Дети вольного ветра. Повесть. Часть первая


Дети вольного ветра. Повесть. Часть первая

Пролог
Посмотри, видишь там, вдали, посреди молчаливой пустыни, блистая водной гладью под безжалостным солнцем, огромной синей змеей извивается меж бессчетного количества барханов, великий Аракс (1). Крепко накрепко зажатый в немилосердных тисках раскаленного безмолвия, уже давно он покорился своей судьбе, и теперь, словно богатырь, скованный огромными цепями, с обреченной неспешностью движется на север, к большому соленому озеру, чтобы, растворившись в нем, навсегда стать всего лишь маленькой его частичкой. Как уныла эта картина – одинокая лента речной синевы среди бесконечного желто-белого моря песка. Слева и справа, простирается оно на многие фарсахи (2) вокруг. Жизнь приходит сюда только на короткий промежуток времени – весной, которая в этих краях очень коротка, после недолгих совсем слабых дождей, появляются на песке редкие несмелые побеги хилых растений, появляются только для того, чтобы в скорости зачахнуть под палящими лучами немилосердного солнца. И тогда снова пустыня превращается в сплошной песчаный океан. Здесь не появляется человек, сюда не залетает птица, не заползает змея, даже пауки – эти неприхотливые твари, и те не рискуют забираться в столь гиблые места. Только бродяга ветер не боится пустыни и с удовольствием резвится на ее просторах, со свирепым свистом носясь между огромных гор из песка и пыли, и от безделья легко, играючи перемещает их с места на место.
Но что это? Вон там, у самого горизонта. Откуда взялась это непонятная черная точка, такая маленькая, что разглядеть ее может только очень внимательный взгляд. Вот она увеличивается, медленно, но верно становится все больше и четче, так что теперь не заметить ее просто нельзя. А вот вокруг нее появляется большое облако потревоженной пыли. А вот и другая точка, точно такая же. А вот и еще одна, еще и еще. И вот их уже так много, что они сливаются в сплошную черную линию, которая разграничивает между собой небо и землю.
Так что же это? Может песчаная буря, которые бывают здесь довольно часто? Или страшное воинство ненавидящего все живое Ангромайнью (3), устав томиться в подземельном пекле, решило вырваться на волю и, презрев все законы, побуйствовать на просторах пустыни?
Но посмотрите, черная линия, в которую слились эти таинственные точки, становится все шире и шире, приобретая, наконец, понятные очертания. И вот уже можно разглядеть отдельные человеческие фигуры, напряженные, покрытые слоем пыли лица, на которых лежит печать неимоверной усталости. Да, это люди. Задыхаясь в пыли, обливаясь потом, теряя сознание от нестерпимого зноя, проклиная жгучее солнце, огромной пестрой толпой бредут они по этому безжизненному краю. Кого здесь только нет. Вот впереди всех, в длинных пурпурных плащах, словно паруса раздуваемых ветром, идут жрецы огня – безусые юноши, которые ни днем, ни ночью не расстаются с огромными серебряными алтарями священного и вечного огня. Днем они несут алтари на плечах, отчего кожа на них покрыта незаживающими ранами и кровоточащими язвами, а ночью бодрствуют рядом с ними, боясь надолго сомкнуть уставшие глаза. Ибо знают, что ждет того, кто не уследит за своим алтарем и по невниманию, или по злому умыслу допустит, чтобы огонь погас, или споткнется и упадет, уронив алтарь, в долгом пути устав от зноя, надышавшись раскаленным воздухом, перемешанным с едкой пылью. О, горе этому несчастному. Его ждет смерть, которая не будет быстрой и легкой.
А вслед за жрецами огня, подпрыгивая, кружась, словно волчки, то нагибаясь в три погибели к самой земле, то распрямляясь во весь рост и воздевая к небу худые костлявые руки, топчут раскаленный песок босыми ногами маги и колдуны. Пищание волшебных дудок, треск магических погремушек, пение древних гимнов, вот уже тысячу лет передаваемых из уст в уста, расчищают дорогу их господину, разгоняют с нее злых духов, затаившихся в горячих песчаных расщелинах.
Ну а тех, кто состоит из плоти и крови и потому не боится трещоток колдунов, ждет встреча с телохранителями царя – «бессмертными». Вот они, одетые во все черное, закутанные в длинные плащи, шагают в полном молчании, и только скрип песка под сапогами и звон оружия сопровождают шествие их монолитного строя. Почему они «бессмертные»? Потому, что их всегда десять тысяч. Ни больше, ни меньше. Один погибает – его заменяют другим, сильным и смелым, отобранным из самых лучших воинов огромного войска. Да, их всегда десять тысяч – они «бессмертные»!
А вот и главный виновник всего этого шествия. Огромных размеров колесница сплошь украшена золотом, так что простой смертный не сможет взглянуть на нее и не ослепнуть от излучаемого блеска и сияния. Чистого золота орел с широко распростертыми крыльями красуется на дышле, как будто указывая дорогу восьмерке прекрасных коней. Но на самом деле ими правит человек. Человек, одетый в шелковые одежды, расшитые золотыми нитками, и перепоясанные широким поясом, усыпанным драгоценностями. Человек, даже сапоги которого украшены золотыми бляшками и заклепками. Человек, чьи пальцы унизаны дорогими перстнями и кольцами, и запястья охвачены золотыми браслетами. Из под густых, сросшихся на переносице бровей внимательно взирают на все происходящее вокруг черные, как уголь, глаза. Сжатые в тонкую линию губы скрываются под пышными усами и небольшой аккуратно подстриженной бородкой. Высокий лоб как будто пополам разделен глубокой вертикальной морщиной. Этот человек молчит, но его холодное бесстрастное лицо, его горделивая осанка, повелительные жесты его рук лучше всяких слов говорят: пусть знает каждый смертный, что я – Шах Куруш Бузург (4), повелитель персов.
Оставив после себя клубы пыли и две глубокие борозды, царь мчится дальше, и вслед за ним бескрайним морем разливаются бесчисленные отряды персидской конницы. Тысячи и тысячи копыт сравнивают с землей, превращают в маленькие едва заметные холмики огромные барханы, которые веками простояли здесь никем не потревоженные. Плотно прижавшись друг к другу, играют в солнечных лучах смертоносные наконечники миллионов стрел. Десятки тысяч копий тянутся к небу, будто хотят проткнуть его насквозь, а сотни тысяч акинаков (5) издают звон, от которого часто глохнут сами воины. Уж не один час прошел с тех пор, как здесь появились первые всадники, а конца этой лавине все еще не видно. Сколько их? Какому человеку под силу подсчитать, если, находясь на конце левого крыла, нельзя увидеть конца правого, а из задних шеренг нельзя разглядеть передних? Но вот, наконец, их строй начинает редеть, смолкает стук, грохот, звон оружия, постепенно оседает поднятая ими пыль. Кажется, это все.
Но нет, это еще не конец. Вон вдалеке, примерно в полфарсахе от последних всадников, беспорядочной и бесконечной лавой текут отряды легковооруженных пехотинцев. Это наемники и воины покоренных персами народов. Здесь и арабы, одетые в длинные, высоко подобранные бурнусы, и эфиопы, облаченные в барсовые и львиные шкуры. Идут здесь ливийцы в кожаных доспехах, вооруженные дротиками, острия которых обожжены в священном для них огне, идут пафлагонцы с маленькими щитами из невыделанных бычьих шкур и короткими копьями, идут киликийцы и фракийцы, которые обитают в насквозь промерзших скалах и промышляют грабежом соседних народов, идут лигии, матиены, мариандины, лидийцы, писидийцы, кабалии, мосхи и многие другие племена, которые с незапамятных времен заселяют просторы седой Азии.
И вся эта многочисленная пестрая толпа, терпя безмерные трудности и лишения, пересекая безжизненную пустыню, стремится к берегам древнего Аракса, за которым, в бескрайних зеленых степях пасут свои тучные стада дети вольного ветра и синего неба – массагеты (6).

Глава первая
Битва перед битвой

На плоской вершине самого высокого кургана, пологий спуск которого тянулся не одну сотню шагов, словно ледяная глыба айсберга над гладью океана, возвышалось над волнистым простором степи главное зимовье массагетов. Глиняные стены высотой в три человеческих роста, покрытые паутиной трещин и изрезанные узкими щелями бойниц, вот уже многие десятки лет служили для кочевого народа надежным убежищем, в котором можно укрыться от жестоких набегов незваных гостей и пережить зимние морозы, когда все пастбища вокруг покрыты снегом, а по промерзшей насквозь степи гуляет ледяной ветер и стаи одуревших и осмелевших от голода хищников. Небольшие деревянные ворота (два всадника могли бы спокойно разъехаться в них, но третьему место нашлось бы вряд ли), надежно защищали два узких прохода, проделанных в стенах с двух противоположных сторон. Запорами этих ворот служили короткие, но такие толстые бревна, что сдвинуть их с места могли только два десятка мужчин. Таковы были внешние стены этого странного города, на расстоянии двухсот шагов от которых возвышались внутренние. Они были не такие высокие (среднего роста всадник, встав в стременах, мог достать рукой до верхнего их края), не имели бойниц, и ворота здесь были только одни. Но главное отличие, заключалось в другом. По всей ее длине к стене лепились неказистые строения – тонкая, местами худая камышовая крыша, которая опиралась на врытые в землю толстые кривые ветки, покрытые многочисленными зарубками и многолетней сажей костров. В теплые дни эти постройки всегда пустовали и вообще казались совершенно бесполезными и никому ненужными. Но наступали холода, в зимовье возвращался кочевник, проведший все лето на вольном степном ветру, натягивал между закопченными палками шкуры, покрывал сырую мерзлую землю ковром сухих листьев и соломы – вот и готово временное жилище. В таких «домах» обитали кузнецы, шорники, менялы и другой люд, не отличавшийся богатством и знатностью происхождения.
