ЗА СТЕКЛОМ
Жизнь «за стеклом» для Егора Петухова приостановилась, как всегда, на полуслове, полу жесте героев шоу. Пошли заставка и музыкальный проигрыш, по которому, как на вечевой сход, уже второй месяц спешили все его домашние сгрудиться вокруг японского телевизора, купленного в смутные времена начала девяностых.
«Да, — подумал Егор, возвращаясь к своему обычному вечернему развлечению — кормлению рыбок мелким мотылём. — Тут и призадумаешься».
Да так сильно призадумался, что не заметил, как произнес эту свою думу вслух.
— Ты чего это? — покосилась на него жена. — Заговариваться, что ли, начал? Я тут недавно одну передачу смотрела, так там один врач говорил, что через пиво твое, прямая дорога к алкоголизму.
— Да, ладно тебе. Я, знаешь, смотрю, смотрю на этих бедолаг… А ведь только сегодня понял, в чем смысл этого шоу.
— И в чем же?
— А, смотри. Мы же все тоже: ходим взад вперед, разговоры там разные разговариваем, еду готовим, едим, спим. Всё, как у них. Да и деньги многие также, как они, чудным образом зарабатывают. Кому скажи — не поверят. И всё опять для того, чтобы есть, да иметь угол, где вечером приткнуться.
— И что?
— Так я и думаю: кто-то, возможно, вот так же, как и мы, сидит где-нибудь, и всю нашу жизнь рассматривает. И так всё время. С самого рождения и до самой смерти. Понимаешь?
— Да, ладно тебе.
— А ты подумай: сделала ты, например, мне что-то хорошее. Не для себя лично, то есть, а ближнему своему.
— Тебе, что ли?
— Ну, мне, или дочери нашей, или родителям своим. Я к примеру говорю.
— Ну?
— Сделала, значит, и получила за это плюсик, рейтинг свой, значит, малость подняла. Не сделала — минус тебе, подвигайся ближе к вылету из этой жизни.
— А-а, ты скажешь.
— Ну, я, конечно, к примеру говорю. Не обязательно близким. Сделала ты, например, что-нибудь хорошее соседу нашему, Петьке.
— Петьке? Это что же я этому алкашу, по-твоему, сделала хорошее?
— Ну, опять же, к примеру, сотню дала на недельку, или ещё чего.
— Сотню? А хо-хо не хо-хо? Сотню ему! Ещё чего! Давали уже. Видел ты свою сотню?
— Ну, это же я к примеру. Ты мысль-то мою ловишь или нет?
— А чего тут понимать? Ты как был тараканом, так по тараканьи и рассуждаешь. Для тебя все люди, что тараканы в банке: по другим лезут, чтобы повыше быть, да?
— Во! Понимаешь, значит. Все лезут и лезут и невдомек им, что толку-то нет никакого от суеты этой.
Петухов призадумался. А когда он думал, то всегда пожевывал свои усы. Кончиком языка, словно ящерица, смахнет в рот с двух сторон несколько волосков и давай жевать. Пожевал, пожевал, да и продолжил:
— Из банки-то всё равно не вылезти, пока тот, кто за всем этим действом наблюдает, сам это не позволит. Только друг дружке бока, да тыквы поломают, не больше. Будут ломать, ломать, да всё приговаривать: «Все мы здесь — одна большая семья!»
— Это ты про нас с тобой, что ли? Намекаешь?
— Тьфу ты, ешкин кот. Опять за своё. Да, ни на кого я не намекаю. К примеру я. Просто сегодня я вдруг подумал, что в жизни — все, как в этой передаче. Я ведь и не задумывался об этом раньше, просто так смотрел. А сейчас вот понял.
— И чего ты понял?
— А, смотри: мы для чего-то же живем, верно?
— Ух, ты! Философом под старость лет, решил стать, что ли? Или верующим шибко?
— Да, хоть бы и так. Ты слушай: задуматься, оно ведь никогда не поздно.
— Ну, и что ты надумал, задумчивый ты мой?
