Страхи Дэйвида Бэрри

Сегодня я, наконец-то, пересилил себя и начал выводить первые буквы в моём дневнике. Как долго я шёл к этому дню, подсознательно чувствуя, насколько мне это необходимо. Но было невероятно сложно побороть сопротивление заартачившейся мысли, гвоздём засевшей в голове: зачем, ведь это бессмысленно, не стоит потраченного зря времени, ощущение неразрешимости, сковавшей волю. Эти доводы перевешивали любой внутренний порыв, любое естественное начинание, направленное на внесение в повседневную ру-
тину жизни чего-то нового, отличного от многолетних испытанных способов, не приведших к ответу. Видимо, некий центр в мозговой коре имеет определённую беспощадную функцию подавлять большинство из мириад идей, порождёнными ни на мгновение не перестающими работать клетками. Работающими лихорадочно и незыблемо. Сколько достойных искр озарения, несущих дух новшества и перемен в лучшую сторону, натыкаются на неумолимый стальной щит невозмутимой логики. Она, словно средневековый рыцарь, закованный в тяжелейшие латы, стоит на пороге к любому отклонению от заскорузлого консерватизма, напрочь отметая веяния сложившейся реальности и насущной необходимости. Истинным хозяином является холодный расчёт, не терпящий сентиментальных суждений. Он удачно маскируется за железной логикой, разносящей в пух и прах неудоб-
ные сентенции. Логика становится бесчеловечной. –Так прояви ж решимость и сбрось её оковы, пари вне досягаемости её сил гравитации. Но, на деле, это лишь напыщенный призыв, разделённый от удачного воплощения в реальность широченным рвом предрассудков
и суеверий. Часто даже трусости. Пишу и чувствую, насколько слабы мои убеждения, насколько слаба моя аргументация. Как сильно во мне сомнение, мой первейший враг. И коль оно закралось во внутрь, жди ураган противоречий, разрывающих на части цель и волю. Ко мне оно подкралось столь незаметно, столь неожиданно и преждевременно, что не оставалось ничего другого, как отдаться в его обжигающие объятия. А там ощущение безысходности, отсутствие альтернативы довершит лепку очередного фаталиста. Жизнь не ос-
танавливается и неудержимым потоком несёт к порогам, водопадам, пикам затаившихся рифов, к конечному котловану океанской впадины, всосавшей бесчисленные тысячи подобных течений. Таков сценарий моей жизни, такова моя роль, таков её предрешённый исход, но надежда на очередную попытку разрубить сей гордиев узел пока ещё теплится во мне, заставляя изрыгать на бумагу весь наболевший беспорядок мыслей, их губительную путаницу. Удастся ли внести в неё хотя бы видимое подобие организованности?
В жизни каждого наступает момент, когда некое событие, известие, решение становится переломным. Осознаётся это не сразу и, порой, проходят годы, а то и десятки лет. Тогда человек бессознательно спотыкается о кажущийся тривиальным вопрос. Об аксиому, трюизм, никогда прежде не вызывавший колебание, робость или недоверие, воспринимаемый лишь как непреложная истина. Потом она превращается в тупик, за которым скрывается то ведущее в никуда бездорожье, то слишком большой выбор путей, идущих в диаммет-
рально противоположных направлениях. И кто знает какой из этих вариантов предпочтительнее… Есть вопросы, на которые мог бы ответить жизненный опыт,- мог бы, но всё же необязательно. В игру вступает известная людская любознательность, вырвавшаяся из объятий Сомнуса, с нею ген нетерпеливости, требующий немедленных безотлагательных ответов. Для него не существует понятия “промедление”. Им руководит беспокойная жажда приоткрыть завесу над, поистине, философскими ребусами; до тех пор с душевным покоем можно распрощаться. И это в лучшем случае. Иногда начинает страдать психика; неуравновешенность, паника, малодушный трепет, мнительность и отторопь становятся верными спутниками. Я это знаю, поверьте, не только на словах, но и ощущаю в ежедневном, ежеминутном моём существовании, превратившемся в беспрерывную муку.
Настало время и я обратился к памяти, скрупулёзно запоминающей детали, в поисках причин своих беспокойств. Тогда я впервые попробовал изложить размышления на бумаге, но так и не решился, часами просидев над пустым листом, ибо считал, что это будет признанием в кризисе моих отношений с окружающим миром. Признанием в отсутствии живого равного собеседника, готового выслушать, понять, ободрить, и, в результате, помочь. Вместо него я общаюсь с неодушевлённым инвентарём, белотелой тетрадью, пропитанной синими чернилами, выводящими наружу моё внутреннее состояние. Или, быть может, это наилучший способ разобраться в самом себе и прийти к спасительным выводам.