Это были единственные строения на огромной территории, огороженной двумя крепостными стенами, все остальное пространство было свободно, но только летом. Зимой его занимал кочевник побогаче, выходец из более знатного и многочисленного занту(1). Он ставил здесь свою юрту и, не теряя времени, начинал из всего, что попадается под руку, сооружать изгородь, которая всю зиму служила ему загоном для скота. Летом стада массагетов лениво перебирались с одного зеленого пастбища на другое и были так многочисленны, что вряд ли во внешнем кольце зимовья смогла бы разместиться хотя бы десятая их часть. Но с приходом холодов, когда степь размывалась дождями, покрывалась снегом и становилась скупой на корм, стада эти сильно редели, так что легко и свободно вмещались между двумя стенами зимовья. Зато под навесами времянок и куполами юрт в огромном количестве появлялись нанизанные на очищенные ветки деревьев куски вяленого мяса. В зимние дни ароматом, который распространяло это лакомство, пропитывалось буквально все: стены, воздух, земля, и это частенько привлекало к городу стаи оголодалых волков, которые целыми ночами напролет оглашали окрестную степь своим леденящим кровь воем. А собаки, лежа у входа в жилище хозяина, втягивали этот запах своими влажными носами, не сводили с мяса жадного не моргающего взгляда, и иногда, не выдержав, подходили ближе, вставали на задние лапы и, виляя пушистыми хвостами, пытались достать запретный плод, повизгивая от нетерпения и поскуливая от тщетности своих попыток. И только свист плетки заставлял собак отказаться от своих преступных намерений.
Город же, который затаился за внутренними стенами, был совсем другим – здесь не было ни временных построек, с многократно латанными, но все равно худыми крышами, ни покосившихся загонов для скота. На этом огромном пространстве не было ни дерева, ни кустика, и даже трава не росла здесь, потому что утоптанная за долгие годы земля была такой твердой, что в нее с трудом входил медный акинак. Все здесь было занято шатрами различной величины и расцветок, которые располагались на значительном расстоянии друг от друга, образуя ровные круги, диаметр которых уменьшался от крепостных стен к центру. Это были шатры вождей занту и кави (2), чьи люди и скот селились во внешнем кольце города. Все здесь имело свое значение, даже расположение шатров – у самых стен, в круге, наиболее удаленном от центра, разворачивали свои жилища вожди, чьи племена и роды были не столь многочисленны, сильны и уважаемы. Но чем больше было расстояние от стены до шатра, то есть чем ближе он стоял к центру площади, тем выше было положение его хозяина среди вождей массагетского союза (3), тем большим уважением пользовался он среди своих собратьев. В самом же центре, на самой вершине кургана, занимая землю, на которой легко могло бы разместиться несколько шатров вождей, восхищая своей роскошью и богатством, красовался шатер того, кому подчинялись даже вожди самых больших и уважаемых племен – великой царицы степей Томирис.
Так выглядел этот город зимой. Но, как только весеннее солнце прогревало степь, и она, освобождаясь от грязно-белого снежного покрывала, начинала оживать, покрываясь зеленью молодой травы, все здесь приходило в движение – кочевники покидали эти стены, отправляясь к своим дахью (4), в которых пробудут до наступления следующей зимы. И если поздней осенью зимовье напоминало море, к которому стремились и растворялись в нем ручейки и реки массагетов, то ранней весной оно становилось похожим на вулкан, проснувшийся после долгой спячки и извергающий лаву, которая разделяется на сотни потоков и растекается в разные стороны. Зимовье пустело и до наступления следующих холодов оставалось мертвым, безлюдным.
Но в эти весенние дни все было по-другому. Снова, как и осенью, из степей к зимовью потянулись потоки людей. Снова на внутренней площади, вокруг жилища царицы разбивались шатры вождей, но на этот раз приехавших было так много, что места на всех не хватало, и некоторые вожди были вынуждены селиться во внешнем кольце зимовья. Сюда стремились все, кто с гордостью называл себя массагетом, и даже представители самых отдаленных дахью, которые обычно никогда не приходили сюда на зимовку. Покинув родные места, зимовье заполняли вожди кочующих в зеленых долинах Паркана (5) саков-хаумварака. Переправляясь через вздутый половодьем Яксарт (6), сюда спешили обитатели северных степей – саки-тиграхауда. Даже вожди островных саков (7), которые редко покидали свои отрезанные от «большой земли» владения, стараясь держаться особняком от своих братьев, этой весной тоже оказались здесь. Одним словом, бросая свои повседневные дела и забывая о подстерегающих в пути опасностях, сюда спешили все, кто имел на это право, ибо со дня на день здесь должен был состояться большой совет племенных вождей – событие, которое происходило не так часто, чтобы кто то мог позволить себе остаться в стороне, и которое неизменно вносило в жизнь кочевого братства большие перемены.
Но пока не настал решающий час, собиравшиеся в зимовке вожди пребывали в томительном ожидании, изнывая от скуки и безделья, а потому и зимовка, хоть и была запружена шатрами, все же больше напоминала город мертвых. Вожди убивали время, как могли: кто-то целыми днями пропадал в степи, гоняясь за дичью, кто-то наоборот не высовывался из шатра, с каждым днем опухая от слишком частого сна, а кто-то, надышавшись густого сизого дыма «веселых плодов» (8), уносился своим воспаленным сознанием в такие места, где никогда не было совета и прочей суеты.
Именно поэтому появление в стенах города очередных гостей прошло незамеченным. В вечерних сумерках три всадника миновали узкие ворота и, пробираясь между тесно расставленными во внешнем кольце шатрами, направились к центру зимовья. Один из них ехал чуть впереди. Надвинутая на самые брови овечья шапка прятала в своих длинных кудряшках неестественно синего цвета глаза. От левого виска вниз и наискосок спускалась неровная красно-синяя полоса застарелого шрама. Слегка задевая щеку, она тянулась к середине верхней губы и там, словно змея в прибрежных камышах, исчезала в гуще седеющих усов. Слегка тронутая инеем времени и многих пережитых тревог борода на фоне смуглой кожи казалась отлитой из серебра. Посиневшие от холода узкие ладони спрятались под широким кожаным поясом, которым была подпоясана меховая безрукавка, и своим тощим вороным конем всадник управлял вообще не касаясь поводьев.
Второй всадник, несмотря на то, что весенняя погода еще не радовала теплом, и холодный ветер носился из одного конца зимовья в другой, ехал с непокрытой головой, а его меховая безрукавка из-за отсутствия пояса была распахнута настежь. Длинные, но редкие волосы были зачесаны назад и на затылке стянуты в узел, открывая высокий гладкий лоб. Сломанная когда-то и оттого искривленная переносица имела неестественно синий цвет, а под близко посаженными, слишком большими глазами темнели одутловатые круги. Ни бороды, ни усов не было – только густая черная щетина покрывала впалые щеки, выпирающие скулы и заостренный книзу подбородок.
Третий всадник отличался от своих товарищей, прежде всего, юным возрастом, поэтому, держа повод своего коня в левой руке, правой он вел под уздцы верблюда, между горбов которого были уложены нехитрые пожитки кочевника – свернутый шатер, бронзовый котел и еще несколько нужных в дороге мелочей. Пухленькая верхняя губа юноши еще только-только начала покрываться легким пухом, который даже не приобрел пока темного оттенка. Новенькая шапка, специально к этой поездке обмененная на кусок меди, была лихо заломлена на затылок, отчего черные длинные локоны разметались по всему лбу и, забиваясь в глаза, мешали смотреть. А взгляд юноши был настолько любопытным, что горел каким-то нездоровым блеском, и, безостановочно прыгая из стороны в сторону, старался поймать каждую мелочь, не упустить ни одной подробности. Но чем дальше, тем больше разочарование постигало юношу, первый раз попавшего в зимовье, где собирался большой совет. Он ожидал увидеть здесь море людей, получить массу новых впечатлений, а тут… Словно в болоте, ни одной живой души. Только иногда лежащие возле входа в шатер собаки поднимались, лениво перебирая лапами, делали несколько шагов, чтобы пару раз тявкнуть вслед нарушителям их спокойствия. А некоторым четвероногим и этого казалось много, и они, не желая покидать нагретое место, провожали всадников недовольным рычанием, лишь слегка приподнимая свои мохнатые морды. Юноша никак не мог понять причину такого положения, но двух его товарищей, похоже, это совершенно не удивляло. Для них то это был не первый совет, и всегда они наблюдали что-то подобное.
Но, как только всадники миновали узкие ворота и оказались во внутреннем городе, где уже было установлено несколько больших шатров влиятельных вождей, тут же царившее здесь спокойствие было нарушено. Вылетев из ниоткуда, будто из под земли, и, едва не угодив под копыта лошадей, мимо всадников проскочил мальчишка лет десяти, лицо которого от уха до уха было измазано сажей, а короткая, тесная безрукавка вся заляпана грязью. Отбежав на несколько шагов, мальчишка остановился и оглянулся, стараясь получше разглядеть лицо первого всадника, словно хотел убедиться, не ошибся ли он. Затем снова сорвался с места и припустил к ближайшему шатру, где и скрылся. И уже через мгновенье оттуда, будто ошпаренный кипятком выскочил невероятных размеров сак с растрепанной гривой седых волос, и огромной, свалявшейся, заляпанной жиром, бородой, на конце которой болталась пара толстых косичек. Он был в одних кожаных штанах, без сапог и рубашки, и его вполне можно было принять за какого-нибудь нищего бродягу, если бы не сильное упитанное тело, покрытое густым ковром черных волос и украшенное двумя багровыми шрамами. Увидев недалеко от своего шатра вновь прибывших, растрепа (так сразу же про себя назвал этого человека любопытный юноша в новой бараньей шапке) попытался сделать вид, что удивлен, потом расхохотался каким-то неприятным жирным смехом и в довершение всего, раскинув в стороны длинные мускулистые руки, завопил так, что в разных концах зимовки встревоженные собаки залились истошным лаем:
— Артембар!!! Ха-ха!!! Клянусь слепыми глазами своей жены, это Артембар!!! Надо же, какого гостя послало мне проведение. – И снова громко расхохотавшись, великан зашагал к Артембару, не на шутку напугав при этом его коня. Артембар поспешил сойти на землю (разговаривать с пешим вождем, оставаясь при этом в седле, было признаком невоспитанности), и тут же оказался в объятиях великана. Его косматые лапы обхватили и с такой силой сдавили жилистое поджарое тело, что спутникам Артембара показалось, что они услышали треск его костей. Великан же даже не замечал эффекта, которое производят его радушные объятия. – Прошу тебя, Артмебар, уважаемый всеми вождь, воин, прославляемый в каждом племени, порадуй меня, недостойного, посети мой скромный шатер, отведай моего скромного угощения…
— Благодарю тебя, многоуважаемый Фрада, — прервал его Артембар, наконец освободившись и сумев глубоко вздохнуть изрядно помятой грудью, — твое приглашение честь для меня…
— Нет, нет, нет. – Затараторил Фрада, почувствовав, что Артембар собирается вежливо отказаться. – Не опозорь мою седую голову. Ведь если ты откажешься то завтра каждый щенок будет смеяться надо мной, каждый сопляк будет тыкать в меня пальцем и ехидно улыбаться мне вслед. Пойдем, пойдем. Конечно, времена нынче настали трудные, но для тебя в моем шатре всегда найдется подрумяненный кусок молодого барашка и кувшин холодного козьего молока. А что может быть лучше после долгого трудного пути? – И, не переставая красочно расписывать ожидающие гостя прелести, Фрада потащил его к своему шатру. И Артембару, который с детства не умел отказывать, не оставалось ничего другого, как подчиниться такой настойчивой просьбе. Только у самого входа в шатер он смог, наконец, изловчиться, на мгновенье повернуться к своим спутникам и крикнуть, стараясь заглушить бесконечные причитания Фрады:
— Шемерген, Мегабиз, найдите наше место и разбивайте шатер. – И добавил уже из под самого полога. – Ужинать можете без меня.
