Прошло несколько месяцев. Я вздумала совершить путешествие в несколько стран, которые давно хотелось посетить. В это время собиралась отплыть и королевская эскадра почти по тому же пути. Я решила не упускать случая и уговорила адмирала взять меня с собою. В радостном возбуждении взошла я на палубу корабля, где меня встречали старые знакомые и высшие по званию офицеры. Хотя я почти всех знала по именам, они снова представлялись мне по заведенному порядку, а я милостиво принимала знаки внимания. Вдруг с неприятным удивлением я заметила лицо недавнего знакомого, так не полюбившегося мне при первой встрече. Теперь у него были отличия в форме и нашивках. Он подошел ко мне для приветствия, поклонился вежливо и бесстрастно произнес:
— Эни Лонг, не так ли? Думаю, мне заново называть свою фамилию ни к чему?
Чего угодно я могла ожидать от этого странного человека, только не этих слов. Я решила не спускать подобного обращения и ответила в тон:
— Конечно же, лейтенант Мильеран (я чуть исказила фамилию, чтобы это заметили все).
У него брови немного поднялись вверх от удивления. Впрочем, шутка, пришлась по душе ему тоже.
— Капитан-лейтенант Миллеран, Эни — поправил он меня. Значит, его повысили в звании.
Всех привело в восторг это безобидное поддразнивание. Раздались крики: «Браво, Эни! Дайте ему жару, не спускайте ему!». Слышались фразы и не такие беззлобные, хотя тогда на них никто не обратил внимания.
Я не могла не заметить, что на службе его приказы выполняли безукоризненно даже недавно равные по званию, не ослушиваясь и не споря. Сам он также в точности выполнял приказы старших, но выслушивал их без подобострастия и позволял себе иногда высказать свое мнение. И, что удивительно, — с ним считались! Порой его приглашали к командиру судна вместе со старшими по званию для обсуждения чего-либо или принятия решений. Словом, его здесь ценили.
В свободные часы на палубе, в шатре, или «скинии», он держался со всеми на равных, не показывая превосходства, поддерживал разговор, порой участвуя в играх, хотя предпочитал молчать, словно никого не видя, не делая резких движений, не смеясь, как будто ото всех отрешенный. Не всем это приходилось по вкусу, его фамилия была иногда слышна в перешептываниях. Впрочем, я обращала на него внимание потому только, что мы находились в одном помещении. Мне вполне было достаточно общества доброго знакомого Сен-Поля, с ним-то было уютно и весело, мы понимали друга с полуслова и славно проводили время.
Однажды вечером произошел удивительный казус. Все шло своим чередом, каждый занимался, чем хотел. Мы с Сен-Полем беседовали, остальные играли в карты, Миллеран стоя разговаривал с одним из сослуживцев. Вдруг один офицер, сидевший поодаль, неожиданно вскочил с места и гневно заревел:
— Миллеран, зазнайка, выскочка! Думаешь, если тебя повысили в звании из-за смазливой мордочки, ты можешь задирать перед нами нос! Ну, так я сейчас разукрашу ее в кровь! – и бросился в его сторону. Его удерживали, хватали за руки, но он вырывался, точно раненый зверь, затем замахнулся рукою и, казалось, уже мог нанести удар, ведь Миллеран казался рядом с ним таким худеньким и тонким! Но тот, не пошевелив и пальцем, не повышая голос ни на полтона, произнес:
— Отправляйтесь сейчас к себе в каюту. Через полчаса приступайте к своим обязанностям.
Сразу сменив и голос, и позу, забияка вытянулся в струнку и спросил:
— Р-разрешите идти?
— Идите.
Метнув злобный взгляд, офицер побрел к себе, тихо бормоча:
— Черт бы его побрал! Как он это проделал? А с виду такой сопляк…
Раздались изумленные возгласы, у всех было на лице восхищение, но молодой человек словно ничего не слышал. Лицо его побледнело и казалось огорченным. Тут я впервые почувствовала к нему симпатию, мне подумалось, что хвалили его не зря.
***
Вечером было еще светло, и я, захватив с собой рукоделие, отправилась на палубу полюбоваться морскими пейзажами. Вскоре послышались шаги, к шатру направлялись Сен-Поль и Миллеран. Один казался взволнованным, другой – спокойным, как прежде. Зайдя в шатер, они начали разговор.
— Теперь ты увидел, до чего может довести людская злоба! Скажи, ждал ли ты такого от твоего давнего знакомого и сослуживца?
— Нет, я не ждал этого.
— Сегодня тебя выручили мужество и хладнокровие. А что же завтра? Ведь тебя могут отравить, задушить, оговорить! Если тебе нравится носить личину безразличия ко всем и вся, то будь хотя бы осторожен, не доверяй никому!
— Ты преувеличиваешь. Не стоит придавать значения таким пустякам.
— Пустяки! Пустяки! Сумасшедший! Да почем тебе знать, что пустяки, а что нет! Если ты не ценишь свою жизнь ни в грош, то разве она принадлежит одному тебе? Если уж погибать, то в бою с неприятелем, а не от рук завистника!
— Завистника? В чем же, по-твоему, мне можно завидовать?
— Не обманывай хотя бы себя, меня тебе не обмануть! Разве тебе место среди этих младших лейтенантов? Я кое-что смыслю в морской службе, но понимаю, что рядом с тобою и рядом не стою! Ты заслуживаешь гораздо большего, достоин лучшего! Ты же рожден для командования! И в твоем возрасте, с твоим лицом! Зачем так упорно закапывать талант, это непростительно!
— Ты не по заслугам оцениваешь меня. К тому же я не стремлюсь сделать карьеру.
— Да причем здесь карьера! Ведь в тебе горит Божья искра! Ты не можешь ее скрывать, все ее видят, даже враги! Зачем казнить себя и винить в давних грехах! Ведь людей, погибших от удара пушки, уже не воскресить, и на корабле были и враги тоже! Сходи на исповедь и получи отпущение! Расправь крылья, не вспоминай о прошлом! Ты всей душою стремишься к сложному, опасному, равному тебе по силе!
— Может, ты в чем-то и прав. Но теперь, думается, уже поздно что-то изменить…
И, затем:
— Уже поздно. Пора.
Было уже действительно поздно, стемнело; я, подождав их ухода, пошла к себе, раздумывая об услышанном.
В следующие дни не происходило ничего подобного, общества Миллерана, казалось, даже избегали, чему он был только рад.
