Чумазый мужчина в пыльной мятой одежде вошел в комнату, осторожно ступая по скрипящему полу. Он аккуратно зарыл за собой дверь, придержав ее обеими руками.
Его изношенная одежда шелестела при каждом движении. Серые слезящиеся глаза опасливо осматривали комнату, пока он пробирался вперед. Сапоги были покрыты налетом засохшей грязи, которую ему никак не удалось счистить перед приходом. Еще к одной из многочисленных причин ожидать гнева хозяина помещения. В руках он крутил дырявую соломенную шляпу, словно пытаясь загипнотизировать кого-то невидимого спереди.
Движения человека источали усталость, изнурение от каждодневной работы в поле, в солнце, в дождь, в любую погоду и в любом состоянии, чтобы безуспешно пытаться прокормить себя и свою семью. В таких условиях всегда приходилось кому-либо чем-либо жертвовать: отдать теплые вещи больной матери, пожертвовать своей порцией еды детям. Этим кем-то приходилось быть ему, как главе семьи.
От постоянной занятости, он забыл, каково это – быть мужчиной, каким он был ранее, в дни своей молодости. Когда можно было ухлестывать за девками, кичиться своей рано появившейся бородой, которая сейчас выглядела под стать всему его виду – черная, грязная, неровно подстриженная, скрывающая прогалины выпадающих седин. То время прошло, вместе с беззаботной жизнью, наполненной выпивкой и хохотом.
Коротко говоря, вошедшим был мистер Пунклз. Обыкновенный фермер. Один из многих таких же в городе и за его пределами. И он так же, как и многие другие, пришел сюда. Уже не в первый раз.
Кто же был хозяином этого помещения, да и всего здания в целом? Мужчина, развалившийся в центре комнаты в глубоком мягком кресле и греющий ноги у камина, практически засунув их в огонь. На вошедшего он внимания не обратил. Или, скорее, сделал вид, искоса следя за ним.
Комнату наполнял полумрак, лишь пламя камина да настольная лампа, сейчас стоявшая в самом далеком углу, освещали помещение. Крохотные осколки света плясали на одежде сидящего человека. На его отполированных до зеркального блеска глубокого черного цвета туфлях. На темно-зеленых штанах и пиджаке, скрывающих в своих складках многочисленные заплаты и потертости. На сером вязаном жилете с развязавшимися краями, аккуратно подрезанными. Нанеопределенного цвета рубахе, истончившейся до толщины бумаги в результате огромного числа стирок. И на черном цилиндре, который хозяин для напускного лоску носил даже в помещении, с большой дырой на макушке.
На лице же этого мужчины застыла маска задумчивости, скрашенная самодовольной улыбкой, едва тронувшей губы. Надо сказать, он долго репетировал это выражение. Собирал свои маленькие поросячьи глазки, в которых горел жадный фанатичный блеск, в кучу под нужным углом. Поворачивал свою голову так, чтобы каскад его подбородков ниспадал подобно распустившемуся цветку. Укладывал свои редкие сальные волосы, скрывая проплешину под бесполезной шляпой. Лишь его вечно багровый нос картошкой всегда имел нужный вид, словно лениво приклеенный кусок пластилина рукой неосторожного мальчишки. Он представлял собой пугающее зрелище для тех отчаявшихся и бедных людей, с которыми вел дела.
Они называли его «сэр Грудд», пресмыкаясь и заискиваясь. Он ростовщик и кредитор.
Атмосферу, в которой проходили все сделки, сэр Грудд считал важным элементом его профессии. Ведь, чем неуютней человеку было здесь, в его присутствии, тем сильнее он нервничал, а чем сильнее нервничал, тем легче на него давить. А это напрямую увеличивало получаемую прибыль. Простая арифметика, как дважды два.
Ну а что сильней давило на бедных, разбитых людей, горбатящихся изо дня в день, из года в год и, все равно, не имеющих достаточно денег, чтобы жить, хотя бы, нормально? Богатство. Или его запах, впитывающийся через глаза, смотрящие на золотые и серебряные столовые приборы, всасываемый через кожу вместе с древней пылью на древних предметах.его ощущение. Пускай он и был просто ложью.