— Вот это точно. Ужинать можете без него. – Ни на мгновенье не замолкал Фрада. – Да и завтракать, пожалуй, тоже. Ха-ха-ха.
В просторном шатре Фрады царил полнейший беспорядок. В самом центре, обложенный большими закопченными камнями, едва теплился огонек, еще сырые ветки гада (9) тщетно пытались вырваться из цепких объятий пламени, шипели, злясь на своего извечного врага, но долго сопротивляться не могли и одна за другой были вынуждены сдаваться на милость победителя. Черный дымок с неприятным запахом окутывал все вокруг, не спеша поднимался вверх, скапливался там под высоким колыхающимся куполом, а затем стремительно исчезал в небольшом круглом отверстии. Иногда из очага с треском вылетали ярко-красные искры и, покружившись немного в воздухе, медленно опускались прямо на разостланные по земле шкуры, измазанные жиром и затоптанные грязными сапогами. Повсюду были разбросаны внушительных объемов золотые чаши, кувшины с высокой узкой горловиной, плоские блюда, запачканные остатками жирной еды.
Как только подталкиваемый Фрадой Артембар оказался внутри, весь шатер наполнился радостными криками. Здесь голос Фрады зазвучал еще громче, объемнее и потому хозяин без труда заглушил хор своих гостей.
— Сегодня боги благосклонны к нам, братья! Посмотрите, кого привел в мой шатер отец ветер, спасибо ему за этот дар. Сам Артембар пожаловал к нашему костру. Садись, дорогой гость, садись. – Соловьем заливался Фрада, подкидывая в дымящий костер новые ветки. Не говоря ни слова, Артембар обнажил лысую голову, покрытую мелкими слезинками пота, и, подложив под себя шапку, занял место в кругу вождей. – Видишь, тебя знают все, даже те, кого ты в глаза ни разу не видел, наслышаны о твоих великих подвигах. И все они, и даже я, считают за честь сидеть с тобой под одним куполом, у одного костра. Ведь так? – Снова дикий вопль и улюлюканье взметнулись в воздух, спугнув притаившуюся где то в углах шатра тишину. – Видишь, это Кирдерей, чье племя кочует в низовьях Политимета (10). – Долговязый, нескладный мужчина лет сорока оторвался от глодания огромной бараньей кости, на которой почти не осталось мяса, и буркнул что-то невнятное набитым до предела ртом. – Баридата, ты наверняка знаешь. Несмотря на молодость вот уже две зимы он представляет свой занту на большом совете. – Мужчина лет тридцати пяти закивал своей огненно-рыжей головой, подтверждая слова Фрады. Кажется, среди всех собравшихся в шатре, Баридат был единственным, кто еще не утратил способности нормально, адекватно мыслить. Зато рядом с ним, подогнув под себя короткие кривые ноги, сидел вождь, чей взгляд был напрочь лишен хоть каких-нибудь примет разума, а идиотская улыбка, временами посещавшая заросшее густой щетиной лицо, говорила о том, что сознание вождя сейчас было где-то далеко-далеко. Фрада даже не стал обращать на него внимание Артембара, лишь махнув в его сторону своей огромной ручищей. Та же участь ждала и следующего вождя – взгляд Фрады проскользил мимо него, даже не задержавшись, и остановился на совсем юном вожде, который, это было видно по всему, как мог старался подражать хозяину шатра. В те же две косички заплеталась еще редкая, мягкая борода. Только если у Фрады эти косички были достаточно длинны и спокойно лежали на мощной груди, то у этого юноши длины косичкам пока не хватало, и они торчали в разные стороны. Но подражание не ограничивалось внешностью, когда юноша говорил, он изо всех сил старался сделать свой голос басовитее, придать ему побольше мощи. И смеялся он также жирно и неприятно, хотя было видно, что он делает это натужно, неестественно. Фрада положил свою грязную ладонь юноше на плечо и, «слегка» потрепав его (так слегка, что юноша чуть не упал), снова обратился к Артембару:
— Ну а про это юное создание не стоит и говорить. Спаргаписа, впрочем, как и тебя, знает каждый массагет.
— Не преувеличивай. – Улыбнулся Спаргапис, польщенный такими словами, после чего скромно поклонился Артембару. — Сравнение с тобой, хоть и не заслужено мной, но делает мне огромную честь.
— Остальная мелочь не достойна твоего внимания. – Гаркнул Фрада, отталкивая от Артембара какого-то плохо соображающего вождя, который настойчиво лез к нему обниматься. – Ну, а тебе, красавица, здесь тем более не место. – И с этими словами Фрада бесцеремонно ухватил за длинные черные волосы абсолютно нагую девицу и, не обращая внимания на стоны и причитания, под всеобщий хохот вытолкал ее из шатра, наградив напоследок звонким шлепком.
— Вот так мы и проводим здесь время. – Продолжал Фрада, сгребая в охапку одежду девушки и бросая ее вслед хозяйке. – Едим, пьем, дышим веселым дымом, и ждем, когда же, наконец, появится храбрец, который вспомнит законы наших предков, оживит традиции наших дедов и отцов, и поведет нас за Аракс, чтобы поджечь юрты трусливых маргушей (11), и пощипать их тучные стада?
— Уже давно следовало сделать это. – Вставил Кирдерей, который никак не мог расстаться с вылизанной почти до блеска костью. – Если так и дальше пойдет, то скоро мы все превратимся в пастухов.
— Золотые слова Кирдерей. – При этом Фрада в знак своего одобрения так хлопнул вождя по спине, что тот выронил кость из рук и закашлялся. – Если в прошлые годы можно было мириться с таким положением, потому что у нас было вдоволь мяса и пастбища наши изобиловали сочной травой, то теперь… – Фрада схватил кувшин и со всего маху ударил им о землю, расплескав его содержимое, а сам кувшин превратив в не пригодный кусок меди.
— Да, засуха этого лета принесла нам много страданий. – Это были первые слова сказанные Артембаром. – У некоторых племен вообще не осталось скота. Да и те, кто сумел сохранить хоть что-то, будут вынуждены зарезать все поголовье, чтобы прокормить жен и детей. Теперь даже если боги смилостивятся над нами, подарив раннюю теплую весну, и совсем скоро пастбища очистятся от снега и зазеленеют, это все равно не принесет нам облегчения.
— Это точно. – С тяжелым вздохом согласился Баридат. – Что толку от хорошего пастбища, когда от твоего скота остались только белые кости? Да и те уже давно сварены в котлах. А в некоторых племенах массагеты уже сейчас начинают пухнуть с голоду и подобно грязным животным выкапывать из земли съедобные коренья. Но ведь на этом долго не протянешь. Что же будет дальше?
— А маргуши в это время спокойно жрут мясо, уже давно забыв, как звучат боевые кличи наших племен! – Снова голос Фрады заглушал слова всех остальных. – Где справедливость? Я вас спрашиваю! Тьфу. Я лучше выпущу себе кишки, чем буду терпеть этот позор.
— Если честно, я думаю, что это боги наказали нас за то, что мы уподобились женщинам и совсем забыли про то, как должен жить настоящий сак. – Баридат говорил так тихо, будто боялся, что эти самые боги услышат его и рассердятся еще больше. – Только подумайте, вот уже четыре лета мы проводим в своих дахью, а маргуши не слышали свиста наших плеток и не видели дыма своих юрт. Четыре! Треть моих юношей не может повесить свои луки на шатер понравившейся им женщины, ибо еще не разу не умылись кровью убитого ими врага (12). Если бы мой отец, пусть унесет ветер его прах в благодатные края, полные дичи и скота, при моем рождении знал, что я буду жить вот так, вот так буду править своим занту, он бы убил меня у ложа моей матери, чтобы я не опозорил его имени.
— Да что тут рассусоливать? – Снова закричал Фрада, и в его руке золотом засверкало лезвие акинака. — За Аракс!!!
— За Аракс!!! – Поддержали его остальные вожди.
— Пусть маргуши на собственной шкуре испытают, насколько остры наши акинаки!!!
— И насколько точны наши стрелы!!!
— Выпустить им кишки!!!
— Ну, что ты скажешь, дружище Артембар? – Спросил Фрада когда крики немного успокоились. – Поведешь нас в поход на трусливых и грязных маргушей?
Артембар был удивлен настолько, что даже не смог скрыть своего удивления.
— Это будет честью для меня. Но ведь все зависит от совета.
— А что такое совет? – Огромный кулак Фрады ударился в волосатую грудь. – Совет это мы.
— Ты прав, Фрада…
— Ты забыл сказать «как всегда». – И Фрада снова разразился заливистым смехом, картинно запрокинув свою косматую голову.
