Женька шел из поездки, поглядывая на окна привокзального ресторана. «Зайти? Нет, скоро закрываются. У Лиды дел будет невпроворот. Лучше подожду ее дома, пока помоюсь, переоденусь»…
Сколько же лет они вместе, с того памятного вечера, когда Женька провожал ее с танцев? Ба-атюшки, скоро двадцать пять лет! Это, что же, серебряную свадьбу скоро собирать надо?
…Тогда по дороге от ДК железнодорожников, минуя на тротуаре около семидомиков встречную компанию, Женька услышал хлесткий стук какой-то веревочки или ремешка по плечам своего плаща. Он обернулся: «В чем дело?»
Трое парней с готовностью на все бросились к нему. Разбираться стало бессмысленно. И Женька вынужден был провести правый прямой по блеснувшему в сумерках оскалу под черными усиками первого. Тот отключился.
Второй, подскочивший справа, получил левый «королёвский» хук в прыжке. Третий наскочил на новый прямой. Кто-то из побывавших на четырех точках еще хватал Женьку за волосы, изрядно измазав ему физиономию кюветной грязью. Но Женька откинул его захватом руки на перелом через свое плечо.
Лида, подхватив партнера под руку, повлекла его в прежнем направлении, срывающимся голосом запричитала:
– Ой, Жень, не надо, Жень, пошли, ой, не связывайся, это ж армяне, Жень…
– Так и что?
– Ой, это ж Хачик, Гоглик и Арсен. Они у нас гулеванят, их все боятся, и зарезать могут, пошли по-быстрому, пошли…
– Так идем же, идем, успокойся.
Потом Женька еще обмывался под водяной колонкой, а Лида нервно оглядывалась в ожидании худшего, но все осталось без продолжения. Но не их встреча. Потому что тогда настойчивый Евгений и остался у потрясенной Лиды в домике на окраине Иловайска.
После очередной поездки его уже пропустили в привокзальный ресторан, где Лида работала официанткой, без обязательного галстука.
Та кинулась к Женьке с новостями:
– Вчера в подвальчике у Христофора сестра Хачика рассказывала, дескать, кто-то выбил братику золотой зуб, пошел вставлять, и уже вся шайка рыщет-ищет нахала, который такое наделал, и кому жить надоело. Говорят, не может такого быть, чтобы он бил без рукоятки, и за это они ой как рассчитаются.
В субботу на танцах Хачику показали Евгения, который стоял в группе паровозников из общежития. Тот через шестерку перед концом танцев потребовал выйти на толковище. Женька рассчитывал на своих, но как-то оказалось, что их не оказалось рядом.
Но вида он не подал, будто подразумевая их присутствие где-то поблизости, вышел к стае из четырех мстителей, натянул кожаные перчатки и решительно заявил:
– Мне вообще на работу скоро, пошли, по пути потолкуем!
– Пошли, – и двинулись за ним, обтекая с двух сторон.
– Покажи рукоятку, – заговорили, заварнякали.
– Какую?
– Кастет.
– Нет никакого кастета у меня. И в жизни не было.
– А бил чем?
– Руками, чем. В перчатках.
– Не может быть.
– Может. Хотите убедиться, проверить? Кто хочет?
Оказалось, что уже дошли до поворота к общежитию. Пока, оторопев от такой уверенности, эксперты сбились с шага, Евгений остановился, прощально махнул рукой в перчатке:
– Мне сюда. Свободны, хлопцы, – повернул налево, двинулся уверенной неспешной походкой, борясь с желанием ускорить ход, чтобы скорее избавиться от гибельного страха.
Не пошли вслед, не догоняли… Через день прямоугольный – шишнадцать на фигнадцать – Гоглик, оказавшийся осмотрщиком вагонов, случайно встретив Ганусевича в сортировочном парке, подал руку:
– Ара, кто тронет, скажи – мы твои кореша.
Так у Евгения появилась «крыша», которая вскоре распространилась и на Женькиного приятеля и однодума, выпускника Воронежского техникума Витьку Тархова. Она ему ой как была нужна, потому что вел себя с аборигенками по припевкам:
По деревне мы идем,
По деревне мы идем,
Всем подарки раздаем –
Кому сына, кому дочь, –
Лишь бы родине помочь!..
А как выйдет девка замуж,
А как выйдет девка замуж –
Сразу станет бабою.
А не выйдет девка замуж,
А не выйдет девка замуж –
Будет то же самое!
Не пошла Витьке на пользу такая прелюбодеятельность под чужими крышами. Доходился до того, что когда мать очередной пассии Нинки Марченко уединилась с ним, чтобы урезонить и заставить жениться, так он и ее…
А Нинка застала. Подала в суд за изнасилование, свое, конечно. Дали десять лет. Позже писал с Северлага, работал в Инте мастером паровозной подъемки. Когда откинулся, уехал на родину в Лиски.