Копаясь в прошлом я сразу же выделил событие, бесспорно повлиявшее на всю мою дальнейшую жизнь. Событие, заставившее позже переосмыслить все земные ценности, заставившее бояться, чувствовать ответственность и, что самое тяжёлое, вину. Подсозна-
тельную, беспричинную (хочется надеяться), безотчётную. Именно она доводит до бессонных ночей, безликих кошмаров, готовит предпосылки к умопомешательству и, в итоге, до него и доводит. Удастся ли мне его избежать!
В пятнадцать лет я потерял любимого деда. Уже почти взрослым. Почти, потому что не прошёл ещё уготованного мне судьбой испытания пережить смерть родного близкого человека. Оно оказалось неизбежным толчком для перехода в зрелый возраст. Пришёл до-
мой и в открытых настежь дверях спальни увидел первого мёртвого в своей жизни. Первого, но далеко не последнего. Наверное, я изменился в лице, к нему прилила кровь, или же оно побледнело, кожа покрылась мурашками и мелкая дрожь охватила телом. Но это были лишь внешние признаки, призванные подтвердить или опровергнуть утверждения психоаналитиков о поведении человека в тех или иных обстоятельствах, о реакции организма на раздражения. Мне это безразлично. Куда важней внутреннее чувство, возникающее как следствие, являющееся единственным верным барометром нашего отношения к произошедшему. Лишь оно не обманывает, говорит правду. Я чувствовал обиду, безграничную, всепоглощающую, на всю вселенную, по своим беспощадным законам мироздания, обиду за людей, созданных столь уязвимыми и ранимыми, слепыми пешками в трагедии, поставленной провидением. Судьбой. Вот, когда я впервые задумался над истиным значением этого слова! Задумался над предначертанностью происходящего. Неужели так и должно было случиться! Именно в этот день, в этот час, в эту минуту, в этом месте. И как, если вообще, можно было предотвратить, оттянуть или, хотя бы предвосхитить событие. Возможно ли это?
Я стоял у тёплого всё ещё тела, бездвижно лежащего на кровати. Он больше не встанет, не заговорит, не посмотрит выразительными по-детски глазами. Заплаканные родители. Маленькая сестра, интуитивно догадавшаяся не вертеться под ногами и тихо сидеть в углу. Какая прелестная невинность, лишённая понимания природы. Пока что. Я наклонился и поцеловал его лоб. Мне казалось это достойным прощанием; последний поцелуй, последнее прикосновение перед вечной разлукой. С удивлением я отметил отсутствие слёз. Да мне и не хотелось насильно выдавливать их из себя. Ведь то лишь секрет слезных желёз, прозрачная соленоватая жидкость, омывающая поверхность глазного яблока и конъюнктиву. Опять таки внешний признак.
В доме на несколько дней гроб, мрачный атрибут смерти. Раз в день мы с отцом меняли лёд, большие прямоугольные куски застывшей воды, призванной замедлить разложение организма. Ещё три раза я видел покойника во время этих процедур. Одетый в белый саван он мирно спал, сложив руки накрест на груди. Не верилось, неужели он умер, ушёл от нас навсегда, или это сон, длинный , страшный , неразличимый с реальностью. Все зеркала в доме покрыли белыми простынями,- надо было избегать отражений. В них можно увидеть призраков, а также следовало избегать любования собой: невольного, случайного, неизбежного. Покойника по обычаям иудеев нельзя оставлять одного. Специально нанятый служака синагоги всю ночь читал молитвы, и сквозь смежные стены до меня доносилось еле различимое бормотание. -Благословен Ты, Господь, Бог наш, Владыка вселенной, который создал вас в соответствие с законами мироздания, и посылал вам питание и средства к существованию в соответствие с законами мироздания, и лишил Вас жизни в соответствии с законами мироздания, и предопределил Он судьбу всех Ваших душ в соответствии с законами мироздания, и в будущем он вернёт вам жизнь и поддержит её в вас соответствии с законами мироздания. Благословен Ты, Господь, Бог Наш, Владыка вселенной, возвращающий мёртвых к жиизни! Твоё могущество вечно, Господь, Ты возвращаешь мёртвых к жизни, Ты- великий избавитель, питающий по доброте своей живых, по великому милосердию возвращающий мёртвых к жизни, поддерживающий падающих и излечающий больных, и освобождающий узников, и исполняющий своё обещание возвратить жизнь покоящимся в земле,- кто подобен Тебе, Всесильный, и кто сравнится с тобой, Владыка, который умерщвляет и оживляет, и взращивает посеянное людь-
ми зерно спасения ». Я улавливал слепое повиновение и смирение, сквозившие в молитвах. Абсолютная справедливость Божьего суда не может быть подвержена тени сомнения. По Своей справедливости Он даёт человеку последнюю надежду на то, что души умерших
удостоятся бытия в лучшем мире, в более совершенном теле, когда наступит время возвращения мертвых к жизни и исчезновения зла. Сквозь сон я вспоминал рассказы деда , полные старческой мудрости и добра. Вспоминал и о чуде, случившемся с дедом на войне. Чуде, позволившем моему отцу появиться на свет, а потом, соответственно, и мне. Прыгая через ров он сломал ногу. Его увезли в госпиталь, назад, в тыл. А назавтра весь оставшийся отряд героически пал, окружённый во много раз превосходящими силами немцев. Он остался единственным. Была ли то прихоть всё той же судьбы, или неподдающаяся вычис-
лению случайность? Тогда я просто принял это за факт, один из многих. И только намного позже возникли мысли о фатуме, о непреложной всеохватывающей предопределённости, слепой и безличной. Неразумное, иррациональное, хоть в данном случае и благоприятное стечение обстоятельств. Тогда же я прочитал про дочерей Зевса и Фемиды: Лахесис распределяет судьбы, Клото прядёт нить жизни, Атропос в назначенный час её обрезает.