— Ты как всегда прав. – Вежливо улыбаясь, поправился Артембар. – Но все-таки совет еще не состоялся. Я знаю много опытных вождей, доказавших свою мудрость и храбрость, которые заслуживают такой чести не меньше меня. Кого выберет большинство, тот и поведет саков в бой этим летом.
— Да ты еще и скромняга! – Не унимался Фрада. – Только скажу тебе по большому секрету. Я здесь уже три дня и успел поговорить со многими вождями. И почти все хотят видеть во главе похода тебя. Именно тебя. Надеюсь, твою светлую голову не посетят глупые мысли? Тебе не вздумается отказаться? Ты согласишься? – Тишина, про которую все давно забыли, неожиданно напомнила о себе, повиснув в густом дыме, забившем весь шатер. Артембар делал вид, что занят пережевыванием жареной баранины, все остальные, вернее те, кто еще что-то соображал, не сводили с вождя не моргающих глаз. Так и не дождавшись ответа, Фрада расплылся вдруг в ехидной усмешке. – Да, ты согласен. Ха-ха-ха. – Артембар улыбнулся, но продолжал молчать. Фрада в который уже раз хлопнул его плечу, которое и без того уже было покрыто синяками. – Я вижу, как это льстит тебе, дружище. Еще бы. Мало кто устоит перед этим. Ну, теперь берегитесь, проклятые маргуши!!! Вас ждет такое, что лучше бы вам было этой зимой умереть всем до единого. Старуха, эй, где ты, старуха? – Закричал Фрада, обращаясь к кому-то невидимому. – Принеси нам еще веселых плодов. Сегодня ночью мы будем веселиться до самого рассвета. А с первыми лучами солнца отправимся на охоту, испытать твердость руки и верность глаза.
Шатер наполнился радостными криками собравшихся, но когда все смолкло, раздался тихий голос Артембара:
— Благородное занятие! Но, боюсь, мне придется отказаться.
— Как? – Физиономия Фрады исказилась гримасой изумления.
— Меня ждет царица. – Спокойно пояснил Артембар, но при этих простых словах лицо Фрады слегка передернулось, а под бородищей злобно заиграли желваки. – Ее гонцы встретили меня у сладкого озера. Она просила посетить царский шатер сразу по прибытии. Я и так нарушил ее волю. Так что, прошу тебя, радушный хозяин, отпусти меня.
— Как я могу удерживать тебя, Артембар. – Хохоча зарокотал Фрада. К нему уже вернулось самообладание и напускная веселость. – Тем более, если тебя ждет сама царица. Ступай, уважаемый, ступай.
— Благодарю за угощение. – Артембар взглядом попрощался с каждым из вождей и поднялся на ноги. – Увидимся на совете.
Как только потревоженный Артмебаром полог, загораживающий вход в шатер, снова замер в неподвижности, веселая улыбка тут же сползла с лица Фрады. Нахмуренные брови сошлись на переносице и замерли там в полной неподвижности. Мгновенье спустя вопросительный взгляд Фрады обратился к Баридату. Тот поморщился и покачал головой, отрицательно отвечая на безмолвный вопрос. Нетерпеливым движением Фрада вырвал из рук Кирдерея уже порядком надоевшую всем кость, с которой тот никак не мог расстаться.
— Кто разберет, что твориться в его лысой башке. – Недовольно проворчал Кирдерей, поняв, что Фрада хочет узнать его мнение. Прошипев себе в бороду какое-то ругательство, Фрада обратил свой взор на Спаргаписа, который в ответ тоже неопределенно пожал плечами. После этого Фрада и вовсе вышел из себя. Разразившись потоком брани, он запустил костью в мирно лежащую у входа собаку, но промахнулся, и та быстренько юркнула под защиту уже давно наступившей темноты.

Огромный костер, извиваясь всем своим телом и раскачиваясь в разные стороны, отплясывал неистовый танец, освещая неровным, дрожащим светом центр просторного царского шатра, и наполняя все остальное пространство причудливыми тенями, которые постоянно меняли свою форму, и бегали с места на место, то исчезая, то появляясь вновь. Иногда, словно устав, костер начинал затухать, и темнота тут же протягивала к нему свои невидимые руки, со всех сторон окружая ненавистного ей слугу человека. Но уже через мгновенье костер, будто опомнившись, снова взвивался над полом и выхватывал из навалившегося со всех сторон мрака две человеческие фигуры.
В двух шагах от очага на огромном ворохе шкур сидела сама царица. Сейчас на ней было простое длинное платье, туго стянутое на тонкой талии кожаным ремешком, на котором вообще не было украшений. Поверх платья была надета короткая белая меховушка, сшитая из заячьих шкур, которую можно было встретить в любом кочевье на самой простой массагетке. Разве что чистота и белоснежность меха отличали одежду царицы от одеяния простолюдинки. Довершали наряд Томирис кожаные полусапожки, подбитые черным мехом и чуть выше голени схваченные тонким ремешком. Каждый, кто видел царицу впервые, обязательно отмечал про себя, что по внешности совершенно невозможно догадаться об истинном возрасте этой женщины. С одной стороны светло-рыжие волосы, которые густым волнистым водопадом падали на плечи и рассыпались по всей спине, могли вызвать зависть у самой юной красавицы, но, приглядевшись, можно было заметить, что благородное серебро седины уже коснулось висков. Глаза, двумя яркими изумрудами сверкавшие из под длинных черных ресниц, своей почти сказочной красотой неизменно приковывали к себе внимание мужчин, а оторваться от созерцания пухлых розовых губок было просто невозможно. Но в то же время веки уже покрылись тонкой паутинкой морщин, а в уголках рта появились две неглубокие складки. Впрочем, все эти признаки немолодого возраста совсем не портили прекрасного лица с мягким округлым подбородком и высокими скулами. Однако тот, кто знал царицу раньше, кто видел ее еще юной девушкой, тот, конечно же, замечал разительные перемены в ее внешности.
Рядом с царицей, прямо на полу, застеленном ковром из сложенных в три ряда шкур, сидел дряхлый старец. Седая копна растрепанных волос и всклоченная борода скрывали половину его лица, а маленькие прищуренные глазки тонули в густых бровях, которые в полном беспорядке торчали в разные стороны. Подогнув под себя правую ногу, старик обеими руками не переставал растирать левую, которая оставалась прямой вот уже двадцать с лишним лет, после того как в одном из сотен боев старик, тогда еще молодой, полный сил воин, прозевал удар акинака чуть повыше колена. Теперь в такую сырую слякотную погоду, которая установилась нынче в степях, старик страдал от нестерпимого жжения, поражавшего раненную ногу, и старался держаться поближе к огню.
— Не нервничай. – Голос старика больше походил на громкий шепот. Невидимые глаза старика не упускали ни одной мелочи, и, видя, как царица в волнении дергает завязки своей меховушки, он периодически повторял одну и ту же фразу. – Не нервничай.
— Не нервничай!? – Переспросила царица, в глубине души удивляясь спокойствию своего собеседника. Это даже немного раздражало ее. Она попыталась оставить завязки в покое, но тут же ухватилась за разноцветную бахрому, свисавшую с рукавов ее платья. – Этот наглец посмел ослушаться и вместо того, чтобы сразу явиться в мой шатер, почему-то оказался у Фрады.
— Ты же понимаешь, что это была просто дань вежливости. Он не мог отказаться. Но скоро он придет. Вот увидишь.
Но Томирис будто не слышала этих слов и продолжала разговаривать сама с собой.
— И что их всех тянет к этому волосатому куску мяса?! Помесь облезлой змеи и плешивого барана!
Левая бровь Гаубата подпрыгнула вверх и из под нее показался бесцветный зрачок старческого подслеповатого глаза.
— Томирис, ты что-то чересчур добрая сегодня. Тебя беспокоит что то еще? – Пристальный взгляд старика буравил раскрасневшееся от близости костра лицо Томирис. Она никогда не могла долго выдерживать этот взгляд, вот и на этот раз сдалась очень быстро.
— Да. – Бросила она и обиженно надула губки, как маленькая девочка, пойманная за воровством сладостей. – И только не надо нравоучений. Я знаю, что не должна сейчас думать об этом. Сейчас главное совет и все, что с ним связано. Но… Проклятье… Спаргапис мой сын, Губат, мой, а не его. Но в шатре Фрады он бывает каждый день, я же за всю зиму видела его только один раз. И то встреча закончилась ссорой. Впрочем, как всегда в последнее время.
— Понимаю. – Только и сказал в ответ Гаубат, после чего снова спрятал глаз в зарослях бровей.
— Понимаю. – Скривив рот, передразнила его Томирис. – Если ты все понимаешь, объясни мне, почему моего сына так тянет к этому безмозглому горлопану?
— Фрада не так глуп, как хочет казаться. Он точно знает, чего хочет молодость, к чему она стремится. И хорошо знает, как пользоваться ее слабостями. Поэтому два последних года молодые вожди просто заглядывают ему в рот, ловят каждое его слово. Через несколько лет, когда седых голов в совете поубавиться, Фрада станет его полноправным хозяином. И наверняка тогда массагеты обретут нового царя.
— И ты говоришь об этом так спокойно?
— А что мне волноваться? Я все равно умру к этому времени. – До ушей царицы донеслось едва слышное хихиканье Гаубата. Видимо старость иссушила только тело, но не смогла добраться до души, такой же молодой и задорной, как и пятьдесят с лишним лет назад.
— Иногда твои глупые шутки просто бесят меня, старый болван!
Гаубат лишь усмехнулся в ответ на нанесенную ему обиду.
— А что ты предлагаешь делать? Твой сын благодаря своей силе и смелости уже давно стал вожаком молодежи. Его слово для молодых вождей – непререкаемый закон. Поэтому Фрада делает все, чтобы держать Спаргаписа возле себя.
— Именно из-за этого мы и разругались в последний раз. Я пыталась запретить Спаргапису посещать шатер Фрады. – И вспомнив последнюю ссору с сыном, Томирис с силой стиснула свои маленькие кулачки.
— Зря. – Гаубат всегда был такой немногословный. Даже в молодости, такой далекой, что иногда ему самому казалось, что ее никогда не было. – Ссорами и запретами здесь ничего не решишь. Надо действовать по другому. Хитрее, тоньше.