Все свободные стены помещения были завешаны безвкусными картинами, с, где-то, позолоченными рамами, а где-то просто окрашенными дешевой желтой краской. За ними нагло шуршали крысы, перебегая из одного убежища в другое, переговариваясь и благодаря хозяина за гостеприимство и уют. На столе и шкафах, заполняющих все пространство комнаты беспорядочно были утыканы вазы, канделябры и книги. Первые были обычными горшками, раскрашенными бездомными художниками за еду. Вторые – латунная заплесневевшая дрянь, посеребренные пылью и серым цветом все теми же людьми. В третьих, по большей части бывших скупленными за бесценок списанными гроссбухами, изредка не хватало страниц. Но чаще всего, их там не было вовсе.
На полу лежал старый ворсистый ковер с выцветшим гербом давно позабытой аристократской семьи. Из-под него, через толстые щели, задувал слабый ветерок, скрипя половицами и донося легкий запах гниения.
Но все здесь скрывал искусно наведенный полумрак, скрывающий многочисленный недостатки и придающий окружающему зловещую ауру драматичности и мистики.
Все это мистер Пунклз оглядел за долю секунды, что требовались, чтобы пройти от двери к ковру, перед которым он и остановился. Фермер бывал здесь и раньше, но все равно атмосфера помещения на него давила. С каждым шагом, он нервничал все больше. Его сопровождало тиканье обезумевшей стрелки, безуспешно пытавшейся сдвинуться со своего места уже многие годы. Если не десятилетия.
Наконец, мистер Пунклз собрался с духом и заговорил.
— Здравствуйте, сэр Грудд, — вежливо поздоровался он, слегка кланяясь.
— О, мистер Пункзл, какая встреча!А я и не заметил, как вы вошли, — ответил хозяин, поворачиваясь в сторону собеседника. – Весьма неожиданный визит. Прошу вас, поведайте же мне его причину. Вы же знаете, я всегда рад помочь ближнему.
Пока ростовщик говорил, его глаза хитро осматривали фермера, заставляя того нервничать еще сильнее.
— Я насчет долга…
— Ах, да. Долг. Ну конечно, а я уж было подумал, что вы просто решили зайти к старому знакому на чашечку чаю. Проведать его. Но, видимо, не в этот раз, — Грудд покачал головой с притворным вздохом. – Так что же там с нашим… Ой, простите. Вашим, несомненно вашим, долгом? Возникли какие-то трудности?
— Эм… Да…, — невнятно пробормотал Пунклз, съеживаясь.
— Ну-ну, что же так тихо? Неужели, вы меня боитесь? Ну мистер же Пунклз, как так можно. Мы ведь старые друзья. Хорошие, старые друзья. Расскажи же мне, что тебя гложет?
Ростовщик улыбался все более хищно, превращая свою улыбку в голодный оскал. Слово «друзья» он выделил особо, отчего его собеседник сжался еще сильнее.
— Я… У меня… У нас… Нет денег. Мы не можем выплатить заем.
После этих слов улыбка с лица Грудда спала, он подозрительно взглянул на фермера. А тот продолжил, все ускоряясь.
— Да. Нет денег. Мы не смогли снять урожай. Погода в этом месяце была слишком холодной. Из-за этого сбились сроки сбора. Мы не можем вам заплатить. Нам бы отсрочку. На недельку-другую, чтобы и урожай поспел, и мы все продали. И тогда и вам деньги будут, и мы доплатим сверху…
— Не сняли, значит, урожай. Отсрочку, значит, вам нужно. Доплатите, значит, сверху, — задумчиво бормотал ростовщик, хмурясь. – Не могу ничем помочь.
— Но сэр! –выкрикнул Пунклз и сам испугался. – Простите…, — и продолжил тише. – Сэр Грудд, вы же знаете, я всегда отдаю! А сейчас отдам с дополнительными процентами! Хоть в двойном размере отдам! Пожалуйста, хотя бы неделю!
— Нет, — Грудд постепенно закипал.
— Но как же так? У нас ничего нет, нам и самим нечего есть. Мои дети, жена… Больная мать… Прошу вас… Мы ведь… Старые друзья…
— Это не мои проблемы. Раз нет денег, продавай участок.
— Но… Это невозможно! Куда же мы пойдем?
