Коржин Антон
Пусть дует ветер
1.
Честно говоря, я не могу ничего спасти.
Я пришёл прямо сюда, к морю, покинув душную комнату, оставив позади несколько кварталов, миновав пару коктейлей… Чуть было не попавшись на закуску самоуверенной барменше, которая слопала бы меня в два счёта.
Я пришёл сюда, только для того, чтобы сказать это.
Такая мысль приходила мне в голову несколько раз за последнее время. Каждый раз по всё менее значительному поводу, так что к сегодняшнему вечеру простая дверная ручка или вода в чайнике одним своим видом напоминают мне об этой истине.
Чем-то похоже на прогрессирующее заболевание. Сначала ты скромно покашливаешь в сторонке, а потом, лёжа посреди торгового центра, задыхаешься, и продавец овощей неумело делает тебе искусственное дыхание. Отчаявшись, он опрокидывает коробку с баклажанами и хлещет ладонями по лицу.
— Дыши! Дыши!
Вот только дыхание мне, конечно, никто не делал. Тогда я и не пришёл бы к такой мысли.
Спасти себя — значило бы нарушить естественный заведённый порядок вещей. Впервые к этой идее меня подтолкнула знакомая времён учёбы в университете. Молчаливая девушка, скрипачка из начинающей группы, в которой состоял и я. Применительно к музыке, она могла исключительно мало. Некая травма, полученная в детстве, мешала ей играть быстро и разнообразно, и в конечном итоге — мешала играть хорошо.
Однажды, во время очередной репетиции, когда мы вышли на улицу передохнуть, я вдруг предложил ей прогуляться вдвоём в «нерабочее время». Ожидая ответа, я курил сигарету, чувствуя небольшое напряжение.
Её лицо, наделённое тонкими чертами, несколько мгновений оставалось беспристрастным. Невозмутимость — одно из тех качеств, которые в ней смотрелись вполне складно.
— Хорошо. Ты только… Позвони в этот день, если соберёшься. Я могу забыть.
— Без проблем
Чуть погодя, мой приятель, вокалист нашей группы, хлопнул меня по плечу и тихо произнёс:
— Эй, она ужасно скучная. Тебе придётся постараться, чтобы разговорить.
— Всё нормально, мы мило погуляем по парку. И, кроме того, у меня в запасе ещё остался коньяк…
— Вот хитрец — он улыбнулся.
Коньяк, правда, в дело не пошёл. Мы уничтожили его тем же вечером, после репетиции. Проводили скрипачку, посадили гитаристов в метро — в вечернем вагоне они смотрелись дико и растерянно. Жёлтый свет освещения и две нелепые фигуры в кожаных куртках. Позабытые экспонаты.
Оставшись вдвоём, взялись за коньяк под разговоры о нашем пути, о музыке, о творческих планах, которые так и не состоялись.
— Послушай, — говорит вокалист, нависая надо мной. Было уже глубоко за полночь, коньяк быстро кончился, — послушай Coil!
— А что они?
— Послушай, говорю… Coil — это атмосфера. Когда услышишь, поймёшь бессмысленность своего вопроса.
— Очередная ведь бредятина будет по твоему совету.
— Бред — это возможно, — он с серьёзным видом кивнул и добавил:
— И скукота — тоже. Но не большая, чем гулять с ней по парку, — он многозначительно приподнял бровь. — Мой совет: лучше возьми её скрипку и разбей себе об голову.
— На своём опыте знаешь, что — лучше?
— Можно сказать и так. Девушка хорошая: спорт (борьба!), музыка, туда-сюда. Но серьёзная ужасно.
—
В пятницу, в назначенный день, я закончил с учёбой рано. Прогулка должна была состояться ближе к вечеру, поэтому, закинув в себя нехитрый университетский обед, поднялся в библиотеку. Читальный зал библиотеки не был популярным местом среди студентов. Если не храпеть, там можно было спать относительно легко, спокойно и даже — лёжа.
Свидание было для меня в новинку. Поэтому, как и всегда в подобных ситуациях, я испытывал состояние, которое Сартр называл «тошнотой». Мой сон смешался с тягомотной действительностью библиотеки. Серая пыль в воздухе, шепот, шелест, хруст, старые книги, оживлённые студентки с синими эмблемами на груди…
Проснулся я не от будильника, а от хлопка. Думаю, кому-нибудь книгой зарядили по физиономии. Достойное происшествие для студенческой библиотеки. Немного рассеяв сонную муть в голове, потянулся к телефону.
Не знаю, в чём дело: всегда, когда я звоню, трубку долго никто не берёт. Просто проклятие какое-то.