— Мудрый Гаубат. – Царица сказала это так нежно, ласково, как будто речь шла не о дряхлом, морщинистом старике, а о ее маленьком внуке. – Я вот пытаюсь вспомнить, давал ли ты мне хоть раз неверный совет.
— Получается?
— Нет. Ни разу я не пожалела, что послушала твои слова.
— Вот. – Рука старика впервые за этот вечер оторвалась он искалеченной ноги, и длинный крючковатый палец, поднявшись вверх, проткнул темноту. – Главное, не забывай об этом в будущем, ибо будущее это не будет безоблачным. – Гаубат помолчал, и, тяжело вздохнув, продолжил. – А что касается Спаргаписа, так тут все просто. Он молод, горяч, в нем кипит сила юности. Эта сила должна на что то тратиться, иначе и быть не может. И Фрада, блудливый хитрец, очень хорошо знает, как помочь молодости потратить ее силы. Поэтому Спаргапис и тянется к нему.
— В чем же спасение?
— Ни в чем, а в ком. – Гаубат помолчал, гладя искалеченную ногу и беззвучно шевеля спрятанными в бороде губами, а затем с многозначительным видом выдал свой рецепт. – Женщина. – На этот раз удивленной дугой выгнулась бровь царицы. – Да, да, женщина. Что еще может отвлечь полного сил юношу от охоты, скачек и других глупостей? Только красивая и умная женщина.
Удивленно изогнув бровь, Томирис посмотрела на замолчавшего Гаубата и, немного подумав, покачала головой.
— Не думаю, что твое средство поможет. Шатер Фрады всегда наполнен девицами, красота которых способна лишить покоя любого мужчину. И каждая из них в любой момент готова исполнить любое желание моего сына. Какой же должна быть женщина, которая сумеет отвлечь Спаргаписа от юных прелестниц Фрады? Не думаю, что такие есть под синим небом.
— Ну-у-у… — Задумчиво протянул Гаубат. – Мне кажется, я знаю, какой она должна быть. Я даже помню, как лет тридцать назад одна неприступная, гордая красавица навеки завладела сердцем молодого царя, изменив всю его жизнь. А ведь до встречи с ней ни одна женщина не проводила на царском ложе больше одной ночи. И все же… Чем-то она его покорила? – Эти слова вызвали у Томирис довольную улыбку, которую она тут же спрятала, притворившись, что не поняла намека Гаубата.
— Похоже, не только я отвлекаюсь от предстоящего совета. Твои мысли…
Но договорить Томирис не успела. Отодвинув сшитый из волчьих шкур полог, в шатер проскользнула молоденькая девушка, и Томирис, без всяких слов поняв причину ее появления, нетерпеливо махнула рукой:
— Пусть заходит.
Также бесшумно девушка растворилась в темноте, а Томирис приготовилась встречать гостя, в мгновенье ока превратившись из слабой женщины, которая просит помощи и совета, в величественную царицу. При этом Гаубат заметил, как в волшебно-прекрасных зеленых глазах запрыгали нездоровые огоньки стремительно нараставшего гнева, и это не на шутку встревожило старого вождя. «Белая лиса», как за глаза называли его другие вожди, слишком часто видел, как, мгновенно вспыхивая даже от малейшей искорки, пожар возмущения в душе царицы еще долгое время не шел на убыль. А учитывая, что и Артембар, избалованный славой и часто оказываемым почетом, тоже не отличался особой сдержанностью и терпимостью, такой настрой царицы мог повредить задуманному делу. И, с тихим кряхтением напрягая свое дряхлое старческое тело, Гаубат, поспешил нагнуться как можно ближе к Томирис и тихо, чтобы не расслышал уже появившийся на пороге Артембар, произнести полным мольбы голосом:
— Ради всего святого, Томирис, держи себя в руках. Помни, как он нужен нам сейчас и не выпускай на волю свой гнев, умоляю.
Томирис даже не посмотрела в его сторону, но ее прекрасное лицо тут же осветилось приветливой улыбкой, а глаза вместо вспышек гнева теперь излучали тепло радости и дружелюбия, и только плотно сжатые кулачки и ритмичное подергивание ноги выдавали истинное настроение царицы. Войдя, Артембар сделал несколько шагов, резким движением опустился на одно колено, одновременно обнажив лысую голову, и произнес давно заученные слова, которые обычно говорит каждый подданный при встрече со своей царицей.
— Благодарю тебя, славный Артембар. – Улыбка Томирис стала еще шире и приветливей. – Несмотря на корявость твоего слога и неумение говорить, твои слова всегда радуют меня своей искренностью.
Гаубат едва заметно покачал головой – Томирис не удержалась и, зная, что больше всего закоренелого вояку, который не привык вести беседы на мягких шкурах в не продуваемых ветром шатрах, огорчает именно собственное косноязычие, ковырнула таки его слабое место. «Что, полегчало?» — эти слова так и просились сорваться с языка Гаубата, но к его великой радости Артембар как будто пропустил колкость царицы мимо ушей и вместо ответной грубости повторно рассыпался в многочисленных любезностях. На этот раз Томирис не осталась в долгу и с самым любезным видом принялась расспрашивать гостя о том, трудной ли была его дорога в зимовье, много ли скота удалось сохранить кочевникам из его занту, каково состояние укрытых под снегом пастбищ и о многих других вещах, которые, на самом деле, ее совершенно не интересовали. Артембар, так же вежливо отвечая на все вопросы, нетерпеливо ожидал, когда же царица перейдет к делу – все эти приличия и этикеты в последнее время несказанно утомляли его. Наконец, у Томирис закончились вопросы вежливости, и она начала аккуратно, издалека подходить к главному:
— Каково твое настроение перед советом? – Она склонила голову на бок и все с той же улыбкой на лице и тревогой в душе ждала ответа.
— Я слышал, многие вожди хотят, чтобы именно ты возглавил поход. – Заговорил Гаубат, который все это время тактично хранил молчание. Услышав это, Артембар вспомнил, как Фрада говорил о своей надежде на то, что Артембару не придет в голову отказаться от оказанной ему чести. «Ясно. Будут уговаривать уступить кому-нибудь из своих любимчиков. – Тут же промелькнуло в голове Артмебара. – Интересно, кого именно «белая лисица» прочит на это место? Наверняка, своего старого друга, островитянина Скунху? Но ведь он же не дурак, понимает, что вряд ли остальные захотят, чтобы ими командовал рыбоед (13). А может, они хотят помочь занять это место Спаргапису и тем самым наладить отношения между матерью и сыном? Но он ведь слишком молод для такого дела. Никакого опыта, так, пара мелких стычек со слабенькими племенами. Нет, Спаргапису они это не доверят. Тогда кто?».
— Так именно для этого ты пригласила меня в свой шатер? – Решив отбросить не нужную деликатность, напрямки спросил Артембар, не глядя на царицу. Отношение Гаубата совершенно не задевало Артембара, но то, что Томирис тоже считала его недостойным повести сакское войско в набег, больно ранило закаленную в тяжелых испытаниях, но все же такую мягкую душу. Уловив это тем самым женским чутьем, загадку которого пытались и не смогли разгадать многие умные мужские головы, Томирис поспешила успокоить обиженного вождя:
— В том то и дело, что если дойдет до похода, я бы не хотела видеть во главе саков кого-то другого. Только тебя. Но…
— Я не понял. – Забыв о приличиях, Артембар перебил царицу и, переводя свой удивленный взгляд с Томирис на Гаубата, повторил только что услышанное им, особенно напирая на первое слово. – ЕСЛИ дойдет до похода?
— Да, Артмебар. – Проскрипел Гаубат, в волнении теребя седую бороду. – ЕСЛИ дело дойдет до набега, то я первый буду выступать за то, чтобы им командовал именно ты. Но при этом я буду в отчаянии рвать свои седые волосы и горько плакать о случившемся.
— Что ты несешь? Царица, он что, надышался дыма веселых плодов? В моих наманах (14) свирепствует голод. Матери убиваются с горя, глядя на то, как их дети превращаются в скелеты. Мы не знаем, как до теплых дней сохранить для развода жалкие остатки нашего скота. В таких случаях наши отцы всегда обнажали акинаки, чтобы спасти свой род, накормить женщин и детей. – Проведя ладонью по внезапно вспотевшей лысине, Артембар, звоном железа наполняя каждое слово, отчеканил приговор. – Таков закон степи, по которому сотни лет жили наши предки. И мы не в силах изменить его. Набег – единственное средство нашего спасения. А ты, Гаубат, говоришь, что будешь сокрушаться и рвать на себе волосы, если мы выступим в поход. Я не понимаю этого. Клянусь, я отказываюсь верить в то, что ты это сказал.
— И все же поверить придется. – Сохраняя прежнее спокойствие, все так же тихо говорил Гуабат. – И, я надеюсь, что смогу убедить и тебя высказаться на совете против похода.
— Что? – От удивления глаза Артембара полезли на лоб. – Ты что, совсем лишился рассудка, старый пень?
— Да успокойся же ты, Артембар. – Прикрикнула на него Томирис. – Прежде чем бросаться такими словами, посмотри на его седую голову. По возрасту он для тебя отец, так что будь добр, разговаривай по спокойнее.
Под куполом шатра зависла неспокойная тишина, прерываемая лишь возбужденным, прерывистым дыханием Артембара и обиженным сопением Гаубата.
— Прости, Гаубат. – Заговорил, Артембар, немного успокоившись. – Но твои слова разожгли во мне пожар гнева, который до сих пор не может уняться. Конечно, я не сомневаюсь в твоей мудрости и понимаю, если ты так говоришь, значит, имеешь для этого повод. Но все же, я отказываюсь даже слушать твои доводы. Прав был Баридат, который только что говорил мне о наказании богов, за то, что мы предали память отцов, за трусость, которая поселилась в наших сердцах. Он был прав. Слишком многим из нас по душе пришлась спокойная сытая жизнь, так что впору теперь на каждого сака надеть юбку. Боги покарали нас за это. Наша милостивая мать Солнце, которая всегда была так благосклонна к нам, иссушила все наши пастбища, и Тиштр (15), благоволивший нам ранее, отвернулся от нас по той же причине. Все это они сделали для того, чтобы мы, их любимцы, не уподобились пахарю, который день и ночь копошится в земле, и вернулись на полный доблести и отваги путь наших отцов. Это был знак Богов. И я не хочу, чтобы столь уважаемый всеми вождь, как ты, рассказывал, почему саки, храбрейшие из храбрейших, должны вдруг превратиться в трусов.
