МЕСЬЕ…


МЕСЬЕ…

Рассказ

— Месье, жё нё манж па сис жур…
И снова, через недолгую паузу, на плохом французском, но с грассирующим звуком \»р\»:
— Месье, жё нё манж па сис жур…
Вьетнамская, из бамбуковых палочек, штора с пальмами и попугаями чуть покачивалась при входе в горницу. Под паласом поскрипывали половые доски. Тук-тук, тук-тук, который год доносилось сверху монотонное постукивание. Из подъезда слышалось пьяное натужное сопение под слоновую поступь по звонкой бетонной лестнице.
— Месье-е, жё нё ма-анж-ха-х па сис жу-ур… Месье-е…
В мягком мелодичном голосе прибавилось жалостливых нот. Его обладательница входила в роль. Еще немного и длинные е-е перейдут в рыдающие е-хе-хе-хе. В окно из спальни было видно, как возле грузового люка с тыльной стороны галантерейного магазина напротив разворачивался стреляющий зенитными очередями \»Муравей\». Запах сизого вонючего дыма, кажется, распространился и по квартире на втором этаже четырехэтажного памятника \»Хрущеву и К\». Впрочем, призрачно-голубой уродливый удав давно втянулся в открытую форточку и разросся до облака в штанах. А может, кто-то из жильцов пытался выкурить из-под фундамента несметные полчища мурашей. Отдельные отряды этой татаро-монгольской орды день и ночь шныряли взад-вперед по кухне, облепляя все сладкое черной шевелящейся кожурой.
— Месье, жё… ё мау… па сис жур-ху-ху-ху…
На якобы радиозаводе через проспект ахнула очередная атомная бомба.
— Месье-хе…
— Что ты там бормочешь? — послышался перебиваемый раздраженным скрипом кровати хриплый от долгого молчания мужской голос. — Совсем уже?..
Некоторое время доносилось только прерывистое дыхание, да редкие всхлипывания. Настенные часы со старческим брюзжанием обили пять часов вечера. Затем в горнице аккуратно высморкались в платок. Раз-другой шаркнули по паласу домашними тапочками и нерешительно протащились ко входу в спальню:
— Я учусь просить у французов на пропитание, — печально вздохнули у дверного косяка. В голосе уже не было рыдающих звуков. — А талонов больше нет.
Мужчина вытащил из-за спины измятый справочник по медицинскому оборудованию, положил его на тумбочку и скосил большие карие глаза на изрядно общипанный отрывной календарь сбоку туалетного столика. До конца месяца осталось еще четыре дня. На листке красные буквы напоминали о выходном и о празднике — дне работников кино. Пошевелив в раздумье правой бровью, мужчина снова отвернулся к окну. К черному входу в продовольственный магазин, который как и галантерейный занимал первый этаж стоящего напротив девятиэтажного памятника \»Брежневу и К\», подполз лязгающий танком и громыхающий батареей гаубиц \»Камаз\» без глушителя. Отсалютовав беспорядочным залпом породившему его автообъединению, он заглох. Но \»муравей\» продолжал дристать длинными упругими очередями. На третьем этаже Витек на всю мощность включил подаренную в честь пятнадцатилетия отечественную стереофоническую аппаратуру. Досадливо потерев седоватые виски, мужчина поудобнее устроился на кровати, откинул крупную голову на подушку:
— Что там по телевизору? — спросил он.
— Великий Шахназаров без купюр, но со штампом на каждом кадре, — несмотря на подавленное состояние, с женской въедливостью ответили из-за шторы.
Скинув ноги с кровати, мужчина влез в домашние тапочки и, потянувшись, хлопнул резинкой от пижамных штанов по животу.
— Тогда, может, в кабаре? Там, говорят, перемена программы. Звезду из столицы пригласили.
— В русский Мулен Руж с крокодилами на сцене, — после некороткой паузы усмехнулись за порогом. — Кстати, там еще не танцуют в белых платьях, но без лифчиков? Или давно перещеголяли даже Жозеффину Беккер?
— Там новый Морис Шевалье. Он танцует в екатерининских панталонах, — подходя к окну, в тон ответил мужчина. Закрыв форточку, он прижался высоким лбом к стеклу. Дрескотня с улицы заметно поубавилась. — Но эт-то не гла-авное-е… Да, ты не просматривала \»Вечерку\»?
— Нет. Я давно перестала замечать местные газеты.
— Ну да, ну да. Перестройка подошла к критической точке. Сенсации кончились, остались одни боязливые рассуждения о прошлом и будущем, — рассеянно побарабанил пальцами по подоконнику мужчина. — \»Да будет твоя добродетель — готовность взойти на косте-ер…\».