— Ало, привет, это я.
После короткого молчания:
— Привет. Надо же… Как поживаешь?
— Выходи — расскажу.
— Слушай, я правда забыла.
— Я тоже, а потом вспомнил, а потом уснул.
— Могу через минут 40, если ненадолго…
— Давай, я недалеко от тебя, в институте. Примус починяю.
— Давай…
После сна я не всегда уверен в том, что всё, о чём я думаю, я произношу. И наоборот.
Вскоре мы гуляли по парку, рядом с её домом. Немного болтали, немного шутили, курили одну за одной и может быть даже ели мороженное. Когда начало смеркаться, мы уже сидели в местной пиццерии. Панорамные окна позволяли видеть гудящую улицу, полную машин и людей, которые в это время спешили с работы домой. Кафе строилось с некоторым размахом, который, видимо, так на себе и не испытало.
Я порой приходил сюда из университета в обеденный перерыв. Несколько столиков, прилавок, за которым всегда одна и та же девица, где-то за ней — кухня. На одной из стен висели большие, с не совсем понятной претензией, часы.
Моя подруга давилась маленькой невкусной пиццей, за которую я сам и заплатил. Я съел такую же, не приложив особенных усилий. Не могу сказать, что заметил её затруднение сразу — меня часто упрекают в том, что я невнимателен.
— Если не лезет, пожалуйста, не ешь. Я куплю что-нибудь другое.
— Нет, всё нормально. Добить до конца — было бы правильно, не нарушай естественный порядок вещей.
И, немного подождав, она добавила с лёгкой досадой:
— Просто пицца — дрожжевая.
Это продолжалось ещё некоторое время. Я уже немного устал от болтовни и просто наблюдал молча. В её лице была какая-то азиатская толика: не то глаза, не то скулы, не то брови… В какой-то момент на этом лице мне показалось желание исторгнуть остатки пиццы наружу.
Я встал из-за столика и, слегка прихватив её за локоть, попросил:
— Пойдём лучше, к чёрту её.
До метро мы дошли, не проронив ни слова. Я чувствовал сильнейшую усталость и опустошение. Сказав пустяки на прощание, мы разошлись. Я — в метро, она — домой, в общежитие.
А вообще — мы разошлись намного сильнее: наши пути больше не встретились. В музыкальном коллективе она не появилась, в университете друг друга не замечали.
Я пришёл домой не слишком поздно, часов в девять вечера. Пришёл, уже зная, что ей не позвоню. Не говоря соседу ни слова, рухнул на кровать и до самого утра не вставал.
Готов оспорить утверждение о том, что худшее свидание — это свидание, которое не состоялось.
2.
Хочу быть правильно понятым: история с пицце-девушкой не оказала существенного влияния на мою жизнь и не заложила глубокой раны в душе. Просто в какой-то момент я почувствовал, что она имеет непосредственное отношение к тому, о чём я думаю сейчас. Также, как непрерывна наша жизнь в принципе.
Всё то деструктивное, что я могу заметить в себе, не поддаётся ни лечению, ни контролю. Ни творчеству, как инструменту анализа и самотерапии. Наверное, то же испытывал забытый японский солдат, на Филиппинах. Ничего не изменить, но руководство сказало: «Отступление строго запрещено!»[1]
Видимо, поэтому моё творчество по своей сути негативно.
Ещё в детстве меня везде окружали люди достаточно грубые. Во всяком случае слишком грубые для моего уклада.
Толстокожие «хозяева жизни», они везде составляют большинство, и успех сопутствует им. По-крайней мере так казалось раньше. Физически здоровые, нормальные, они любят посмеяться и увлекаются чем-нибудь не слишком особенным: спорт, машины, телефоны, вещи. Их взгляды редко расходятся с общепринятыми. Такой портрет.
Но вот в чём дело: когда ты оказываешься другим, это от тебя не зависит. Мало кто понимает, что у тебя нет и не может быть цели стать таким же, как они. Это просто невозможно. Твоя цель — научиться жить в мире самим собой, прийти к какому-то равновесию между мечтами и возможностями. Для того, чтобы понять это, стоило коптить небо, менять работы и подруг, переезжать из одного места в другое. Впрочем, стоило ли? Словом, должно было пройти время.
Я почувствовал это не сразу, очень многое пришло во время двухлетней работы в алкогольной компании. Часто я ловил себя на мысли, что говорю не так, как это было бы естественно для меня, а так, как должен. Но в конечном итоге это меня не спасло: спустя год, они всё-таки поняли, что я немного — Маугли.
