ИЛЛЮЗИОН
1
День был обычный, такой же серый, как вчера, и пасмурный, как будет завтра. Такие дни, обычно, сливаются в бесконечную череду, запомнить — не запомнишь, если не случится чего-то особенного, как в тот ноябрьский выходной день, который останется в памяти Льва навсегда. Сначала все шло, как обычно. В тот воскресный день Лев вместе с женой солил капусту на зиму. Особой необходимости, конечно, не было. Лев мог себе позволить не только покупать готовую квашеную капусту, но и при желании мог скупить полрынка, шутки ради. Теперь он себе многое мог позволить. Просто это была давняя традиция, так они солили капусту уже почти двадцать лет, и отказаться от нее означало для них обоих порвать еще одну, может быть, последнюю ниточку, соединяющую их сегодняшних со старой жизнью.
Лев резал капусту широким ножом, строгал морковь на терке, не глядя, набирал в горсть нужное количество соли, потом перетирал капусту с морковкой, посыпал щедро тмином и закладывал истекающую свежим капустным соком смесь в большую четырехведерную кастрюлю. Потом зимой он добавит в эту капустку клюквы, сдобрит хорошим душистым кубанским подсолнечным маслом, и будет есть, хрустя и наслаждаясь, вспоминая такие счастливые молодые годы. В те времена Люська была тоненькой смешливой девчонкой, с ней было так легко, так просто. Когда он в конце лета приезжал с «калыма», с очередной колхозной стройки, запустив станцию витаминной муки или построив с ребятами телятник, с полными карманами заработанных денег, Люська, соскучившись до обморока, висла у него на шее и целовала его, как заново родившегося. Потом они на несколько дней укрывались от людских глаз, то в заброшенной деревушке под Томском, то с палаткой уезжали на Песчаное озеро, да мало ли их было в те времена, укромных мест. И вот там до одури занимались любовью, сначала бурно и страстно, а потом, немного насытившись, долго и упоительно, растягивая удовольствие на часы. Люська обычно доходила до того, что ее просто шатало, а на бледном лице оставались только глазищи, горящие, почти безумные. Только утолив этот голод, они возвращались в город, в обыденный круг своей легкой студенческой жизни и с огромным удовольствием тратили в несколько присестов с таким трудом заработанные деньги. А не жалко, еще заработаем! Лев любил покупать Люське подарки, она так искренне им радовалась, так восхищалась и так тискала его в благодарность, что он получал от этих подарков, наверное, большее удовольствие, чем она.
Поженились они еще в студентах, как раз после очередного стройотряда, осенью, как только начались занятия на пятом курсе. На свадьбе, которую по студенческой традиции играли в столовой «Радуга», как всегда было много народу: все ребята из группы Льва и девчонки из Люськиной, а еще пришли товарищи по стройотрядам, да и вообще, кто хотел тот и пришел. Все было не хуже, чем у других. Сначала так торжественно, даже музыка была, а потом, когда уже все напились, то даже подрались, как на всех других свадьбах. Кто-то вышел в окно, но всего со второго этажа, а Мясников – товарищ Льва, спьяну завел каток, который стоял на улице, и всю ночь на нем ехал в сторону общежития, пока не заехал куда-то в кювет, благо не перевернулся, а просто заглох. Утром Мясникова взяли спящим на месте преступления – за рычагами катка, но все уладили, объяснив свадьбой и поставив ящик водки работягам из ДРСУ. Свадьба – дело святое.
Лев улыбнулся, вспоминая эту давнюю историю, хотел напомнить ее Люське, повернулся уже было к ней, да увидев недовольное, опостылевшее лицо жены, промолчал, проглатывая ком. Зато Людмила не молчала. Она зорко отслеживала процесс и постоянно вносила коррективы: режь мельче, куда рубишь, как в столовке, соли не пересыпь, а то будет, как в прошлый раз, три лучше, морковки больше, ее много не бывает и так без умолку и остановки, как заевшая старая пластинка по кругу. Лев давно уже научился не спорить, не препираться, а главное, и не слышать. Он думал о чем-то своем, а голос жены звучал глухо и монотонно, где-то за колпаком, которым он себя огораживал, как только входил в дом. В обычные дни все было проще. С утра все торопились, и времени на зудеж не хватало, а вечером, если можно было полночь назвать вечером, он приходил, когда жену уже сваливал сон, в худшем случае она успевала сказать что-то резкое вместо приветствия, но на большее ее не хватало. У нее в последние годы была вегето-сосудистая дистония, то есть постоянно низкое давление, выражавшееся в быстром уставании и отсутствии энергии после 10 часов вечера. А вот в выходные дни, которые Лев честно и стойко пытался проводить в кругу семьи, без защитного колпака выжить было невозможно. В эти дни обычно они с женой ездили по магазинам и рынкам, причем за руль садилась сама Люська, а Лев закрывал глаза, чтобы не видеть этой езды на пределе. После заготовок обедали, потом Лев уходил с собакой на несколько часов в близлежащий лесок, иногда к ним в компанию набивалась Машенька – любимая и единственная дочка Льва Михайловича. Вечерами по субботам они старались выбраться в гости, в театр, в крайнем случае, в кино, так было заведено много лет назад, и Лев прилагал не мало сил, чтобы выдержать, ставшее в последние годы невыносимым, совместное времяпрепровождение. В воскресенье, если это было зимой, Лев любил покататься на горных лыжах, а летом выбраться на ближний залив покупаться или даже погонять на доске. Вечер в воскресенье проходил нервно, наверное, в ожидании напряженной недели.
