Тебе, любимая, спасибо,
Что удержала, упросила…
Не исчерпалась наша близость,
Осталась в нас, не разлилась,
И чувство чистое родилось,
И освятилась просто связь!..
Достал меня Андрей. Андрейналин!
Было три недели до окончания гимназии, уже объявление вывесили «Сдать на экзамены…», а он так и ходит следом, ничем заниматься невозможно. А тут еще надо на выпускной бал где-то бабок перехватить. Родилы уже на официальную церемонию и наряды так поистратились, что неудобно даже просить о финансировании и междусобойной пирушки.
Вчера с дружаной Светкой в «КП» вычитали объявление: «Требуется фотомодель. Час работы – 10 тысяч долларов».
Ого! Побежали в студию. Ну, у меня все на месте. Не то, что у этих: выходит – одни ноги от плеч до пола, и те заплетаются. Дунь – упадет. Упадет – рассыплется…
К вечеру меня, счастливую, обозвали обнаженной Махой. От тех, которые бледнеют махом, исходят ахом, отделили… Ура!
Сегодня с утра началась работа. Фотографировали быстро, деловито, в любимых, потому и не очень трудных позах. Прошло целых три часа. Я никак не могла придумать, что буду делать с такими деньгами?!
Наконец появился продюсер с калькулятором и объявил:
– Расчет наличными, на месте!
«Чего же лучше!» – чуть не закричала я.
А потом все пошло не то, чтобы не туда, а просто кувырком через тумбу! На которой сидела…
– Сколько раз щелкнул? – спросил хозяин у мастера.
– Сто кадров.
– Выдержку какую ставил?
– Одну трехсотую секунды, – также четко по-военному ответил фотограф.
– Так, – представляете, заявляет этот куркулятор, – десять тысяч поделить на три тысячи шестьсот, умножить на сто, разделить на триста – в итоге восемьдесят семь. Центов. Получите доллар. Сдачи не надо!
После такого облома и примчалась я. На итоговое сочинение. Стою перед классом, света не вижу, оправдываюсь, что деньги завтра принесу. Светка ехидно улыбается. А он опять где-то сзади подлетает, Андрей-воробей на ветке красивей, улыбка на ширине плеч!
Рэпит: «А ты мне не даешь сказать ни слова…» Ну, развернулась я и со всего маху дала ему рукой навытяжку по щеке. Больно! Мне руку больно, – он не знаю, как там!
Потому что входит уже наш Александр Николаевич, выводит на доске темы сочинения. Сажусь, уже вся из себя вдруг спокойная, и вместо какого-то светлого луча в тридесятом царстве, почему-то пишу на совсем вольную…
«И ТАК БЫВАЕТ
Луч солнца был нежен, ласков и настойчив.
Маленькая Фасолина старалась оставаться холодной и замкнутой, но его мягкие прикосновения ласкали ее, ничуть не оскорбляя достоинства, его теплые слова и поцелуи проникали в самое сердце, и она вдруг с удивлением обнаружила, что с трудом расстается с ним по вечерам, а потом ждет, не дождется, когда он вновь появится утром, примет ее в свои ласковые объятия и осыплет всю своими нежными поцелуями.
– О, как я люблю тебя! – шептал он ей. – Как бы мне хотелось, чтобы ты вся-вся была моей, раскрылась для меня!
– Я люблю тебя! – отвечала Фасолина. – Я тебя очень, очень люблю! Но я не могу, я не должна этого делать!
– Родная моя! – шептал он. – Фасолинка моя, любовь моя единственная! Я так счастлив и мне очень хорошо с тобой! Мне и т а к хорошо с тобой! Мне никогда не было так хорошо, я никогда не чувствовал ничего подобного и даже не знал, что может быть такое. Я никогда не предполагал, что может быть такая любовь, что может быть так хорошо. Мне постоянно хочется тебя. О, если бы ты могла быть моей! Потом мы пожалеем о своей сдержанности!
