ГЛЮКИ-ОТКЛИКИ

комический моноспектакль для «Музейно-музыкального театра» в 22 эпизодах, представленных в Первом выходе и 18 картинах выхода Второго, из которых любой или любая при малоталантливости готова на харакири

Первый выход актера

Аллегрины

Вместо пролога: Минувшее меня объемлет живо… А.С. Пушкин
Память – это безумная баба, которая собирает яркие тряпки, а хлеб выбрасывает. О. О,Малли

Первый эпизод

Кристоф Виллибальд Глюк, известный реформатор оперы, почитай, каждый вечер превращавший ее в музыкальную трагедию, настолько упивался успехом и бордовым, что окружающие пребывали в постоянной ожидации – композитор вот-вот мог сочинить себе беду. Однажды в Париже вот-вот и случилось.

Проходя анданте мимо табачной лавочки, Кристоф пошатнулся и разбил в окне стекло. Выскочивший обкурившийся лавочник из новых французских, покрутив одним пальцем у виска, грозно исполнил басовую ораторию с полоумным требованием полуфранка. Пошарив неверными пальцами в жилетном кармане, Глюк подал экю.

Торгаш начал объяснять австрийскому проходимцу, что это целых два франка, махая перед ним уже двумя пальцами. Тогда Кристоф Виллибальд, до которого, наконец, дошло, что это не просто двоится в глазах, а в смысле – надо разменять, размахнулся и со словами:
– Гут, сдачи не надо! – стал крушить оставшиеся стекла.

Сбежавшиеся оченевидцы услыхали, что у действующих лиц никакого аккорда не выходит, а лишь терции, и заломили руки обоим. Лавочник, успевший прикарманить экю, сначала в отключке держал музыкальную кляузу и помалкивал.

А Христофор Виллибалдыч, напротив, еще долго творчески первым голосом, будто Орфей Ифигении, кричал и дирижировал:
– Ich bin Gluck! Ich bin eben so klug! Их бин Глюк! Их бин ебен зо клюг! (Я все так же мудр!)

Ну, тут и пострадавший предъявил ультиматом:
– А пусть его, – говорит голосом противным, но громким, – уважаемые мадам и месье, канает он со своими глюками, Herr von Durmann! Вон к ebene Frau – к такой матери!

Так и вот, во-от когда еще, из поры восемнадцатого века заветно пошли и стали внимательно звучать в музыкальной среде эти выражения: «Их бьют глюки! Наклюкались лабухи!» – приправленные и другой, и прочей, умной и не очень чтобы, лабудой и терминами.

Не говоря уже о каламбуре:
Если впадая в глюковный дурман,
Снимешь д у р ф р а у, ты утром д у р м а н!

Второй эпизод

К тому времени другой глюковский земляк Франц Йозеф Гайдн основал венскую классическую школу, в которой заложил не только классы, но и последнюю дирижерскую палочку. Пришлось вояжировать в Лондон.

Здесь Гайдн настолько экспрессивно наметил новый тип драматургической конфликтности в одной из своих симфоний – то ли «Траурной», то ли «Прощальной», что однажды в натуре чуть не порешил несколько десятков зрителей, которые живыми остались только по воле Господа.
О, нет истории печальней,
Чем у симфонии «Прощальной»…

А воля Божья оказалась такова, что любопытные лондонцы покинули дорого закупленные места в центре филармонии, чтобы вблизи рассмотреть виртуозно повернувшегося задом великого композитора и дирижера.

Инструментовка и состав оркестра были доведены Францем Йосифычем до такого классического количества, что огробная люстра внезапно ахнула с потолка: «Ахблямбзть!» И страшным фортиссимо со «шмальцем» тысячи осколков попыталась заглушить гениальную музыку.

Не тут-то было! Зрители живехонькие вернулись по местам, на ощупь разыскивая свои и не свои вещички, а знаменитый Йожик в тумане окончательно хорошо исполнил довольно совершенную и блестящую симфонию.

И только после финала глубоко взволновался уже не аккомпанированным, а натурально полусухим речитативом:
– Все-таки музыка моя, господа, – сказал оркестрантам, – чего-нибудь да стоит, если спасла не меньше трех десятков людей, ее полюбивших!

Эпизод третий

Но вернемся в Париж, где в театре «Варьете», напротив, зрителями был освистан заслуживающий того водевиль Делапорта «Дочь Грегуара». Когда, насмехаясь над злополучным автором, его спросили:
– Что это сегодня так свистят? – тот «нашелся» ответить:
– Очень простая вещь! Главное действующее лицо горбатый, а в публике собралось несколько горбатых, вот они и свистят!

Как бы он утешился, увидев не порицающих, а свистом одобряющих (!), буквально неистовствующих вспышками зажигалок в режиме нон-стоп нынешних тинэйджеров, которые приветствуют «чесы» шаблондинных «рашен спайс-гёрлз» в составе «миражей», «фристайлов», «ласковых маев», «блестящих», «стрелок» (7-Б класса!) и других «окэйных» групп… инвалидности на голову!

Уродов, далеко не увечных, но с искаженным представлением о пении только lip-synching (шевеля губами), которых после фанерной, по меткому выражению Вячеслава Малежика, мастурбации, как горбатых, теперь только могила исправит…

…Господи, прости им, что не понимают, что слушают, и слушают, что не понимают! Подумать только, что Бог, который все слышит, обязан слушать и это! Господи, спаси их души! Ибо у нас, безутешных, попросту не вырастут новые поколения музыкантов…

Четвертый эпизод

В западноевропейской музыкальной культуре испокон веков творческое столпотворение стояло. Потому один другого и подсиживали, и жизнь отравляли. Тут только один клинический случай с Моцартом и Сальери чего стоит. Но лучше, чем его осветил в свое время «наше все» Александр Сергеевич Пушкин, никому из нас не светит.

Поэтому – рецепт: «Молчи!
О гениальности – ни слова!
И о злодействе не мычи
С присвистом, как мычит корова,
Суть пережевывая снова!..»

Типа, когда ты молчишь, тебя приятно слушать!
Другие музыканты все, бывало, балагурили, переживали, что ни дерева не родили, ни дома не вырастили, ни сына не посадили.

Третьи плагиатничали. Правда, оправдываясь:
– Я реставратор: жизнь вторую
Чужим творениям дарую!

Четвертые и вовсе зубоскально над первыми, вторыми и третьими насмехались.

Один начинающий сочинитель, нисколько не стесняясь, даже самому представителю новой венской оперетты, венгерскому композитору Ференцу Легару признался:
– Лучше всего мне работается ночью. Музыка будто сама рождается в моей голове.

Тому ничего не оставалось, как на века констатировать:
– Тут нет ничего удивительного, – говорит, – ведь большинство краж совершается ночью!

Даже почти другу и соотечественнику Кальману, который всюду кочевал со своей «Сильвой» и попутно ее через цыганский фольклор демократизировал, Ференц вынужден был хотя бы и в прихожей при расставании, но попенять:
– Дорогой Имре, – говорит по возможности весело, – ты можешь брать из моих оперетт любые мелодии, но мое единственное пальто, сделай милость, оставь мне!

Впрочем, так то, внешне, он был будто хороший. Даже уроки музыки своей квартирной австриячке давал. Но, возьми ты такого преподавателя за понюх табаку – а он внутри преподовзятель, и того не стоит! – признавался друзьям, во-первых, – что за бесплатные обеды.

Во-вторых, на вопрос:
– И что, она обнаруживает дарование? – опять же, заливаясь смехом, ведермутом и анамнедали, отвечал:
– Безусловно! Особенно ей удаются пирожки!

Пятый эпизод

И это, согласитесь, ничуть не хуже усмешки, с которой много раньше отец четырех гениальных детей Иоганн Себастьян Бах из Тюрингии к разным своим ученикам относился.

Они восхищаются его улетным обыгрыванием виртуозных прелюдий на органе, а маэстро их прямо по живому – бах! – с хохотом прерывает:
– В этом нет ничего удивительного: надо только своевременно нажимать соответствующие клавиши, а все остальное проделает орган!

Как это созвучно утверждению хохмачей-смежников, что:
Произведения писателя, пиита,
Литература вся – лишь буквы алфавита!

Наивный live performers (исполнитель вживую) Себастьяныч, если бы он знал бессовестные возможности компьютерной фанеры «плюс» в озвучивании ритмов для головоногих с тридцатикратным повтором одного слова, эти «белые розы, оставленные умирать на холодном окне» под клавишное «цугиканье», то поостерегся бы в свое примитивное аллегро отпадать!

Шестой эпизод

Один из самых остроумных людей всех времен Джордж Бернард Шоу писал и критические статьи о музыке, в которых, тем не менее, тоже насмехался над собой и этим занятием.

В чем убеждают такие иронизмы Шоу:
– Ухо критика – гораздо более чувствительный орган, чем гортань певца.
– Музыкальные критики – сторожевые псы музыки.
– Я видел лишь одного скрипача, действительно похожего на скрипача, – Альберта Эйнштейна!

Однажды он пришел в оперу, но опоздал к началу постановки. Его попросили пройти в ложу и сесть тихо на свое место. Шоу спросил:
– А что, зрители уже спят?

Как-то Шоу был приглашен в один богатый дом. Не успел он войти в гостиную, как дочь хозяина села за рояль и принялась играть какую-то салонную пьеску.
– Вы, кажется, любите музыку? – спросил его хозяин дома.
– Конечно, но пусть это не мешает вашей дочери музицировать!