Деда похоронили. Тело переложили в сырую землю, выложенную сосновыми досками в форме продолговатого футляра, засыпали, сказали погребальный кадиш, поклонились, сделали три шага назад, поклонились, полуобернувшись влево, произнося – Устанавливаю
щий, Он пошлёт,- снова поклонились полуобернувшись вправо, произнося – И всему Аминь,- поклонились в последний раз, глядя перед собой. Древний ритуал завершился. Покидая кладбище, раввин сорвал несколько травинок, бросил их через правое плечо и сказал,- Да разрастётся население в городах Израиля, как трава на земле. Помни, что прах мы. Tempus fugit, время бежит, сказал когда-то Вергилий. Да, бежит, скоротечно и незаметно, но не всегда излечивает. Иногда оно начинает калечить, и с каждым пройденным днём громадный червь сомнения требует всё больших жертв.
Я продолжал жить, вроде, как обычно. День сменялся ночью, а ночь снова днём. Школьные стены сменились университетским кампусом, родительский дом-съёмной квартирой, забота матери- заботой подруги. Так и должно быть, так устроена жизнь, так она задумана Творцом. Всё так и не так. Однажды, я долго не мог заснуть, перебирая в уме свои чувства и выделяя из них наиболее волнующее и неопределённое. Некая смутная тревога, присутствовавшая в моей душе безымянно. Она направляла ход моих мыслей, но в неизвестном направлении, к неизвестной цели. Рано или поздно, она должна была раскрыться, объяснить тяжёлую психологическую работу мозга, идущего к неизвестному выводу. О, если б я знал, каким он окажется! Каким неожиданным, жестоким и коварным. Я почувствовал свою вину. Бред, я был любящим внуком. Но она присутствовала. Откуда шли её корни? Неужели от невинных шалостей детства? Нет, не может быть. Я не причастен к смерти, ни к духовной её составляющей, ни, тем более, к физической. Вот, откуда идёт мой параноидальный страх за жизнь, страх проснуться, потеряв ещё одного близкого, дорогого сердцу человека. Боязнь остаться одному. Боязнь неведения и непредсказуемости, человеческого бессилия, неспособного вмешиваться в свою же судьбу, не имея на неё никакого влияния, влияния на свою участь, долю. О, как я боюсь! Безотчётный метафизи-
ческий страх-тоска, я в его власти. Моя внутренняя вера в Бога деградировала до уровня примитивного, животного, доисторического, воистинну, языческого благоговения перед высшими силами. Чем больше я веровал в их могущество, тем меньше веры оставалось в божестенное милосердие, божественное заступничество и справедливость. Я боялся потерять благоволение Бога. Чувство вины постепенно трансформировалось во всеобъемлющее чувство вины, ощущение ответственности, лежащей на моих плечах. Почему, за что?
— За глубину, силу и искренность твоей веры.
— Но ведь это смешно! Какая вера!? Это лишь её жалкие остатки, мутация, всё тот же дикий инстинкт самосохранения.
— Нет, это твоя вера именно в высшее благоволение, способное сменит гнев на милость, волшебным мановением руки изменить весь сценарий. Вера в свою способность спасти, предвосхитить, избежать.
— Я в это не верю!
— Веришь! Ещё как веришь! Вот уже долгих семь лет в водовороте повседневных дел, ты всегда оставляешь место благородным помыслам о других. Безумие сего мира есть мудрость на небесах. Ты в этом преуспел.
— Но я не жаждал этого. Я бы предпочёл тысячу раз быть обычным человеком, пусть даже атеистом. Ибо лишь они достаточно независимы для вынесения собственных суждений, не придавленных высшей кассационной инстанцией.