У Льва уже давно не было работы и дел, которые надо было бы делать до 12 ночи, но он, еще по академической привычке, придумывал себе какое-нибудь занятие, чтобы возвращаться домой, как можно позднее. То он погружался в Интернет, то гонял какую-нибудь «стрелялку» на компьютере, Лев с молодости любил самые новые, самые совершенные игры и не успокаивался, пока не доходил в них, если не до победного конца, то хотя бы до такого уровня, которого не могли достичь никто из окружающих. Иногда Лев встречался со старыми друзьями, пропускал с ними по рюмочке или просто по пиву, а иногда был гостем щедрых и шумных армян, которых консультировал по бизнесу, финансам, налоговым хитростям и прочим штучкам, за что уважительно звался консультантом, и всегда был желанным гостем в любой шашлычной в окрестностях.
Тем временем работа спорилась, и Люське нужно было искать новую тему для разговора, если так можно было назвать монолог жены под насупленное молчание мужа. В кухне практически весь день не выключался телевизор, вот и сейчас на фоне какого-то бесконечного боевика внизу пробегала рекламная строка, в которой между объявлениями на тему «куплю» и «продам» периодически появлялись предложения необыкновенного отдыха в обществе прекрасных девушек с многозначительным обещанием сексуальных утех. Вот эта тема и попала Люське в губы в тот самый памятный теперь вечер. Сначала она активно возмущалась вседозволенностью и общим распутством, а потом перешла неожиданно на личности, в частности, на мужа.
Вообще, довольно-таки давно Лев заметил, что агрессивность жены в любом, даже самом безобидном разговоре, быстро возрастает, достигая критического значения, после которого необходима разрядка, выход или выплеск. На какую бы тему не шел разговор, Люська всегда находила основу для спора, заведомо отрицая и опровергая все, что скажет Лев. Иногда, когда он был в хорошем расположении духа, его это даже смешило, и он специально затевал разговор так, чтобы подтолкнуть Люську к нужному ему результату, направляя ее по ложному пути. Но чаще всего спор не доставлял ему удовольствия, и он предпочитал отмалчиваться в том самом колпаке. Семейные проблемы были не только у него: многие из его товарищей, в поисках лучшей доли и семейного счастья, разводились и вновь создавали семьи, но, за редким, очень редким исключением, все повторялось и у них, и Лев не видел смысла ломать известное старое, чтобы получить, непонятно какое, новое. Он говорил в кругу своих друзей:
— Кто-то должен нести свой крест терпеливо, так вот я буду этим человеком. Ради счастья и нормальной жизни своей дочери я готов и не такое сносить. В конце концов, осталось мучиться не так уж долго – все в этой жизни когда-нибудь кончается.
Но вот сегодня неудовлетворенная отсутствием оппонента, распаляясь все больше и больше, желая как-то, все-таки, пронять терпеливо кромсающего капусту мужа, Люська начала презрительно и задиристо выговаривать, что Лев – страшно закомплексованный и зажатый человек и никогда бы не посмел обратиться в подобные заведения, чтобы вызвать девочку для утех.
— Ты даже передо мной-то боишься толком раздеться, да и вообще все делаешь только в темноте или с закрытыми глазами. В вашей деревне любовью только в валенках да под тулупом занимались, наверное.
Ну, что ж, как говорил герой Буркова в эпопее «Они сражались за Родину», терпелка не из железа выкована. Люськин тон задел за живое, и Лев, вначале как-то вяло, возразил. Но Люська продолжала его высмеивать и подначивать, пока не вызвала на, казалось бы, шутейный спор:
— А спорим, что тебе слабо вызвать девчонку по телефону?!
— А если не слабо?!
— Спорим, что ты никогда на такое не решишься, ты просто слабак!
— На что спорим?
— Если я выиграю, то ты мне оплатишь путешествие в любой конец света, куда я только захочу!
— Хорошо, а если выиграю я? Что тогда?
— А что ты хочешь?
— Тогда я выиграю следующую девчонку, договорились?
Так на повышенных тонах и ударили по рукам. Люська-то тут же и забыла, а вот Лев запомнил этот вечер навсегда, потому что теперь ему нужно было только дождаться удобного случая, чтобы доказать, прежде всего, себе, что он не слабак.
2
Вскоре такой случай представился. Люська уехала на пару недель к матери, что она делала несколько раз в году, у дочери начались каникулы, и она с компанией поехала кататься на горных лыжах, к которым ее пристрастил отец, а Лев остался один на один со своей решительной нерешительностью, которую нужно было теперь преодолевать. Он понимал, что нужно поступать так, будто идешь к стоматологу, не выдержав острой боли, раз, и сделать необратимый шаг. Он купил газету, в которой на нескольких страницах размещались возбуждающие объявления, и стал выбирать те, что казались ему поприличнее. Наконец, он остановился на одном – «Студентки приглашают развлечься…» и набрал номер. Ответил доброжелательный женский голос, который тут же, без вступления, поинтересовался:
— Сколько девушек вы хотите?
— Одну!
— Когда и на сколько времени?
— Сейчас, а обычно, на сколько времени берут?
— Это уж клиент сам определяет, но меньше чем на два часа не бывает.
— Тогда на два.
— А какую девушку вы хотите, как она должна выглядеть?
Тут Лев смешался, он не ожидал подобного вопроса, поэтому начал что-то мычать невнятное, но настойчивая женщина на другом конце провода все-таки заставила его уточнить возраст, рост, комплекцию, даже цвет глаз и волос. Только сказав свой адрес и положив трубку, Лев осознал, что Рубикон пройден. Правда, еще можно было как-то отвертеться, например, не открывать дверь, или вообще, срочно уйти из дома, или, в крайнем случае, сказать, что он никого не заказывал, а кто-то просто не хорошо пошутил. И что? Признаться себе в том, что Люська права? Нет, в этот раз он пойдет до конца, ведь он часто думал об этом, хотя думать и делать – большая разница. А вот и звонок, как быстро прикатили, даже «скорая помощь» так быстро не откликается.