На улице мальчишки лет по одиннадцать-двенадцать с дикими воплями старались разбить камнями висевший на столбе на одном проводе фонарь. В начале лета он еще как-то освещал дальний угол детского садика. Вдоль солидной ограды из фигурного чугунного литья были разбросаны груды поломанных деревянных ящиков из-под лимонада, бутылок с подсолнечным маслом и вина. Возле входа в продовольственный магазин остервенело лаялись две продавщицы. Водитель \»Камаза\» откинул кабину и копался в моторе, пока с длинного кузова матерщинистые грузчики сгружали лопатами насыпанный валом болгарский перец. Прислонившись к стене, водитель \»Муравья\» флиртовал с молоденькой практиканткой, под голубым капроновым халатом которой просвечивались мешковатые, без бюстгальтера, груди и розовые трусики. Приседая на задние колеса, \»Муравей\» исправно выпускал очередь за очередью. Из-под арки, делящей бесконечную девятиэтажную кирпичную китайскую стену на две равные части, вышел пьяный.
Мужчина оторвался от окна, раздраженно подергал крыльями чуть горбатого носа. Аппаратура Витька далеко не тянула на воспроизведение со стереофоническим эффектом.
— Так где мы сегодня проведем вечер? — пытаясь прислушаться к возобновившемуся шарканью домашних тапочек по паласу, спросил он. — Ты ничего не предлагаешь?
— Не знаю. Я думала, что это входит в твои обязанности, — отрешенно ответили из горницы. — Сын прислал письмо. Сообщает, что наконец-то они добрались до Мордовии.
— Владимир? Ну-ну?
— Через две недели приступят к уборке картошки. Господи, как у Высоцкого… Да еще эти талоны. Тамарочка приедет… Ты же знаешь, какая она чистюля.
— А когда она приезжает?
— Обещала с Аннушкой в среду. Малышке годик.
Невольно покосившись на большую семейную фотографию на стене, мужчина покашлял в кулак и взглянул на свой костюм, который небрежно свисал со спинки задвинутого за книжный шкаф стула. Не заметив ничего компрометирующего, притворно обиделся:
— Я никак не пойму, почему ты до сих пор молчала. В домоуправлении, где работает моя сестра, этими талонами скоро стены начнут обклеивать.
— Ты меня прости, но это именно то, о чем я меньше всего думала. Я знаю, что и твоя первая дочь в фирменном магазине, и муж сестры заведующий производством в \»Трех тополях\». Слава Богу, у тебя хватило ума ни разу не заволочь меня к ним. — В голосе, долетевшем из дальнего угла горницы, явно проскользнули нотки раздражения. — И вообще… Ту сэ кушри…
Мужчина похлопал резинкой по животу, смущенно переступил с ноги на ногу. Затем подошел к книжному шкафу, нахмурив брови, пробежался глазами по целому ряду только что привезенных дефицитных книг с золотистыми корешками. Присев на край кровати, заполнил последнюю строчку в командировочном удостоверении и спихнул бумаги в верхний ящик заменяющей письменный стол бельевой тумбочки. На противоположной стене, на гвозде, пестрым бельмом висел презент за короткую, но бурную любовь. Голова вновь начала клониться вбок. Показалось, что, примеряя сегодня утром перед зеркалом настоящее мексиканское сомбреро, жена заметила, чьими руками пришита фурнитурная лента. Побыв какое-то время в привычном после командировок состоянии дискомфорта, мужчина встряхнулся и начал стягивать с себя китайскую пижаму.
— Ты права. Но ты знаешь, что у меня вечно нет времени.
— Можно подумать, что сейчас я утверждала обратное.
— Ну… не будем переходить на претензии. Да, я не понял, что ты называешь свинством? Талонную систему, мою бесхозяйственность или то, чем занимаются мои родственники?
— Все. И твою соломенную шляпу тоже. За двенадцать лет супружеской жизни ты мог бы один раз и пощадить меня. Хотя бы книги перелистать, чтобы из них не выпадали эротические фотографии и любовные письма.
Мужчина кинул быстрый взгляд на шкаф. На самом видном месте, между третьим томом собрания сочинений Фицджеральда и первым томом Ремарка торчал угол послания, написанного с восточной мудростью и проникшей в нее русской прямолинейностью. Чертыхнувшись на то, что за целый день не обратил внимания на найденный женой листок, он сбросил пижаму. Скатав из пахнущих \»Далидой\» улик тугой шарик, запустил им вдоль спальни.