— Нет, ты ошибаешься, вера свободна, она вечный непреходящий идеал, лишь по желанию
человека обретающий над ним власть. Нет на свете бича, насильно загоняющего в лоно Божье.
— Есть, и ещё раз есть,- это страх! Неотступающий, дамокловым мечом нависаюший над каждым мгновением моего существования.
— Но страх и есть , в некоторой степени, вера. Религиозная и глубокая. Это сродни человеческому чувству уважения. Вдумайся, как чудно! Незамысловатые слова, идущие от сердца, достигоют мир , в котором царствует Бог и Его ангелы, единственный мир, способный помочь и облегчить страдания. И ты в это веришь. Ты наделён блаженством любви. Ты влюблён в этот мир, в его обитателей, в окружающих тебя людей. Это словно сила тяготения, но направленная вверх, к небу. А ответственнось есть лишь неизбежная её производная.
— Но ведь это так невыносимо тяжело. Не приведи, Господь, но вдруг мне не удастся уберечь кого-то. Что же делать в этом случае? Не говори только,- Продолжай жить! Ведь это будет полнейшим крахом , ибо зачем верить, молиться, страдать, если нет результата. О, как я жажду освободиться душащей роли спасителя. Пусть кто либо иной позаботится обо всех, включая меня.
— Это твоё решение, и когда ты придёшь к нему и если это произойдёт, то так и случится. Но не думай, что ты один. Нет, в мире у всех есть семья, друзья, небезразличный круг знакомств. Пока он существует наслаждение им будет сопровождаться необходимым ответным чувством любви и ответственности. Это неделимые понятия.
С кем я говорю. Кто мой тайный советчик и враг. Ведь лишь по его прихоти я разрываюсь на части под грузом несближающихся противоречий. Неужели это посланник неба, или моё второе я?
Да, я боюсь. Да, я верую. Верую, что жизнь окружающих людей зависит от меня. Я стал замечать, что неприятности и огорчения имеют обыкновение являться нежданно. Все, что не допускается человеческой мыслью, имеет наивысший шанс произойти. Я в это уве-
ровал. Опять таки постепенно, вкрадчиво, предположение переросло в уверенность. Я отчётливо попытался представить смерть родителей, сыграть роль в воображаемом, роль скорбящего, убитого горем сына. Я мысленно допустил, что это может произойти, допустил, при этом уверенный, что ни одно предвохищённое событие не произойдёт. Какая нелепость! Вперемешку с безграничной верой в неё. Я попытался представить иные крайности, несущие на острых кончиках иголок боль. Быть может я создал непревзойдённую теорию, которая со временем воцарится на земле. О, как близко я к безумию. Перед сном я читаю молитву собственного сочинения: — О, Боже! Праведный и милосердный! Позволь нам быть на Твоей стороне и в помыслах и в деяниях. Смилостивись и огради от превратностей судьбы. Я прошу за отца, за его пошатнувшееся здоровье, больное сердце, я прошу за жизнь, счастливую неомрачённую серыми тучами несчастия. Позволь ему любоваться наипрекраснейшим из существующих миров, пусть мы не разлучались до его Моисеего возраста. Господи, внемли моим мольбам о матери, смиренной и доброй женщине, достойной всяческих похвал, воспитавшей столь верного Тебе сына, женщине, отдавшей всю энергию на благо детей. Дай ей сил. Да не оставит Твоё благословение мою сестру, да охранит от бед, да умножит её талант к искусству, удостоит её жизни красивой и насыщенной любовью. Дай нам возможность гордиться её достижениями. Прошу за всех моих родственников, друзей, доброжелателей, пусть наши узы лишь крепнут изо дня в день, воздай каждому по заслугам, и да не будет Твоя рука жестокой в каре, а милостивой, исцеляющей, направляющей на верный путь. Я прошу за мир, вечный и нерушимый, да исчезнут войны, болезни, клевета и ложь. Наставь нас на путь к свету. Прошу и за себя, за свою судьбу. Я жажду яркой жизни, освещённой моей верой, надели меня искренностью и мудростью. Да услышит меня Господь!
Так завершается каждый день. С каждой луной молитва разрастается. В ней появляются новые имена, новые страхи, мистерии. В первый раз мне хватило минуты, вчера не хватило целого часа, чтобы представить всё, чего так хотелось бы избежать. Час беспрерыв-
ного перечисления. Как громаден мой список. Когда нибудь, я боюсь, мне не хватит и целой ночи. Так, благоговейно покрывая голову рукой, я беседую с Богом. Это не мимолётный порыв, а утвердившаяся обязанность, и мне так страшно не быть услышанным, так страшно пропустить одно из видений, так страшно забыть кого-то, какую-то важнейшую деталь, или ей просто не найдётся места в невероятно удлинившейся молитве. И я снова почувствую себя виновным. Невольным. Случайным. Неизбежным.