Открыл дверь, на пороге молодой парень. Тот тихо спрашивает:
— Вызывали?
Лев молча кивнул. Парень прошел в квартиру, посмотрел в комнаты, объяснил, что ему надо убедиться, что Лев один и все в порядке.
— Теперь деньги.
— Но я не могу так, как кота в мешке…
Парень открыл дверь и кликнул кого-то с темной площадки. В квартиру вошла девушка. Лев так волновался, что не только не рассмотрел ее, а вообще побоялся взглянуть в ее сторону, сунул парню деньги, тот отметил время и, сказав, что через два часа вернется, ушел.
Только теперь Лев обратился к девушке, предложив ей раздеться. Она повернулась к нему спиной, сбрасывая на руки шубку, и Лев увидел прямые светло-русые волосы, тонкую шею. Она повернулась и посмотрела на него голубыми глазами, чуть улыбнулась и назвала свое имя. Жаль, что он не только не запомнил его, а вообще тогда не расслышал ее имени. Он назвал свое, причем с отчеством, так как девчонка была молодая, наверное, чуть старше его дочери. Она, видя его замешательство, спросила, куда идти, и повела его за руку в гостиную, где он, хоть и волновался, и времени было мало, но успел приготовить до ее приезда коробку конфет и бутылку коньяка. Девушка была чудо, как хороша. Тонкая, светлая, голубоглазая красавица, с белой и очень гладкой кожей – это Лев успел почувствовать сразу, как только коснулся ее руки. Пожалуй, среди всех знакомых ему женщин никогда не было такой девушки, она будто сошла с обложки журнала или из заграничного фильма. Даже в своих эротических фантазиях Лев не замахивался на таких красавиц, а тут реально, рядом с ним сидела девушка, закинув ногу на ногу, чуть покачивая маленькой стопой в туфле на высоком и тонком каблуке. Лев загляделся на прекрасные стройные длинные ноги с тонкими лодыжками в черных чулках, на коленки, просвечивающие какой-то нежной беспомощностью, и почувствовал, необычное, не известное ему прежде, возбуждение. Он смутился, и, отводя глаза от ее ног, встретился с девушкой взглядом. Она смотрела ему прямо в глаза спокойно и подбадривающе, а улыбка была совсем не насмешливая, а очень добрая.
— Лев Михайлович, вы, наверное, в первый раз девочку пригласили?
— А как вы это определили?
— Я просто вижу, как вы волнуетесь. Не надо, все будет хорошо, ведь я вам нравлюсь?
— Очень.
— Ну, вот и хорошо, садитесь ко мне поближе, не бойтесь меня. Расскажите мне, пожалуйста, чем вы занимаетесь, вон у вас, сколько книг всяких…
Удивительно, но они будто поменялись местами, как будто это он пришел к ней в гости. Она налила ему рюмочку, сама отказалась, сославшись на то, что вообще не пьет. Он пересел к ней на диван, и она, придвинувшись к нему поближе, взяла его за руку, и они стали спокойно и не громко разговаривать. Как уж так вышло, он и не помнит, но вдруг он стал ей рассказывать о себе, о своей семье, о том, как безнадежно и давно испортились отношения с женой, как выросла дочь, и он остался один, вот разве что пес, его верный друг, который сейчас так скребется в дверь, протестуя против того, что его заперли, лишив свободы в собственной квартире, еще не предал его, да и не предаст до самой смерти. Она хотела посмотреть на пса, но Лев резко отказал, у него было такое ощущение, что пес не одобрит всей этой затеи. Так они говорили в мягком свете торшера, потом, не заметно для него, стали целоваться, а потом, уже ничего не боясь, ни о ком, и ни о чем, не думая, Лев раздевал девушку, поражаясь ее красоте, ласкал ее и чувствовал в ответ ее необыкновенные ласки, потом понес ее на руках в спальню, и, содрогнувшись на мгновение от кощунства, что все это происходит на семейном ложе, долго и упоительно наслаждался молодым упругим телом, которое угадывало каждое его движение, каждое его желание, доставляя ему немыслимое удовольствие, затмевая все, что было у него в жизни новизной и глубиной ощущений.
Он успел только оторваться от нее, вздохнуть, давая возможность организму придти в себя, как услышал звонок – время, отпущенное для подвига и чуда, закончилось. Девушка поцеловала его еще раз, убегая и одеваясь на ходу. Лев, наконец, выпустил пса, который извелся от тоски и неизвестности, запертый в комнате дочери. Теперь он стал носиться по квартире, принюхиваясь к новым, неизвестным ему запахам, и поглядывал на хозяина, который выглядел как-то странно – улыбался и свистел какую-то мелодию, чего пес просто не помнил в своей, по-собачьи уже длинной, жизни.
А Лев самым тщательным образом, так, что дал бы сто очков любому выпускнику школы шпионов, уничтожил следы пребывания женщины в доме, а потом долго не мог заснуть, вспоминая свои страхи, сомнения и чудо открытия неведомого доселе наслаждения.
Если вы думаете, что теперь, убедившись в собственной решимости и раскованности, выиграв, наконец, тот самый провокационный спор с женой, доказав себе, что он способен на поступок, наш герой успокоится и вернется к старой жизни, храня супружескую верность, то вы глубоко ошибаетесь. Во-первых, выиграв спор, Лев выиграл следующую девушку из гетер, а во-вторых, наслаждения, новые, сильные, как майская гроза, ощущения, подобно тому же потоку, вызванному этой грозой, уже прорвали шлюзы, и теперь остановиться было просто невозможно. Едва дождавшись следующего позднего вечера, когда весь дом уже заснул, Лев вновь набрал номер телефона, но, несмотря на сказочный вчерашний вечер, он, даже не пытаясь придумать себе какого-то объяснения, захотел другую женщину, совсем другую. И когда его вновь стали расспрашивать о том, кого бы он хотел видеть, он просто попросил, чтобы приехала самая старшая девушка.