Его экономка вспоминала о последних днях жизни Шоу:
«Одна из ирландских радиостанций прервала программу, чтобы спросить, какое произведение он хотел бы услышать. Они знали о его любви ко всякой музыке и, наверно, ожидали, что он выберет что-нибудь классическое, а он удивил всех и выбрал ирландскую мелодию «Помирает старая корова»…

Седьмой эпизод

Понятно, что не все, конечно, отрывались по поводу и без него, не все веселились.
Один из создателей французской лирической оперы Шарль, прямо скажем, с дерьмовой фамилией Гуно всю жизнь тянул доходную. В том смысле, что доходы хотя бы от самой популярной оперы «Фауст», не говоря уже о «Ромео и Джульетте», растягивали все, кому не лень, только автору мало чего обламывалось. Или ничего.
Интеллигентская мораль –
Всего кровать, стул и рояль!

Приходилось выкручиваться. Хотя, может быть, и шутя. Спрашивают перед премьерой:
– Сколько лет Фаусту?
– Нормальный человеческий возраст, – говорит, – шестьдесят лет.

А самому Гуно тогда было сорок. Спустя двадцать лет нелегкой жизни задают тот же досужий вопрос.
– Нормальный человеческий возраст: примерно, восемьдесят лет, – отвечает.

Однажды владелец музыкального издательства, жирующий за счет огромных тиражей клавиров «Фауста», пригласил Шарля покататься в санях по Булонскому лесу.

Весь в заботах, почти всегда отдыххающий композитор притащился в древнем подбитом рыбьим мехом пальтеце. Издаватель, напротив, стоял у своей загородной виллы в новой и натурально элегантной шубе.

– Поздравляю, – оставалось сказать Гуно с естьествено пахнущей усмешкой, – подарок от «Фауста», не так ли?

Эпизод восьмой

Еще труднее приходилось рядовым музыкантам и актерам. Финансы пели романсы, но голь на выдумку хитра. Один такой бедолага Поль Теньер, остановившийся в парижской гостинице, заказал двум сапожникам по паре сапог и приказал им принести заказы – одному в 9, другому в 10 часов.
Без сапоже
Жить не гоже:
Можно ноже
Обмороже!
Когда пришел первый маэстро ортопедии, Теньер обулся и стал слушать скрип сапог. По выслушивании, не отдавая денег, раскричался:
– Сапоги твои в разной тональности звучат, каналья! Левый я приму, а правый неси, любезный, обратно. Да, да, настрой, как надо, и ввечеру доставь!

После того явился второй сапожник. У него после прослушивания хитрец одобрил правый сапог, а левый велел подстроить с тем, чтобы тоже принести вечером.
– Деньги после того, – заверил он, – когда принесешь другой!

Так у Теньера оказалась добрая пара даровых новых сапог, с которой он и поспешил слинять из гостиницы, конечно, задолго до темноты!

Впрочем, его тоже не раз обманывали и даже грабили на улице.
– Почему же ты, голова, не берешь с собой пистолетов? – спросил его антрепренер.
– Покорно вас благодарю, месье. Мало еще меня обдирали, как липку, так вы хотите, чтобы у меня и пистолеты отобрали?!

Девятый эпизод

На самом деле, музыканты во все времена, хоть не кричали: «Композиторы всех стран, соединяйтесь!» – но вкалывали, как пролетарии.

Якоб Людвиг Феликс Мендельсон-Бартольди, прожив только тридцать восемь лет, столько натворил симфоний, концертов, ораторий, песен без слов, что основал первую немецкую консерваторию.

И пока она не превратилась в «консерважорию», Мендельсон с полным правом мог преподать молодым основы труда на благо великих муз Талии, Мельпомены, Терпсихоры и Полигимнии.

Один и швец, и жнец, и на дуде игрец, добившись уединенции у метра, принес ему свою симфонию. Бегло пролистав ноты, Мендельсон удивился:
– Позвольте, но здесь же не хватает концовки.
– Я же молодой, начинающий, а не заканчивающий! Но это ничего. Посудите сами, кто сегодня слушает симфонии до конца?!

– Гм, занятно… – и маэстро задумался:
«Написать такое, выходит, не трудно; трудность в том, что отвечать ее автору!»
– Это ваша первая симфония, не так ли?
– Да. Маленькая…
– Разве что маленькая, тогда Бог простит. Но при написании следующих одиннадцати будьте осторожны…
– Одиннадцати?
– Я, только когда сочинил двенадцатую, осмелился написать партитуру «Первой симфонии»!

…Немудрено, что многие из европейских музыкантеров – от италийцев, на родине которых пел каждый, у кого был рот, до разных прочих венгров – вскоре намылились в пустонаселенную Россию. Где, оказалось, понимали – натощак и песня не поется, а не то что ариозо – и интерес к много играющим и поющим, но мало пьющим виностранцам был не меньшим, чем жалованье.

Эпизод десятый

Светлейший князь Григорий Александрович Потемкин-Таврический далеко уже ускакал по дорогам времени от памятного дня коронования на царство великой княгини Екатерины Алексеевны. Она подъехала тогда к лейб-гвардейскому полку и под барабанный бой обнажила уже шпагу, но в великом смятении заметила, что на эфесе ее нет темляка.

Ах, Гриша, Григорий, свет-Потемкин, в каких потемках обретался бы, когда бы не другого кого, а одного тебя, как небесные трубы вдохновили: и выскочил вперед молодецкий вахмистр, сорвал со своего палаша ленту с кистью и протянул императрице…
Нынче он на весь свет солировал:
– Я из ссор! Росс и я! Россия!

Хотя к державе уже тогда были применимы характеристики конца XX века:
Китайско-финская граница?..
Россия держится царицей, Упрямо брезгуя трудиться
И просто что-нибудь уметь.
Увы, не удержала трона.
Она, как мировое лоно –
И кто попало лез и м е т ь!

И у ее правителей практически не было желаний, от которых бы они отказывались. Поэтому, когда Потемкину доложили, что какой-то граф Морелли из Флоренции превосходно услаждает самый изысканный слух, играя на скрипке, тот немедленно приказал его доставить.

Один из кавалерийских адъютантов был срочно заслан в Италию, чтобы взять «языка», явился к графу Морелли и объявил ему приказ светлейшего. Блаогородный исполнитель виртуозно взбесился и послал и курьера, и его пославшего – и не так, чтобы к здешней, тосканской маме миа, а к всемирно более популярной матери.

Таким образом, посланный засланец, не исполнив приказа, мог не сносить головы. В отчаянии он побрел в местное содружество музыкантов Camerata fiorentina, где окучил такого же, как сам, авантюриста, но сносно скрипевшего смычком по струнам, и легко уболтал назваться графом Морелли и ехать на заработки.

И что вы думаете? Никаких идентификационных карточек и регистраций тогда не было, и мнимый граф после нескольких удовольственных музыфикаций у Потемкина и во дворце был даже принят в службу, на которой – ну, отпад! – дослужился до настоящего полковника!

Эпизод одиннадцатый

Однако многие просвещенные россияне понимали не только музыку, но и что запад западает на правило: «На тебе, Боже, что нам не гоже!»

Граф Ф. В. Ростопчин неосмотрительно попал в один из парижских театров во время дебюта никудышного певца. Что называется, как каламбурили:
Опершись об оперетку,
Слушал в кресле оперетку.
(оперетка – подставка для локтя у театрального кресла).

Публика шикала, а Ростопчин стал аплодировать.
– Что это, граф, за реагаж такой удивительный? Зачем вы рукоплещете?
– Боюсь, – отвечал Ростопчин, – что как сгонят его со сцены, он просто престо отправится к нам в Россию учителем!

Двенадцатый эпизод

В каждой шутке доля шутки. А то две-три. Сегодня анекдоты, а ведь, в самом деле, было.

Один такой приехал в Санкт-Петербург, вышивает по Невскому, всему удивляется. Видит, стоит фасом к литфассу (под этим именем были известны во всем мире афишные тумбы, впервые использованные в 1855 году владельцем одной из берлинских типографий Эрнстом Литфассом) нестойкий человек с альтовым футляром подмышкой.

– Маэстро, как пройти в консерваторию?
– Да ладно тебе выигрываться, мочись здесь!
И еще давал советы, Увиваясь позади:
– Господин, не льсти себе ты,
Ближе, ближе подходи!
Зырь не в стороны, – под ноги!
Стоя прячь, – не по дороге!..

– А туалеты у вас где?.. Только в консерваториях?.. Кстати, камрад, мы можем пойти – вот же на афише – мажор, концерт Моцарта…
– Ошибаешься, любезный, здесь ясно написано, что концерт не для нас, вездессущих, а для флейты с оркестром!

Другие, освоившись, задирали нос. Так французская знаменитость Рашель потребовала, чтобы на ее спектаклях в ложи не пускали более четырех персон. Об этом узнал император Николай Павлович и, когда удостоил Рашель беседой, и она заахала, что не видит государя на своих представлениях, сказал ей:
– У меня тоже ведь большая семья. Я рискую оказаться пятым в нашей ложе!..

И князь Ю. П. Голицын, страстный театрал, тоже вынужден был осадить иноземного дилетанта, мямлившего, что, дескать, музыка русской оперы хороша, надо бы поставить… но только в ней медные инструменты…
– Много вы понимаете в медных инструментах! Вы, вероятно, из медных-то инструментов только один самовар и знаете, да и тот, пожалуй, не сумеете поставить!

Тринадцатый эпизод

Стать явлением музыкальной жизни российской столицы смог лишь один гастролер. Это был самый талантливый представитель семьи австрийских Штраусов – Иоганн-сын. В течение одиннадцати сезонов «король вальсов» дирижировал оркестром в Павловском вокзале Царскосельской железной дороги, сочиняя все новые веселые произведения.