— Впрочем, скрывать от меня доказательства своих гусарских похождений не надо. Я так привыкла к интимной лирике твоих женщин, к смазливым мордашкам и к частым телефонным звонкам незаконно рожденных дочерей и сыновей, что если бы все это вдруг прекратилось, я бы сошла с ума, — продолжал доноситься из горницы спокойный печальный голос. — Должна признаться, что, несмотря на мои страдания, твой культурный уровень так и остался на уровне Витька с третьего этажа. Ни вкуса, ни благородных оттенков.
Стараясь обуздать злость на самого себя, мужчина молча вылез из полосатых пижамных штанов. Выбив из пачки \»Стюардессы\» сигарету, открыл створку окна. Водитель \»Камаза\», молодой парень в потертых джинсах, уже завалил кабину обратно на раму. Грузчики продолжали разгружать перец с кузова на землю. Красные, желтые, зеленые тупоносые овощи прыгали в разные стороны, подкатывались под колеса машины. Их давили грубыми ботинками пьяные в честь выходного дня сизомордые базарные продавщицы. Водитель постукал одну из них по плоскому заду кулаком и залез на сидение. Продрав выхлопную трубу серией коротких натужных хлопков, двигатель забухал отдельными пушечными выстрелами, гулко ахающими в каменном мешке. Парень некоторое время прислушивался к его работе. Затем откинулся на спинку сидения и заложил руки за голову. Мотороллерщик дал несколько сигарет практикантке, закрыл половинки маленького алюминиевого кузова. Развернулся и уехал. Мужчина несколько раз глубоко затянулся, щелкнув ногтем по фильтру бычка, закрыл окно.
— Месье, жё нё манж па сис жур…, — донесся из горницы гнусавый, с глубоким прононсом голос, в котором вновь появились рыдающие звуки. — Господи, как у меня разболелась голова от трескотни и от этих дурацких воплей…
Нервно подергав гладко выбритой щекой, мужчина решительным шагом подошел к шифоньеру и снял с вешалки рубашку в крупную сине-голубую клетку.
— Собирайся. В \»Буревестник\» пойдем.
В горнице стало тихо. Потолок продолжал шелушиться от приглушенного грохота. Казалось, будь комната Витька прямо над спальней, бетонные перекрытия вряд ли бы выдержали. Монотонное постукивание молотка тоже заметно усилилось. Перебрав в уме почти все виды работ, вплоть до обивки стен разноцветными кусочками фанеры, настила дубового паркета и покрытия каждого миллиметра пола блестящими гвоздевыми шляпками, мужчина так и не понял, что можно было прибивать с таким усердием в течение нескольких лет. Сдернув с дверцы шифоньера галстук, поджал полные красные губы и сосредоточил внимание на узле.
— А почему именно в \»Буревестник\»? — спросили из-за пальм с попугаями.
— Там иногда показывают боевики. У тебя же нет другого предложения?
— Есть. Если мы пойдем, то только в \»Россию\». И больше я ничего не хочу слушать.
— Я и не собираюсь возражать, — занятый своим делом, буркнул мужчина.
Негромко застучав костяшками, экзотический пейзаж разошелся в разные стороны, пропуская в спальню среднего роста стройную женщину с по девичьи высокими шарами грудей, отчетливо проступающими сквозь материю кофточки с рукавами \»летучая мышь\». Ощупав полноватую и немного нескладную фигуру мужчины быстрым взглядом сухо блестящих серых глаз, она одним движением расстегнула широкий лакированный пояс и бросила его на спинку кровати. Затем также стремительно вылезла из гофрированной юбки, сняла кофточку. Почти прозрачные белые трусики, переходящие на бедрах в синтетические ленты с маленькими бантиками посередине, выдавая у хозяйки страсть к нижним туалетам, усиливали радость, получаемую от созерцания линий шоколадной от морского загара идеальной фигуры. Высокая шея дополняла это совершенство природы. Женщина гибко прогнулась, чуть отставила ногу вперед. Вытащив из прически несколько заколок, тряхнула головой. Темно-каштановые волосы тугими волнами пролились по красивому, немного капризному лицу с чувствительными крыльями ноздрей и выразительными линиями губ, крупными кольцами рассыпались по спине, по груди.
— Я понимаю, что демонстрировать себя — верх неприличия. Но убедительно прошу ответить на один мой вопрос, — выглянув из-за пушистой пряди, дрогнула она ниточкой брови на гладком лбу. — Чем я хуже твоих многочисленных женщин?
Мужчина наконец-то нащупал петлю на узле. Просунув в нее свободный конец, затянул галстук и покосился на женщину:
— Ничем. Собирайся, а то в кино опоздаем.
— Вот как! А может, в кабаре? — еще пристальнее вгляделась в его лицо она.
— Какая разница… Но ты сама предложила пойти в \»Россию\».
Как-то сразу обмякнув, женщина села на кровать и опустила голову. Волосы накрыли ее плотной шалью. Прижав пряди ладонями к щекам, она уставилась перед собой немигающим взором.