Знакомый охранник в этот раз не стал проверять квартиру, а, взяв деньги и оставив девушку, тут же скрылся, по-приятельски подмигнув Льву. Лев волновался, как и вчера, его била мелкая внутренняя дрожь, которая предательски проявлялась в дрожащих пальцах и срывающемся голосе. В этот вечер его гостьей была молодая женщина, лет, наверное, двадцати восьми. Она была стройной, но не такой тонкой и хрупкой, как вчерашняя девочка. Это была действительно женщина в полном расцвете, в самом соку, как принято говорить. Аккуратно, искусно сделанная прическа, волосок к волоску, гордо посаженная голова на длинной шее, придавали ей недоступный вид. Тщательный и очень умелый макияж, все без излишеств, чуть оттененные глаза, нежная кожа щек, порозовевших от уличного мороза, а может быть, от легкого возбуждения, тонкая цепочка, небольшие сережки, подчеркивающие нежность маленьких ушек с нежными мочками, стройная фигура с тонкой, перетянутой пояском, талией и роскошные бедра, переходящие в сильные стройные ноги, открывающиеся до запредельного в длинный разрез юбки, сильные, круглые колени, точеные икры, но все это можно было разглядеть только, найдя в себе силы оторваться от бесподобно выдающейся высокой груди. Строгий костюм подчеркивал фигуру, серьезный взгляд, без малейшего намека на улыбку или фривольность, дополнял ансамбль, но в открытый вырез пиджака вырывались наружу такие перси, что глаза невольно щурились, боясь совсем открыто наслаждаться их прелестью. Лев заворожено подал руку, предлагая пройти в комнату даме. Пожалуй, это слово, как никакое другое подходило к ней. Они сели в кресла друг против друга, причем Татьяна, как теперь запомнил имя гостьи Лев, закинула ногу за ногу почти шеронстоунским коронным жестом так, что в мгновенном проблеске Льву почудились глубина и нагота, которые мурашками отозвались по его телу. Лев вдруг с отчаянием подумал, что не знает, что делать дальше, как же подступиться к такой женщине, да и вообще, возможно ли то, за чем он ее пригласил. Спасительная мысль, что он заплатил деньги, а она пришла к нему только для того, чтобы доставить ему удовольствие, грубо говоря, ублажить его, мелькнула в его голове и чуть успокоила. Ему стало интересно, как она поведет себя сама. Через секунду он услышал ее голос, низкий, чуть хрипловатый, выдававший в ней заядлую курильщицу, но запаха табака Лев не учуял, все подавлял легкий, но ясный запах ее духов. Таня оказалась, так называемой «хозяйкой», то есть, бандершей, это слово Лев вспомнил из книг. Девочки работали фактически на нее, вчера ей рассказали о новом приятном клиенте, а сегодня он попросил прислать самую взрослую, старшую девушку, вот она и решила тряхнуть стариной. Сама она давно уже не ездит по заказам, разве, что иногда, в охотку, вот, как сейчас. Она с удовольствием выпила рюмку «Хеннеси», съела за недолгим разговором пару конфет, потом еще одну рюмку и встала, пригласив Льва Михайловича к танцу под негромкую музыку, которая звучала с самого ее прихода. Лев сто лет не танцевал, но теперь с удовольствием приобнял тугие плечи, почувствовал теплую руку, а потом и упругую до твердости грудь Тани, которой она невольно прижалась к нему. Его рука скользила по талии, спускаясь ниже и ниже, а Таня льнула к нему, захватив его губы в плен, и сначала очень несильно, но все властнее и жарче стала целовать, ласкать его, расстегивая пуговки его рубашки и проникая внутрь горячей рукой. Музыка звучала где-то далеко, далеко, а жар захватывал Льва так, что уже кружилась голова. Глаза он закрыл давно, как только слился с губами партнерши, и теперь плыл, управляемый ее опытными руками, по течению, которое предлагало все новые и новые наслаждения. Он не очнулся, почувствовав ее горячие пальцы на своем красавце, как назвала его, шепча ему на ухо, Татьяна. Он очутился на диване совсем раздетым и под несмолкающую музыку продолжал наслаждаться, ощущая теперь уже ласки и прикосновения полных ласковых губ там, где до сих он только мечтал их чувствовать.
— Как хорошо! Еще, еще, не останавливайся, прошу тебя, — вырвалось у него. Но Таня и не думала останавливаться, она сама уже горела в этом распаленном ею костре, постанывая и шумно дыша. На какое-то мгновение, Лев открыл глаза и увидел себя, впервые так близко, на свету, поймав восхищенный взгляд почти обнаженной, казавшейся совсем недавно неприступной, женщины. Он вдруг увидел себя сильным, мощно вздымающимся, неотразимым, и больше не стал закрывать глаза. Как будто что-то вдруг проснулось в нем после долгой спячки. Таня заворожено смотрела ему в глаза и, прикусывая от нестерпимого желания губы, медленно снимала тонкие черные лоскутки, осторожно двигая ногами в туфлях с острыми высокими каблуками. Она так же медленно раздвинула ноги, открываясь ему, как сказочный «симсим», ослепляя его непривычной наготой самого заветного, желанного, запретного, неведомого до конца даже такому взрослому и, казалось бы, опытному мужчине, каким себя считал Лев. Он почувствовал не только желание, но и огромную благодарность за эту щедрость, ему так хотелось отблагодарить ее, что он сдержал себя и, склонившись к ее цветку, стал ласкать его так же нежно и страстно, как только что она ласкала его «красавца». Нет, не было в его голове никаких срамных и черных мыслей. Не думал он о том, что она отдавалась сотням, а может быть, и большему количеству мужчин. Для него она сейчас была Чудом, вечным, непознаваемым Чудом, женщиной, которую он так страстно желал. Не было больше ни слов, ни границ, ни света, ни условностей, он подчинялся ей, ее порывам, он чувствовал, как она покорно отдается ему, лаская и направляя его, и тут же уступал ей, жадной и сильной, чтобы вновь покорить ее. Так сливаются в воздухе птицы, бабочки и стрекозы, так сливаются в воде рыбы и морские твари, так пирует природа, сливая две противоположности – мужчину и женщину.