– Любимый, родной, дорогой, хороший мой! – отвечала она. – Я знаю, что мы пожалеем, но все равно, мы не должны этого делать!
Три месяца их нежной и чистой любви пролетели, как сон. А потом судьба разлучила их и разлучила навсегда.
Фасолина оказалась в холодной земле. Луч солнца не мог пробиться к ней – он должен был жить в другом мире, он только мог пересылать ей свои теплые приветы. Они оба мучились из-за разлуки, но Фасолина, может быть, мучилась больше, а может быть, и не больше. Кто знает? Она думала о том, что теперь в ее жизни никогда не будет счастья, что зачем она была такой глупой, зачем она не отдалась своей любви, зачем она не сгорела в объятиях любимого?
А потом пошел Дождь. Большой, жизнерадостный, радуясь тому, что существует и летит, мчался к земле, отражая в себе всю прелесть окружающего бытия. Он коснулся бархатной нежно-зеленой Почки и замер от переполнившего его чувства. «Я люблю тебя!» – сказал Дождь и нежно поцеловал Почку. Это была совсем еще молоденькая Почка, юная и наивная, и в «скворечье замоскворечья» впервые слышала дождевые проникновенные слова.
Дождь задержался на Почке, он ласкал ее, но знал, что его путь лежит дальше, и они должны расстаться. Конечно, он мог остаться и прожить свою жизнь до конца с Почкой, но его тянуло к неизведанному. Расставание было горьким.
– Хочу тебя! – шептал Дождь.
– Возьми меня, я вся твоя! – трепетала Почка.
Собрав всю свою волю, Дождь отказался принять этот величайший дар и… полетел дальше. А нежная Почка отдалась первому же следующему Дождю: «жди, когда придут Дожди, а уйдут, не жди»!
Когда наш Дождь узнал об этом, ему стало горько и обидно. Он тогда еще не знал, что самый длинный (и самый нежный, самый счастливый) путь от любви и первой зародившейся страсти до удовлетворения этой страсти – это путь первой любви. А другие, если они будут, идут уже по проторенной дорожке, им легче и… может, слишком легко… так, что и любви не остается.
– Так вот они какие! – воскликнул наш Дождь и упал на другую Почку с полной решимостью идти до конца.
На другой Почке были следы Дождей, прошедших раньше, но она была зеленой и упругой, она знала любовь и томно отдавалась ласкам. Дождь познал прелесть удовлетворенной страсти и, горячо поцеловав Почку на прощанье, излился дальше. Так он лился с Почки на Почку, любя всех и не любя никого, уверенный, что другой любви нет и не может быть на свете.
– Хочу тебя! – говорил он каждой новой Почке и, чаще всего, этого было достаточно. В тех же случаях, когда Почка при этих словах не отдавалась ему, он добавлял:
– Люблю тебя, родная моя, хорошая! Как хорошо, что я тебя встретил! – и эти слова действовали всегда, так что наш Дождь уверовал в их магическую силу и заучил, как программу любви.
А потом, оставив бόльшую часть своего «я» по разным Почкам, Дождь попал на землю и, просочившись сквозь трещину, очутился рядом с Фасолиной.
– Хочу тебя! – привычно сказал Дождь и заключил Фасолину в свои объятия, из которых та с большим трудом вырвалась.
– Люблю тебя!.. – сказал Дождь и снова потянулся к Фасолине.
– Но я не люблю тебя! – удивилась Фасолина.
Дождь задумался. Фасолина была толстой и круглой и тем отличалась от изящных и тонких податливых Почек, которых Дождь привык любить, и в этом смысле она казалась ему не интересной. Но, с другой стороны, у Фасолины была гладкая белая приятная кожица. И потом она держалась так недоступно, а Дождь не привык отступать. И Дождь перешел в длительную осаду.
Он шептал Фасолине те слова – «родная», «хорошая» и прочие, – которые, он знал по опыту, должны были подействовать. Изредка он касался Фасолины легким поцелуем, и эти прикосновения и слова согревали Фасолину, хотя она и знала, что сам Дождь холоден внутри.