— Вот именно, — прорвалось сквозь плотно сжатые зубы. — Месье, жё нё манж…
— Ну что ты, в самом деле! Ну, виноват я. Виноват, — мужчина набросил на плечи пиджак и зашарил растопыренной пятерней в поисках отверстия в рукаве. — если тебе мало моего покаяния, ты можешь убить меня и выти замуж за другого.
— Это бесполезно. Вы все одинаковые. Я даже не знаю, как это назвать. Тупость? Равнодушие?..
— Вы, между прочим, такие же, — мужчина наконец-то нащупал отверстие. — Ты долго будешь сидеть в таком виде?
— Но мне всего тридцать девять лет. Я хочу жить, ты понимаешь это? Я хочу радоваться каждому дню, а не тогда, когда ко мне приносят внучку. Уже внучку!.. — повысила голос женщина. Но, рассмотрев прежнее равнодушие в наигранной возне мужчины, горько усмехнулась и уронила лицо обратно в ладони. — Не хочу я ни в какое вино. Я просто хочу выпить.
— Прости, но у нас…, — развел было руками мужчина.
— Ты найдешь. Ты все можешь, — грубо оборвала она его.
Застегнув пиджак на пуговицы, он пожал плечами и подошел к шторе. На позолоченном циферблате старинных настенных часов узорчатые стрелки показывали без пятнадцати минут шесть.
— Водку или бутылку \»Севана\» я могу взять только у своего свояка. Ты останешься здесь?
— Нет. Я пойду с тобой.
— Тогда нужно торопиться. Он и в будние дни торчит у себя где-то до семи вечера.
— Ну да. Как в магазине, — поднимаясь с кровати, она потрогала кончиками пальцев набрякшие под нижними веками мешки. — Не обращай внимания, я сегодня злая как собака…
На остановке общественного транспорта собралось уже много народу. Над потоками автомашин, в разных направлениях пересекавшими оживленный перекресток, не было видно ни одного автобусного, троллейбусного или трамвайного горба. Отвернув край рукава, мужчина снова посмотрел на часы. Закурив, выпустил вверх жирную струю дыма. Люди сходили с высокого края тротуара и, не обращая внимания на сигналы светофора, лавировали между не снижающими скорость автомобилями, в то время как буквально в нескольких метрах темнел провал подземного перехода. Эта не замечаемая раньше странность, заставила женщину придвинуться к мужчине.
— Они самоубийцы? — отворачиваясь от толпы, тихо спросила она.
— Не выдумывай. Никто не собирается по собственной воле попадать под колеса, — отмахнулся он. — У тебя действительно что-то с нервами.
Она сделала торопливое глотательное движение. Заметив краем глаза, что какая-то бабка, стоя посреди проспекта, разгоняет костылем шмыгающие мимо машины, пробежалась беспокойными пальцами по отложному воротничку на кофточке:
— У меня с утра какое-то нехорошее предчувствие… Ты знаешь, перед твоим приездом я несколько ночей просидела над переводами Клода Симона.
Мужчина досадливо покривился. Но все больше заливавшая щеки женщины бледность насторожила.
— Давай пройдемся пешком. Нам только студенческий парк перейти, — наклонился он к ней. — А здесь мы до полуночи можем проторчать.
Она благодарно улыбнулась и первой сделала шаг из-под крытого павильона, окунулась во все еще ослепительные потоки заходящего солнца. Позванивая в кармане мелочью, мужчина пристроился рядом. Привычно отметил про себя, что ее тело по-прежнему невесомо, как плывущее над землей перо, слетевшее с ладони от неосторожного дыхания.
Среди высоких корявых деревьев заметно ощущалось движение прохладных потоков воздуха. Асфальт на дорожках растрескался, искрошился на мелкие кусочки. Трещины поросли жесткими пучками травы. Скамейки в большинстве своем были разбиты. А те из них, которые каким-то чудом избежали набега варваров, шелушились отставшей краской. Густые кроны не пропускали солнечных лучей. В воздухе, несмотря на августовскую жару, пахло сыростью и плесенью. Между стволами были прорыты глубокие траншеи. Из них выпирали толстые обрубки корней. А там, где тропинки сбегались, образовывая одну из многочисленных полянок, виднелись глыбы развороченной земли, нагромождения железобетонных конструкций. То ли примостившийся сбоку заводик по производству никому не известной продукции решил расширить границы своих владений, то ли строился очередной мавзолей для нового директора парка.
— Господи! Тьма беспросветная, — пугливо втягивая голову в плечи, пыталась отыскать хоть одну электрическую лампочку под искореженными плафонами фонарей женщина. — Днем ходить стало страшно.
