КОРАБЛИК ИЗ ГАЗЕТЫ ВЧЕРАШНЕЙ

КОРАБЛИК ИЗ ГАЗЕТЫ ВЧЕРАШНЕЙ

«Ты даже себе представить не можешь, какому постыдному обыску мы подверглись! Какую унизительную проверку нам устроили! Это была не комиссия, а гестапо! Чистый «Абвер!». Все! Хватит с меня унижений! Об экзаменах больше речи быть не может! И прошу тебя! Ни слова! Не пытайся переубедить меня! Ну не буду я в этой стране работать врачом! Так что!? Мир от этого не свихнется! А я тем более!». Так горячилась Инна, наливая в чашки кофе. Давид слушал ее, в нетерпении слоняясь из угла в угол съемной квартиры. Нет. Переубеждать ее он не будет. Силы иссякли. Просто необходимо смириться с мыслью: «Инна никогда не станет в Израиле врачом». А ему этого так хотелось! Даже больше чем ей. Молча сели за стол.
-Кукушонок, — ласково обратился он к ней, — а почему тебе не поступить на курсы медсестер? Медсестры по жизни для больных важнее докторов! Уж поверь мне! И зарабатывают они наравне с врачами, если не больше!
Неожиданно выяснилось, что Инна все уже давно узнала про курсы. Да, она пойдет учиться. Тем более, занятия оплачивает лишкат авода1. Только они открываются не раньше октября. Еще целых полгода. Пока же пойдет работать в охрану. Да, да! В охрану! Это решено! Компания «Решет битахон». У них она уже побывала. Там ее ждут со дня на день.
-Опять ты все решаешь сама. Почему бы тебе со мной не посоветоваться! В такие минуты ему казалось, что она с ним совсем не считается. Это было неприятно.
-Ты хоть и старше меня на шесть лет, — замечала Инна, глотая кофе, — но я тоже уже далеко не ребенок! Я даже с Белкой никогда не советуюсь. И потом, что бы ты мог мне предложить? Так же кататься на маргизе2? Нет уж, уволь! Только на «БМВ». Давид пытался улыбнуться, но у него не очень получалось. — Давидик, надо учится в жизни не придавать незначительным, мелким вещам такого вселенского значенья! Вот я не стала здесь врачом и нисколько из — за этого не переживаю! Все будет be quit3! – прижималась Инна к нему щекой. Это «be quit» сопровождало его с самого первого дня их знакомства. Любимое выражение Инны. Она лгала ему. Переживала. И даже очень. Давид видел это. Прятать свои подлинные чувства у нее не очень получалось.
Встретились они необычно. Давид работал на автопогрузчике в каком-то большом складе промышленных товаров. А сестра Инны Белла ежедневно водила там шваброй между огромными стеллажами, заваленными всяким барахлом. Работала никайенщицей4. Они иногда общались в коротких обеденных перерывах. Не более того. Пока однажды у Давида не схватил живот. Боль была настолько неожиданной и нестерпимой, что он, едва не теряя сознание, въехал на маргизе2 в высокую башню из металлических ведер и тазов. На невообразимый грохот падающего железа прибежала Белла. Увидели Давида, который, сломавшись пополам, буквально выпадал из крохотной кабины автопогрузчика. На недоуменный вопрос: «Что случилось?» с трудом простонал: «Живот болит…сил нет… сейчас рожу… или загнусь… ». Белла на весь склад истошно закричала: «Инна, Инна! Скорее сюда! Человеку плохо!». «Это сестра моя», — бросила она Давиду, скривившемуся от боли.