Страхи Дэйвида Бэрри

Сегодня я, наконец-то, пересилил себя и начал выводить первые буквы в моём дневнике. Как долго я шёл к этому дню, подсознательно чувствуя, насколько мне это необходимо. Но было невероятно сложно побороть сопротивление заартачившейся мысли, гвоздём засевшей в голове: зачем, ведь это бессмысленно, не стоит потраченного зря времени, ощущение неразрешимости, сковавшей волю. Эти доводы перевешивали любой внутренний порыв, любое естественное начинание, направленное на внесение в повседневную ру-
тину жизни чего-то нового, отличного от многолетних испытанных способов, не приведших к ответу. Видимо, некий центр в мозговой коре имеет определённую беспощадную функцию подавлять большинство из мириад идей, порождёнными ни на мгновение не перестающими работать клетками. Работающими лихорадочно и незыблемо. Сколько достойных искр озарения, несущих дух новшества и перемен в лучшую сторону, натыкаются на неумолимый стальной щит невозмутимой логики. Она, словно средневековый рыцарь, закованный в тяжелейшие латы, стоит на пороге к любому отклонению от заскорузлого консерватизма, напрочь отметая веяния сложившейся реальности и насущной необходимости. Истинным хозяином является холодный расчёт, не терпящий сентиментальных суждений. Он удачно маскируется за железной логикой, разносящей в пух и прах неудоб-
ные сентенции. Логика становится бесчеловечной. –Так прояви ж решимость и сбрось её оковы, пари вне досягаемости её сил гравитации. Но, на деле, это лишь напыщенный призыв, разделённый от удачного воплощения в реальность широченным рвом предрассудков
и суеверий. Часто даже трусости. Пишу и чувствую, насколько слабы мои убеждения, насколько слаба моя аргументация. Как сильно во мне сомнение, мой первейший враг. И коль оно закралось во внутрь, жди ураган противоречий, разрывающих на части цель и волю. Ко мне оно подкралось столь незаметно, столь неожиданно и преждевременно, что не оставалось ничего другого, как отдаться в его обжигающие объятия. А там ощущение безысходности, отсутствие альтернативы довершит лепку очередного фаталиста. Жизнь не ос-
танавливается и неудержимым потоком несёт к порогам, водопадам, пикам затаившихся рифов, к конечному котловану океанской впадины, всосавшей бесчисленные тысячи подобных течений. Таков сценарий моей жизни, такова моя роль, таков её предрешённый исход, но надежда на очередную попытку разрубить сей гордиев узел пока ещё теплится во мне, заставляя изрыгать на бумагу весь наболевший беспорядок мыслей, их губительную путаницу. Удастся ли внести в неё хотя бы видимое подобие организованности?
В жизни каждого наступает момент, когда некое событие, известие, решение становится переломным. Осознаётся это не сразу и, порой, проходят годы, а то и десятки лет. Тогда человек бессознательно спотыкается о кажущийся тривиальным вопрос. Об аксиому, трюизм, никогда прежде не вызывавший колебание, робость или недоверие, воспринимаемый лишь как непреложная истина. Потом она превращается в тупик, за которым скрывается то ведущее в никуда бездорожье, то слишком большой выбор путей, идущих в диаммет-
рально противоположных направлениях. И кто знает какой из этих вариантов предпочтительнее… Есть вопросы, на которые мог бы ответить жизненный опыт,- мог бы, но всё же необязательно. В игру вступает известная людская любознательность, вырвавшаяся из объятий Сомнуса, с нею ген нетерпеливости, требующий немедленных безотлагательных ответов. Для него не существует понятия “промедление”. Им руководит беспокойная жажда приоткрыть завесу над, поистине, философскими ребусами; до тех пор с душевным покоем можно распрощаться. И это в лучшем случае. Иногда начинает страдать психика; неуравновешенность, паника, малодушный трепет, мнительность и отторопь становятся верными спутниками. Я это знаю, поверьте, не только на словах, но и ощущаю в ежедневном, ежеминутном моём существовании, превратившемся в беспрерывную муку.
Настало время и я обратился к памяти, скрупулёзно запоминающей детали, в поисках причин своих беспокойств. Тогда я впервые попробовал изложить размышления на бумаге, но так и не решился, часами просидев над пустым листом, ибо считал, что это будет признанием в кризисе моих отношений с окружающим миром. Признанием в отсутствии живого равного собеседника, готового выслушать, понять, ободрить, и, в результате, помочь. Вместо него я общаюсь с неодушевлённым инвентарём, белотелой тетрадью, пропитанной синими чернилами, выводящими наружу моё внутреннее состояние. Или, быть может, это наилучший способ разобраться в самом себе и прийти к спасительным выводам.
