Непришедшая весна

Новый год прошел замечательно. Слишком замечательно, и все — все что было после, вплоть до 7 февраля, казалось мне счастливым продолжением Нового года. Когда еще без пятнадцати минут двенадцать меня на руках вынесли из ванной и я, надев легкую блузку, джинсы и туфли на высоченных каблуках, пила со своим близким, родным человеком шампанское.. Отстучали часы на Спасской башне, ворохом снега и фейерверка отблестели два посленовогодних месяца.. И все сейжечастно-происходящее со мной кажется надуманной книжной историей, чем — то игрушечным и несуществующим.

***
Вот и пришла весна в мой родной город. Весна, в которой мы были счастливы каких то девять лет! Набережная. Мы бродили по высушенным солнцем дорожкам, держа друг друга в объятьях и нацепив дурацкие очки от солнца. Дурацкие потому, что они не позволяли видеть твоих счастливых глаз. На твоей широкой переносице они сидели плотно, а все из-за твоего носа, который у тебя когда то был аккуратный. Но мама очень любила тебя и старалась огородить не только от бокса, куда ты бегал тайком от нее, пряча спортивную форму в соседнем дворе, на огороде около твоих любимых \\\»шишек\\\», но и от футбола, в который играют все поголовно, даже девчонки.

Захожу на поисковик. Яндекс. Набираю \\\»кабардинка\\\» и скачиваю пару мелодий. Под первые же аккорды откидываюсь на спинку кресла. Закрыв глаза, пытаясь прикоснуться к тебе всем сердцем.. Милый.. милый мой Иршад! \\\»Ча, Иршад… ча, Иршад..,\\\» — рвется изнутри подстать мелодии. Па, которые мы выдавали с тобой в кабачке на мой день рождения, это как горы — мощный живой зов природы с чистой леденящей ступни водой, как легкая дымка поверх веревок в твоем родном дворе. Там, далеко-далеко, на морском берегу, маленький домик.
Ты же помнишь, какие камушки украшали фасад. Ряды чинар и налепленные растущие вверх домишки живо рисуют в воображении все то, чем мы так умилялись по дороге к границе.

\\\»Отойдите на шаг назад.. снимите косынку.. повернитесь вправо\\\», — и так на всех постах, меня и сестру моего мужа терзали дурацкими проверками и сверениями с фотографией в паспорте.

Пятнадцать километров от Российской границы, — и мы уже в твоем родном городе, центре \\\»Лезгияра\\\». Город встретил нас первым, выпавшим за год снегом. Мрачный и гордый как неукротимый Шахдаг, он будто не хотел принимать тебя в свои объятья. В ближайшей чайхане, где мы пережидали холодный ветер взамен обещанных плюс пятнадцати по Цельсию, играли лезгинку. Очаровательная горянка в белых струящихся одеждах пела, притягивая внимание всех присутствующих. Обжигающий чай в моих руках и лед в сердце.

***
Минуло полгода. Затянулись швы на несуществующих с виду ранах, отгноилась и вышла болью тоска вперемешку со жгучей слезой. Пряча слезы от детей, я часто сидела на лавчонке во дворе. В такие вечера казалось, что память сыграла очередную шутку. И что огонек сигареты по соседству теплится совсем по -настоящему, а спитая бутылка из — под пива стоит у ног супруга. Таких счастливых посиделок было сколько угодно. После трудового дня, встретившись глазами, мы понимали, что пора во двор, за задушевной беседой. Пусть это будет понимающее молчание, но без посторонних.

