Былинное
У края старой рытвины, окопа ль,
На три сторонки головы клоня,
Растут боярышник, дубок и тополь
Из одного обугленного пня.
Стоят, смыкая в бурю ветки-плечи,
Зеленой тенью трех богатырей.
Растущий памятник боям и сечам
Не на одном из многих пустырей!
Фляга
Окопы-шрамы вдоль оврага.
Насквозь простреленная фляга.
Я зачерпнул бы из криницы –
Из глуби ран война струится.
Гляжу в нее прицельным взглядом
И вижу явь и призрак разом:
Зрачки из дали опаленной
Следят – их сорок миллионов.
Пью, пробуждаясь, память-влагу.
Храню расстрелянную флягу.
Разгадка
Иду вдоль длинного состава
Груженых угольных гондол,
Стирая ветошью устало
С ладоней липкий солидол.
Меня невольно чем-то милым
Влечет к себе вагонный строй,
Могу взахлеб, неутолимо,
Бродить, как в детстве, час, другой.
Как в детстве. Вот она, разгадка
Нелепой нежности моей
И к тормозным стальным площадкам,
И к маркам каменных углей!
…Война, Сибирь… Малыш в панамке,
Во всем похожий на меня,
Со шкворневой вагонной балки
Сгребает крошево угля…
* * *
Развеселые «аннушки»
В сорок первом летят.
Свесив ноги, солдатушки
Из теплушек глядят.
Губы плющили пальцами,
В рот совали сучки,
С лету, с жару мы цапали
И курили «бычки».
Босоногие, с цыпками,
У обочин путей
Вызывали улыбки мы
У военных парней.
Эти парни не ведали
(И не думали мы),
Возвратятся ль с победою
До начала зимы.
Обескровленно-строгие,
В белых пятнах бинтов,
Возвратились немногие
С первозимних фронтов.
В новогодние праздники
От коньков и от лыж
Мы вошли, первоклассники,
В госпитальную тишь.
В монтаже драматическом
Мы клеймили фашизм,
Что задумал фактически
Растоптать нашу жизнь.
Зритель, наголо стриженный,
Аплодировал нам,
Чай морковный разжиженный
От души предлагал.
Так росли… И не знали мы
В то начало войны:
Были мы больше раненым
Иль они нам нужны?
Память
Не утерялась бы память
Лишней деталью в пути –
Выдержу вьюги и замять,
Сколько зима не крути,
Выдержу снега расплавы,
Выдержу слякоть и зной,
Выдержу брани и славы –
Память пусть будет со мной.
Чтобы назло летам-зимам,
Суженой сердцу порой
К тропкам вернуться родимым
Памятной горькой травой…
На быстрине
Через речку-быстрину
Переправа.
Поперек ли плыть струи?
Влево? Вправо?
Чтобы к месту угодить
Назначенья,
Лучше выше заходить
По теченью.
Сносит в низость, в подлецы
Жизнь порою.
Возносись в мечтах своих
До героя!
Вопросы
Неужто уходит родная земля?
И что с нею сталось, ругают ругмя?
Неужто разносят, как с тополя пух,
Отчизну под ноги людских нескладух?
А это не ваш ли оставленный дом?
Не ваша ли мать пред закатным окном?
Матери
Будто ветер семью разметал.
Было время – не глядя, рубили.
Паровозы – огонь и металл –
Мне дыханье в пути огрубили.
С одиночеством свыкся, представь,
За работой не мучаюсь мукой.
Неужели и узы родства
Разрываются с каждой разлукой?
А наездом – возможно ль связать?
Только сны не приемлют разлада.
В них «прощай» не приснится сказать.
В них прощенье бы высмотреть надо…
Война
Всадники, соль под седлом, на камзоле.
Вынесли кони на бранное поле.
Просто весеннее чистое поле.
Птахи выводят птенцов, тишина.
Не подняла свои крылья…
Нет, не осмелилась грянуть война.
Спрятались каски в стальном частоколе.
Будущей битвы раскинулось поле.
Клеверно-красное летнее поле.
Крикни ефрейтору «стой!» старшина –
Не началась бы в июне…
Самая лютая в мире война.
Бьются наушники в злом рок-н-ролле.
Рыщут ракеты на стартовом поле.
Стылом, стерней ощетиненном поле.
Смерть не вклинилась еще меж любовью
И меж рождением, будто стена…
Не начинаясь бы, длилась…
Вечно бы шла – без начала! – война.
О балтах
Рассказывают… будто у них такие большие уши, что
обволакивают все тело и служат единственной одеждой.
Помпоний Мела, 1 век н. э.
Не посмеялась, а лишь помолчала,
Прежде чем тихо сказала старуха –
Матерью быть здесь, в Литве, означало
Переродиться в огромное ухо.
Чтобы услышать, как в утро разлуки
Лучики солнца скребут, будто мыши,
Как затекают в наручниках руки,
Пуля в стволе угрожающе дышит.
Как раздуваются ссоры в доносы.
Как прорастают колосья надежды.
Как это, как – все вопросы, вопросы.
Раненым слухом прошиты одежды.
Лунно-ветреная
Стыла ночь простоквашей на блюде
Под негреющим светом луны.
Вдоль вагона спешащие люди.
«Есть билеты?» «Постели нужны?»
За луной синий лес увязался.
От избытка растительных сил?
Глупый ветер откуда-то взялся.
Озорно зоревать пригласил.
Он помог поднести проводнице –
Последембильно весел – ведро.
Потерялись меж тучами лица.
Голубеет луною бедро.
«Дурачок, – шепчет лунная ветру, –
Я старуха, тебе говорю…»
Ночь дрожит. И летят километры.
И впивается поезд в зарю…
«До свиданья», – по-воински здраво.
«Все путем, хоть росточком ты мал».
Что писала в окне слева вправо?
Справа влево – не все понимал…
* * *
Снарядом лечу орудийным,
Запущенным в краткую жизнь.
Полеты у всех двухстадийны:
Дорога к вершине и – вниз.
Конечно бы… встретиться с целью,
Фугасно круша все подряд…
А может, лишь пыхнет шрапнелью
Ненужно высокий снаряд?..
* * *
Трудись, и однажды, пронзив чернозем,
Почувствуешь землю живую живьем:
Червей, словно вены дрожащие, в дерне
И в черной работе окрепшие корни,
И затхлый и сладкий до горечи дух, –
И кратко подумаешь, чуть ли не вслух,
Что в этом и суть, как артерии жизни, –
Крепить для людей черноземы Отчизны…
* * *
Нашли звезду,
Нашли элементарную частицу,
Нашли себя
И личностью не мыслим поступиться.
Нашли и творчески мы
Собственное кредо.
А многие из нас
Нашли могилу деда?
* * *
Как можно сегодня представить, чтоб сына
Я выгнать разутым мог прямо на снег?!
А отчим когда-то… Под крышей овина
Иль в будке собачьей бывал мой ночлег.
И в серое утро пред тем, как проснуться,
И в голоде-холоде белого дня
Душой трепетал я: «Не выть! Не согнуться!
Где мама? Где Бог? Не оставьте меня!»
Как стала неважной одетость-обутость,
Как был обесценен червонец в медяк,
Ужель превращала фашистская лютость
Безжалостность эту к ребенку в пустяк?
Ужель шли так тягостно, неускоримо
Жестокие будни во время войны
По каждой душе, – только кажется – мимо?
Слепая жестокость без явной вины?
***
Трубы печные
О крышах позабыли –
Тянулись к войне…
***
На добром слове
Кому и не спаси Бог.
Ныне и присно…