Однако остроумцами вне музыки не были ни его отец Иоганн, ни он, ни его два брата, композиторы средних способностей Эдуард и Йозеф…

Противоположностью легкомысленному Иоганну Штраусу стал немецкий композитор классической музыки Рихард Штраус. Его отец, первый валторнист мюнхенского придворного оркестра, глубоко презирал бывшего тогда в моде Вагнера.

Любопытно, что, тем не менее, сам Рихард считал великого тезку «вершиной, выше которой не подняться никому. Впрочем, – добавлял он с широкой баварской улыбкой, – эту гору я обошел».

Музыка Рихарда Штрауса – карнавал симфонических находок, она «для гурманов» от искусства. В ней много изобразительных эффектов, шутливых, изворотливых мотивчиков, глобальных по глубине и просто пленительных лирических звучаний. Недаром мелодия, начинающая симфоническую поэму Штрауса «Так сказал Заратустра», открывает сегодня интеллект-игру российского телевидения «Что? Где? Когда?»

Именно Рихарду Штраусу принадлежит гениальная шутка: «Кто хочет стать настоящим музыкантом, тот должен уметь сочинять музыку даже к меню!»

Эпизод четырнадцатый

С другой стороны, русский острослов, сочинитель веселых водевилей Петр Андреевич Каратыгин недооценивал музыку великого немца Рихарда Вагнера, реформатора оперы в области гармоничности языка, мелодики, использования оркестровых тембров, который сам о себе говорил:
– Прослушав как-то вечером симфонию Бетховена, я испытал ночью приступ нервного возбуждения, от которого заболел, а, оправившись, сделался музыкантом!

Каратыгин, послушав музыку Вагнера, говорил более выразительно:
– В первый раз не поймешь, во второй – не пойдешь!
– Первое действие в селе, второе – в городе; а остальные что-то уж и вовсе ни к селу, ни к городу!

Почему-то, с его точки зрения, музыка Вагнера ни к селу, ни к городу подгуляла: с огромной эмоциональностью воспевала не только привычных эрарит-эрарит-жанов, но и чуждых неподготовленному слуху – пополанов, миннезингеров, мейстерзингеров, валькирий и прочих нибелунгов.

Может быть, прав был Василий Ключевский, говоря: «У артистов от постоянного прикосновения к искусству притупляется эстетическое чувство, заменяясь эстетическим глазомером»? То есть:
Любя извечный бег традиций,
Чужды новаторских амбиций?

С такими спорил великий американец Марк Твен: «Музыка Вагнера лучше, чем она кажется на слух» – и – «Одна немка в Мюнхене говорила мне, что Вагнера не полюбишь с первой же минуты, надо систематически учиться его любить».

Но, вернемся к остряку П. А. Каратыгину. Жаль, что стали покрываться пылью его блистательные околосценические экспромты:

О суфлере, обремененном семейством:
Из маленькой дыры глядит великий муж.
Хоть нет в самом души, а кормит восемь душ!

Или о груде просмотренных новых пьес:
Из ящика всю выбрав требуху,
Я двадцать пьес прочел в стихах и прозе;
Но мне не удалось, как в басне Петуху,
Найти жемчужину в навозе…

Эпизод пятнадцатый

Alles zu seiner Zeit (всему свое время).
И вот уже репетирует с бесчувственными исполнителями не Шарль, а Михаил Иванович. Не Гуно, а Глинка. Дотошный собиратель народных мелодий, ставший родоначальником национальной классической музыки и романса, заложивший основы русского симфонизма в славные времена, когда определение «классик» было важнее «крутого».

Михаил Иванович Глинка долго и безуспешно бился с певицей Лилеевой, которая, несмотря на лилейные достоинства и прекрасный голос, драматически не могла и все! – создать образ Гориславы в «Руслане и Людмиле». Несмотря на то, что:

Восхищались певицей мужчины:
– О, у вас ни единой морщины!
– Вы мне льстите, как я погляжу,
Есть одна…
– Где?
– На ней я сижу!

– Больше страсти! – говорил постановщик. – Неужели вы никогда не любили?
– Любила. Но никогда при этом не пела!

И Глинка решился на забавный поступок. Подкрался сзади и крепкой рукой ущипнул певицу. Извините, между филейной частью и обратной стороной колена. Ну, она конечно-таки и вскрикнула – от неожиданности, обиды, да и от боли.

– Вот, – заплескал обеими руками классик, – теперь вы сами поняли, что этой фразе можно придать и жизнь, и выражение. Так и пойте!

Что ж, прав Дени Дидро, заметивший: «Актеры способны играть любой характер именно потому, что сами вовсе лишены его».

Шестнадцатый эпизод

Композитор и ученый-химик, создатель русского классического симфонизма, квартета и фтористого бензоила Александр Порфирьевич Бородин был убежденным трезвенником и самого вида пьяных не переносил.

Зная это, члены Балакиревского кружка порой приглашали Бородина в ресторацию, чтобы учинить необычную баталию. Входит Бородин в переполненную жаждущими залу, а проказники уже заказали шахматные доски с двумя рядами водочных стопок на каждой стороне.

По сигналу оркестровой трубы они начинали вливать в себя стопку за стопкой. И так до тех пор, пока проигравшие не падали под столы. Бородин, как водится, при виде оного свинства впадал в полнейшую истерику. Под бурный восторг завсегдатаев, один из которых, князь Игорь, все это и назвал в дальнейших веках битвой при Бородине!

Эпизод семнадцатый

Крупнейший симфонист, музыкальный драматург и лирик Чайковский – прямо на душу ложатся его «Грезы зимней дорогой», первая часть первой симфонии, – Петр Ильич Чайковский иронически относился к именитости предков, высмеивал герб и «шизофренляндскую» корону семьи. Но, с другой стороны, раздражался при подозрении не в русском, а в польском происхождении, или при каламбурах, обыгрывавших фамилию, как Чай-и-кофе-ский.

В то же время, а вернее – позже, в дни юбилеев самого исполняемого в мире композитора, многочисленные мемуаразматики в своих брехуарах открывали не только тайны нетрадиционной ориентации и смерти Чайковского, но отмечали, что он был мастером стихотворных экспромтов и шуток.

Однако сам Петр Ильич не придавал им значения – они рождались в дружеском кругу под хохот товарищей, тут же умирая для их автора.
Извлечь бы из умственной бездны
Такой афоризм, что – ура!
Да лучшие мысли известны,
А все остальные – мура!

Иллюстрируя чувство юмора Чайковского, приведем концовку одной из его рецензий для московских газет – о постановке оперы А.Тома «Гамлет»:
«Пятый акт у нас в Москве признается излишним и, на основании неизвестных мне соображений, – вовсе выпускается. Таким образом, все хитросплетения шекспировской интриги, весь сложный ход драматического действия приводит к тому, что Офелия, улегшись спиной на воду и несомая быстрым течением реки, уплывает по неизвестному направлению… виноват! – в правую кулису, прямо к тому месту, где стоит господин Вальц, с любовью следящий за действием своей машины, очень мило изображающей течение реки!»

Эпизод восемнадцатый

Когда музыкальные оппоненты Петра Ильича сбились в «Могучую кучку», – оно понятно, что сходняком и пахана легче бить, – Сергею Танееву исполнилось только шесть лет. Но он уже разучивал гаммы и даже пытался сочинять, представляя свои опусы няне, сельской услуженщине, которая и внушала ему уверенность в недюжинности его упражнений.

Его первые шаги во «взрослой» музыке относились ко времени, когда могучая кучка Балакиревского кружка – но не, упаси, Господи, сами композиторы! – уже приказала долго жить. С написанием двух кантат, симфонии, фортепьянного трио, квинтета и оперы «Ористея», пришла к С. И. Танееву слава. Которую он понимал так, что –

Для общества в целом важна,
Пусть к людям нисходит не часто:
Живущим – смертельно опасна,

А мертвым – совсем не нужна!

Лучший, любимый ученик П. И. Чайковского, он стал учителем С. В. Рахманинова, А. Н. Скрябина, Н. К. Метнера, других музыкантов. Однако, отдаваясь музыкально-теоретическим трудам, сам не очень, чтобы так, и не так, чтобы очень любил публичные выступления.

И снова старушка-няня стимулировала его к народной любви и славе:
– Вы бы, Сергей Иванович, снова концерт дали, а то лавровый лист кончается!
Оказалось, что лавровые венки, которые профессор и основатель Народной консерватории получал от своих поклонников, она, бемоль белая, сушила, а листья раздавала знакомым для ухи!

Между прочим, упоминавшийся в связи с отношением к музыке Вагнера П. А. Каратыгин так острил о лавровом венке:
– Он свежий хорош и сухой (с ухой) годится!

Глубина музыкальной мысли, полифоническое остроумие отзывались и в общении с домашними. Однажды няня сказала Танееву о ком-то:
– Вы знаете, он часто болеет…
– Кто чаще болеет, тот чаще и выздоравливает, – отозвался Сергей Иванович.

Утешил, как сказали бы сегодня, Вованович новоявленную петербуржуйку и когда услышал рассказ о знакомом пьянице:
– Ничего. Это не лишний недостаток. Это скорее излишество!
И напел экспромт на популярную до сих пор мелодию:
А у пьянчуги рожа наглая,
А у пьянчуги рожа наглая…
И никого он, рожа пьяная,
Никак не хочет уважать.
А мы его по морде чайником,
А мы его по морде чайником…
Его по морде били чайником
И научили уважать!

Девятнадцатый эпизод

Помотался по свету потомственный музыкант, сын знаменитого баса Мариинки Федора Игнатьевича Стравинского, всемирно известный композитор и дирижер Игорь Стравинский.

