянули маляву, в которой сообщили, что один из вновь прибывших – квочка, стукачок.
Этому мутному фраерку дополнительно пообещали «глаз на дупу натянуть и моргать заставить» и принудили пройти еще пару мулек. По принципу – и «заяц, если его бить, может спички зажигать!» Или – от каждого по способностям, каждому по балде.
Коридорные вертухаи знали почти все, что делалось в камере, но, видать, блюдя бубновый интерес режимного начальства, не вмешивались.
Такими homo sapiens ferus стали homo delinguente по эту сторону колючей проволоки, будто в молотиловке достоинств и другого человеческого добра. «Уму не растяжимо» какими «смешными» были эти незабудки-непонятки тупых для тупых.
Как кто-то брякнул, отсутствие свободы компенсировалось отсутствием порядочности. Прав был Марк Твен, говоря, что Бог создал человека в последний день творения, когда уже порядочно устал.
Наконец бугор через шестерку, прекращая дефлорацию прав человека, умиротворенно сказал прописавшимся: «Майже досить, теперь и вам на крытке люди братья», – и объявил отбой…