Пунклз ошарашенно уставился на ростовщика, кажется,позабыв, как дышать.
— Это. Не. Моя. Проблема, — разделяя слова, прорычал Грудд. – Ты мне должен деньги. Ты мне их отдашь. И в срок.
— Но сэр… Пожалуйста…
Фермер рухнул на колени, доски пронзительно скрипнули под его весом. Он прополз ближе, вытягивая руки в мольбе.
— Молчать! – рявкнул ростовщик.
Ярость растеклась по его лицу. Он вскочил, подбежал к потерявшему все остатки гордости человеку и пнул того в грудь.
— Не смей вставать на мой ковер! – прокричал Грудд, брызгая слюной на лежащего. – Мне плевать, на твою жену и на твоих детей! Если не можешь платить, не бери в долг!
Пунклз медленно поднялся, не говоря ни слова. Вытер рукавом мокрое лицо и невидящим взором уставился на ростовщика. Слезы копились в глазах фермера и постепенно стекали вниз по щекам, губам, подбородку и обрушивались на пол. На старый ворсистый ковер, с которого его сбили. Он казался старой выброшенной куклой, никому не нужной, лишенной эмоций и всяческих надежд.
Грудд глядел какое-то время ему в глаза, не обращая внимания на падающие слезы. Потом молча развернулся и направился обратно к своему креслу, проговорив заметно спокойнее:
— Приходи на следующей неделе. Бумаги будут готовы. Готовь переезд.
Пунклз все так же молча развернулся, ничем не выдав, что услышал сказанное и, тяжело шагая, направился к двери. Он разбрасывал вокруг куски грязи, которые теперь так легко спадали с его обуви и которые так гармонично вписывались в интерьер этой темной мрачной комнаты.
Громко хлопнула дверь. Несколько книг упало, листы разлетелись по всему помещению. Одна из картин обрушилась на пол, разлетевшись гнилыми обломками.
Грудд устало потер переносицу.
— Ну здравствуй, милая, как ты сегодня? Ничего не болит? – ласково спросил Грудд, склонившись над кроватью, избавившись от ненужного цилиндра и пиджака.
Там лежала маленькая девочка в белой ночной рубашке. Ей было почти тринадцать лет, но она казалась настолько крохотной, что могла бы затеряться в своих простынях. Бледные тонкие ручки, которыми девочка потянулась к вошедшему мужчине, были болезненно худы и на ярком свету, казалось, были совершено прозрачными. Хрупкая фигурка с длинными русыми волосами, скорей, напоминала не человека, а дешевую нераскрашенную куклу. Или обтянутый кожей скелет.
Когда Грудд вошел, няня читала ей книгу. Девочке не хватало сил держать ее самой. Любое, даже легкое действие, требовало помощи сиделки, иначе малышка рисковала пораниться. Но даже при этом, она оставалась поразительно доброй и веселой.Видимо, в подарок, за необычайно хрупкое и слабое тело. Малое утешение, сказали бы многие.
Ростовщик кивком отпустил няню и сел около кровати своей дочери.
— Все хорошо, не сильнее обычного, папочка. Мы сегодня почти дочитали целую книгу, а я засыпала всего несколько раз. Меньше обычного. Вот столько, — она улыбнулась и показала отцу раскрытые ладони, с трудом подняв руки.
— Мизери, какая ты умница у меня. Как я тобой горжусь, — улыбнулся Грудд, в глазах стояли слезы, и поцеловал девочку в щечку, — на следующей неделе у папы появятся деньги, и мы с тобой вызовем дядю доктора. Надеюсь, ты будешь еще меньше спать и еще больше читать.
— Но папа, я люблю спать! – надула щеки девочка и грустно добавила. – Когда спишь, тогда не больно.
— Но тогда столько интересного проходит мимо тебя! Не спи – всю жизнь проспишь, — Грудд потрепал дочку по голове.
— Лучше так, чем постоянно терпеть эту боль…
Они посидели еще некоторое время в тишине. Но после девочка, как ни в чем не бывало, с прежней веселостью принялась рассказывать о своем прошедшем дне. Очень насыщенном дне. Отец узнал, что солнечные зайчики ей нравятся больше обычных, которых рисуют в книгах, потому что солнечные заходят ее проведать и поиграть с ней, а обычные – нет.