Будучи проездом в Нью-Йорке, Игорь Федорович взял такси. Едет себе по весне автор «Весны священной», будто инкогникто, и вдруг читает на табличке в машине свою фамилию.

– Вы не родственник композитора? – не выдавая себя, спрашивает у водителя.
– Разве есть композитор с такой фамилией? – удивляется шофер. – Впервые слышу. Стравинский – фамилия владельца фирмы. Я же не имею ничего общего с музыкой. Моя фамилия – Пуччини!..

Двадцатый эпизод

Всего полвека отделяют нас от кончины популярнейшего композитора, народного артиста РСФСР Исаака Осиповича Дунаевского. Очень жаль, что здесь невозможно перечислить все произведения маэстро Светлая Мелодия Эпохи, великого интерпретатора звуковых образов дороги, спорта, труда.

Песни… «Бегут, бегут пути-дороги»… Каждая – «строить и жить помогает!» Оперетты: «Золотая долина», «Вольный ветер», «Сын клоуна», «Белая акация».

Музыка к кинофильмам: «Веселые ребята», «Вратарь», «Цирк», «Дети капитана Гранта», «Волга-Волга», «Светлый путь», «Весна», «Кубанские казаки» и др. В которых, что ни мелодия – то хит. Где, «кто весел – тот смеется, кто хочет – тот добьется, кто ищет – тот всегда найдет!»

Хорошо, если бы каждый выбравший его профессию мог так много хорошего сказать своим творчеством, используя всего-навсего семь нот!

Один из молодых уговорил Дунаевского выслушать несколько его произведений. Заманил к себе, долго музицировал. Маэстро сидел молча, как в ступоре. Наконец исполнитель решил вооружиться штопором. Но ни налейдоскоп игристого и мутилового, ни отменная закустика не заставили гостя хоть слово сказать:
Ни форте, ни пиано –
Об игре на фортепьяно.

Уже провожая Исаака Осиповича, хозяин спросил:
– Почему вы ничего не говорили о моем творчестве?
– Но ведь и вы ничего не сказали своей музыкой!..
Что без высказанных мнений
Понималось: «Вы не гений!»

Двадцать первый эпизод

Организатор, руководитель и солист первого советского «Теа-джаза», выросшего с годами в государственный биг-бэнд, Леонид и тоже Осипович Утесов довольно весело синтезировал европейские и африканские музыкальные культуры. А в часы затиший меж боями творческих направлений и коммерческих течений, бывало, и откровенно пошучивал. Во всяком случае, он сам так о своих случаях жизни думал и потом рассказывал.

Как-то Утесов почувствовал недомогание. Врачи начали исследования, анализы, рентгены. Поначалу ничего не нашли. И, наверно, ущемленные его недо- женские языки распространили слух, что у маэстро рак… Только через время было установлено, что Утесов проглотил рыбную кость.

И тогда, если кто-нибудь справлялся о его здоровье, Леонид Осипович отвечал:
– Не беспокойся, пожалуйста, у меня не рак. У меня, знаешь ли, рыба!

Пристроил он в свой джаз-бэнд и кое-чему подучившуюся дочь Эдиту. И неплохо она дополняла в дуэте с отцом его хриплый речитатив довольно мелодичным высоким голоском. А злые низкие голоса вокруг исполняли массу острот, самая приличная из которых была и не совсем плохо зарифмована:
Эдит, Эдит, Эдит!
Отец твой знаменит,
С любой он переспит.
А кто тебя етит?..

После молотовско-риббентропских протоколов приехал Л. О. Утесов в Ригу. Устроители выступлений порекомендовали ему срочно сшить новый концертный костюм. Леонид Осипович пришел к портному и снял мерку.

– Постарайтесь уложиться в три дня.
– Завтра, – ответил портной.
– Но я хотел бы, – сказал маэстро, с подозрением глядя на мастера, – чтобы ваш костюм был сшит не хуже этого, который сейчас на мне.
– Так, так. Кто же это его шил?
– Его мне сшил сам Расторгуев! – похвастался Утесов.
– Я интересуюсь вовсе не фамилией этого человека. Мне интересно, кто он по профессии?!

В одну из причерноморских гостиниц, где жил гастролировавший со своими веселыми ребятами Л. О. Утесов, на его имя пришел денежный перевод. Народный артист, идя на завтрак, заглянул в почтовое окошечко:
– Здравствуйте. Вот извещение на мой перевод, разрешите, я заполню корешок и получу деньги?

Почтовичка взглянула на извещение:
– Паспорт!
– Я все данные помню, может быть, паспорт я вам занесу позже, когда пойду на репетицию? Я Утесов…
– Вижу, перевод Утесову. Паспорт. Сейчас!
– Я Леонид Утесов… – и запнулся…

«А что если поступить, как Энрико Карузо? Когда тому не давали без документа причитающиеся деньги, то всемирно известный мастер бельканто исполнил директору банка знаменитую арию «Смейся, паяц…», и деньги немедленно были выплачены…»

И Леонид Осипович развел руки:
– Раскинулось море широко, и волны бушуют вдали…
– Гражданин, что вы бушуете с утра в общественном месте? Вызываю милицию!..

Куда конь с копытом, туда и рак с клешней?! Sic transit gloria mundi (так проходит слава мира). И это, к сожалению, точно.

Двадцать второй эпизод

Какие великие имена всегда представляли и представляют сегодня российскую музыкально-исполнительскую культуру!
Вот фамилии нескольких выдающихся дирижеров: Александр Иванович Орлов, Николай Семенович Голованов, Александр Васильевич Гаук, Самуил Абрамович Самосуд, Владимир Иванович Федосеев, Евгений Федорович Светланов, Геннадий Николаевич Рождественский.

Жаль, что не всегда их творческий путь был усыпан розами. Кроме проблем «железного занавеса», были и досадные внутренние мелочи. Например, необходимость терпеть в составе коллектива неродных артистов-мастеров стукоразговорного жанра и других, легких на поминках со стола куски хватать.

Где, не видно – тук да тук…
– Ишь, работает под сук! –
Покосился, склюнув, Грач. –
Ясно, кто в лесу с т у к а ч?

Когда пролез в ужиный репертком:
– Как удалось? – спросили шепотком.
Уж отвечал, шипя и заикаясь:
– А пресмыкаясь… пресмыкаясь…

От подобных шариковых после концерта дирижеры могли получать такие записки: «А вон тот рыжий с усами бьет в барабан только, когда вы на него смотрите!» Из-за подобных швондеров полностью мужской хор обзывали смешанным: в его составе были те, кто мог петь, и – кто не мог без помощи партбилета или органов государственной безобразности!

Во время ответственного выступления оркестра один из таких так сфальшивил, что уязвленный в лучших чувствах дирижер после финала ушел к себе в кабинет, бормоча:
– Надо же так обосрамиться! Ну, «неувольняемый мститель»! Только «жмуриков» носить!

Чуть отошел и решил вызвать подгадившего на беседу по телефону. Но тот, предвидя разнос, предупредил коллег:
– Будет звонить главный, скажете, – я в туалете.
Так и доложили.
– В туалете? Зачем? Он ведь все уже сделал на сцене!

…Интересны и другие дирижерские байки, бесхитростные и безобидные анекдоты…
Во время репетиции:
– Так, всем стоп. Третья скрипка сильно фальшивит…
– Третьей скрипки сегодня вообще нет!
– Хорошо, тогда передайте ей мои замечания…
– Вы почему хлопаете в ладоши?
– Виноват, – тарелки дома забыл!

Играют дальше.
– Дирижер только что так на тебя посмотрел, словно заметил, что ты фальшивую ноту взял!
– Ерунда! Я на него так взглянул, словно я правильно сыграл!..
– Внимание, будьте осторожны: во время концерта третий микрофон будет работать!..

Диpижеp под гpом оваций пеpеполненного зала вcтал за диpижеpcкий пульт, достал из-за манжеты бумажку, прочитал: «Справа скрипки, слева виолончель…» – и поднял руки. Но вдруг увидел иcпyганные глаза мyзыкантов, глядевших то на лицо диpижеpа, то кyда-то вниз. Дирижеp тоже поcмотpел вниз и заметил, что шиpинка его бpюк pаccтегнyта.
– Пардон, – сказал дирижер, обращаяcь к оpкеcтpy и, повеpнyвшиcь к немy cпиной, cтал заcтегивать брюки!..

В концертном зале:
– Вован, это Бах или Бетховен?
– А кто его знает, он же спиной стоит!

Во время предаплодисментной паузы, отчаянный крик:
– Врач, есть в зале врач?
– Да, я врач!
– Не правда ли, офигительно, коллега!

После концерта собеседник Вована прошел за кулисы и обратился к тромбонисту:
– Я два часа наблюдал, как вы безуспешно пытались высунуть одну трубу из другой. На фирме, где я работаю, меня называют «Колян-золотые руки». Может быть, я смогу вытащить эту проклятую трубу?

Вот и задумаешься:
Юмор что? Искусство смелых
Повергателей основ?

Иль искусная умелость
Повергать… посредством слов?

Верно Юмору служить
Возраст не помеха.
Если хочешь дольше жить,
Помирай от смеха!

С другой стороны, плохо знать много шуток: когда надо – не вспомнишь, а когда кто-то рассказывает – не смешно. Потому опять скажу: меломуары, не люди – как не горели, так не горят! Сверкают!! Здесь и сейчас!!!