— Ты просто давно не заглядывала в парк. Здесь всегда было неуютно, — засмеялся мужчина.
— Нет. Я выросла в этом районе. Здесь было бедно, пусто. Кусты акаций никто не подстригал, но они выглядели намного ухоженнее, чем вот эти, — обходя по краю полянку, не поняла иронии она. — Пьяные парни иногда приставали к нам, но я не слышала, чтобы кого-то убили, ограбили, изнасиловали, как слышу об это сейчас.
Мужчина продолжал уверенно тянуть женщину по тропинке. В кармане позвякивали медяки, под каблуками хрустели сухие ветки. Вороненой сталью отливали аккуратно подстриженные, черные, с проседью, волосы на висках. И вдруг ей на какое-то мгновение показалось, что рядом отмеряет дозированные шаги робот. Сдув с верхней губы бисеринки пота, она устремила напряженный взгляд вперед. Но конца зеленому тоннелю не было видно.
— Я никак не могу забыть один случай тринадцатилетней давности. Сегодня там, на перекрестке, что-то напомнило мне о нем, — борясь с волнением, тихо заговорила женщина. — Мы тогда поссорились, и я заночевала с детьми у своей мамы на втором поселке Орджоникидзе. А рано утром, где-то в половине шестого, пошла за молоком. Сразу за злобинской свечкой, через проспект, увидела окруженную толпой бочку. Подошла к краю тротуара и… Даже не помню, что в тот момент почувствовала. Посередине проспекта в луже крови лежал пожилой мужчина с зажатым в руке белым алюминиевым бидончиком. Как раздавленная собака…
Мужчина участливо поцокал языком. Не останавливаясь, поцеловал женщину в щеку. Она некоторое время шла молча, справляясь с внутренним ознобом, который покрыл лицо, обнаженную шею, мурашками.
— Там один шофер проезжал. Я еще поразилась. Улыбка у него была, как у тебя…
— Ну, ты вообще уже…, — обиделся мужчина. — Я тебя хоть пальцем когда-нибудь тронул?
— Нет, нет, что ты! У тебя характер, как у соседа с третьего этажа, который рядом с Витьком живет, — делая глаза неестественно кукольными, с механической поспешностью зачастила она. — Знаешь его? Маленький такой, пожилой. На добродушного наполеончика похож.
— Не понял! — опешил мужчина.
— Ну… он прошлой осенью канавки к деревьям прорыл. Земля от дождей не просыхала, а он канавки такие аккуратненькие под окнами выкопал и водой из шланга заполнил. Детвора набежала, кораблики начала пускать, грязью кидаться, камнями. Крик, визг, до самой \»спокойной ночи, малыши\»… Впрочем, ты тогда был в очередной командировке.
— Что ты хочешь этим сказать? — замедлил шаг мужчина. Они уже вышли на широкую центральную аллею.
Женщина остановилась. Подол платья подрагивал от сотрясающей всю ее фигуру нервной дрожи. Она положила голову мужчине на грудь:
— Прости. Я сама не знаю, что несу. Мне кажется, я схожу с ума…
Небо в просветах между кронами деревьев начало приобретать бархатно-синий оттенок. Из глубины парка донесся грубый лай крупной собаки. С загороженной кустами баскетбольной площадки прилетел звон гитарных струн и нестройный хор ломких юношеских басов. Затем послышалось лясканье разбитого стекла. Видимо, кто-то из юнцов запустил опорожненную бутылку вдоль заасфальтированного корта. Мужчина поцеловал женщину в волосы, погладил пухлой ладонью по узкой спине. По аллее несколько раз прошелся туда и обратно угловатый парень.
— Ну, хватит, хватит, — потрепал женщину по подбородку мужчина. — Какая муха тебя укусила?
— Мне страшно. Мне никогда не было так нехорошо, — всхлипнула она. -Наверное, у меня начался переходный период. В смысле переоценки окружающей среды.
— Прие-ехали. Мы с тобой уже дед с бабкой, а ты переоценками занялась, — хохотнул было мужчина. И осекся, кинув косой взгляд на парня. — Вытирай слезы. Иначе исполнить твое желание в этот вечер будет трудно.
Она как ребенок попыталась проглотить рыдания. Высморкавшись в платок, послушно щелкнула замочками на маленькой сумочке и пробежалась ватным тампоном по лицу. На все еще бледных щеках выделялись небольшие красные пятна. Они проступили и на шее, и на груди.
— Я надеюсь, ты не затащишь меня в резиденцию этого волка — твоего родственника? — не поднимая головы, спросила она. — Ты же не хочешь, чтобы я провалилась сквозь землю от стыда? Я пошла с тобой только потому, что не могла больше оставаться дома.