— И все же, несмотря на твои слова, я склоню перед тобой свою седую голову, и буду просить выслушать меня. И если, когда я закончу говорить, ты посчитаешь, что мной правит не мудрость, а трусость, то можешь прямо на совете плюнуть в мое старое лицо. – Артембар молчал, и Гаубат решил, что вождь согласен выслушать его. Оставив в покое раненную ногу, он сложил сухие руки на впалой груди и, долго молчал, подбирая нужные слова. – Ни ты, ни я Артембар, не видели тех событий, и знаем о них мы только из рассказов, которые передаются от сына к отцу вот уже не один десяток лет. Тогда саки жили совсем по-другому. Не так как сейчас. Не было ни большого совета племенных вождей, ни единого правителя, которому подчинялись бы все племена. Все вожди были свободны, и закон степи тогда звучал по-другому: каждый сам за себя. И для них этот закон был так же священен и непререкаем как тот, о котором только что сказал ты. Но настало то время, о котором мне, несмышленому юнцу, рассказывали седые старики, которые сами в те дни были несмышлеными юнцами. И, рассказывая, они не могли сдержать горькие слезы. Неизвестно откуда в наших краях появилось невиданное раньше племя, люди которого были злобны, как бешеные псы, и беспощадны, как голодные волки. Ни до их появления, ни после их ухода никто из живых существ не слышал об этих племенах ровным счетом ничего. Они пришли со стороны большого соленого озера, в волнах которого теряется Аракс, и принесли на нашу землю столько горя, что если бы оно дымилось тогда, в те далекие дни, дым не рассеялся бы до сих пор. Их бесчисленные орды заполонили нашу землю, они жгли, убивали, грабили. Конечно, наши воины, не страшась, вступали с ними в бой. Каждый сак в бою мог убить пятерых чужеземцев, но их было так много, что на каждого воина племени приходилось по три десятка врагов. И саки сотнями гибли в неравном бою.
— Я знаю эту легенду, Гаубат. Но к чему ты рассказываешь ее мне?
— Значит, ты знаешь и то, что спасло тогда саков. А спасло их то, что нашелся среди вождей один, со светлой головой и горячим сердцем, который смог донести до остальных, что времена изменились, и ради собственного спасения сакам придется отказаться от старых законов, придется подчиниться новым. Иначе их ждет поголовное истребление. Многие тогда были против, твердили, что нельзя нарушать законы предков, говорили о святости традиций. На самом же деле они просто не хотели пожертвовать частичкой своей свободы, даже ради спасения всего племени. Были такие глупцы, были. Но и им пришлось смириться с тем, что ветер жизни изменил свое направление. Именно тогда, в те далекие и трудные для наших предков времена, родились обычаи, которые мы бережно храним до сих пор. Именно то, что предки наши сумели найти в себе мудрость и мужество отказаться от старых законов жизни, которые обрекли бы саков на поголовное уничтожение, забыть про старые предрассудки, наступить на горло собственной гордости и объединиться в единый союз, именно это спасло их. А многие годы спустя сделало из саков тех, кем мы являемся сейчас – массагетов – самый могущественный народ во всей степи.
— Но при чем здесь завтрашний совет?
— Сейчас ветер жизни опять изменил направление своего полета, и для нас настало время забыть о старых законах. Да, раньше, когда наступали трудные времена, подобные нынешним, мы всегда добывали себе скот набегами на соседей. Да и в хорошие времена не отказывали себе в удовольствии поджечь пару десятков чужих юрт. Из каждого набега мы возвращались с победой и богатой добычей, потому что не было в округе ни одного племени, способного сравниться с нами по численности и силе воинов. И по той же причине нам не страшны были набеги других племен. Кости тех, кто отважился нападать на наши кочевья, белеют под синим небом. Но с недавних пор все изменилось. На южном берегу Аракса появилось племя, которое называет себя персами, и войско их по числу не уступит нашему. Прежде, чем придти в наши края, они покорили огромное множество племен и народов. Ты знаешь, что и маргуши и другие соседствующие с нами племена теперь находятся под властью Куруша. А раз под властью, значит и под защитой. Нападая на маргушей, мы нападем на Куруша, и не успеет осесть пыль, поднятая нашими лошадьми, как мы увидим у границ своей земли войско Куруша.
— Глуп тот мудрец, который хочет испугать сака войной.
— Ты плохо меня слушал, Артембар. Войско Куруша не меньше нашего, а если к нему еще присоединяться племена, которые много лет терпят от нас притеснения и оттого ненавидят каждого массагета, то Куруш во много раз превзойдет нас числом. Я знаю, ни один сак не испугается вражеских стрел, даже если их будет так много, что они закроют собой солнце. Я верю, что каждый захочет умереть, ради общей победы. Но даже если боги даруют нам эту победу, сколько храбрых воинов потеряем мы в этой схватке? Наши племена будут обескровлены и ослаблены и даже те, кто сейчас и помыслить не может о набеге на земли массагетов, поднимут голову. Мелкие племена, пользуясь нашей слабостью, начнут нападать на нас со всех сторон, рвать на части наши стада, топтать наши пастбища. И мы ничего не сможем сделать, потому что большая часть воинов будет к тому времени гнить на поле боя. Боя, который был никому не нужен, которого можно было избежать.
— Ты красиво говоришь, Гаубат, и слова твои не лишены смысла. Но, похоже, ты тоже плохо слушал меня. Мы умираем с голоду. И если отказаться от набега на маргушей или какое другое племя, то тогда как нам накормить свои племена?
— Нам придется найти другой выход. Аракс и другие наши реки полны рыбой. В конце концов, в каждом племени много золота, которое так ценится маргушами.
— Менять скот на золото? У маргушей? – Лицо Артембара скривилось в ужасную гримасу. – Такого позора не пожелаешь ни одному врагу.
— Что поделаешь, Артембар. – Вставила слово в мужской разговор Томирис. – Куруш не хочет войны с нами. Он это ясно дал понять. Так что теперь и нам придется учиться жить в мире с могучим южным соседом. Иначе нельзя.
Артембар замолчал, легонько поглаживая бритую голову.
— Нет. – Вдруг сказал он. – Все равно вожди будут против. Я не думаю, что вы сможете убедить их отказаться от набега.
— Треть вождей готова поддержать меня.
— Этого мало.
— Знаю. – Согласился Гаубат. – И поэтому ты здесь. Треть готова меня поддержать, еще одна треть до сих пор колеблется. Вожди сомневаются, они, словно тонкий ствол молодого тополя на сильном ветру, раскачиваются из стороны в сторону и один маленький толчок может склонить их к нам. Этим толчком можешь стать ты. Тебя уважают, к твоему слову прислушаются. Если на совете ты выступишь против похода, то почти все, кто сейчас сомневается, встанут на нашу сторону. Только подумай, Артембар, одним своим словом ты можешь избавить массагетов от страшных бед и напастий, которые обрушаться на наши головы, если мы не сможем убедить совет. Ты часто говорил сегодня о предках, а теперь подумай о потомках. Они проклянут нас за нашу глупость и не дальновидность.
Слезящийся глаз Гаубата снова выбрался наружу и теперь сверлил Артембара, который задумчиво смотрел куда-то вверх, в одну точку.
— Ты хочешь, чтобы я ответил тебе прямо сейчас? – Не поворачиваясь к царице, спросил Артембар и весь сжался от мысли, что ему придется вот так, с ходу, без раздумий принять очень важное решение. Томирис положила свою теплую руку на плечо воина, которое от ее прикосновения дрогнуло и тут же покрылось мурашками.
— Чтобы разглядеть спрятанный в сорной траве росток мудрости, нужно замедлить бег своего коня. Не спеши, Артембар. Совет только завтра вечером. У тебя есть много времени, чтобы подумать.
Не говоря ни слова, Артембар поднялся со своего места и поплелся к выходу, на ходу натягивая помятую шапку. Отодвинув полог, и, ощутив на лице свежесть уже давно наступившей ночи, Артемабар оглянулся. Гаубат по-прежнему сидел на своем месте, и даже не шевелился, словно каменное изваяние древнего божества. Его бронзовое от загара лицо было повернуто в сторону уже затухающего костра, как будто в его отблесках старик хотел разглядеть приметы ближайшего будущего. Томирис, скрестив тонкие руки под полной грудью, волнующе вздрагивающей при каждом ее шаге, медленно двигалась вдоль стенок шатра, храня при этом молчание. Уже давно Артембар, отмахиваясь от приветствий вождей, шагал к своему шатру, а в покоях царицы все оставалось по-прежнему. И только затекшая от долгой неподвижности нога Гаубата, заставила его придти в себя и оторваться от созерцания огненных бликов.
— Успокойся, мы сделали все, что могли, Томирис. Теперь все зависит от Артембара.
— Хоть бы всемогущие боги вразумили его! – Едва слышно прошептала Томирис.
— Если в нем есть хоть капля разумного, он согласиться. – Гаубат закряхтел, пытаясь встать на слегка онемевшие ноги. Наконец, ему это удалось и, поправляя не по фигуре широкую одежду, старик собрался уходить. — Я буду молиться об этом до самого совета. Но только в своем шатре – не хочу, чтобы тебя обвинили в блуде.
Томирис улыбнулась, но веселье царицы длилось недолго. Оставшись одна, она продолжала вдоль и поперек мерить свой шатер шагами, пока светло-розовая полоса рассвета не поползла вверх от темной линии горизонта, возвещая степному народу о приходе нового дня.