Выход актера Второй
Камертонкости аннотаций

Вместо пролога:
Спектакль! Идет борьбучая борьба
Через концепцию к развязке.
А в зале жаждут – вдруг повязка
Спадет с бедра у черного раба?
На пол накакает лошадка?
Ах! – катарсис – и все хохочут!
И кто не видел, тоже «хочут»…

Роман музыки с театром, опера – странный жанр. Говорят, синтетический. Не в том смысле, что – синтетика, а в том, что – синтез. Тут тебе и пение, и танец, и драматическое искусство, и музыка, и поэзия.

А как без оперетты – веселой интрижки, без балета – трения полов, танцев-обжиманцев для глухих, наконец, без оркестровой ямы, на краю которой любые сценические драмы и трагедии вырастают до шедевров?

Как не вспомнить искрометные наигрыши на гребешках-губешках, палках-скакалках, банках-барабанках, тазиках-фантазиках первых постановок «Принцессы Турандот»? Волшебные трубы романса, вальса и других вариаций Г. В. Свиридова к «Метели»?..

Картина 1: Бременские музыканты

В опере сделана попытка исследовать проблему занятости пенсионеров. Ведь вот что сегодня с нашим пенсионером происходит:
Имел достаток, мир, страну…
Да хоть награды те же!
Имеет нынче лишь жену,
И то все реже, реже…

Стало быть – забыв о боли
От того, что бились зря,
Доживать, как поневоле –
Вроде, нужно? Да нельзя!
И, по мнению постановщиков, решение лежит на пути организации вокально-инструментальных ансамблей долгожителей.

Так, если в начале произведения – «Испугался осел: «Куда я пойду, куда денусь? Стар я стал и слаб», – то уже в середине сюжета – «Отвечает осел: «Пойдем, петушок, с нами в город Бремен и станем там уличными музыкантами. Голос у тебя хороший, ты будешь петь и на балалайке играть, кот будет петь и на скрипке играть, собака – петь и в барабан бить, а я буду петь и на гитаре играть».

В результате вспоминают и даже с ностальгическим азартом исполняют любимую песню о сексе: «Ничего на свете лучше нету»… Правда, иногда продолжая горькими словами нерадостной действительности:
Ничего на свете лучше нету,
Чем на всех делить одну котлету.
На худой конец вторую делим –
Наравне с голодными неделю!

Далее прослеживается смычка их любви к музыке и ненависти к правонарушителям. Ведь даже:
ГосуДарственная раньше-то граница
В госПродажную успела превратиться…
А люди в стране невесело шутят:
– Живем, как в бане!
– Все, мол, без утайки?
– И голы, босы, и в округе – шайки!

И работники сцены заостряют внимание зрителя на борьбе с бандитизмом, подчеркивая оригинальность метода: «И тут все разом закричали: осел – по-ослиному, собака – по-собачьи, кот – по-кошачьи, а петух закукарекал. Закричали они и ввалились через окно в комнату. Испугались разбойники и убежали в лес».

А финал исследования – «Бременские музыканты – осел, собака, кот и петух – остались жить у них в доме да поживать», – окончательно убеждает зрителей всех возрастов в действенности пути, предлагаемого авторами и исполнителями основных партий.

Картина 2: Мария Стюарт

Опера на либретто одного из основоположников немецкой классической литературы – о трагедии, которая стала возможна в соседней стране из-за того, что в королевской семье имелись две особы любимого англичанами дамского пола, и каждая не хотела признавать для себя никаких головных уборов, кроме короны.

Вот и оказалось уже в первом акте, что Мария Стюарт отбывает срок в бриттской Матросской тишине, а ее двоюродная сестрица, тезка нынешней королевы Елизаветы II, щеголяет себе в парадной короне и любит лорда Дудлея.

Однако, боясь как за первую, так и за второго, эта Елизавета I фабрикует узнице невинный приговор через отсечение головы.

В краткой аннотации невозможно перечислить всех героев и все разыгранные события, но внимательный зритель отметит, например, красавца, старшего надзирателя Мортимера, влюбившегося в свою зэковку, бывшую шотландскую королеву и католичку, из-за которой он даже покончил и с самим собой.

Отметим также импровисацию крупного разговора на тюремном свидании в четвертом акте, когда английская королева любезно и интеллигентно обвинила сестру в том, что вроде она свела со свету своего благоверного потому, что крутила любовь с разными низкими даже музыкантистами. Мол:
Еще б с кем поамуриться! –
У Мэри на уме.
Во всем умна… как курица,
А в этом – будто две!

На что Маруся уперла руки в боки и тоже не так чтобы прилично аттестовала сестренку золотушной безотцовщиной, подкинутой дяде Хенио, и далее – особой не только сморщенной на морде лица, но и будто бы кривой на все задние ноги, как хомут рыжей кобылы. И как была в ажиотаже и обмороке хлопнулась на пол.

И поделом – хочешь быть самой красивой на базаре – приходи первой!
Ну, весь базар пересказывать, пожалуй, не надо, потому что наверняка будущий зритель сам заинтересовался узнать, чем эта тюремно-семейная трагедия, описанная двести лет назад, кончилась, и тоже придет посмотреть своими глазами. И, как говорится, добро пожаловать!

Картина 3: Кот в сапогах

Эта поучительная история убеждает детей и взрослых в том, что не надо бояться полученного от кого-либо кота в мешке, раскрывая истинные причины распространенного сегодня положения, когда, став важной персоной, даже кот мышей не ловит.

В прямом и переносном. Или, как сказано в финале действия, – «разве только иногда для развлечения»:
– Молилась ли ты на ночь, Дездемышь?
– Котелло, ты? Трагически смешишь?

И он, невзирая на пронзительные звуки Эстрадивари, пытается… смешить:
Прокрался в дом сановный Кот,
Как донжуан и донкихот,
Где Кошкам-Мышкам не без грации
Всю ночь трепался о кастрации!

Картина 4: Айболит

Опера в значительной степени является практическим учебным пособием для врачей скорой помощи.

На конкретных примерах раскрываются способы наиболее оперативной работы «неотложки»: «И встал Айболит, побежал Айболит»… «И сейчас же к нему из-за елки выбегают мохнатые волки: «Садись, Айболит, верхом, мы живо тебя довезем»… «И сел на кита Айболит»… «И сел на орла Айболит и одно только слово твердит: «Лимпопо, Лимпопо, Лимпопо!»…

В то же время, зритель догадывается, что у доктора Айболита всегда было полно медицинского спирта. Именно поэтому к нему по утрам приходили «лечится – и Слониха, и Волчица, и Жучок, и Паучок». Именно потому – «и гуляет Гиппопо по широкой Лимпопо!» И вступает в противоречие с древним утверждением, что:
Не от чашки, не от ложки,
А от рюмки – неотложки…

Далее даются проверенные опытом рекомендации по применению и других фармакологических средств: «И к бедным полосатым бежит он тигрятам, и к бедным горбатым больным верблюжатам, и каждого гоголем, каждого моголем, гоголем-моголем, гоголем-моголем, гоголем-моголем потчует»…

И хотя:
Свято право нации
На галлюцинации?.. –
исподволь внушается мысль, что только так можно вылечить самые эпохальные болезни, включая национальный алкоголизм:
Бутылке водочной аптечный Пузырек
Негромко, но решительно изрек:
– Ну, валишь с ног нестоящих людей.
Ты на ноги поставить их сумей!

Именно так произведение объективно вселяет надежды – как на вышесказанное исцеление, так на лучшие времена для всех Баб-эль-Мандебских больных и для нас, которые, вызвав врача по имени Айболит (Оймутит, Ойзудит) на дом, ожидают его «в течение дня».

Картина 5: Сказка о Золотом петушке

Музыкально-драматическое сочинение преподает яркий нравственный урок современным мужчинам, особенно касающийся тех, которых в условиях улучшающейся жизни общества все чаще клюет в темя золотой петушок.

Такой, как царь Дадон, будто бы и говорит, что – «…под старость захотел отдохнуть от ратных дел», а сам пирует себе у какой-нибудь девицы – «хи-хи-хи да ха-ха-ха! Не боятся, знать, греха», – не заботясь ни о детях, ни о делах службы, готовый отдать – «хоть казну, хоть чин боярский, хоть коня с конюшни царской, хоть полцарства»…
В любовном треугольнике он мог
Попасть впросак, но отступать – едва ли.
В Бермудском треугольнике меж ног –
Пропасть не страшно. Там и пропадали…

Грозным предостережением звучит сегодня финал произведения: «Сказка ложь, да в ней намек! Добрым молодцам урок». И зрители согласны с постановщиком: дескать, не теряйтесь, как сыновья Дадона, «шерше ля фамм», но смолоду!
Юности вечной не быть,
Даже простой не осталось.
Что, д о х л о ж и т е л ь н о выть:
– Боже, дай вечную старость?!

Картина 6: Сивка-Бурка

В центре произведения наша современница молодая героиня по имени Елена с девичьей фамилией Прекрасная, которая, несмотря на царский достаток и верхнее теремическое образование, соблазняется каким-то Иванушкой-дурачком только потому, что прискакал он к ней на угнанном «в самую полночь» серебристом свежерастаможенном бумере, которому урки дали кликуху – Сивка-Бурка, вещий каурка.

И вот они счастливы вдвоем. Не то, чтобы гармония, но что гормония – точно!
О-о-о, – поет душа.
О, как песня, хороша…
А когда и Х неплох,
В унисон поют: ОХ… ОХ…

Болью за нынешнее состояние земной атмосферы проникнуты последовательно показанные сцены нескольких этапов автогужералли, когда – «земля дрожит, дым столбом валит, пламя пышет».
«Какой русский не любит быстрой езды?..» –
На ком ездят, не попуская узды!