— Не волнуйся. Тебе не грозит окунуться в атмосферу \»Трех тополей\», — мужчина нетерпеливо пошевелил лопатками, словно пиджак оказался ему мал. — Подождешь меня на скамейке возле \»Красной шапочки\».
Жалкая улыбка скользнула по губам женщины и пропала. Захлопнув сумочку, она просунула руку под локоть мужчины. И только тут заметила угловатого, с сигаретой в зубах, парня, который враждебно хохлился чуть в сторонке. Стоптанные дешевые ботинки и немыслимая шевелюра из длинных беспорядочных косм вызвали у нее некоторое удивление:
— Ты знаешь, он похож на набросок Пикассо, — прикрывая ресницами неестественный блеск зрачков, сообщила она, когда они удалились от парня на приличное расстояние. — Ему от нас что-нибудь было нужно?
— Не спрашивал. Мне кажется, ты была права, — занятый своими мыслями, буркнул мужчина. — Здесь, действительно, произошли перемены явно в худшую сторону.
— И не только здесь. И даже не сейчас, — согласилась женщина. — Я или начинаю слепнуть, или прозревать. Я буквально все стала воспринимать в каком-то искаженном виде.
— Ну, ты и раньше не блистала равнодушием, — незаметно оглянувшись, отмахнулся мужчина. — Первое, что я сделаю, когда вернемся домой, это испорчу телевизор.
Из-за деревьев показался белый кирпичный угол общежития. Аллея перешла в центральную улицу маленького студенческого городка, которую в обнимку с негром торопилась пересечь вдрызг пьяная местная копия столичной валютной проститутки. Мясистая правая грудь подоспевшим тестом выперла из \»анжелики\», переползла через край глубокого выреза платья, упруго подпрыгивая при каждом неровном шаге и розовея большим, как обсмыганная теленком коровья дойка, соском. Паровозными маховиками ворочались едва прикрытые \»бикини\» ягодицы. Паукастые пальцы левой руки негра крепко обхватили другую грудь дурехи, не давая ей как первой вывалиться наружу. В правой он нес недопитую бутылку французского \»Вермута\», едва не чиркая дном по асфальту. Проститутка пьяно фыркала толстыми накрашенными губами, блудливо и неспокойно поводила воловьими глазами по сторонам.
— Причина не в телевизоре, — тихо сказала женщина, когда парочка, проломив стену из колючего кустарника, скрылась в глубине парка. — Мне кажется, наше общество все быстрее скатывается в какую-то пропасть, теряя последние крохи накопленной веками культуры духовного общения.
— О какой культуре ты говоришь? Татаро-монгольское иго, крепостное право, казарменный социализм…, — раздраженно сплюнул мужчина. — На работе эти философские бредни с утра до вечера, и ты туда же, воду в ступе толочь.
— Не туда же, а который год, — гася под прищуренными ресницами язычки вспыхнувшего было резкого пламени, поправила женщина. — Впрочем, действительно, вряд ли что изменится…
Опустив голову, она молча заспешила рядом, стараясь хоть иногда попадать в ногу. Но это ей никак не удавалось. Она перешла на свой скользяще-летящий шаг, едва касаясь пальцами локтя мужчины. Ему снова показалось, что она вот-вот растворится в воздухе или уплывет в другую сторону, хотя особого беспокойства от этого ощущения не было. Детская какая-то беззащитность во всей хрупкой фигурке женщины позволяла не очень придавать значения ни ее поведению, ни собственным поступкам.
Треугольный студенческий городок с немногочисленными группками разноцветных студентов у подъездов общежитий и массивным зданием института сельхозмашиностроения в основании, остался позади. Улица уткнулась в сложную дорожную развязку почти в самом центре города, с которой во всех направлениях со звоном, шипением и рычанием разбегались трамваи, троллейбусы, автобусы и машины. Остановившись на краю тротуара, мужчина похлопал по левому карману пиджака, где лежали сигареты. Но закуривать не стал. Костлявые молодые парни и девчата с промасленными насквозь, доверху набитыми пирожками с ливером, бумажными пакетами в руках, бросались под колеса автомобилей и удачно выныривали из-под них. Женщина судорожно зевнула и, отводя взгляд от перекрестка, вновь невольно качнулась к плечу мужчины. Метрах в пятнадцати от пешеходного перехода две девушки пытались найти защиты от модно одетых небритых кавказцев у водителя такси, громко умоляя его, чтобы он уезжал. Тому, видимо, порядком надоела долгая возня с ними полупьяных парней. Он вышел из машины, короткими волосатыми лапами грубо покидал несговорчивых девчат в салон, подтолкнул туда же и благодарных кавказцев, захлопнул дверцу и уехал. На горячем асфальте остались несколько ярко-красных, напоминающих кровавый след, бесформенных пятен от раздавленного тюбика губной помады.