Когда тот разлепил глаза, увидел над собой красивое лицо. «Поднимите рубашку!»- приказало лицо. Не дожидаясь Давида, девушка бесцеремонно сама задрала ее и стала пальцами давить правый бок. «У него приступ аппендицита. Надо вызывать скорую», — повернулась она к сестре.
Так он попал в больницу. Так они познакомились. Точнее познакомились уже в «Сафа а-рофе»1, когда сестры приехали навестить его. Диагноз подтвердился. И не мудрено. В России Инна работала врачом-терапевтом. В один из приездов она с нескрываемой нежностью провела пальцем по его свежему послеоперационному шву. Это движение руки было красноречивее любых слов. Он потянулся к ней всем своим выздоравливающим нутром. Она была этому несказанно рада. Потому что давно смотрела на него далеко не как врач. Они симпатизировали друг другу. Потом симпатии переросли в нечто большее. Короче, когда его выписали, они не могли уже не встречаться. И вот уже более двух лет жили в гражданском браке.
В начале их знакомства Инну согревала надежда, что сдаст экзамен, тем самым получит разрешение на право работать по специальности. Но не тут – то было. Она не добрала полтора балла и осталась не затребованной. Ко всему еще пришлось пройти через постыдный обыск, когда у сдающей группы вытряхивали личные вещи, заставляли, чуть ли не раздеваться до гола в поисках шпаргалок! Что может быть унизительнее и горше для молодого специалиста!? Надо было на что-то жить. Инна устроилась в охранную контору.
А Давид в Израиль приехал после развода с женой. Она с пятилетней дочерью осталась в Ленинграде. Там же остались родители. Давид работал в Ленинграде в крупном проектном институте. Он был архитектор градостроения. Говорить всерьез о работе по специальности в Израиле не приходилось. Как-то на очередном интервью с хозяином известной фирмы по промышленной архитектуре и городскому дизайну Давид имел неосторожность вспомнить парижского архитектора Франсуа Мансара. Это имя людям сидящим за столом напротив его ничего не говорило. Он же хотел по примеру француза решить жилищные проблемы густонаселенных кварталов бедноты Тель-Авива, Хайфы других крупных городов Израиля. В двух словах идея заключалась в следующем — превращение наших сплошных плоских крыш в бесконечное количество мансард. Не дослушав до конца, над ним открыто посмеялись, склоняя во всех падежах слово «пентхауз2». Давид встал и вышел. «Ма зе мансарда?»3 — крикнул ему вдогонку один крутой специалист. Объяснять что-то и говорить с так называемыми архитекторами, которые не видели принципиальной разницы между абсолютно разными вещами, он не захотел. Начал работать в каком -то солидном кооперативном складе. Развозил и складывал по полкам товары.
Инна со старшей сестрой репатриировались более трех лет назад из Адлера. Там жили мама с бабушкой. Отец отбывал срок за непреднамеренное убийство милиционера. Давид не очень лез к Инне с подробностями.
Как-то на рассвете, после шальной ночи, изнеможденный от жарких объятий и поцелуев, он почувствовал неистребимое желание жениться. Официально расписаться. «Кукушонок, давай нормально поженимся, — прошептал он, целуя ее раскосые глаза, — будем жить долго, счастливо и умрем в один день».