И все же:
Оптимизм навевал молодым –
И в трубу даже вылетев, дым!
Картины русской природы сменяются сценами борьбы за гарантированный урожай наших полей. Неожиданно заканчивается свадебное празднество – «по ушам текло, а в рот не попало!»
Поживете с наше вы,
Тоже скажете: увы!

Опера первоначально была поставлена «для дошкольного возраста», но сегодня в условиях крепнущей демократии с интересом будет встречена всеми, кому не чужды проблемы защиты окружаемой глобалистами среды и занятости золотой молодежи.

Картина 7: Макбет

Задача музыкальной критики – предостеречь против складывающегося после первого просмотра зрительского мнения об этой трагедии, будто разыгралась она исключительно из-за желания некой леди Макбет по воскресеньям крутиться в короне у соседок под окнами и в остальное время жить на королевскую зарплату.

Хотя ее муж как военнослужащий высшего комсостава и так имел солидный оклад, не считая прибылей с распродаж вещевого имущества и переносных мушкетных комплексов.

Конечно, это из-за нее главный герой оперы прикончил садовым ножом старого короля и спящим солдатам тоже резню устроил, генеральшу, жену товарища, с четырьмя детьми отравил до смерти. Но суть-то не в этом!

Оркестровка и вокал, прежде всего, образно и конкретно внушают зрителю мысль о вреде алкоголизма. Ведь если бы король не был после приема «Посольской» в лоскуты захорошевшим, разве бы он не услышал, что Макбет к нему с режущим инструментом приближается?
Как полюбишь ты водочку, белая,
Репутацию черною сделает,
Станет нос от нее красно-синим,
Хоть зеленым зовут ее змием!

Ведь если бы солдаты тоже не приняли столько мутилового спиртного за благополучшее на посту и за здоровье после дебилизации, разве бы они оказались невинными жертвами происков своей ли, чужой ли, хотя бы и очень хитрой леди? То-то что нет бы!
Их первый враг дешевый алкоголь:
Приняв, утратят над собой контроль.
Наставит стражник на жену ружье

И с пьяных глаз не попадет в нее!

Особенно важно знать меру. Чтобы не устаканить под модырато меньше? Или:
Чтоб оформилась мысля,
Тяпни, – думай опосля?

Похоже, к таким выводам и хотел склонить зрителя крупнейший гуманист эпохи позднего возрождения Уильям Шекспир. Чрезвычайно поучительно, что не всегда трезво оценивающий, но довольный зритель более четырехсот лет кричит по этому поводу не «довольно», а – «форо», «бис» – в смысле повторить, и если трезвый, то – «браво».

Картина 8: Красная Шапочка

Остросюжетный гиньоль на экологическую тему о сильной задымленности и сексапыльности Красной Шапочки, которой удается длительное время, используя пирожок, горшочек с маслом и родственные связи, обставлять лоховатых мужчин из тамбовской лесной инспекции в лице серого Волка.

Следует ряд погонь и переодеваний. Серовый пытается косить под крутого, пугает Красную Шапочку, предлагая ей два сценария развития отношений: поглощение или слияние, – на что та сначала путáнно хохочет. У Волчарика аж глаза по морде забегали:
– Не выпукивайся, кукла, –
Я лишь выпукл, ты впукла!

Но, ему и не снилось… Женское начало Красной Шапочки столь агрессивно, что события необратимо развиваются по не лучшему для Волчка, но любимому ею второму варианту. В ход идут не только ногти-рукти…
От рук отбился, но от ног…
От обнаженских – нет, не смог!

И хотя зрителям открывается многообразный арсенал эффективных средств борьбы с неорганизованным туризмом и загрязнениями окружающей среды: «такие длинные руки», «такие большие уши», «такие большие глаза», «такие большие зубы», – но вновь ускользает Красная Шапочка, погибает серый Волк.

Несмотря на трагический исход, произведение оставляет светлое и зеленое чувство оптимизма, пронизанное мажорной мелодией и верой в завтрашний день, когда не станет у нас Красных Шапочек, исчезнет лес, как поле их деятельности, а имя серого Волка будет навечно внесено в Красную книгу.

Картина 9: Муха-Цокотуха

Мастера оперной сцены вводят нас в атмосферу пиршества, которое затеяно героиней произведения Мухой, по прозванию Цокотуха, не сумевшей побороть в сознании, на первый взгляд, безобидный пережиток прошлого – «обмывать» всякое, даже копеечное приобретение («Муха шла, шла, шла, и копеечку нашла!»).
Пили добры молодцы,
Пили красны девицы.
Стали красны молодцы,
Стали добры девицы.

И это едва не кончилось трагически: «Вдруг какой-то старичок Паучок нашу Муху в уголок поволок, – хочет бедную…» Драма нарастает:
Муха задом и передом –
Он храпит своим чередом.
Та не прочь бы того,
Но того у него –
Ни ладошка, ни кукиш,
Ничего-то не купишь,
А, купив, не облупишь!

Следуя за поворотами событий, зритель отвлекается гражданским чувством нетерпимости к проявлениям серийной морали – «моя фазенда с краю». Красноречиво и характерно иносказание: «А кузнечик, а кузнечик, ну, совсем, как человечек, скок, скок, скок, скок за кусток, под мосток и молчок!» Нерушимей, чем капитан Немо. Или, может быть:
Графоманский дух –
Ни словечка вслух?!

Однако не такие «человечки» всегда определяли лицо современной творческой молодежи.
Хороши Комары…
Тем, что пьют до поры!

И мы становимся свидетелями подвига вдруг «завязавшего» со спиртным, маленького, но мужественного Комарика: «Слава, слава Комару – победителю!»

И хотя, может, чаще, чем хотелось бы следует наше искусство заморскому приему «хэппи энда», тем не менее, хочется вместе с действующими лицами героической эпопеи порадоваться заключительным аккордам, исполненным в мажорном ключе с каким-то жизнеутверждающим поворотом: «Веселится народ – Муха замуж идет за лихого, удалого, молодого Комара!»

Картина 10: Курочка Ряба

У курочки Рябы похитив яйцо,
Намяли ему и бока и лицо…
Пришлось не по вкусу залетным крутым,
Что не было это яйцо золотым…

Легкая, изящная, на первый взгляд, опера открывает внимательному зрителю важные психологические категории, впрямую затрагивая проблемы любви, морали, долга, если хотите – саму суть семейных отношений на современном этапе.
Не смех, а слезки:
Все по-серьезке!

«Жили-были дед и баба. Была у них курочка Ряба. Снесла курочка яичко, не простое – золотое. Дед бил, бил – не разбил. Баба била, била – не разбила»… 989 проб произвели. И задается заинтригованный зритель первым своим простым, но неизвестно в какие глубины уходящим вопросом: «Зачем они били золотое яичко, зачем?»

«Мышка бежала», мышка без жала…
Вопросы из зала: «Если бежала, то где, куда? Если без жала, то мало ли что с хвостиком, которым, если махнула, то – где, кому, зачем – ничего не сказано!»

«Хвостиком махнула, яичко упало и разбилось. Плачет дед, плачет баба»… И новый вопрос: «Если сами били, не разбили, то почему плачут?»
И посещают каждого мучительные размышления о том времени в жизни, когда бьются золотые яйца.

И, как прозрение, ответ: золотое яичко – это любовь! Вот и бьют свою любовь и плачут мужчина и женщина из-за какой-то курв… курочки Рябы.
А мышка? Серая шепотливая сплетня?
А курочка Ряба, работавшая в поте яйца? Их дальнейшая судьба?
А простое яичко? Долг перед обществом? А может быть, просто привычка?

И понятно, что:
Жизнь не так смешна,
Как думают о ней…
Думаю – она
Значительно смешней!

И захватывают зрителя непринужденность ассоциаций и непосредственный тон, и манера намечать лишь абрис мысли – несколькими штрихами, как у Р. М. Рыльке: «Прикоснуться, пометить, не больше»…

Картина 11: Сказка о рыбаке и рыбке

В произведении исследуется широко распространенное у нас явление общественной жизни – emancipation de la femme. Рассматривается солидный временной срез – тридцать лет и три года, когда «жил старик со своею старухой у самого синего моря».

Были уступчивы в дружной семье:
Он ей – на деле, она – лишь в уме!

Общий сценический фон – перевернувшийся современный порядок жизни, когда женщина пытается играть роль мужчины, а мужчина исхитряется не играть никакой роли вообще – всю жизнь за спиной старухи просидел, больше выдолбанного корыта не нажил!

Показано энергичное начало самоутверждения emancipee: «Старика старуха забранила: «Дурачина ты, простофиля! Не умел ты взять выкупа с рыбки! Хоть бы взял ты с нее корыто, наше-то совсем раскололось».
– Надо, надо, – ела, ела… –
Надоела, надоела!..

Но, пошел, добыл. Вернувшись, уже привычно не встретил ожидаемого одобрения. Все еще больше пошло-поехало. Перевернуто и сключительно наперекосяк.

Далее зритель неотрывно следит и своими ушами слышит: «Воротись, дурачина, ты к рыбке»… «Воротись, поклонися рыбке»… – и еще два раза – «Воротись, поклонися рыбке»… И вместе с постановщиками приходит к единственно логичному выводу.
Женщина бывает не права –
Изощряется молва –
Лишь в трех случаях, зато
Не слыхал, в каких, никто!

Безудержный поток эмансипированно неограниченных «не хочу быть… хочу быть» (сколько тому примеров может вспомнить всякий зритель и не зритель!) приводит к осознанию бессмысленности эмансипации женщин даже для них самих, хотя «старик не осмелился перечить, не дерзнул поперек слова молвить».