Копаясь в прошлом я сразу же выделил событие, бесспорно повлиявшее на всю мою дальнейшую жизнь. Событие, заставившее позже переосмыслить все земные ценности, заставившее бояться, чувствовать ответственность и, что самое тяжёлое, вину. Подсозна-
тельную, беспричинную (хочется надеяться), безотчётную. Именно она доводит до бессонных ночей, безликих кошмаров, готовит предпосылки к умопомешательству и, в итоге, до него и доводит. Удастся ли мне его избежать!
В пятнадцать лет я потерял любимого деда. Уже почти взрослым. Почти, потому что не прошёл ещё уготованного мне судьбой испытания пережить смерть родного близкого человека. Оно оказалось неизбежным толчком для перехода в зрелый возраст. Пришёл до-
мой и в открытых настежь дверях спальни увидел первого мёртвого в своей жизни. Первого, но далеко не последнего. Наверное, я изменился в лице, к нему прилила кровь, или же оно побледнело, кожа покрылась мурашками и мелкая дрожь охватила телом. Но это были лишь внешние признаки, призванные подтвердить или опровергнуть утверждения психоаналитиков о поведении человека в тех или иных обстоятельствах, о реакции организма на раздражения. Мне это безразлично. Куда важней внутреннее чувство, возникающее как следствие, являющееся единственным верным барометром нашего отношения к произошедшему. Лишь оно не обманывает, говорит правду. Я чувствовал обиду, безграничную, всепоглощающую, на всю вселенную, по своим беспощадным законам мироздания, обиду за людей, созданных столь уязвимыми и ранимыми, слепыми пешками в трагедии, поставленной провидением. Судьбой. Вот, когда я впервые задумался над истиным значением этого слова! Задумался над предначертанностью происходящего. Неужели так и должно было случиться! Именно в этот день, в этот час, в эту минуту, в этом месте. И как, если вообще, можно было предотвратить, оттянуть или, хотя бы предвосхитить событие. Возможно ли это?
Я стоял у тёплого всё ещё тела, бездвижно лежащего на кровати. Он больше не встанет, не заговорит, не посмотрит выразительными по-детски глазами. Заплаканные родители. Маленькая сестра, интуитивно догадавшаяся не вертеться под ногами и тихо сидеть в углу. Какая прелестная невинность, лишённая понимания природы. Пока что. Я наклонился и поцеловал его лоб. Мне казалось это достойным прощанием; последний поцелуй, последнее прикосновение перед вечной разлукой. С удивлением я отметил отсутствие слёз. Да мне и не хотелось насильно выдавливать их из себя. Ведь то лишь секрет слезных желёз, прозрачная соленоватая жидкость, омывающая поверхность глазного яблока и конъюнктиву. Опять таки внешний признак.
В доме на несколько дней гроб, мрачный атрибут смерти. Раз в день мы с отцом меняли лёд, большие прямоугольные куски застывшей воды, призванной замедлить разложение организма. Ещё три раза я видел покойника во время этих процедур. Одетый в белый саван он мирно спал, сложив руки накрест на груди. Не верилось, неужели он умер, ушёл от нас навсегда, или это сон, длинный , страшный , неразличимый с реальностью. Все зеркала в доме покрыли белыми простынями,- надо было избегать отражений. В них можно увидеть призраков, а также следовало избегать любования собой: невольного, случайного, неизбежного. Покойника по обычаям иудеев нельзя оставлять одного. Специально нанятый служака синагоги всю ночь читал молитвы, и сквозь смежные стены до меня доносилось еле различимое бормотание. -Благословен Ты, Господь, Бог наш, Владыка вселенной, который создал вас в соответствие с законами мироздания, и посылал вам питание и средства к существованию в соответствие с законами мироздания, и лишил Вас жизни в соответствии с законами мироздания, и предопределил Он судьбу всех Ваших душ в соответствии с законами мироздания, и в будущем он вернёт вам жизнь и поддержит её в вас соответствии с законами мироздания. Благословен Ты, Господь, Бог Наш, Владыка вселенной, возвращающий мёртвых к жиизни! Твоё могущество вечно, Господь, Ты возвращаешь мёртвых к жизни, Ты- великий избавитель, питающий по доброте своей живых, по великому милосердию возвращающий мёртвых к жизни, поддерживающий падающих и излечающий больных, и освобождающий узников, и исполняющий своё обещание возвратить жизнь покоящимся в земле,- кто подобен Тебе, Всесильный, и кто сравнится с тобой, Владыка, который умерщвляет и оживляет, и взращивает посеянное людь-
ми зерно спасения ». Я улавливал слепое повиновение и смирение, сквозившие в молитвах. Абсолютная справедливость Божьего суда не может быть подвержена тени сомнения. По Своей справедливости Он даёт человеку последнюю надежду на то, что души умерших
удостоятся бытия в лучшем мире, в более совершенном теле, когда наступит время возвращения мертвых к жизни и исчезновения зла. Сквозь сон я вспоминал рассказы деда , полные старческой мудрости и добра. Вспоминал и о чуде, случившемся с дедом на войне. Чуде, позволившем моему отцу появиться на свет, а потом, соответственно, и мне. Прыгая через ров он сломал ногу. Его увезли в госпиталь, назад, в тыл. А назавтра весь оставшийся отряд героически пал, окружённый во много раз превосходящими силами немцев. Он остался единственным. Была ли то прихоть всё той же судьбы, или неподдающаяся вычис-
лению случайность? Тогда я просто принял это за факт, один из многих. И только намного позже возникли мысли о фатуме, о непреложной всеохватывающей предопределённости, слепой и безличной. Неразумное, иррациональное, хоть в данном случае и благоприятное стечение обстоятельств. Тогда же я прочитал про дочерей Зевса и Фемиды: Лахесис распределяет судьбы, Клото прядёт нить жизни, Атропос в назначенный час её обрезает.