Центр города приготавливался встретить конец августовского воскресного дня обычной своей бестолково-праздной сутолокой и вечерними глазами женщин. Под стенами зданий старинной постройки, геркулесами и толстенькими ангелами, пузырился розовопенный цветочный прибой. Мужчина не торгуясь купил у смуглой степнячки пяток огородных хризантем и, довольный тем, что выполнил свои мужские обязанности, еще выше задрал гладко выбритый подбородок. Женщина с привычно радостным удивлением оглянулась вокруг и так же привычно уткнулась в прохладную кипень лепестков. Множество букетов калейдоскопной рябью покрывали гребень бесконечного людского потока, бурливо текущего по тротуарам местного полуазиатского Бродвея. В одном из хорошо знакомых горожанам переулков, в конце которого в лучах заходящего солнца алел золотыми куполами монастырь, началась тусовка местных проституток. Почесываясь, позевывая, они, не стесняясь похотливых взглядов безденежных зевак, подтягивали ажурные колготки, задирая подолы коротких юбчонок.
Но, несмотря на частые всплески смеха, на льющуюся со всех сторон музыку и на призывную красочность кино и театральных афиш, женщина почти физически ощущала разлитую в воздухе тревогу. То ли контрасты городского пейзажа — золотые купола и проститутки, букеты цветов и пронзительные, все знающие взгляды совсем еще юных девушек, почти девочек — усиливали это чувство, то ли собственное неустойчивое состояние, но она, не в силах отделаться от неприятного ощущения, по-звериному раздувала тонкие ноздри, словно пыталась предугадать, откуда идет опасность. Толпа, над которой колыхалось плотное парфюмерное облако, затягивала в свое жаркое чрево, парализовала волю, поражая сознание безотчетным чувством страха. Женщина с трудом всасывала в себя сладковатую воздушную патоку и с таким же трудом вытаскивала обратно уже шершавые комки ее с привкусом горелой резины.
Наконец, на крыше одного из невысоких зданий, возле входов в которое закручивалось два людских водоворота, показались задернутые прозрачно-голубым туманом из выхлопных газов большие красные буквы. Пройдя мимо облепленных молодежью, как воробьями, скамеек, мужчина заглянул за угол магазина и удовлетворенно крякнул:
— Стоит, каурый.
— Кто? — выталкивая через рот очередной резиновый мячик, не поняла женщина.
— Иноходец свояка. Новая модель.
Она скользнула рассеянным взглядом по пустынному кривому переулку и в конце квартала увидела притулившуюся к обшарпанной кирпичной стене темную \»Волгу\» последнего выпуска. Переступив с ноги на ногу, осмотрелась вокруг в поисках места, где можно было бы присесть. Краем глаза выхватила из толпы высокую фигуру еще не старого загорелого мужчины с абсолютно белыми волосами, уверенно лавирующего в людском потоке. Альбинос приближался к перекрестку, на котором они остановились. Пальцы на ногах у женщины неожиданно свело от холода. Морозная сыпь стремительно поползла вверх, покрывая кожу на икрах, на бедрах, на животе ледяными иглами. Сердце сжалось в предчувствии чего-то непоправимого.
— Придется постоять, раз не хочешь идти со мной, — ухмыльнулся мужчина. Раскрыв висевшую на локте у женщины сумочку, он взял несколько купюр. — А может, правда посидим немного в ресторане? Что-то вид у тебя неважный…
Женщина продолжала медленно разворачиваться в сторону идущего по тротуару беловолосого человека.. Взгляд ее серых глаз стал неподвижным, он словно остекленел. В глубине груди начался обвал чувств. Накапливая силу, они подкатились к стиснутым зубам, готовые вырваться наружу душераздирающим воплем. И как только женщина развернулась полностью, как пальцы ее дотянулись до перекошенного ужасом лица, спешащий по гладким каменным плитам альбинос резко остановился, будто налетел на невидимое препятствие. Вытянув шею, он хапнул воздух раскрытым ртом. И рухнул на тротуар. Толпа вздрогнула от безысходного крика души, которым разродилась женщина. Движение людского потока на какое-то время притормозилось.
— Помоги ему, — заламывая руки, простонала она.
Стряхивая с себя оцепенение, мужчина суетливо забегал по сторонам глазами. Увидел упавшего. Рубашка на груди мгновенно пропиталась влагой.
— Помоги-и…
— Но я не врач. Ему нужна скорая помощь, а я механик по рентгеноустановкам, — забормотал он.
Сунув руку в карман пиджака, он выгреб кучу мелочи и танцующими пальцами начал выуживать медную двушку.