Но как раз упомянутый старик в финале окончательно утверждает нас в этом: «Глядь: опять перед ним землянка; на пороге сидит его старуха, а перед нею разбитое корыто»!
Кто пред ними бисер мечет?
Кто их чтит, я не пойму –
Жен, что нам противоречат?
…Иногда – и по уму!..

Картина 12: Гамлет

Эта великая сценическая трагедия человека, исполненного внутренних противоречий и сомнений, более четырех веков убедительно показывает, что высокая смертность в старину косвенно укрепляла семейные узы.

Не секрет, что нынешняя продолжительность жизни в семьдесят и более лет, предполагая и длительное супружество, никак не способствует его сохранности. Ибо далеко не каждый в состоянии психологически выдержать примерно полвека рутинного общения с одной душой и телом. Семьи рушатся, супруги разводятся все чаще.

Все у жены прекрасно с мужем.
Что может этого быть хуже?

Во времена же Шекспира браки были более кратковременны. Голод, болезни, гибель в сражениях и междоусобицах так часто разбивали семью, что если кто и доживал до семидесяти, то за плечами у него было три или четыре крепеньких брака, не подтачиваемых тоской однообразия.

Яркий образчик семейной жизни в шестнадцатом веке и являет опера «Гамлет». Например, прежде чем падает занавес в конце вполне обыкновенной II сцены из V акта, королева умирает от яда, Гамлет и Лаэрт приканчивают друг друга взаимно, и у Гамлета еще выкраивается чуток времени, чтобы перед смертью заколоть короля. Все логично –
Чем нам диктуются поступки с древности?
Умом? Эмоциями? Нет, – потребностью!

Раньше можно было уже увидеть похороны Офелии, теперь добавляется известие о казни Розенкранца и Гильденстерна. Британский посол остается на сцене почти один и растерянно оглядывается, не зная, кому вручить верительные грамоты: «Печальная картина, и вести наши сильно запоздали»!

Нельзя с ним не согласиться. Как и с великой искренностью каждого супруга в старину, оплакавшего жену или мужа и вновь произносящего кому-то: «Пока смерть нас не разлучит»…
У гроба муж – любовнику:
– Эй, гусь,
Не стыдно плакать?
Я еще женюсь!

Вот и выходит, что чем чаще звучали эти слова, тем крепче были семейные узы в промежутках. Прозвучали бы они и на свадьбе Гамлета, если бы дело до нее дошло, но трагедия есть трагедия…

Картина 13: Сказка о царе Салтане

Сценическое произведение на либретто великого А. С. Пушкина приковывает внимание к трагедии человека, бросившего из-за ткачихи, поварихи и сватьи бабы Бабарихи свою законную супругу с ребенком на руках и появившегося перед нею через много лет.

Это когда брошенка, даже не истребовав алименты, самостоятельно поставила сына на ноги, когда сын достиг высокого княжеского положения в обществе и женился на богатой и красивой – «что не можно глаз отвесть: днем свет Божий затмевает, ночью землю освещает, месяц под косой блестит, а во лбу звезда горит».

Мы видим, что – «царь Гвидон тогда вскочил, громогласно возопил: «Матушка моя родная! Ты, княгиня молодая! Посмотрите вы туда: едет батюшка сюда». Глядь-поглядь:
Раз – смешинка,
Два – смешинка,
Три – смешное зеркало,
Где мужчинка не мужчинка –
Пузо, лысина, ширинка…
Зеркало-коверкало?

Но, как в жизни бывает, у отца-старика при встрече – «Взыграло ретивое! «Что я вижу? что такое? Как! – и дух в нем занялся. – Царь слезами залился».
Жена и сын его простили. «День прошел – царя Салтана уложили спать вполпьяна».

Слава Богу, для поющих лиц все кончилось благополучно. Чего не скажешь об Александре Сергеевиче, который жаловался, что – «мед, пиво пил – и усы лишь обмочил».
И это чувство неудовлетворенности понятно каждому:
Говорят – все чувства мелки
Перед жаждой опохмелки!

Картина 14: Телефон

Вот и искусство обращается к одной из самых животрепещущих проблем – борьбе с коррупцией и монополизмом олигархов.
Господа – все те же бывшие товарищи,
Но которые под лозунгом «Товар ищи!»
Не навар снимают, а наварище!

Перед зрителями всего один день из жизни крупного дельца-оптовика с его чудовищным кредо: «Ты мне телефончик – я тебе вагончик».

«У меня зазвонил телефон». И дальше: «Что вам надо? – Шоколада. – Для кого? – Для сына моего. – А много ли прислать? – Да пудов этак пять»…
«Мой милый, хороший, пришлите мне калоши»…
«А потом позвонили зайчатки: «Нельзя ли прислать перчатки?»
«А потом позвонили мартышки: «Пришлите, пожалуйста, книжки!»
«А потом позвонили цапли: «Пришлите, пожалуйста, капли»…

Сам герой невольно признается: «И такая дребедень целый день: динь-ди-лень, динь-ди-лень, динь-ди-лень!»

Однако этот новый русский заметно обеспокоен. Еще с дежурной вежливостью, но в досаде, он вдруг бросает – и кому? – медведю: «Повесьте, пожалуйста, трубку!»

И зритель уже догадывается: у мошенника горит земля под ногами: «А недавно две газели позвонили и запели: «Неужели, в самом деле, все сгорели карусели?»
Возможно, он в чем-то и раскаивается: «Нет, нет! Соловей не поет для свиней!»

От сцены к сцене нагнетается беспокойство. Герой признается, что даже на безобидный вопрос: «Не это ли квартира Мойдодыра?» – я рассердился да как заору: «Нет! Это чужая квартира!!!» – Я три ночи не спал, я устал. Мне бы заснуть, отдохнуть… Но только я лег – звонок!.. – Беда! Беда! Бегите скорее сюда!.. Наш бегемот провалился в болото»…

Кольцо сжимается. Провалился сообщник. «Ладно! Бегу! Бегу!..» И все понимают, что это – конец. Фрагментарно с расстановкой мерещится опер упал намоченный с самой музыкальной на свете фамилией Си-до-ре-нко…

Исполнитель главной роли не только ярко вылепил образ отрицательного типа, но привел его к пониманию ошибочности своего пути. Потому и зритель верит, что показанное общественное явление со временем будет обществом под фанфары изжито.

А пока, пока, пока по камушкам… красноречиво звучат слова финальной арии: «Ох, не легкая эта работа». И становится понятно, что будет не легче, чем «из болота тащить бегемота». И понятно, что пока суды… туды, обратно… и опять, и опять…

Картина 15: Сказка о попе и работнике его Балде

Замечательный образчик того, как оперное искусство может предвидеть новое в экономике, а конкретно – появление комплексных рабочих бригад с оплатой затрат по коэффициенту трудового участия.

Именно об этом слова либретто: «Нужен мне работник: повар, конюх и плотник»… «Живет Балда в поповом доме, спит себе на соломе, ест за четверых, работает за семерых; до светла все у него пляшет, лошадь запряжет, полосу вспашет, печь затопит, все заготовит, закупит, яичко испечет да сам облупит».

Но:
Управленческие глупости – хватало их с лихвой –
Доказательство, что думали своей мы головой!..

Постановщик, исполнители гневно клеймят попытки нарушить трудовое законодательство со стороны попа, известного в сказочных кругах как Толоконный лоб.
Закон российский, как натянутый канат.
Наткнувшись на него, пойдет ли кто назад?
Кто незаметен, – под канатом прошмыгнет,
А кто повыше… – через все перешагнет!

С другой стороны, следуют яркие картины, характеризующие трудности ликвидации многомесячной задолженности по зарплате. Нарушители призывают на помощь всю свою нечистую силу, крутятся, как черти, но – «делать нечего – черти собрали оброк да на Балду взвалили мешок».

Многозначительна последняя сцена, где показана система расчетов в действии: «С первого щелка прыгнул поп до потолка»… Это грозное предупреждение потомкам – станете хитрить в труде, думая лишь о своем вознаграждении («Только поп Балду не любит, никогда его не приголубит, о расплате думает частенько»), – и получите не пирожки да пышки, а щелки да шишки!

И удивительно, как в условиях реальной рыночной экономики актуальнейшим лейтмотивом звучит главный тезис произведения: «Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной»! И только в конце бесконечно жаль, что:
Их нет, способных к осуждению
Самих себя – за заблуждения…

А ведь был, был у попа выход: надо было подобно новым русским предпринимателям платить в конверте. И тогда за такое письмо можно было не самому прыгать, а любого Балду заставить плясать под свою дудку!

Картина 16: Возвращение Одиссея

Не будем пересказывать один из самых известных в мире сюжетов. На этот раз позволим себе усомниться в его правдивости. Ибо великим поэтом, но слепым был Гомер: так мастерски воспеть супружескую верность Пенелопы и так неверно!

С чего бы ей, красивой и умной, быть верной какому-то одному Одиссею? И, действительно, опираясь на свидетельства не столь известных, как Гомер, и совершенно неизвестных исследователей древности, можно прийти к противоположному мнению. Начать хотя бы с наследственности.

Достоверно никому в Этолии не известно имя той легкомысленной наяды, которая без долгих уговоров приняла в свои текучие объятия изгнанного из Спарты Икария и нарожала ему пять сыновей и одну дочь Пенелопу.

Да и у самого Икария братова жена Леда спуталась с Зевсом, который в образе длинношеего лебедя утолил ее лоно, после чего с плюсом сорока недель родила ту еще штучку – Елену Прекрасную, прозванную за тройные эротации с военными Троянской.

Или сама эта Пенелопа в прошлом. Зрела струеволосая и голубоглазая, как снопик льна, сжатого вместе с васильками. На лакедемонских лугах бегала в мини-платьице за овцами. Однажды перед грозой догнал ее, наклонившуюся в каком-то гроте, один козел и беспрепятственно взял самое дорогое.