Деда похоронили. Тело переложили в сырую землю, выложенную сосновыми досками в форме продолговатого футляра, засыпали, сказали погребальный кадиш, поклонились, сделали три шага назад, поклонились, полуобернувшись влево, произнося – Устанавливаю
щий, Он пошлёт,- снова поклонились полуобернувшись вправо, произнося – И всему Аминь,- поклонились в последний раз, глядя перед собой. Древний ритуал завершился. Покидая кладбище, раввин сорвал несколько травинок, бросил их через правое плечо и сказал,- Да разрастётся население в городах Израиля, как трава на земле. Помни, что прах мы. Tempus fugit, время бежит, сказал когда-то Вергилий. Да, бежит, скоротечно и незаметно, но не всегда излечивает. Иногда оно начинает калечить, и с каждым пройденным днём громадный червь сомнения требует всё больших жертв.
Я продолжал жить, вроде, как обычно. День сменялся ночью, а ночь снова днём. Школьные стены сменились университетским кампусом, родительский дом-съёмной квартирой, забота матери- заботой подруги. Так и должно быть, так устроена жизнь, так она задумана Творцом. Всё так и не так. Однажды, я долго не мог заснуть, перебирая в уме свои чувства и выделяя из них наиболее волнующее и неопределённое. Некая смутная тревога, присутствовавшая в моей душе безымянно. Она направляла ход моих мыслей, но в неизвестном направлении, к неизвестной цели. Рано или поздно, она должна была раскрыться, объяснить тяжёлую психологическую работу мозга, идущего к неизвестному выводу. О, если б я знал, каким он окажется! Каким неожиданным, жестоким и коварным. Я почувствовал свою вину. Бред, я был любящим внуком. Но она присутствовала. Откуда шли её корни? Неужели от невинных шалостей детства? Нет, не может быть. Я не причастен к смерти, ни к духовной её составляющей, ни, тем более, к физической. Вот, откуда идёт мой параноидальный страх за жизнь, страх проснуться, потеряв ещё одного близкого, дорогого сердцу человека. Боязнь остаться одному. Боязнь неведения и непредсказуемости, человеческого бессилия, неспособного вмешиваться в свою же судьбу, не имея на неё никакого влияния, влияния на свою участь, долю. О, как я боюсь! Безотчётный метафизи-
ческий страх-тоска, я в его власти. Моя внутренняя вера в Бога деградировала до уровня примитивного, животного, доисторического, воистинну, языческого благоговения перед высшими силами. Чем больше я веровал в их могущество, тем меньше веры оставалось в божестенное милосердие, божественное заступничество и справедливость. Я боялся потерять благоволение Бога. Чувство вины постепенно трансформировалось во всеобъемлющее чувство вины, ощущение ответственности, лежащей на моих плечах. Почему, за что?
— За глубину, силу и искренность твоей веры.
— Но ведь это смешно! Какая вера!? Это лишь её жалкие остатки, мутация, всё тот же дикий инстинкт самосохранения.
— Нет, это твоя вера именно в высшее благоволение, способное сменит гнев на милость, волшебным мановением руки изменить весь сценарий. Вера в свою способность спасти, предвосхитить, избежать.
— Я в это не верю!
— Веришь! Ещё как веришь! Вот уже долгих семь лет в водовороте повседневных дел, ты всегда оставляешь место благородным помыслам о других. Безумие сего мира есть мудрость на небесах. Ты в этом преуспел.
— Но я не жаждал этого. Я бы предпочёл тысячу раз быть обычным человеком, пусть даже атеистом. Ибо лишь они достаточно независимы для вынесения собственных суждений, не придавленных высшей кассационной инстанцией.