Мизери рассказала, что няня сегодня сделала очень вкусную густую овсянку. Она намного вкуснее водянистой, которой ее кормят обычно, и попросила отца поговорить со своей сиделкой, чтобы такую та готовила почаще. Грудд с серьезным лицом торжественно пообещал исполнить сей приказ. Он отложил у себя в памяти, что нужно отругать старую дуру, что дала дочери густую кашу, от которой ей могло быть плохо.
Малышка поведала, что мыши – отличные собеседники. Что если на них пискнуть, они обязательно ответят. Хоть ничего и не понятно, но можно хоть с кем-нибудь поболтать, не считая взрослых. Девочка решила продемонстрировать это и пропищала что-то сторону мышиной норки. Ответа не было. Она расстроилась, но быстро сообразила, что, скорей всего, ее друзья ушли по своим делам и только из-за этого не отвечают. Грудд с умным видом покивал, соглашаясь и пряча улыбку.
Так же, они обсудили ее сны. Те, которые Мизери смогла вспомнить. Все они были о прогулке на улице вместе то с няней, то с папой, а то и с солнечными зайчиками. Когда девочка говорила про последних, то переливчато засмеялась, словно звон сотни маленький колокольчиков, что жрецы иногда выставляют на продажу, но быстро взяла себя в руки, иначе могло стать больней.
Наконец, Мизери угомонилась и отец помог ей поглубже забраться под одеяло.
— Спокойной ночи, солнышко, увидимся завтра, — сказал Грудд и поцеловал уже сопящую дочь в лоб.
На выходе, перед тем, как закрыть за собой дверь, он обернулся и несколько мгновений тяжело смотрел на спящего ребенка.
Как только он отвернулся, то уставился на Крейга, одного из охранников.
— Сэр Грудд, вот, вам просили передать, — сказал он, протягивая помятый бумажный сверток.
— Благодарю.
Ростовщик взял пакет и развернулся, собираясь подняться в свой кабинет, что на втором этаже.
— Эм… Сэр…, — остановил его Крейг и, смущаясь, спросил, — а сколько мне еще долг осталось отрабатывать?
Грудд задумался, проводя вычисления в уме.
— Около месяца, — наконец ответил он.
Охранник тяжело вздохнул и ушел в каморку, которая ютилась рядом с кухней, в которой старая няня бренчала посудой. Там сидели остальные охранники-должники и, наверняка, резались в покер.
Грудд поднялся в кабинет и запер за собой дверь.
В связи с ситуацией с Мизери и необходимостью всегда быть рядом с место работы, дом Грудда расположился напротив того здания, где он проворачивал свои дела. Скопленных денег едва хватило, болезнь дочери отнимает все заработанные средства. Хорошо еще, не приходится залезать в рабочие деньги, удается справиться. На самый крайний случай, еще были драгоценные камни, случайно найденные у бродяги, что влез к нему на склад погреться, да там и помер от обморожения. Откуда у обычного бездомного такие деньги и почему он их не потратил, Грудд не знал, но, как мог, обезопасил себя, вышвырнув труп подальше и спрятав камни поглубже. Лучше такие вещи приберечь на черный день, не то всякие личности могут заинтересовать тем, где он взял драгоценности. Быть мертвым – не выгодно. Будучи мертвым, дочь не вылечить.
Ростовщик положил доставленный сверток на стол и начал аккуратно разворачивать его, стараясь не повредить обертку, которую после можно продать. Бумага тоже денег стоит. Внутри обнаружилась почти непрозрачная бутыль, с чем-то плескавшимся внутри. Это что-то подозрительно напоминало алкоголь.
— Ба, да мне сегодня, кажется, свезло. Неужели какой-то анонимный доброжелатель решил меня задобрить? С чего бы? – удивился Грудд, откупоривая бутыль.
Он совершенно не думал, что это может быть отрава или что-то похожее. Да и с чего бы.Кому мог помешать маленький ростовщик с окраины города, ведущий дело только с самыми бедными или теми, кто к этой бедности опускался? Лишь тем, с кем работал, а у тех не достанет ни денег, ни смелости на какой-либо яд или на подобную выпивку. Если уж быть честным, даже сам бумажный пакет и бутыль были для них чересчур дороги. Ежели он кому-то и насолил из тех, кто мог себе позволить себе его отравить, то способов с ним справиться намного быстрее и легче было довольно много. К тому же, более простых. При должной репутации, даже стража не вступиться. Так что, опасаться яда – лишняя трата нервов.