— А я, так понимаю: если вся эта наша жизнь кому-то нужна, то, скорее всего, этот кто-то и наблюдает за нами, ставит, значит, какие-то свои опыты.
— Это, какие ещё опыты?
— Ну, ты же понимаешь: всякий человек в своей жизни попадает каждый день в разные там ситуации и решает их всяк по-своему. Верно?
— Ну.
— А откуда эти ситуации берутся? Соображаешь?
— Чаго?
— Чаго-чаго, — передразнил жену Петухов. — Значит, по сценарию!
И он со значением поднял указательный палец правой руки к потолку.
— Режиссер сидит наверху и смотрит, как кто поведет себя в той или другой ситуации.
— Бог, что ли?
— Ну, бог, не бог. Может, просто что-то вроде всемирного разума, я не знаю. Нам-то уже все равно будет, когда узнаем. Понимаешь, придешь ты к этому разуму и будешь себе говорить: так мол, и так, жила я ладно, для всех все делала, себя не жалела. А он возьми и прокрути пленочку, или что-нибудь еще, нам неизвестное. Глядь, а на ней все твои прегрешения и есть!
— Ты о чём?
— Да, ни о чем! Мне то что. Твои прегрешения, тебе и вспоминать.
— Да, нечего мне вспоминать, черт лысый! Чего пристал?
— А-а! Ты там это не скажи. А то совсем с нераскаявшимися грешницами век будешь по котлам куковать.
— Да, типун тебе на язык! Ты чего это сегодня разошелся? Чего пристал?
— Да, ладно тебе, — Петухов попытался обнять жену, но та увернулась. — Ты чего? Поговорить уже культурно нельзя, что ли?
— Да, что говорить то?
— А ты чего, так и не поняла мысль мою?
— Да, что там за мысль такая, великая!?
— Великая — не великая, а я сегодня точно понял, что мы с тобой, да и все вокруг, как есть, за стеклом и живем. Точно, помяни мое слово.
— И что с этого?
— А то, что культурней надо быть, раз смотрят, душевней! Я, как понял это, так сразу почувствовал, что лучше стал к тебе относиться.
— И что мне, молиться теперь на тебя, что ли?
Егор махнул рукой и пошел на лестничную площадку курить. «Баба, она и есть баба, — думал он с досадой, пожевывая усы между затяжками. — Ну, как с такой дурой о культурных вещах говорить? Ты ей, дуре, о вечном, а она все о соседе. Да ещё обиды свои глупые строит. Тьфу ты, ешкин кот».
Покурил, покурил, и вернулся. Жена уже легла. Лежит, молчит. Обиделась, видно. Даже не повернулась. Егор нарочно шумно взбил подушку и, отвернувшись на другую сторону, тоже попытался уснуть.
И увидел он себя откуда-то сверху сидящим за столом вместе с телевизионными бедолагами. «И зачем мне квартира? — первое, что пришло ему на ум. Есть у меня уже одна, с хрусталем и коврами почти новыми. Ну, получу я в конце жизни этой зазеркальной деньги, куплю домик в деревне, машину, может быть. И, что? За всё это и жил? Утром — подъем и на работу. Вечером — ужин и спать. Так и жить, как подопытный кролик, размножаясь и умирая? Не хочу! Не буду!» — пытался кричать он. Но крика не было, одно глотание воздуха и полное безразличие окружающих: бедолаги продолжали болтать о своем, пить и есть, танцевать и реветь, не замечая его присутствия.
Тогда Егор неуклюже встал, опрокинув стул, и побежал к выходу. Откинул черный полог и шагнул в темноту. Там, стоя в кромешной тьме, увидел где-то вдалеке небольшой лучик света и пошел к нему. За спиной некоторое время ещё слышались разговоры, выкрики и смех оставшихся в зазеркалье. Потом все стихло.
Утром жена встала и пошла ставить чайник.
— Егор! — позвала она — Скоро восемь! Егор!
Егор лежал на животе, обхватив руками подушку. Пока она не перевернула тяжелое тело мужа, ей все ещё казалось, что он просто крепко спит.