Не сказать, чтобы и Женька прелюбобездельничал в свое время. Но после встречи с Лидой остепенился: в один год сдал экзамен на право управления паровозом, поехал машинистом и женился.
Сыграли с Лидой шумную свадьбу. С настоящей «Донецкой степовой», не то, что у Володьки-пузыря с разведенным спиртом или у Богданова в Матвеевом Кургане с сумасгонкой. На втором дне была и Аллка-светофор с немыслимым количеством косметики на не мыслящем лице и заядло, будто в насмешку над собой, пела, аккомпанируя бубном:
Як прыйшла до кума, до кума я прыйшла.
Як прыйшла до кума, до кума я прыйшла!
Дай мэни горилки, гэй, гэй.
Дай мэни горилки, гэй, гэй!
Дай мэни горилки, бо я ще не пьяна.
Быв мэнэ мий мылый, що з кумом я була.
Быв мэнэ мий мылый, що з кумом я була!
Быв мэнэ мылый бэрэзой.
Быв мэнэ мылый бэрэзой!
Быв мэнэ мылый твэрэзу, бо я ще нэ пьяна.
Смеялись:
– Бубнишь-то как? По нотам?
– Ни, по нотам нэ можу: воны ж усэ зачэркнути!
– Дать бы тебе «за усэ» в бубен!..
Лида ревновала Женьку к ней. Хотя встречался он с Аллой лишь два раза в жизни и то, когда еще не знал Лиду.
Помнится, хлопнули с Витькой Тарховым по стакану ерша «Бабоукладчик», и Женька отправился на второе свидание со стрелочницей Аллкой-светофор (всегда одетой в одежду сигнальных цветов: зеленый – можно; желтый – можно осторожно; красный – терпеть можно!).
Первое было мимолетным, он только спросил ее:
– Девушка, как вас зовут?
– Смотря куда?
– В ресторан.
Девушка схватила его посередине между карманом и пахом с вызывающим вопросом:
– А что у тебя есть? – и ускорила шаг.
Догонять Евгений не стал, потому что через час надо было собираться в поездку…
А во второй раз время было. И снова, когда он взял Аллочку под руку, та сунула руку в карман его флотских клешей. Но оказалось, что – мимо. Пораженная неожиданным ощущением, Аллка притворно вскрикнула.
– Куда это я? Почему-у-у?
– По кочану. Я же моряк… железнодорожного флота!
Не убирая руки, она хрипловато, но удивительно неритмично запела: «А-яй, в глазах туман, кружится голова…» – «С чарами не справишься, ты же будешь мой. Ой, как ты мне нравишься, ой-ë-ëй!..» – и повела. Над путями, забитыми поездами, по гулкому путепроводу все дальше в густую черноземную темноту.
– Ты меня прости, но не могла б ты не орать?
– Не хочешь орального? Анального? Только банального? – и снова запела: «Ой, цветет калина в поле у ручья. Парня мало – дога полюбила я!»
В общем, попал Женька в бывальцы. В чей-то яблоневый садочек, в который проникли, отодвинув доску реденькой городьбы. Смахнув с готового к употреблению белого тела еще более белые трусики, алкающее дитя природы и промывальщика паровозных котлов во все хлебательные перепонки убедила, что знает азбуку любви… от «А-а-а» до «Я-я-я» и обратно! Светлое чувство рождается в темноте, до рассвета дружили организмами.
Между прочим, позже, когда Женька после отпуска работал с машинистом Мамонтовым, тот, как-то поднявшись в будку, усмехнулся:
– Опять дежурная контрольного поста мать-одноночка Ксанка в декрете. Говорил: «Покупай передохранители своим кобелям». Говорит: «Покупаю, да они не носят, а ложиться надо, может, какой женится!» Вот получила проценты от чьего-то девятимесячного вклада в свой банк. Вместо нее молодая да ранняя – «бэ», «эль», «я», «дэ», «мягкий знак» – Аллка. Эта другое поет: «Не ходите, девки, замуж, а давайте просто так!» Спрашивает: «Мэханик, як вашого помичныка звуть?»!
Так ведь представлялся, называя имя, а не только по донбасской присказке: «Снимай штаны – будем знакомиться!» Шо в Донбассе есть, то в Донбассе есть: девки – хоть куда, парни – хоть кого!
А всех лучше Аллка –
Честная давалка:
Всех, кому давала,
Честно забывала!..
И вспомнится же такое … Седина в бороду, а бес — торчком?