На счастье каждого козла –
Любовь, и в самом деле, зла!

Хотя мог бы и купить, и обворожить, и по-иному облапошить, потому что был, на самом деле, богом торговли, краснобайства и обмана Гермесом. Пан родился. Не пан, как в Польше – у кого больше, а – с рогами, хвостом, по пояс в шерсти и на копытах. Страшный, как черт. Настоящий, а не малеванный. Между прочим, до сих пор при живых родителях в беспризорниках числится!

Сунулся, было, к отцу, а тот весь в бегах, только крылышками на ногах зашелестел:
– Козел! – говорит.
Крутанул Пан рогами:
– Сам ты козел, – говорит, – ежели одного сына не мог по-человечески сделать!

Гермес как рассердится!
– Пошел, – кричит, – к матери!
В смысле – к Пенелопе. А той и вовсе на дите наплевать.

Ах, как был нравствен Мефистофель,
Избрав занятий чертов профиль –
Бессмертье на душу менять,
В сравненье с той, чье имя – мать,

Но посчитавшей вдруг, что лучше,
Забыв дитя, благополучье
Взамен подкидышу иметь
И слыть рожалой девкой впредь!

Она уже иностранца Одиссея окрутила и живет себе на Итаке припеваючи, как в прошлом порядочная дургеневская девушка. Потому что благородный сын Лаэрта, не обнаружив в свадебную ночь того, что полагалось бы, ничего в объяснение этого, кроме рожалостных слез, не мог допроситься и потом всю жизнь о том помалкивал!

Старый Лаэрт отдал новобрачным дворец. Родился Телемах. Троянская война началась. Одиссею повестку принесли. Погнал, было, дуру, что единственный кормилец-одевалец в семье. Призывная комиссия разоблачила. Пришлось идти. Человек предполагает, а боги располагают. Думал Одиссей, что ненадолго, но только через двадцать лет вернулся…

Вернемся и мы – к сомнениям. Пролетели годы. Все уцелевшие герои осады Трои демобилизовались, а об Одиссее ни слуху, ни духу. Во дворце Пенелопы день и ночь толклись женихи – сто восемнадцать душ. Можно поверить, что она была к ним равнодушна? При ее опыте сокрытия даже добрачных связей?
Однажды хвастала сама:
– В меня влюблялись без ума!..
Но долго думала потом
О тех, которые – с умом.

Даже Гомер не мог скрыть, что кое-кому из умных женихов Пенелопа отдавала предпочтение. Особенно успешно капали ей на мозги Амфином и Антиной. Но замуж она мудро ни за кого не выходила. Именно – мудро, ибо сто восемнадцать есть сто восемнадцать, а не один и тот же каждый день!
Замужество?
Причудливый мираж:
Дворцы, фонтаны и верблюды…
Дворцы падут за этажом этаж,
Исчезнут струи и запруды.
Реализуется из всех причуд
Один уздой обманутый верблюд!

О мудрости красноречиво свидетельствует осторожное поведение Пенелопы – спускается в общий зал из укромных верхних комнат в обществе служанок и держится всегда в стороне от толпы гостей.

Ясно – чтобы ни один фаворит опрометчиво не скомпрометировал ее перед другими! С другой стороны, из огромной толпы можно легко и незаметно, по одному, ускользать и восходить на горючее ложе соломенной или всамделишной вдовушки. Все в полном соответствии с диалогом:
– Клянусь тебе, как перед Богом,
Я мужу изменить бы не смогла…
– И я… – но если перед Богом,
А не во тьме укромного угла!

И последнее. Старый и слепой Гомер не всегда был стар и слеп. Подробное обизображение Итаки в «Одиссее» недвусмысленно свидетельствует о том, что он сам там был. Не Гомер ли первый утешитель Пенелопы после многих одиноких ночей?

Ведь только в этом случае становится понятным сам факт появления в поэме венка похвал сорокалетней невесте, будто сотканного из глубокой благодарности за незабываемые минуты или даже часы запретной любви: «Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос; ложе покинул тогда»…

Но мы не позволим страстному потоку поэзии Гомера поглотить своим великолепием те малые, скрупулезно суммированные крупицы правды, которые заставляют сделать вывод: Пенелопа ничем от своих родственниц Елены и Клитемнестры, как и от других сладострастных дочерей Зевса, не отличалась. Миф о ее верности – он и есть не более чем миф.
Все может быть,
Все может статься,
Любая может поломаться,
Помучив, прежде чем любить,
Но не хотеть? Не может быть!

То-то потому пошло выражение – «ткань Пенелопы»: что днем целомудрие соткет, то ночью страсть распустит. То-то потому, честь Пенелопову стремясь охранить, пришлось Одиссею с Телемахом всех женихов порешить. Чтобы ни один из ста восемнадцати ни под каким живым видом не проболтался!

Картина 17: Травиата

Это одно из двух написанных крупнейшим композитором-реалистом Джузеппе Верди в то холодное лето 1853-го года оперных произведений, в котором он правдиво показал зрителям, как душевный конфликт при благоприятных условиях воплощается в туберкулез легких, и даже со смертельным исходом.
Не разгрызли
Сущность Жизни?
Твердь?
Думаю – в том,
Что она не Смерть…

Там сначала все живут пропиваючи, закусывают, танцуют, а Альфред и Травиата в любви объясняются, хотя не натурально на словах там или на жаркоречивых взглядах, а все пением.

Вдруг Альфредов папа тоже этаким забористым голосом запевает, мол, чего это ты забыл свой милый край. И всю их любовь и даже будущий брак вполне успешно сплеча разрубает и расстраивает.

Альфред тогда с расстройства заправляется алкогольными напитками по самый верхний клапан и обкладывает эту свою Травиату на чем свет стоит ариями, а по-простому сказать, непечатными словами.

– Ты, – поет, – такая-сякая шумел-камышевка, и вообще, и деревья с тобой гнуть никак не желаю!
Травиата – в слезы, а потом и вовсе в чахотку отпадает. Конечно, врача вызывают.
В состоянии тот чью-то боль облегчить:
«Поживете еще или будем лечить?»?

Такому все по барабану, он ни ей рецепта, ни ей больничного, а прямо так и отпевает:
– Спокойно, – заливается, – конечно, я полечу, но болезнь настолько опасная, что от нее не улетишь, и непременно окончится смертью.

Вот так, так!
Завидую врачу я:
Простых больных врачуя,
Твердит: «На крыльях полечу,
А королеву п о л е ч у!»

А как простую отравиатную – слабо?
Конечно, и поэтому уже и Альфред Травиату просит, и его папа, срочно даже на свадьбу согласный, прощения просит, а она ни в какую:
– Ах, оставьте, – свои «ля-ля» вытягивает, – совсем нет моих сил, должна вскорости протянуть все ноги.

И в полном согласии с врачебным анамнезом такая вся из себя – если бы не пение на ней, бестелесная, – отходит.
Скорбите? Не сметь –
Лишь сыграна смерть!

А зрители, каждый раз, своими глазами убедившись в торжестве замысла великого композитора, долго перед своим уже уходом аплодируют. Во всех театрах всех стран и народов на протяжении последних ста пятидесяти лет, а то и больше.

Картина 18: Новое платье короля

Иногда даже несуществующие постановки требуют критической оценки. И вот как раз такой случай… Не создано ни оперы, ни, тем более, балета на сюжет Ганса Христиана Андерсена. Только кино- и мультфильмы. На их материале и попробуем разобраться – почему?

Сегодня многие, серьезно и не очень изучающие мотивы поведения сказочных персонажей, пришли к выводу, что история с голым королем имела несколько иной уклон и, конечно, конец. Речь не о том сатира ли это на известного писателя Фредерика Палудана-Мюллера или испанская новелла XIV века. Речь – о самом существе.
Оказывается – не был король обманут ткачами! Он просто притворился простаком. Да, да, такая хитрость. Но зачем?

А он уже давно мучительно искал реальный способ наглядно продемонстрировать обществу свое нехилое мужское достоинство! Чтобы тем самым укрепить к тому времени пошатнувшийся в народе монарший имидж. Тут и подвернулись эти проходимцы, выдававшие себя за ткачей.

Так что, кто бы что ни говорил о красоте нового платья короля или кто бы ни кричал, что король голый, тот, знай себе, вышагивал под роскошным балдахином и радовался, что его (его, а не мошенников!) замысел удался.

Все-все воочию увидели, что король еще мужик, что надо!

В секунду три рожденья в мире. Канонада!
Выходит, можем… заряжать, как надо!

Однако именно эту главную мысль нашими сценическими средствами осветить и невозможно! Конечно, мужики, что надо, те с удовольствием бы последовали королю, но…

Во-первых, у нас не сказочный Нудистан какой-нибудь.
Во-вторых, возникли бы довольно пикантные трудности кастинга на главную роль, когда надо принимать во внимание не гениальность, а генитальность!
Ой, уже дрожу я весь…
Не бери меня за… здесь!

В-третьих, четвертых – что началось бы с гримом и гримершами, – уму не растяжимо!
Он сверхгерой, она сподвижница.
Она капель, он сталагмит.
Он падок лишь на все, что движется,
Она – на то лишь, что стоит!

В-пятых… Фантазия любого, но особенно испорченного зрителя может с легкостью найти еще не одно оправдание наличию отсутствия спектакля «Новое платье короля»…

Но, если кто-то из режиссеров все же сумеет воплотить уже высказанную здесь концепцию, то вот – нате вам, пожалуйста! – отзыв уже готов!

К о н е ц