Глава вторая
Между двух огней

Промозглое весеннее утро пугливо зарождалось над покрытой инеем и туманом степью. Подсвечивая нижнюю кромку хмурого неба, солнце долго не хотело показываться над горизонтом, да и выглянув, наконец, из своего ночного убежища, по-прежнему не решалось покинуть его насовсем, красуясь над темнеющей равниной бледно-розовым полукругом. Но укрытый легким белым покрывалом мир уже начинал просыпаться, оживать. Зубастые хозяева ночи, которые одним своим присутствием заставляли всех остальных хранить тишину, теперь уходили на дневной покой, и все вокруг, постепенно оправляясь от ночного страха, забывая о нем, наполнялось звуками жизни. Просыпались и люди: все чаще над зимовьем разносился звон пустых котлов, фырканье лошадей, тихое недовольное ворчание, прерываемое громким зеванием, возмущенное шипение пропитавшихся ночной влагой дров, которые проголодавшийся за долгую ночь костер, благодарно потрескивая, облизывал своим ярко-красным языком. Нарушая эту полутишину мерным топотом копыт, над верхней кромкой тумана проплыло несколько голов, среди которых нельзя было не узнать огромной шевелюры Фрады. Как и было обещано, он со своими друзьями, проведя всю ночь в безудержном веселье, теперь отправлялся на охоту с теми, кто был в состоянии подняться на ноги. Наблюдая за их неспешным движением, Артембар сидел на небольшом куске войлока, расстеленного на твердой мерзлой земле и с удовольствием вдыхая холодную свежесть ранней весны, кутался в безрукавку. За прошедшую ночь он так и не сомкнул глаз, хотя, утомленный пятидневным переходом из родного дахью к зимовке, чувствовал, как тяжелые лапы усталости все сильнее стискивают его тело. Несколько раз, удобно устроившись на мягком ложе из шкур и войлока, Артембар пробовал заснуть. Но столь желанный отдых не приходил, и дело было не в том, что лежащий рядом Шемерген заливался звонкими трелями храпа, а Мегабиз, видя наполненный драками и погонями сон, каждое мгновенье подпрыгивал над своим ложем, и стены шатра сотрясались при каждом его приземлении. Артембар привык к таким вещам и мог уснуть не под такой еще шум. Но сегодня не мог. Как только сознание начинало проваливаться в приятную пустоту сна, мысли, которые Артембар успешно гнал от себя бодрствуя, сразу выскакивали из всех потаенных закоулков, словно отряд лихих всадников из засады, и тут же сон шарахался в сторону, как испуганный зверек от внезапно вспыхнувшего костра. И, недолго повертевшись с боку на бок, Артембар снова покидал пропитанный кислым запахом давно нестиранной овчины и едкого пота шатер, чтобы на пару с никогда не спящим ветром бесцельно бродить по закутанному в тишину зимовью. Во время этих прогулок он часто останавливался возле шатра Фрады, обитатели которого не мучались сомненьями, и потому с легким сердцем придавались веселью. Дикие вопли радости в вперемежку с разноголосым женским смехом так часто вылетали в отверстие для дыма, что спрятавшиеся в темноте собаки уже устали обращать на них внимание. Несколько раз, разрезая ночь узкой полоской света, полог шатра откидывался в сторону, выпуская наружу сизые клубы дыма и парочку хихикающих девиц, на ходу поправлявших истрепанную одежду. Впрочем, они очень быстро возвращались и при этом, разгоряченные и одурманенные веселым дымом, еще за несколько шагов до входа уже начинали стягивать с себя платья. В такие моменты Артембар испытывал неописуемое желание войти в шатер и испортить настроение хозяину этого праздника жизни. Но, немного помявшись, он все-таки отказывался от этой мысли. Это когда доходило до копья и акинака во всей массагетской степи Артембару не нашлось бы равных. А когда вместо звона оружия звучали громкие слова и хитросплетения длинных фраз… Артембар заранее понимал, что проиграет эту схватку Фраде. И потому спешил уйти прочь, пока не закончился запас его терпения.
Но он мог уйти только от шатра, от собственных же мыслей не сбежишь даже на самом резвом коне. Конечно, Гаубат со своим стремлением сохранить мир не мог вызывать восторга в душе Артембара, который большую часть жизни провел в походах. Но все-таки Гаубат был с ним откровенен в шатре царицы, не пытался использовать его вслепую и этим завоевал симпатию вождя. Фрада же, бесконечно рассыпаясь в любезностях и заверяя Артембара в своем глубоком уважении, на самом деле относился к нему как к тупому вояке, голову которого легко вскружить сладкой лестью и пустыми похвалами. И в этом был весь Фрада. Уж сколько лет знал его Артембар, и всегда он считал окружающих его людей безмозглыми баранами, которыми он в праве и в состоянии крутить, как ему того захочется. Впрочем, если с большинством «друзей» Фрады это проходило, то почему не попробовать с другими? И кто знает, если бы Томирис не вызвала Артембара к себе, и Гаубат не расточал перед ним свое красноречие, может, обычные приемы Фрады сработали бы и на нем, Артембаре.
Понуро опустив голову, Артембар возвращался к своему шатру, и, не желая заходить внутрь, подолгу разговаривал с конем, гладя его жесткую шерсть, выпирающие ребра и впалые тощие бока. Чувствуя тревогу хозяина, без всяких слов понимая его душевное состояние, конь тыкался в грудь человека своим влажным розовым носом, нежно, аккуратно хватал теплыми губами замерзший нос и покрасневшие от холода уши, а потом, вытянув длинную худую шею, тихонько фыркал, и, положив тяжелую голову на плечо хозяина, уговаривал его не грустить. Артембар улыбался в ответ и обещал постараться, но сдержать обещания не мог, и потому, провожаемый внимательным взглядом двух умных карих глаз, отходил подальше, опускался на войлок, по столетней привычке подстелив под себя шапку, и замирал в такой позе, снова и снова ворочая в голове одни и те же мысли.
И вот уже утро одержало полную победу, разогнав темноту в самые дальние углы и забитые паутиной расщелины, затаившись в которых остатки ночи принялись терпеливо ждать нового заката, когда они смогут отомстить за свое поражение. А Артембар все еще сидел на прежнем месте.
— Разговоры с царицей не идут тебе на пользу. – Раздвинув полы шатра, по белой от инея земле зашлепал босыми ногами заспанный Шемерген. И без того не обладая приятной внешностью, с утра он выглядел еще более ужасно: в полном беспорядке торчащие в разные стороны клочки спутанных волос, заплывшие припухшие глаза и помятое лицо, на котором широкими красными полосами отпечатались складки бычьей шкуры служившей Шемергену постелью. – В прошлый раз, посетив ее шатер, ты тоже до самого рассвета не сомкнул глаз.
— Да, только тогда причина была другая. – Улыбнулся Артембар.
— Я помню. – Глубоко вздохнув, Шемерген задержал дыхание и резко перевернул над головой небольшой медный котелок, до краев наполненный водой, по поверхности которой плавали тонкие пластинки льда. При виде этой картины Артембар даже передернулся от набежавших на него мурашек, а Шемерген, наоборот, издав короткий радостный крик, удовлетворенно затряс головой. Этим они отличались с самого детства. С наступлением теплых дней Шемерген начинал изнывать от жары, зато зимняя погода вызывала в нем бурю восторга и, наслаждаясь морозом, он никогда не носил шапку и часто ходил босиком по свежевыпашему снегу. Артембар же был теплолюбив и зимние «подвиги» друга часто доводили его до содрогания.
С хрустом потянув свое худое длинное тело, Шемерген накинул на него грязный полушубок и плюхнулся рядом с вождем.
— Я помню. Но на этот раз причина не спать действительно есть.
— Ты то откуда знаешь? – Артембар удивленно посмотрел на своего друга.
— Ха. Я что, по-твоему, уши бараньим жиром залил? Да все зимовье только об этом и говорит. – В порыве непонятного веселья Шемерген обнял Артембара за плечи. – Эх, дружище, вот скажи мне, сорок с лишним зим назад, будучи сопливыми мальчишками, которые играли деревянными акинаками и вместо коней седлали баранов, могли ли мы с тобой представить, что пройдут годы и один из нас встанет во главе всего сакского войска? Если бы кто тогда рассказал такое твоему отцу, он бы ни за что не поверил. Жаль, что он не дожил до этого времени. Он бы гордился тобой.
— Твой отец тоже мог бы гордиться. Ведь половина моей славы заслужена тобой. – Ответил Артембар, стараясь не смотреть на довольного Шемергена. Да, когда-то давно два погодка, имена которых еще не были известны всему степному братству, не имея сапог, обматывали ноги куском старой истертой кожи и убегали в степь, чтобы пасти не слишком большое стадо своего намана. Там, оказавшись в компании старших мальчишек, которые играли в легендарные битвы из прошлого, Артембар с Шемергеном, как самые младшие и слабые, всегда получали роли трусливых врагов, так что быстро оказывались поверженными и выходили из игры. И когда они, лежа в густой высокой траве, притворялись мертвыми, каждый из них мечтал о том, что когда-нибудь сумеет повторить путь великих саков, акинаком добывших себе бессмертие. И вот теперь, когда детская мечта стала такой реальной, когда она оказалась так близко, что ее можно было потрогать, от Артембара требовали задушить ее собственными руками. Вождь готов был заплакать и то радостное настроение, в котором пребывал Шемерген, лишь усиливало тоску его друга. – Скажи, а если бы случилось так, что мы не пошли бы в этот поход, наши отцы, взирая на нас с высоты облаков, гордились бы нами.
Вопрос не на шутку озадачил Шемергена.
— Думаю, да. – Ответил он, немного подумав. – А что это ты вдруг?
— Так может случиться. – Выдохнул Артембар, исподтишка косясь на лицо Шемергена. Он знал, что эта новость не обрадует друга, и даже с некоторым страхом ожидал его реакции, но сказать это было нужно. Рано или поздно все равно пришлось бы сделать это. Так зачем оттягивать?
— Не понял. – Шемерген действительно не понимал, о чем говорит Артембар. Убрав руку с плеча друга, он отодвинулся подальше, чтобы получше видеть лицо Артембара. – Как это?
Артембар молчал, ругая себя за сказанное, но отступать теперь было некуда.