«В Помпеях тоже жили долго и счастливо. И умерли в один день», — щикотала она ему нос длинными черными волосами. Говорить серьезно на эту тему не хотела. А когда говорила, то категорически возражала. Даже не могла толком аргументировать свое нежелание. Это выводило Давида из себя. Их непонимание часто становилось предметом ссор. Но спустя какое-то время Инна сказала: «Я согласна. Давай поженимся». Впоследствии выяснилось: принять такое решение ее подстегнула беременность. Давиду казалось, что он не ходит, а летает! Счастливее человека не было. Вспоминать сегодня об этом ему не хочется. Ребенок родился мертвым. Радостное ожидание обернулось абсолютной пустотой, вакуумом, ничем. Инна замкнулась, ушла в себя. Часто была беспричинно раздражена, даже зла. Давид как умел, утешал ее. Какие он должен был придумать слова для молодой женщины, которая мечтала стать мамой, а злая судьба просто взяла и выплеснула ребеночка из жизни? Теперь чтобы законно оформить их отношения и речи не могло быть. Инна об этом слушать не хотела. По утрам щелкала своим «Парабеллумом» и срывалась к автобусной остановке. Уезжала в Рамлу, а Давид в промышленную зону Холона.
Однажды, когда она работала во вторую смену, домой вовремя не приехала. В Ришон ее всегда подвозил такой же, как и она шомер1, дежуривший рядом. В тот вечер он привез ее к себе. Они пьянствовали всю ночь. «Давид, у нас ничего не было!» – клялась она, прекрасно понимая, о чем может думать тот, выслушивая ее нестройную, сбивчивую исповедь. С рассветом, выйдя на улицу, встретил ее у входа в дом. Закуривал редко, а тут жадно курил, всматриваясь в ее помятый вид. «Охотно бы тебе поверил, кукушка, — прищурился он. Но когда тебе на звонки преднамеренно не отвечает любимая женщина, чувствуешь себя горным козлом, у которого стремительно растут рога». Любимая женщина молчала. «Застрелить ее что — ли», — шевельнулась мысль. Пушка ее болталась на ремне. Вдруг она сказала: «Ничего не было! Поверь мне, Давидик, пожалуйста! Только ты однажды задумайся о том, что чувствую я, когда ты часами щебечешь по телефону со своей женой!». Давид опешил: «Не обманывай себя, кукушка! Я разговариваю с дочкой. Ты прекрасно об этом знаешь». Он повернулся и вошел в подъезд. Дома Инна забралась под душ и сквозь падающую воду, Давид слышал, как она рыдала во весь голос…
Они не разговаривали целый день. Ночью плакала, просила прощения. В ответ он сказал: «Ты знаешь, кукушка, гражданский брак это наверно такая инстанция, где обеим сторонам предоставляется возможность делать какие — угодно глупости, не боясь никаких последствий». Он простил ее. Хоть это далось тяжело. Проговорили до самого утра. Инна призналась ему, что в конец устала от этой невыносимой, безжалостной абсорбции2 и завидует сестре Белле, которая вовремя улетела в родной Адлер. Этот нежданный для нее самой визит в малознакомый дом и водка явились реакцией измученной, исстрадавшейся души. Их отношения с того дня стали несколько другими. Не натянутыми, но другими.
Снова потянулись одинаковые будни. По выходным они принимали немногочисленных друзей, резались в нарды, обсуждали политическую ситуацию в стране и травили анекдоты. Когда Давид случайно натыкался взглядом на стопку толстых книг, сложенных в углу — Иннина медицинская литература, становилось тоскливо. Кукушка не собиралась брать их в руки.