Грудд не лез ни в какие криминальные и темные дела, опасаясь конкурентов, которые могли покуситься на его жизнь. Тихонько проворачивал свои махинации на самой окраине, получая гроши. Если уж бедняки бы решили ему насолить… Ну что ж, для этого у него и была охрана, собранная из самых крепких его клиентов.
— Эх, жаль, этикетки нет. Не узнаю теперь, чем ужинаю.
Ростовщик улыбнулся, крякнул и сделал глоток. Через мгновение, требовавшееся, чтобы распробовать напиток, он в отвращении выплюнул его на пол.
— Что за хрень? Что это за моча? – прокричал Грудд.
Он ругался и отплевывался некоторое время. Хотел уже выкинуть бутыль в окно, но остановился в задумчивости.
– Хотя… Я ведь никогда не пил никогда дорогого пойла. Может, оно еще отвратней? За это и платим?
Он покрутил бутылку в руке, взболтнув содержимое.Внимательно посмотрел в горлышко, Вздохнул и, морщась, сделал маленький глоток, быстро проглатывая.
— Ну, в принципе, пить это, все же, можно, — решил Грудд.
Заметно повеселев, ростовщик налил содержимое в бокал и побрел вокруг стола, в одной руке покачивая налитое, в другой держа бутыль. Дойдя до стула, он, как обычно, тяжело опустился в него. Ножки предательски заскрипели, треснули и Грудд обрушился на пол, облив себя с двух рук.
— Эй, толстяк!
Он смешно болтал конечностями, силясь подняться, рыча и ругаясь, пока холодная жидкость текла за воротник.
— Толстяк!
В конце концов, ему это удалось и ростовщик медленно, морщась и хватаясь за спину, встал, продолжая браниться на злосчастный стул.
— Эгей!
Голос доносился с улицы и ростовщик, все еще бурча проклятия под нос, наконец, услышал его и, шаркая, направился к окну, прихрамывая на одну ногу и придерживаясь за стол.
— Ты чего орешь? – крикнул Грудд.
На противоположной улице, около входа на его склад, стояла маленькая фигурка, закутанная в черный плащ, полностью скрывавший силуэт. Единственное, что его выдавало на слабо освещенной улице – это то, что незнакомец был темнее окружающего его мрака и махал рукой в сторону окна Грудда. Пятно было малого роста, словно ребенок. Но что ребенку делать на улице в такой час? Значит, какой-то заблудившийся карлик, увидавший свет в окне ростовщика и решивший узнать дорогу. Слишком много этих коротконогих засранцев расплодилось в последнее время. Пусть идет к черту, у Грудда совершенно не было настроения помогать людям, после того, как он так сильно ударился.
— Как зад? Сильно болит? – выкрикнул незнакомец.
Ростовщик растерялся.
— Что? Как ты…
Не дав ему опомниться, карлик прокричал снова.
— А как тебе выпивка? Пришлась по вкусу? Шато… Фатто… Братто… Бурда де ля…, — он в задумчивости умолк на мгновение. – Да наплевать. Мои испражнения недельной выдержки. Надеюсь, букет вкусов ты оценил.
Пятно хрипло рассмеялось. Грудд опешил. Его лицо начало побледнело, а после не менее быстро побагровело.
— Ах ты маленькая сточная выдра! – крикнул ростовщик, указывая пальцем на карлика, а после добавил в глубь дома. -Крейг! Схвати ублюдка на улице! Мне нужно, чтобы ты устроил ему местный уличный диалог!
— Чаво? – раздалось с кухни.
— Прибейте этого маленького засранца на улице, идиоты!
Давешний охранник с кучкой таких же крепких ребят через пару мгновений выбежали из дома, чуть не споткнувшись и не рухнув гурьбой, выбравшись на крыльцо,и направились к незнакомцу. Человечек не шевелился, подпуская людей поближе. От такого обезоруживающего спокойствия те немного опешили и замедлились. Вместо того чтобы сразу наброситься с кулаками на скверного карлика, они медленно окружили его и застыли в нерешительности.