— Спаси его!.. — почти крикнула женщина. В углах губ у нее запузырились клоки пены.
Чертыхнувшись, мужчина бросил мелочь обратно в карман и оторвал подошвы ботинок от разогретого за день асфальта. Движение людского потока возобновилось. Безучастные продолжили свой путь дальше, сочувствующие образовали посреди тротуара неспокойное озерцо. Кто-то побежал к телефону-автомату, кто-то принялся расстегивать верхние пуговицы на сорочке упавшего на плиты моложавого, лет пятидесяти пяти, с волевыми чертами лица, человека. Мужчина протиснулся между людьми и опустился на корточки. Старый, через левую скулу, глубокий шрам придавал всему облику лежавшего суровое выражение. Щека еще продолжала подергиваться. Двигался и большой кадык. Но укрытая седой могучей шерстью грудь просела, словно подточенный полой водой крепкий наст из прошлогоднего снега. Под жесткими густыми завитками посверкивал золотой крестик на массивной цепочке. Мужчина отстранил одного из добровольных помощников, наложил ладони друг на друга на левой стороне груди и принялся делать интенсивный массаж.
— Нашатыря, случайно, ни у кого нет? — не поднимая головы, бросил он. — И пусть кто-нибудь пойдет на дорогу, ловить проезжающие мимо \»Скорые\».
— Уже едут, — сообщили из толпы.
Женщина все так же продолжала стоять возле угла магазина, не сводя расширенных ужасом глаз с одного и того же места, загороженного сейчас от нее множеством ног. Сеть морщин серой паутиной покрыла нижние веки, резкие складки оттянули углы губ вниз. Машинально нашарив в сумочке стеклянный патрон с валидолом, она протащилась к месту происшествия. Какой-то парень, угадав ее желание, взял патрон. Но такого лекарства было много. И тогда, оглянувшись, парень участливо протянул таблетку ей.
Один из добровольцев наконец-то остановил первую машину \»скорой помощи\». Худощавый старик в белом халате, не вылезая из кабины, долго расспрашивал о том, что произошло. Затем неспешно сполз с сидения, закурил. Открыв дверцу, указал на лежащую на носилках молодую женщину:
— Приступ острого аппендицита. А может, и посложнее… Но по приезде я обязательно сообщу кардиологам, — основательно затоптав окурок, он забрался в кабину. — Рация у нас, понимаешь ты, не работает.
Толпа вокруг лежавшего на тротуаре по-прежнему без признаков жизни человека то уменьшалась, то разрасталась вновь. Несколько раз люди бегали звонить в неотложку, но машина по вызову все не появлялась. Мужчина продолжал делать массаж, прекрасно понимая, что время катастрофически уходит. Пот градом скатывался по его лицу, срывался с подбородка на неподвижную грудь человека, загорелое лицо которого неторопливо покрывалось серым налетом. То ли от пыли, то ли еще от чего-то, более страшного. Заострялся хрящеватый нос. Мужчина начал понимать, что уже поздно. Где-то под сердцем шевельнулось слабое чувство страха. И пропало.
Прохожие остановили еще одну машину \»скорой помощи\».
— Ну, куда я возьму, куда? У меня двое с дорожно-транспортными травмами, — в ответ на увещевания горячился плешивый толстяк. — Вы, что ли, за них отвечать будете?
— Да они оба пьяные, — заглянув в салон, не выдержала молодая женщина. — А человек умирает. Люди вы или кто?
Толстяк чертыхнулся. Шофер дал газу, и машина затерялась в плотном железном потоке. Часы на башне городского центрального универмага отбили семь раз. Толпа сочувствующих заметно поредела. Из нее давно перестали подавать советы. Наконец и парень, который поддерживал голову человека, подсунул под нее его же кожаную сумку и встал. Мужчина смахнул со лба пот, виновато огляделся вокруг.
— На вызов, — вместе со скрипом тормозов донесся уверенный, хорошо отрепетированный бас. — Ждите свою бригаду.
Тяжело поднявшись с коленей, мужчина заметил стоявшую в стороне женщину и подошел к ней.
— Месье… — обращаясь к нему, с тихим ужасом прошептала она. Цветы выскользнули из рук, упали на асфальт. — Месье… па си… па… же…
Он поморщился и отвернулся. Заглянув в переулок, в котором перед этим сверкала никелем машина свояка, почмокал пухлыми губами. Возле обшарпанной кирпичной стены \»Волги\» уже не было. Закурив, мужчина снова посмотрел вдоль переулка. Затем кинул короткий взгляд на труп человека, над которым наконец-то склонилась девушка в белом халате, досадливо сплюнул в сторону:
— Опоздали…

Добавить комментарий