Накануне я увидела его молодым и безмятежно умиротворенным. Его рубашка с нежной клеточкой фиолетовой сетки отчетливо пропечаталась в очертаниях его крепкой фигуры «модельного мальчика», как я его иногда называла. Густые нестриженные так коротко, как сейчас, волосы, волнами аккуратно охватывали голову. Некая небрежность этих упрямых волн притягивала мои ладони, и я запускала в эту пену волн пальцы, когда его голова покоилась на моих коленях.
Я давно уловила деталь, что умею удерживать его подле себя тогда, когда мне это удобно. Стоит запустить руку в эту пену – и после слов: «ты же знаешь, что я сейчас усну», он уже через некоторое время посапывал в моих объятьях. Блаженное время! Оно переставало в такие минуты. Уже сколько подобного сказано классиками о таких мгновениях, сколько отметено временных расстояний и человеческих жизней, а время неизменно переставало иногда быть.
…Мои глаза привыкли к этим краскам не сразу. Приходилось их нащупывать через закрытые веки. Молниеносно распарывался цилиндрообразный кусок мирозданья. Он приоткрывался именно таким образом, что по обе стороны оставались очертания белых крыльев, застигнутых в полете врасплох, и запечатливших собой распростертое существо, целенаправленное движение которого оборвали так внезапно. И красноватый цвет из нежнейших его оттенков привносил в комнату атмосферу блаженства. Это непроизвольное движение вверх – где существо некогда, было целым, сохраняло меня с ним какое-то время, и сквозь непрошенные слезы в меня вливалось неумолимое время. Семь… шесть… пять… четыре… три… два…
Второе февраля – мой День Рождения. Разноцветные стеклышки февральских дней неуловимо окрашены каждый год по-разному. В сопровождении зимних мягких хлопьев они суетно крутятся в свете фонарей в этом году. Еще до наступления года Обезьяны я пыталась уловить будущее, как это было год за годом вот уже девять с лишним лет. И картинка безудержного счастья отчетливо радовала благостным гороскопом, по крайней мере. А тут цветные стеклышки никак не хотели складываться. И вообще прогноз был не очень. Вроде и не про нас совсем. По-игрушечному.

Твои пальчики мягко ступают по прохладному полу. Музыка обволакивает звонким смехом горной речки, … ты здесь вместе с ним. Твои руки имитируют змеиные движения, глаза смотрят в его глаза, и вы плавно, как только это возможно, движетесь по тонкому льду ваших отношений. Прозрачное, призрачное стекло под пальчиками ног и лазурная пространная ткань песчинок над головой.

«Ты здесь!» Удивительно тонко звенит зурна. Как движение речки по камушкам, по которым мы идем с тобой, милый. Ровно — обточенные водой голыши приятны стопам. Прыгать? И ты так же станешь держать меня за руку? Дзы-ынь! Обрывается напевный голос свирели, и — скольжение вниз… Рука отчетливо разделила тебя и его. Рука навытяжку, — не позволяя ему склониться ниже к твоему телу. Осознанно ты направляешь его вверх, а мысленно вторишь, что остаешься здесь.

Как бы я хотела видеть удивительные сны о прошлом. И не отзываться на пробуждения реальности.

Когда он склоняется над тобой спящей, навевает эти радужные сны, и ты видишь его глаза такими любящими, такими родными. Глаза-капельки. В них столько тревоги и заботы. Столько неумеренного тепла к своей «лапиньке», как он называл тебя. Ты греешься в лучах этого взгляда… и вдруг в какое то мгновение улавливаешь в этих глазах злость: «Ты должна идти со мной». Вот тут-то включилось сознание, и рука резко разграничила две стороны измерений.

Я вспомнила его движения во время танца. Малейший жест ладони в ритм извивающейся мелодии, нарастающий ее темп и быстроту его перемещений по полу и воздуху – в подпрыге, в касании пола, в быстрой смене ног при повторе. Это невозможно наблюдать не участвуя – глазами ли, бровями, руками или покачиванием головы, легонько, но ритмично, становишься соучастником мелодии. И сопротивляться ей бесполезно. Она уже покорила твой мозг. Расправленные орлиные крылья дарят полет над удивительными красотами той стороны – над стеной Шахдага, над склонами, укрытыми выцветшей зеленью, — именно по ним нужно подниматься на Пир – святое место… А там внизу гибкая быстрая речка, берега которой высоки и обвиты пахучей ежевикой, характерной для этих мест.

…”Кусар – дом родной…мы живем одной семьей… ”, — обрывки мелодии саднят в моем мозгу окровавленную память, и куски разбросанного мира воспринимаешь как неприступные холодные стены, не иначе, сквозь которые пробиться либо туда, либо сюда, невозможно.