— А ты знаешь, сэр Грудд, — язвительно крикнул незнакомец, когда охранники подобрались к нему достаточно близко, — им ведь нет нужды больше тебя слушаться.
Сказанное не сразу дошло до Грудда. Но как только до него дошло сказанное, краска отлила у него от лица, и он обернулся и взглянул вглубь комнаты, где в темноте блестел металлический сейф. Сейф, в котором лежали все долговые расписки, контракты, вся документы и необходимые для дела деньги, был открыт. Внутри было пусто. К горлу подкатил горький ком. Страх подкрался и схватил ростовщика за лодыжки.
— Я имею в виду, мальчики, — продолжила фигура, уже обращаясь к окружившим его охранникам, — что все ваши долги чудесным и пожароопасным образом списаны. Летите, пташки, вы свободны!
Незнакомец театрально раскинул руки в стороны. Самый сообразительный из них, глянув на выпученные глаза Грудда и его бледное лицо, догадался, что карлик прав. Он хмыкнул, выражая удивление и восхищение, и широко зашагал в ночь, глубоко засунув руки в карманы. Остальные, словно свора мальчишек, за озиралисьпо сторонам и, уверившись, что никто на них больше не кричит и ничего не требует, быстро ретировались кто куда, вжимая голову в плечи.
У Грудда задергалось веко, он крепко сжал толстыми потными пальцами подоконник. Костяшки побелели, дерево жалобно скрипнуло. Занозы крепко впились в руки, прорывая толстую кожу и пропитываясь кровью. Но ростовщик этого не заметил.
— Ах да, камушки твои в потайном шкафчике я тоже прибрал.
Воришка помахал темным мешочком, очень похожим на тот, который ростовщик так заботливо выбрал для запаса на черный день. Внутри что-то глухозвякнуло,карлик подкинул сверток над головой, ловко поймал и снова спрятал в многочисленных складках плаща.
Грудд даже не подумал, что незнакомец врет. Почему-то, он был уверен, что незнакомец прав. Страх почти полностью сковал Грудда. Он не мог двинуться. Дрожь добралась до его коленей, губа начала вторить дергающемуся веку. Чудо, что он заранее схватился за подоконник, иначе бы он, наверняка, упал.
— Ну, и на десерт.
Фигура щелкнула пальцами на обеих руках. Маленькие яркие искорки отскочили и понеслись от него и преодолели то небольшое расстояние, что отделяло их от склада. Они жадно вгрызлись в заранее пропитанные горючей жидкостью доски. Здание, в котором Грудд проводил свои дела и отбирал деньги у бедняков, вспыхнуло, словно сухая трава.
Карлик вытянул руки вверх в известном многим жесте с кулаком и смотрящим ввысь средним пальцем.
Колени Грудда, наконец, не выдержали. Он рухнул на пол. Руки, прежде крепко державшие подоконник и не дававшие ему упасть, теперь вцепились в волосы, заливая лицо слабыми потоками крови.
— Папа, что случилось? Папочка? — снизу донесся слабый голос дочери.
Он не ответил. Глаза заполнились слезами. Грудд с трудом оторвал ладони от головы. В них торчали пучки волос, смешанных с кровью. Ростовщик обессиленно оперся о стену и уставился в никуда. Громкие рыдания заполонили весь дом, вырываясь на улицу и заглядывая в соседние переулки.
Постепенно окрепшее пламя осветило маленькую фигурку внизу, его зеленую мордочку с узким острым подбородком и длинный нос, ранее скрытые под капюшоном. Он стоял с вздернутыми вверх руками, пока какой-то осмелевший огонек не прыгнул ему на плащ. Карлик запрыгал, в попытках сбить пламя, споткнулся о свою же ногу и распластался на земле. Быстро встал и помчался прочь, держась тени и прижимая руку к носу. Место, где он упал, было окроплено кровью.
За всеми событиями из тени соседних домов наблюдал человек. Рассвирепевший огонь осветил его, скрытого в грязном переулке. Он крутил свою дырявую соломенную шляпу и улыбался, внимая громким рыданиям сэра Грудда.