— Я к тебе больше никогда не приду, — неожиданно сказала она ему на прощание, — боюсь привязаться. Я себе поклялась, что больше не впущу в свою жизнь ни одного мужчину, поэтому ни с кем не встречаюсь дважды, хотя очень хотела бы еще и еще встретиться с тобой.
Может быть, она говорила это всем, кто ее знает, но для Льва это уже было не важно. Он чувствовал себя на высоте, он чувствовал себя мужчиной!
Оставшиеся дни свободы он использовал на всю катушку. На работе его просто не узнавали – он был слегка не в себе, рассеян, улыбался каким-то своим мыслям, и в отличие от обычного, почти никого не распекал и не нагонял страху на «служивых». Несмотря на некоторую расхристанность, в эти дни у него все получалось. Он смог, наконец, сдать очень важную работу и получить за нее деньги, впятеро покрывающие его расходы на выполнение работы. По результатам испытаний, которые привели в восторг представителя заказчика, были подписаны новые контракты. Впереди замаячили большие горизонты, и Лев ни секунды не сомневался, что все эти успехи стали возможны только благодаря его прекрасному настроению, которое определялось этими первыми из «Тысячи и одной ночи», в которые он почувствовал себя арабским шейхом.
Татьяна, теперь уже особенно тщательно угадывала его желание и настроение, посылая к нему самых лучших своих девушек и предварительно их специально инструктируя. Конечно, не все было гладко. Как-то он не смог дозвониться по ее телефону, слишком уж много было желающих в субботний вечер, и дрожащий от нетерпения Лев позвонил по другому номеру, не особо задумываясь, считая, что все «конторы» одинаковы. В этот вечер к нему привезли пьяную и пошлую девку, с размазанными глазами, которая, потребовав выпивки, начала вести себя, как в кабаке за полчаса до его закрытия. Лев сначала был просто ошеломлен, хотел вызвать охранника, потребовать возвращения денег и устроить разнос за столь некачественное обслуживание, но потом передумал, и даже с каким-то интересом наблюдал за всем происходящим. Он успел подумать о том, как ему несказанно повезло с той первой его девушкой, ведь, если бы тогда попала такая, как сейчас, то он не смог бы преодолеть отвращение и страх, и, пожалуй, на всю оставшуюся жизнь отказался бы от подобных экспериментов, считая, что все так пошло и отвратительно будет всегда. В конце концов, когда девчонка истощила запас своего площадного красноречия и стала запинаться, соображая, что делает что-то не так, Лев с внутренним торжеством и каким-то незнакомым ему прежде хозяйским чувством, резко повернул ее лицом в кресло, стащил с нее, что там на ней было, и, натянув резинку на вздыбленного «красавца», «оприходовал» девчонку (откуда-то вдруг выплыло именно это слово) так, что она еще долго билась в судорогах, пока не сомлела совсем, тихонько постанывая и не открывая глаз.
3
Оставшись наедине, Лев задумался о тех метаморфозах, которые произошли с ним за эти несколько дней. Что случилось, почему он стал чувствовать себя совсем другим человеком, почему в нем бурлит такое желание, кипят такие страсти? Бесспорно то, что чувственная сторона значила очень многое, он никогда раньше не знал таких ласк, таких наслаждений. Новизна и острота, несомненно, повлияли, как неожиданная, очень вкусная, ни разу до сих пор не вкушаемая еда, с приправами и запахами, которые пробуждали бешеный аппетит, неутолимый голод. Но ведь и еще что-то?! А еще чувство, что не только ты получаешь столь острое наслаждение, но и женщина, которую ты ласкаешь, содрогается в совсем непридуманной страсти. Очень важным оказалось, чувствовать себя всесильным мужчиной, властителем тела и даже души, которая воспаряла над обессиленным женским телом в его руках. Да, эти женщины, отринув стыд и целомудренность, познали такую глубину наслаждения, что, став профессионалками, совсем не профессионально жили ожиданием этих сильных чувств, желая еще и еще усиливать их и обновлять. Оставаясь с девчонками наедине, Лев легко погружался в мир иллюзий, в котором он был именно тем, самым желанным, его любили, его ласкали, его желали, и обмирали от его ласк и прикосновений. Никто не корил его, не требовал каких-то доказательств состоятельности и мужественности, его принимали с немым восхищением, перед ним преклонялись, ему внимали, его ублажали. Несомненно, девушки были профессиональными иллюзионистками, не меньшими, чем знаменитый Кио, их многовековая профессия знала столько секретов, что по воздействию на психику мужчины, они были более изощренными, чем все фокусники мира. И всего-то какие-то жалкие 30-40 долларов, как таксисту, а столько чуда, столько свежести и остроты, полное ощущение себя человеком, мужчиной! В этом месте некий червячок вмешивался в столь патетическую внутреннюю риторику Льва, несколько снижая ее настроение. Да, в обычной жизни столь совершенные тела, такие красавицы, а уж тем более, такие изощренные ласки были для него, как и для большинства обычных мужчин, просто недоступны. Именно деньги, проклятые деньги открывали так легко двери в мир наслаждений и восторгов, в мир иллюзии любви и страсти. Что ж, хорошо, что жизнь сложилась так, что ему открылась эта неведомая до селе страна, просто страшно сейчас представить, что он мог прожить свою жизнь, вкушая лишь от скукоженного пирога своей верной «боевой подруги» Люськи. Прочь сомнения – все, что ни делается в жизни, все к лучшему! Контраст между серой и обрыдлой супружеской жизнью, скучным, раздирающим до зевоты, обязательным, как налоги, супружеским долгом, который воспринимается, как дань татарами, был столь разителен и велик, что бездонной пропастью проглатывал остатки условностей, среди которых мелькали долг, честь, нравственность, что там еще…?