—
— Здравствуйте, меня зовут «…», и я проведу с вами предварительное собеседование, — высокая бойкая девушка, она непринуждённо улыбалась.
— Здравствуйте. — я медленно кивнул.
Показав жестом в сторону, девица произнесла:
— Давайте пройдём в малую переговорную.
Меня привели в совсем маленькую комнату. Достаточно уютно, но всё-таки по-офисному. Посередине стоял крохотный столик, вокруг него три диванчика. Под стеклянной поверхностью стола я сразу приметил опытным глазом вечного бездельника: карты, набор магнитных мини-шахмат, какие-то другие настольные игры. Что ж, если вы решили сначала провести партию в шахматы, то вам не повезло — я слабый соперник даже для любителя.
На стене стилизованным витиеватым шрифтом было написано: «Dream Before Your Dreams Can Come True«. Амбициозно.
— Наверное, вы уже знаете, наша компания занимается производством и реализацией широкого спектра алкогольной продукции, это крупный федеральный холдинг с головными центрами в нескольких городах… — она закинула ногу на ногу и говорила слитно, без всякого затруднения. Наверное, так и должно быть — всё-таки ей каждый раз приходится рассказывать одно и то же. Я успел что-то пропустить.
-… эти организации тоже активно участвуют в общей работе, имея своих представителей на всех наших бизнес-единицах. Обо всём этом, вам ещё не раз расскажут и, при том, намного подробнее, если вы захотите работать с нами, — она опять улыбнулась — Хотелось бы услышать, почему вы всё-таки решили отправить нам своё резюме, и в чём ваши ожидания от работы в компании.
Устройство на работу — время необдуманных обещаний, особенно, когда эта работа вам нужна. И я уже был готов говорить всякие глупости. Таким образом, с самого начала пошла наша игра в полуправду с работодателем.
— Как писал в резюме, я совсем недавно переехал в этот город. Сейчас меня интересует постоянный заработок и, в широком смысле, стабильность. А когда я узнал о вашей компании и том, насколько она мощная, я сразу понял, что было бы интересно работать с вами.
Ведь понятно? Чтобы быть принятым на работу, мне необходимо изобразить из себя толстокожего «хозяина жизни».
— Да, вы писали, что приехали из Ленинграда. Кстати, расскажите, что вас толкнуло к переезду? Я сама почти из деревни, переехала сюда — интересно послушать…
В ту пору у меня была «официальная версия» ответа на этот вопрос. К сожалению, я её забыл, и восстановить свой ответ не в силах.
Когда ты оказываешься другим, ты не виноват, но это бывает трудно объяснить. Мы вообще мало чего выбираем: многие свободные поступки, если подумать, перестают выглядеть таковыми.
3.
Как можно было догадаться, несколько лет спустя, после истории со скрипачкой, я переехал из города побольше в город поменьше. Решил, что без моря жить не могу, хотя причина, конечно, была не в этом. Не знаю, был ли поступок свободным — тешу себя надеждой, что был.
Пара-другая не слишком обременительных знакомств, пусть не сразу, но появилась. Одна-другая сотня тысяч рублей была заработана и незамедлительно спущена. Пролетали сомнительной важности события и, одним словом, меня тянула пучина, которая в конце концов выплюнула моё тело на поверхность следующего эпизода.
—
На сопке, на её скалистой вершине нас троих окружили город, трава, косой крест, квадратные бутылки кагора и виски, и проступившие звёзды наверху. После вполне резонных стонов восхищения, мы расположились полукругом прямо на скале и открыли бутылки.
— Видишь тот армейский купол? Говорят, его перекрасят в арбуз.
— Арбуз?
Снизу донёсся бой барабанов и хор голосов, армия не спала в вечернее время — армия маршировала.
— Есть у кого-нибудь сигарета?
— Вот, — порывшись в сумке, выудил пачку.
— Спасибо, первая сегодня!
— Ты бросаешь курить?
— Кажется, нет…
Солнце только зашло. И, по мере того, как темнело на горизонте, город становился в моих глазах ещё более свободным, просторным и красивым. Дышать стало легче, словно стянули удавку с шеи. Готов поспорить, что ради такого ощущения люди и покоряют горные вершины.
— Интересно, кто ставит кресты на каждой сопке в городе?
— Церковь, видимо. Наверняка, есть годовой план по крестовизации холмов. Когда все сопки будут обставлены, они примутся за мосты, трассы, крупные торговые центры…
— Надо устроить здесь концерт. Привезти комбари, ударную установку, освещение… Такой вид! Сделать нормальный пиар, пригласить местных звёзд!