Как — то он приехал к ресторану «Шираз», который она охраняла. Разговор не клеился. Говорили ни о чем, пока Инна неожиданно сообщила ему, что собирается по примеру сестры возвращаться в Адлер. «Мне осталось отработать, — стала она загибать пальцы, – десять, одинадцать, двенадцать дней!». «Ты шутишь», — не поверил он. «Правда, правда, — сказала она. Я даже написала тебе письмо». И замахала перед носом голубым конвертом. Давид потянулся к нему, но Инна быстро его спрятала. «Э, нет! Я отдам письмо в аэропорту, только перед тем, когда пойду к самолету». Он был в шоке. Его кукушка навсегда покидает его! «Отчего же Инуша? Не уезжай! У нас все впереди! Все у нас еще получится!». В ответ ее головка упала ему на плечо:
«Я мечтала о морях и кораллах,
я поесть мечтала суп черепаший.
Я ступила на корабль, а кораблик,
оказался из газеты вчерашней…». Давид увидел, что она плачет. «В Адлер хочу! — подняла Инна заплаканное лицо. Не отговаривай меня, пожалуйста. Все решено. На нас уже смотрят, Давидик. Возвращайся домой. Ты мешаешь мне работать – высматривать террористов», — шмыгая носом, сказала она. «Я сварю кофе и буду тебя ждать! Мы должны дома все спокойно обсудить», — поцеловал он ее в щечку. Ему было нестерпимо жалко ее. «Да- да», — растерянно согласилась она, — все будет be quit».
Был месяц октябрь. В автобусное окно застучал дождь. Где-то на подъезде к Ришону Давид захотел поговорить с Инной, просто услышать ее голос. «Неужели только тогда когда получаешь подобные новости, по настоящему начинаешь осознавать насколько дорог тебе человек, с которым ты живешь, — подумал он. Я люблю ее, люблю этого кукушонка и ни за что не допущу, чтобы она уехала». Пелефон как назло не работал. Он тряс его, проверил питание, но дисплей аппарата не светился. «Вы разве не знаете, — повернулась к нему женщина, сидевшая рядом, — когда пигуа1 – связь обрывается. В Рамле, — добавила она, опережая его вопрос, — откуда мы едем». Только сейчас он обратил внимание на встревоженную обстановку в салоне автобуса. Пассажиры активно что-то обсуждали. Многие как он припали к молчащим пелефонам, водитель что-то говорил, столпившимся возле его кабины людям. За окном автобуса нарастало завывание сирен. «А где? Где это?» – вскочил Давид со своего места. «Проспект Ерушалаим. Ресторан «Шираз». Есть жертвы», — донеслось до него. На мгновение потемнело в глазах. Минут десять назад стоял там с кукушкой. Он рванулся к дверям. «Откройте мне! Водитель, откройте! Мне необходимо выйти!». Автобус как раз подрулил к остановке. Не помня себя, лавируя между встречными машинами, перелетел на противоположную сторону перекрестка Бейт – Даган. Полиция ставила пикеты, перегораживая трассу, но он все-таки успел прыгнуть в такси, отъезжающее от остановки. «В Рамлу! » — крикнул водителю, хлопая дверью. «Сафа а-рофе»,- одернул тот Давида. Дальше дорога будет перекрыта». «Сафа а — рофе!?», — так ему наверно как раз туда и надо. Только сейчас по настоящему стал доходить до него весь ужас происходящего…
Нескончаемым потоком их обгоняли полицейские машины и амбулансы. В считанные минуты выскочил на подъезде к больнице и расплатился с водителем. Караван спецмашин гудел у ворот.

Повсюду бегали люди в белых халатах, трещали рации, кричали полицейские и сновали датишники2. Эта картина напомнила ему репортажи с места терактов, которые с замиранием сердца всегда смотрел по телевидению. Вдруг увидел, как из чрева стоящей рядом скорой помощи выкатывают носилки. Из — под белой простыни в глаза бросился рукав куртки со знакомой эмблемой охранной компании. «Кукушка, кукушонок! — заорал он, что было мочи. Рванулся к санитарам. Его стали оттеснять полицейские, требуя, чтобы он вернулся на тротуар. «Это жена, жена моя! — орал Давид. Там жена моя! Пустите!». Из кабины выскочил пожилой доктор с бородой, как у Айболита и выразительно посмотрел на Давида. «Пустите меня!» — крикнул ему Давид, но его никто не слушал. Он смешался с толпой, родной рукав с эмблемой потерялся из вида.
Спустя какое-то время, как тень слонялся в холле реанимационного покоя, натыкаясь на таких же, как он парализованных неизвестностью людей.
«Я ступила на корабль, а кораблик,
оказался из газеты вчерашней»,- звенел в ушах голос Инны. Его напоили кока-колой и усадили в голубое кресло. Стрелки часов на стене как будто встали. Тянулись бесконечные минуты ожидания. Ожидания неизвестно чего. Кажется, он пребывал в каком-то забытьи. Страшно раскалывалась голова, репродукции картин на стене раскачивались и плыли. «Ата Давид?» — было около трех часов ночи, когда он услышал голос. Голос был как из-под небесья. С трудом разлепил глаза. Напротив его, у застекленных дверей, стоял кто — то в зеленом халате. Он узнал «Айболита». В руках у того плясал знакомый голубой конверт. Один угол был в крови. Доктор стоял, постукивая в нетерпении письмом по ладони. Стоял и постукивал пока Давид шел навстречу. «Капитану бумажного кораблика тяжело противостоять шторму», всплыла в голове фраза, произнесенная кукушечкой когда он, прощаясь, держал ее за руку.

Дмитирй Аркадин

stalcer@urbic.net.il