Когда Люська вернулась от матери, отдохнувшая и даже стосковавшаяся по дому и своему вечному, как Жид, мужу, она в первую ночь была ошарашена неожиданными ласками Льва. Она даже в какой-то момент чуть было не потеряла контроль над собой, безвольно прогибаясь в руках мужа, но в самый последний миг, сжавшись стальной пружиной, оттолкнула его, когда он попытался ласкать ее губами и языком Там. Впрочем, Лев и не стал настаивать, он тут же отпустил Люську, повернулся на бок и, может быть, слишком демонстративно, засопел, якобы, засыпая. Люська еще какое-то время лежала, успокаиваясь, думала о непотребном и запретном, да так и заснула, не дойдя в своих думах ни до каких выводов.
4
С тех пор жизнь Льва сильно изменилась. Он купил квартиру, обставил ее самым необходимым, приспособил для свиданий, и с удовольствием приезжал туда несколько раз в неделю, чтобы провести свои два часа, играя главную роль в маленьком, но очень насыщенном спектакле. И уверяю вас, почти каждый раз это была новая история. Он сам теперь был и сценаристом, и режиссером, сам старался выбрать партнершу, неизменно игравшую главную роль. Лев начал с удивлением узнавать самого себя, в нем открывалось нечто, ранее неизвестное ему, не только открывалось, как лежавшее веками подспудно, но и прорастало новое. Появлялись новые черты характера. Появилась новая стать, новое выражение лица, совершенно новое настроение, которое теперь ощущалось вокруг него невидимым, но очень насыщенным полем высокого напряжения. Он заметил, как вдруг изменилось отношение женщин вокруг него. К нему стали тянуться знакомые и незнакомые женщины. Они теперь смотрели на него по-особенному, при этом чуть заметно начинали трепетать крылья их ноздрей, зрачки их глаз расширяться, они вдруг начинали облизывать, как в томительной жажде, пересохшие губы и смотреть на его губы, как на желанный источник влаги. У них подрагивал голос, дрожали кончики пальцев, а он, глядя на встречных, просто прохожих женщин, неожиданно для себя, видел их теперь прекрасными нежными цветами, легко представлял их тело, прелести, созданные для ласк и наслаждений, отчетливо видел их искаженные страстью лица, представлял, как слетает с них, как шелуха, недоступность, презрительная холодность, чувство долга и серая деловая маска, с которой они раньше отказывали ему во всем, добиваясь, чтобы он признал в них полноценных партнеров в этих скучных бесчисленных кабинетах. Он легко представлял себе, что все это — напускное, чужеродное и легко сбрасываемое притворство. Лев понимал, что любая из женщин спит и видит, живет и мечтает, чтобы ее любили и ласкали, как в первый раз, чтобы она смогла забыть обо всем, отдаться, как птица полету, и тогда, эта рожденная заново женщина, никогда уже не сможет стать злой, скаредной, сухой и скандальной, претендующей на власть и истину в последней инстанции.
Однажды утром он, как обычно, вошел в свой просторный офис, и еще не успев поздороваться со всеми, увидел туго обтянутый серой форменной юбкой крутой и соблазнительный женский зад. Он на мгновение замер, но женщина тут же, словно почувствовав искру его пронзающего взгляда, выпрямилась, и он узнал в ней налоговичку, которая уже вторую неделю проверяла бухгалтерские документы его фирмы. Он видел ее несколько раз, но не смог бы сейчас вспомнить ее лица, она показалась ему невзрачной женщиной, серой, как и ее униформа. Поджатые, в подчеркнутой отстраненности тонкие губы, бесцветное лицо, неопределенный возраст — вот, пожалуй, и все, что смог бы вспомнить Лев Михайлович до этого утра. Все эти дни она сидела у бухгалтеров, обложенная папками и бумагами, стучала в калькулятор и натужно хмурила свои выщипанные в ниточку брови. Сегодня с утра у Льва было замечательное настроение, хотя никакой особой причины не было. Впрочем, теперь ему и не нужны были особые причины – просто жизнь казалась прекрасной, насыщенной делами, удовольствиями, успехом и еще какой-то, играющей во всех мышцах, упругой силой, которая распирала его, заставляя широко и открыто улыбаться. Этого одного мгновения хватило Льву, чтобы увидеть и тугие полушария, образующие правильный шар, и точеные ноги в черных чулках, кружевной край которых легкомысленно выглянул из-под сукна юбки. Женщина выпрямилась – она успела переодеться в туфельки на высоком и тонком каблуке, и с раздражением оглянулась. Лев, широко улыбаясь, щедро награждая всех присутствующих, а больше всего эту напряженную женщину, своим прекрасным настроением, поздоровался, причем, совершенно неожиданно для себя, вспомнил имя и отчество налоговички.
— Светлана Петровна, добрый день! Мы, наверное, вас измучили своей заумной документацией? На улице уже весна в воздухе, а вам приходится над бумагами корпеть! Ну, что, как наши дела выглядят? Скоро ли будет вердикт, несравненная Светлана Петровна?