Фасолине было уже хорошо от того, что она не одинока, что есть с кем говорить, раскрыть свою душу, рассказать о своей любви, о которой раньше она никогда никому не смела говорить. Дождь же столько в жизни видел, столько знал! В его богатой впечатлениями душе обычный мир отражался красивой сказкой, с ним было интересно.
Дождь все разглядывал Фасолину. Уже развернув в полную силу свою испытанную программу любви, все еще сомневался: а стоит ли Фасолина этих усилий? Может, она не так уж хороша? И что в ней особенного? Эти странные сомнения не давали ему покоя. Но, сомневаясь, он, на всякий случай, шептал привычные слова.
Фасолина вдруг обнаружила, что вся она со всех сторон окружена, что Дождь обхватил ее и крепко сжимает в своих объятиях, и, главное, – ей это приятно, ей хорошо и покойно. И она отдалась новой любви со всей накопившейся страстью.
Дождь, просачивался в глубь ее тела, и, наконец, Фасолина, разбухнув и размякнув от неги и ласки, раскрылась! Это был настоящий праздник любви. Индивидуальность Дождя исчезла в этой любви так же, как и индивидуальность Фасолины: теперь они представляли одно целое. Дождь забыл о том, что ему хотелось раньше, чтобы любовь с Фасолиной была только эпизодом в жизни, он забыл о себе так же, как и Фасолина о себе: они теперь говорили и чувствовали только – «мы».
Дождю теперь ничего не нужно было, кроме Фасолины и их любви – единственного настоящего чуда жизни. Хотя если бы Дождь с самого начала знал, что так закончится, разве бы он пошел на это? Нет, конечно.
Она поняла это и оценила, как редкое счастье, которое не всем дано, которое могло пройти мимо нее, и она могла бы даже не узнать о том, что т а к м о ж е т б ы т ь…»
Сгоряча, рука болит, а написалось. Наболело?
После урока Андрей опять со смехом тут как тут, а меня боль уже не коготками рвет, – слезы катятся. Куда я теперь поступлю? В универ? Или в травматологию? Понял это воробей, потащил в медпункт.
Подходим, висит объявление: «Вход с первого этажа через женский туалет»! А как Андрею? Он говорит:
– Да пошли в поликлинику! – благо, она у нас прямо через дорогу.
Хирург осмотрел руку.
– А он придет челюсть вправлять? – спрашивает.
Узнал, что нет, что ему хоть бы хны, объяснил:
– Сильное растяжение. Я вам парафин, десять сеансов выписал, походите обязательно, руку не травмировать, поберечь в теплом!
Вот тебе и… Я сидела в процедурной, тепло парафина успокаивало не только боль. Подумалось: «Откуда она взялась, Любовь-Эрот-Эрос? Древние утверждали, что родилась. То ли от Ночи и Эфира, то ли от Ириды и Зефира, то ли от Афродиты с Ареем… Неправда. Не могло быть у них никакой любви до рождения Любви… В Хлебниковской «Считалке богов» сам Эрот и тот на голову пересчитался:
Хахиюки! хихорó! эхи, áхи, хи!
Имчирúчи чуль буль гуль!
Мýри мýра мур!
Но откуда тогда она, Любовь?»
Тянуло в сон. Я теряла ощущения реального, постепенно превращаясь в Фасолину! И почему-то вся тепло светилась. Как блеснула бы Светка:
– Ой, первый раз в жизни от тебя так далеко отъехала крыша! Классно… прокачала третий глаз!
И то ли из сна, то ли из недавних размышлений над сочинением, ясно и бесповоротно возникло неодолимое желание – узнать, откуда она взялась, Любовь, вместе со своим чистым Лучом солнышка. Сегодня, сейчас! Зачем мне буль-гуль-мурные Дожди завтра?
Когда зазвенит таймер, и войдет Андрей, я знаю, что скажу:
– Солнышко, я хочу быть твоей…