— Это кого же?
— Не знаю… Лайнела Лютора, например.
— Кого-кого?
— Лай-нела Лю-тора из Тайн Смолвилля. Он живёт на моём этаже. Только его что-то не видно в последнее время.
— Как бы не спился, — третий собеседник знал, о ком идёт речь.
Спустя полбутылки выпитого кагора скала уже казалась родным домом, огни города слились в единое целое, гул машин смешался с шумом ветра, и мне стало трудно различать, где же кончается реальность, и начинаются мои фантазии.
К тому моменту мы уже встали на ноги, накинули куртки и включили музыку. В телефоне сменяли друг друга песни: The Smashing Pumpkins, Joy Division, Pantera, Paul Van Dyk, Roy Orbison, Oomph, Billy Idol, The Cure, KMFDM — всех и не вспомнишь… Потом в ход пошли наши песни. А затем, как показатель нарастающего градуса, песни с нашим вокалом.
— Ужас. Как дальше жить… Как дальше жить, если всё хорошо?!
— Ну наконец-то…
— Сингулярность….
— Я так долго, так долго ждал, что ты это скажешь!
— У меня сингулярность. Точка, в которой завтра, вчера и сегодня замыкаются. Когда всё происходит так, как ты этого хочешь…
С наступлением ночи мы двинули оттуда. Довольно быстро я покинул компанию, а парни продолжили вдвоём. С утра репетиция. Не высплюсь, уже не выспался.
Вежливый таксист-иммигрант довёз меня до дома. И когда это таксисты успели стать вежливыми?
— Можете прямо на углу остановить, как вам будет удобно, — произнёс я ритуальную фразу. Не знаю почему, я говорю так каждый раз, когда приезжаю на такси, хотя повод был только однажды.
И дома, сбросив свои маски, я, наконец, опять почувствовал, что мне себя не спасти, внезапно, как всегда это и бывает. Алкоголь, эмоциональная и физическая усталость и… Что-то ещё.
Смотрю в окно, город гудит. Ночь, пятница.
И повсюду здесь мои следы. Они тянутся незримыми нитями от жилых домов, магазинов, скверов, садов, баров… От моря и до стоматологии, от автобусной остановки и до репетиционной точки.
Сколько ступеней видели мои ноги, сколько столбов помнит спина, сколько поручней лапали мои руки. Здесь есть даже люди-следы.
Они были и там.
Сейчас кажется, общение с той пицце-девушкой, как и со многими другими людьми, можно было спасти без каких-либо усилий. Но мы предпочли сохранить «естественный порядок вещей».
Я разорвал бесчисленное количество знакомств, растоптал не одну дружбу, дважды переезжал из города в город. Зачем? Видимо, для того, чтобы понять, что это тоже приводит к исходной точке круга. Я не мог так не поступить. И каждый раз была возможность начать всё заново. И с каждым разом это всё становилось менее интересным. Как будто одна и та же проигрышная партия в шахматы.
И теперь я снова прихожу сюда, к морю, покинув духоту своей квартиры. Я задаю одни и те же вопросы. Не знаю кому: морю ли, либо ветру, либо Богу Владивостока. Море глотает мои слова, выплюнув пену на камни.
Всегда, когда не вижу воды, хотя бы вдалеке, и зимой, и летом — тянет прийти в эту бухту и просто посмотреть. Вдохнуть воздух. И всегда я испытываю что-то вроде разочарования.
Хорошая музыка не должна исполняться дважды, хорошие фильмы не должны повторяться. Никаких ремиксов, ремейков, продолжений. Это один из немилосердных законов нашего мира. Наверно, по той же причине жизнь быстротечна. Жизнь и хорошая музыка — самое неподходящее сравнение. Хорошая музыка — хотя бы хороша…
Тяжелое и бессмысленное бремя. Кошки спять по 20 часов в сутки и при этом живут в 5 раз меньше человека. Но, с другой стороны, они и не волнуются так, как люди!
А я боюсь. Боюсь, что вся моя жизнь — иллюзия. Дорога под сенью померанцевых цветов. Я боюсь, что однажды проснусь и пойму, что я настолько же одарён воображением, насколько обречён.
Пожалуйста, бог Владивостока. Скажи это. Пусть дует ветер: ему не свалить меня на землю, если ты ответишь. Прошу, только скажи: зачем мне желания мои?
[1] В оригинале: «Самоубийство категорически запрещается!» — приказ генерал-лейтенанта Сидзуо Ёкоямы младшему лейтенанту Онода Хироо, отправленному вести диверсионную деятельность на острове Лубанг.