Она еще не успела ни сообразить, ни ответить, как он вдруг поймал себя на том, что ему хочется эту женщину. От этого острого и неожиданного желания стало еще веселее, это уже был редкий кураж. Лев Михайлович широким жестом открыл дверь своего кабинета и пригласил Светлану Петровну пройти, чтобы перед началом работы поговорить о проверке несколько минут. Он специально посадил ее на диван, предвидя, как не удобно ей будет держать несгибаемую спину, мягко провалившись в утробу кожаного монстра, услужливо прогнувшегося под ней. Коленки чопорной Светланы Петровны вызывающе оголились, тонкие ноги были сведены с жесткостью медвежьего капкана, руки инстинктивно тянули край юбки, хотя уже некуда было тянуть. Лев сел напротив и, улыбаясь, попросил к концу дня подготовить акт проверки, а вечером он специально останется, чтобы посмотреть и обсудить его с несравненной Светланой Петровной. Разговор закончился, и Лев Михайлович непринужденно и вполне по-дружески подал руку, чтобы помочь подняться советнику налоговой инспекции четвертого класса с низкого дивана. Ее рука была холодна, как льдинка, но дрогнула она явно, не возражая Льву, который намеренно задержал узкую ледяную ладошку в своей горячей руке, чтобы хоть немного обогреть ее. Он отпустил ладонь только у самой двери кабинета, до которой проводил дорогую гостью.
День прошел замечательно, дела, бумаги, встречи – все шло своим налаженным чередом. Вся контора оживленно шумела, кипела делами, заряженная с утра настроением своего шефа. Лев Михайлович съездил на завод, там провел успешные переговоры, по пути обратно пообедал в маленьком уютном ресторанчике на Советской. Вернувшись в офис в приподнятом настроении, он вызвал главбуха и предупредил ее, что сегодня будет говорить о проверке с налоговым инспектором, поэтому отпускает всех пораньше, и желает, чтобы в офисе никого не было.
Светлана Петровна пришла ровно в пять часов. В этот раз она решительно отодвинула стул у стола заседаний, столь же решительно положила стопку папок, несколько листов убористого рукописного текста, одернула свой мышастый мундирчик и, поджав сухие тонкие губы, всем своим видом дала знать, что готова к разговору. Лев сдержал улыбку, но доброжелательность и заинтересованность оставил на лице. Внутри у него уже звенела тонкая вибрирующая дрожь, в предчувствии неожиданного и немыслимого еще вчера приключения. Он сделал вид, что начал слушать Светлану Петровну, а сам, кивая головой, представлял, как расстегнет эти форменные пуговички, как будет медленно раздевать, отогревать горячим дыханием и жгучими бесстыдными поцелуями это тонкое и напряженное, словно замершее, тело, распаляя его и возвращая к жизни. Эти мысли напрягли и без того полно налитый и пульсирующий жезл, который теперь просто рвался в бой. Лев Михайлович встал, не смущаясь того, что оттопыренное естество резко выделялось над столешницей, моментально отметил брошенный короткий взгляд женщины и сорвавшийся ее голос, обошел стол по длинной стороне, давая время себе, чтобы немного успокоиться, и Светлане Петровне, чтобы еще раз взглянуть на спрятанного красавца. Теперь он сел рядом с ней, не заметив, как будто, того, что их ноги соприкоснулись. Лев наклонился над бумагами, чуть касаясь плеча Светланы Петровны, и зажмурился от тонкого запаха ее духов и тела. Светлана Петровна попыталась чуть отодвинуться, давая ему больше места, но Лев, будто потеряв равновесие, а может быть, у него действительно закружилась голова, качнулся вперед и оперся о коленку, просвечивающую сквозь черноту лайкры. Все случилось совсем не молниеносно, а очень даже медленно. Лев перенес тяжесть тела с женского колена, но не только не отпустил его, а еще больше сжал и продвинулся по ноге вверх. Одновременно он смотрел в расширенные от неожиданности, ужаса и еще целой гаммы ощущений, серые, впрочем, почти черные от огромных зрачков, глаза Светланы Петровны. И так, не отводя взгляда, медленно, как завороженный, коснулся своими губами сначала ее щеки, потом чуть ниже, и в третьей своей точке касания, наконец, к плотно сжатым губам. Нет, он не стал с ними бороться и в чем-то их убеждать. Он просто обнял женщину второй рукой, скользнул губами к тонкой шее и просвечивающей на свету мочке маленького ушка. Лев не мог видеть, как судорожно зажмурила глаза Светлана, как дрогнули крылья носа, а лицо напряглось, будто в ожидании боли в кресле дантиста. Но он почувствовал, как она закинула голову вверх, подставляя ему всю беззащитно открытую вытянутую шею, почувствовал, как трепетно забилась тоненькая жилка под его губами, а потом услышал, а может быть, просто угадал, выдох-стон, и понял, что крепость сдалась на милость победителя.