— Нет, ты ошибаешься, вера свободна, она вечный непреходящий идеал, лишь по желанию
человека обретающий над ним власть. Нет на свете бича, насильно загоняющего в лоно Божье.
— Есть, и ещё раз есть,- это страх! Неотступающий, дамокловым мечом нависаюший над каждым мгновением моего существования.
— Но страх и есть , в некоторой степени, вера. Религиозная и глубокая. Это сродни человеческому чувству уважения. Вдумайся, как чудно! Незамысловатые слова, идущие от сердца, достигоют мир , в котором царствует Бог и Его ангелы, единственный мир, способный помочь и облегчить страдания. И ты в это веришь. Ты наделён блаженством любви. Ты влюблён в этот мир, в его обитателей, в окружающих тебя людей. Это словно сила тяготения, но направленная вверх, к небу. А ответственнось есть лишь неизбежная её производная.
— Но ведь это так невыносимо тяжело. Не приведи, Господь, но вдруг мне не удастся уберечь кого-то. Что же делать в этом случае? Не говори только,- Продолжай жить! Ведь это будет полнейшим крахом , ибо зачем верить, молиться, страдать, если нет результата. О, как я жажду освободиться душащей роли спасителя. Пусть кто либо иной позаботится обо всех, включая меня.
— Это твоё решение, и когда ты придёшь к нему и если это произойдёт, то так и случится. Но не думай, что ты один. Нет, в мире у всех есть семья, друзья, небезразличный круг знакомств. Пока он существует наслаждение им будет сопровождаться необходимым ответным чувством любви и ответственности. Это неделимые понятия.
С кем я говорю. Кто мой тайный советчик и враг. Ведь лишь по его прихоти я разрываюсь на части под грузом несближающихся противоречий. Неужели это посланник неба, или моё второе я?
Да, я боюсь. Да, я верую. Верую, что жизнь окружающих людей зависит от меня. Я стал замечать, что неприятности и огорчения имеют обыкновение являться нежданно. Все, что не допускается человеческой мыслью, имеет наивысший шанс произойти. Я в это уве-
ровал. Опять таки постепенно, вкрадчиво, предположение переросло в уверенность. Я отчётливо попытался представить смерть родителей, сыграть роль в воображаемом, роль скорбящего, убитого горем сына. Я мысленно допустил, что это может произойти, допустил, при этом уверенный, что ни одно предвохищённое событие не произойдёт. Какая нелепость! Вперемешку с безграничной верой в неё. Я попытался представить иные крайности, несущие на острых кончиках иголок боль. Быть может я создал непревзойдённую теорию, которая со временем воцарится на земле. О, как близко я к безумию. Перед сном я читаю молитву собственного сочинения: — О, Боже! Праведный и милосердный! Позволь нам быть на Твоей стороне и в помыслах и в деяниях. Смилостивись и огради от превратностей судьбы. Я прошу за отца, за его пошатнувшееся здоровье, больное сердце, я прошу за жизнь, счастливую неомрачённую серыми тучами несчастия. Позволь ему любоваться наипрекраснейшим из существующих миров, пусть мы не разлучались до его Моисеего возраста. Господи, внемли моим мольбам о матери, смиренной и доброй женщине, достойной всяческих похвал, воспитавшей столь верного Тебе сына, женщине, отдавшей всю энергию на благо детей. Дай ей сил. Да не оставит Твоё благословение мою сестру, да охранит от бед, да умножит её талант к искусству, удостоит её жизни красивой и насыщенной любовью. Дай нам возможность гордиться её достижениями. Прошу за всех моих родственников, друзей, доброжелателей, пусть наши узы лишь крепнут изо дня в день, воздай каждому по заслугам, и да не будет Твоя рука жестокой в каре, а милостивой, исцеляющей, направляющей на верный путь. Я прошу за мир, вечный и нерушимый, да исчезнут войны, болезни, клевета и ложь. Наставь нас на путь к свету. Прошу и за себя, за свою судьбу. Я жажду яркой жизни, освещённой моей верой, надели меня искренностью и мудростью. Да услышит меня Господь!
Так завершается каждый день. С каждой луной молитва разрастается. В ней появляются новые имена, новые страхи, мистерии. В первый раз мне хватило минуты, вчера не хватило целого часа, чтобы представить всё, чего так хотелось бы избежать. Час беспрерыв-
ного перечисления. Как громаден мой список. Когда нибудь, я боюсь, мне не хватит и целой ночи. Так, благоговейно покрывая голову рукой, я беседую с Богом. Это не мимолётный порыв, а утвердившаяся обязанность, и мне так страшно не быть услышанным, так страшно пропустить одно из видений, так страшно забыть кого-то, какую-то важнейшую деталь, или ей просто не найдётся места в невероятно удлинившейся молитве. И я снова почувствую себя виновным. Невольным. Случайным. Неизбежным.