Все было совсем не так, как обычно бывает в кино – не было молниеносной, бешеной страсти, разбрасываемых одежд, судорожных движений и победного рева. Все было так, как утром, в одно мгновение, промелькнуло в воображении Льва Михайловича. Он осторожно и нежно целовал и отогревал, открывал, как древнюю икону, будто проводя чуть дотрагивающимися чуткими мазками олифы по черной, закопченной веками, чудотворной доске, на которой открывалась первозданная голубизна небосвода и глаз Спасителя. Лев уже пересадил покорную и немо молчавшую женщину к себе на колени, и теперь ощущал ее дробную дрожь, передаваемую ему и отзывающуюся у него стуком зубов. Он ласкал ее, как сомнамбула, как слепой, касаясь теплыми подушечками пальцев, замыкая невидимые контакты, по которым, пробуждая Светлану, пробегали слабые токи. Они и вызывали эту бесконечную дрожь и истому, гнущую спину, закрывающую глаза, сдавливающую дыхание до обморока. Лев ласкал и раздевал Светлану, будто осторожно снимая сухие, отжившие лепестки, пробираясь к живому, трепещущему, уже горячему телу. Советник налоговой инспекции носила тонкое и дорогое белье – это Лев сумел отметить машинально. Оно было таким, что снимать его не было особой нужды. Все, к чему бы он хотел дотронуться, было доступно, но ему, все-таки, захотелось оставить ее совсем обнаженной, чтобы насладиться внезапной беззащитностью, прозрачностью и невесомостью этого, казалось, безнадежно засушенного, прочно упакованного в мундир, тела. Словно подтверждая его открытие, в знак возвращения к жизни, ее тело источало соки и запахи, от которых плыла голова, а возбуждение сдерживалось невероятными усилиями. Так сдерживается, на пределе возможного, разбушевавшаяся река, заполнившая водохранилище по верхнюю кромку. В любую секунду поток может снести все на своем пути. Лев наслаждался этим сдерживанием, он предвкушал желание, всеми силами оттягивая предстоящий взрыв наслаждения. Кабинет давно поглотили сумерки, где-то далеко за окном мерцал тусклыми огнями занятый собой город. Лев перенес Светлану на диван, стянул с нее остатки «сбруи», как про себя он называл все эти лямочки, застежки и лоскутки, и теперь все с большей страстью продолжал ласкать и целовать ее тело, слепящее даже в темноте своей открытой белизной. Лев упивался долгожданными хрупкостью и покорностью, робостью и беззащитностью, сквозь которые, как звуки далекого, еще только угадываемого, тамтама пробуждались нетерпение, страсть, голод и горячее, раздвигающее до предела ноги и выгибающее ажурной аркой ему навстречу тело, желание. Они забыли о времени, им было не до него. После бесконечных, тихих, но распаляющих ласк, Светлана не могла больше сдерживаться и, не узнавая собственного голоса, начала стонать и молить Льва:
— Возьми меня, возьми меня, я вся твоя, я хочу тебя, прошу тебя…
И Лев, преисполненный щедростью, переполненным желанием, гордый, как викинг-победитель, даровал истомленному телу свой победный жезл, вонзая его в мягкую сочную плоть, будто нож в спелую дыню, задыхаясь и захлебываясь в ароматах и соках. Ему больше не нужно было контролировать себя. Теперь он плыл по течению, то, подчиняясь жаркому ритму Светланы, то, устремляя ее за собой, как бурный поток игрушечный кораблик.
Что это было? Наверняка, это нельзя назвать ни одним пошлым словом из нашего словаря, нет, не поднялась бы у меня рука, не разомкнулись бы уста. Это была ночь поэзии, то, что в Библии называлось Песнь песней. Два человеческих тела наслаждались друг другом, они цвели, пели, пылали и парили, поднимаясь к облакам и опадая ночной росой на душистые травы. Было той ночью все, все, что придумало греховное человечество за свою долгую и все-таки, такую короткую историю. От нежного и тихого соития, к бурной схватке, от торжествующей, победным вымпелом трепещущей, оседлавшей и понукавшей его, как загнанного коня, амазонки до покорно согбенной ниц рабыни, подставившей и разъявшей свои роскошные белые ягодицы, отдающейся своему нечаянному повелителю. И все это то на скрипевшем кожей роскошном итальянском диване, то на жесткой полированной столешнице, то на прохладном широком мраморном подоконнике, на котором ее распинали, как на кресте, то в мягкой утлости вращающегося кресла – все в одну ночь, как за целую жизнь сразу!
Маленькая одинокая женщина, с утра еще черствый чиновник, уставшая от бессонных ночей и бесплодных мечтаний о любви, семье, нормальной, как говорят вокруг, жизни, каким-то непонятным чудесным образом, а ведь чудо и должно быть непонятным, как иначе, расцвела и открылась, как никогда прежде в своей жизни. И не страшно, что она еще вчера ничего не знала и не умела. Природа все нашептала ей в нужный момент, а она оказалась талантливой ученицей, впрочем, как настоящая женщина. Не думая ни о чем, не выгадывая и не боясь, они самозабвенно наслаждались тем великим даром, который отпустила им Природа, но который не каждому суждено отгадать.
Они долго стояли под тугими горячими струями в маленькой тесной душевой кабине в его комнате отдыха. Он продолжал ласкать ее, но теперь смывая с тела свои поцелуи, запахи, капли. Потом они устало щурились на желтый свет лампы и маленькими глотками цедили терпкий обжигающий коньяк. Прошло шесть часов, а они не сказали друг друга ни слова, не считая воплей и мольбы, которые не сдержала Светлана. Наконец, она не выдержала и Лев, будто впервые, услышал ее голос:
— Знаешь, я утром почувствовала сначала, будто, ожег у себя на заднице! Оглянулась, увидела тебя, и сразу поняла, что хочу тебя, аж скулы свело. Ты потом ушел, а я ждала и точно знала, что сегодня буду с тобой. Правда, я не могла даже предположить, что это будет так… так необыкновенно! Я завтра не приду сюда, мне больше тут нечего делать, проверку я закончила, пришлешь своего главбуха за актом, пусть только созвонится заранее. У вас все в порядке, хотя я, конечно, наскребла мелкие недочеты. Заплатите три тысячи рублей штрафа, не могу же я вас совсем отпустить без грехов. Ты проводишь меня?
Они шли по сырым от подтаявшего снега улицам, в воздухе действительно пахло весной, хотя до нее еще очень далеко, просто вечер был подстать всему чудесному, что произошло сегодня, как и должно было быть. Больше они не виделись, проверки не так часты, да и инспекторов не мало.