— Вчера в шатре царицы я разговаривал с Гаубатом. – Неожиданно язык Артембара стал тяжелым, мысли путались и терялись где-то в пути, и голова звенела так, будто на нее надели медный котел и стучали по нему камнем. А Шемерген не сводил с друга ошарашенного и немного напуганного взгляда. – Я больше не уверен, что мы должны идти в поход.
Услышав такое, Шемерген даже онемел на какое-то время. Не в силах сказать и слова, издавая только звуки, он поднялся на ноги и заходил из стороны в сторону, то размахивая руками, как гигантская птица крыльями, то запуская обе пятерни в и без того редкие волосы.
— Только подумать!!! – Дар речи вернулся, наконец, к Шемергену. – Что наговорил тебе этот старый олух?
— Он старый, но не такой уж и олух. В его словах много разумного.
— Разумного? Да остатки ума уже дано покинули его вместе с последними зубами. Завистливая тварь!!! Раз его руки стали настолько слабы, что он не может удержать в них акинак, то он решил, что и остальные саки должны сломать свои стрелы.
— Дело не в этом, Шемерген.
— Можешь не рассказывать мне, в чем дело. Дело именно в этом. Его обуяла зависть к твоей славе. Всю жизнь он смотрел на тебя свысока. Как же, ведь он потомственный вождь. С самого рождения ему было предначертано сидеть в совете, потому что и дед и отец его были вождями. А ты был всего на всего простым воином. И даже когда старейшины нашего занту избрали тебя своим вождем, даже тогда, он не желал сидеть рядом с тобой на советах. Гордость не позволяла. А теперь простой кочевник Артембар, среди предков которого никогда не было вождей, возглавит поход на маргушей, тогда как Гаубат никогда не удостаивался такой чести. Вот он и взбесился.
— Нет, ты не прав, Шемерген. Гаубат достаточно мудр, чтобы не идти на поводу у зависти. Им движут другие чувства.
От охватившего его гнева Шемерген подпрыгнул на месте и звонко хлопнул себя по бедрам.
— Объесться мне бычьим навозом!!! Да грудной ребенок и то не так наивен, как ты! Ладно. Гаубат, тысячу блох ему в голову, может думать что угодно. Но ты? Чем думаешь ты? Ты что и вправду решил… Да ты хоть представляешь себе, что будет, если ты встанешь на его сторону? Если ты сделаешь это, тебя постигнет такая кара небес… Ты не задумывался, почему семь лет назад тебя выбрали вождем? Ведь не отец твой, ни дед, ни прадед никогда не приглашались даже на совет племени. Так за что тебе такой почет? Да, да, именно за это. И если сейчас почти каждого новорожденного мальчишку называют Артембаром, а каждый молодой кочевник мечтает повторить твой путь, то завтра, когда будешь проезжать по своему дахью, тебя закидают бараньими кишками, а вслед тебе будут нестись проклятия, о существовании которых ты даже не думал. Вот что ждет тебя в этом случае.
— Пойми, я…
— Я, может, тебя и пойму. А поймет ли он? – Своими длинными ногами Шемерген быстро отмерил расстояние до входа в шатер и отодвинул загораживающую проход шкуру, открывая взгляду Артембара спокойно спящего Мегабиза. – Поймет ли он, сопляк, который верит тебе во всем, и весь его мир держится на этой вере. Как ты думаешь, что он сейчас видит во сне? Вот-вот, ты абсолютно прав. Он же вырос на рассказах о тебе, о твоей храбрости, он восемнадцать лет ждал момента, когда сможет пойти в поход, ведомый великим Артембаром. И каждый юноша нашего занту сейчас завидует Мегабизу, потому что он спит с тобой в одном шатре, ест из одного котла. Поверь мне, я знаю, что это так. Но если вечером, на совете, ты скажешь, что массагеты не должны пересечь Аракс, завтра все они назовут тебя трусом, и будут плевать тебе вслед.
— Да знаю я все это. – На этот раз на месте не усидел и Артембар. – Знаю. Именно это меня и ждет. Но большой совет собирается, не ради меня лично, а чтобы решить судьбу всех массагетов.
— Судьба массагета – это поход! А самая большая честь – славная смерть в бою. А ты хочешь у него все это отнять. Я не узнаю тебя, Артембар. Ты ведь никогда не боялся опасности.
— Я и сейчас не боюсь смерти. Ты же знаешь, свист стрелы не заставит мое сердце биться сильнее.
— Тогда что происходит с тобой? Почему ты не хочешь слышать моих слов? Почему для тебя дороже мнение Гаубата? – Артембар молчал, повернувшись спиной к другу. Он не знал, что ответить, не мог объяснить ему все так же гладко и четко, как сделал это вчера вечером Гаубат. Да и все сказанное Шемергеном было правдой, и Артембару хотелось завопить во всю грудь оттого, что в один вечер придется перечеркнуть всю прошлую жизнь, оставить позади все добытые кровью почести. Но Шемерген расценил молчание друга по-своему. – Даже так? Ну, конечно, это ведь он делил с тобой все тяготы похода, глодая одну кость на двоих. Это ведь он в бою своей грудью закрывал твою спину. И потом, он ведь вождь. Благородная кровь. Где уж мне… — В сердцах махнув рукой, Шемерген изо всех сил пнул пустой котелок и зашагал прочь, а вскоре из молока тумана послышалось недовольное ржание разбуженного коня.
— Шемерген! — Попытался остановить его Артембар, но в ответ ему раздался лишь топот копыт, и, подгоняя неоседланного коня, Шемерген стремительным галопом промчался мимо.
— Куда это он в такую рань? – Продирая заспанные глаза, из шатра вышел разбуженный ссорой Мегабиз.
— Тумана в бурдюк (1) набрать. – Не желая рассказывать правду, ответил Артембар. Но Мегабиз, похоже, не особенно желал получить ответ на свой вопрос. Он про него вообще забыл, как только задал, ибо сейчас его больше занимало другое. Метнувшись в шатер, мгновенье спустя Мегабиз выскочил наружу, держа в руках большой золотой акинак, который не очень умелый кузнец смастерил не один десяток лет назад. Артембар определил это, бросив на оружие короткий беглый взгляд, но глаза Мегабиза горели восторгом, и потому не замечали даже явных изъянов. – Посмотри, Артембар, мой новый акинак.
Артембар взял оружие, и едва костяная рукоять коснулась загрубевшей ладони, старый воин, ступив на знакомую привычную тропу, тут же забыл обо всем, что мучило его в прошедшую ночь. «Слишком длинный для руки Мегабиза. И тяжелый для таких размеров. — Со знанием дела Артембар вертел акинак в руках, разглядывая его со всех сторон. – В рукоятке трещина, так что прослужит от силы года два. А потом только переплавить. – Отступив в сторону, Артембар несколько раз взмахнул оружием, нанося невидимому противнику рубящие удары, затем стремительным движением нанес один колющий. – Да и сбалансирован он не очень». Но вслух Артембар сказал совсем другое:
— Пойдет. На что сменял?
— Отдал свой старый медный акинак, шапку и еще быка должен остался. Нормально?
— Быка должен остался, говоришь? И где ты его возьмешь? У тебя и барана-то нет.
Этот вопрос привел Мегабиза в неподдельное замешательство.
— Это сейчас нет. Но ведь скоро пойдем за Аракс, уж тогда я не меньше десятка рогатых приведу к своей юрте.
— Ага. Ну-ка дай. – Артембар выхватил из рук Мегабиза кожаные ножны с длинным ремешком и вложил в них акинак. – Сейчас же чтоб отдал хозяину.
— Как? А… Я ведь это…
— Повторить? – И Артембар увидел, как от неожиданной и оттого еще более сильной обиды на глаза Мегабиза навернулись слезы. Стараясь скрыть это, парень опустил голову и, взяв столь дорогое, уже успевшее полюбиться ему оружие, понуро поплелся отменять сделку. Провожая его взглядом, Артембар чувствовал себя таким виноватым, что готов был вернуть Мегабиза, снова сделав его счастливым. И чтобы не дать слабины вождь крикнул вдогонку уходящему юноше. – Бегом давай! – И добавил уже вполголоса. – За Аракс он пойдет. Тоже мне.

Наступил вечер, темнота взяла реванш за утреннее поражение и, загнав испуганное солнце куда то за край степи, до которого еще не смог доскакать ни один кочевник, снова правила миром. Все зимовье накрылось покрывалом ночи, исчезнув в нем вместе с куполами шатров, и только перед царским жилищем было светло, как днем. Это пространство освещало двадцать костров, расположенных двумя полукругами, один край которых начинался у самого шатра, второй упирался в установленный напротив внушительных размеров золотой трон повелителя степного народа. С обеих сторон трон украшали золотые головы быков с горящими светом рубина глазами и толстыми рогами, которые под небольшим углом расходясь в разные стороны, шли почти параллельно земле и служили трону подлокотниками. А на самом верху спинки в рост человека красовалась голова лошади в натуральную величину, и ее развевающаяся на ветру грива была настолько живой, а черные камни, служившие глазами, излучали такой свет, что иногда казалось, будто конь сейчас заржет и поскачет в степь, топтать ее бескрайние просторы. Совсем рядом с троном, буквально в двух шагах от него, пылало еще два костра, бешенное пламя которых взвивалось до небес, так что даже холодным звездам становилось жарко. А между ними, окруженная шестью исполинами с золотыми сигариссами (2) на плечах, держа на вытянутых вперед руках сверкающий золотом жертвенный акинак, застыла Томирис. На голове ее, переливаясь невиданным разнообразием цветов, сверкала небольшая диадема, сплошь усыпанная драгоценными камнями. Ни одна рыжая прядь не выбивалась на лицо царицы, все волосы были тщательно зачесаны назад и волшебным волнистым водопадам рассыпались по обнаженной спине. Две золотые бляшки в виде змеиных голов с раздвоенными языками, украшая изящные хрупкие плечи Томирис, были единственным, на чем держалась верхняя часть ее небесного цвета платья. От бляшек вниз спускались две широкие полоски материала, в многочисленных складках которых спряталась грудь царицы. Тонкий кожаный ремешок, украшенный сложным узором разноцветных блесток, туго стягивал талию, чуть ниже которой, с обеих сторон к низу платья устремлялись два длинных разреза. Едва заметные вначале, соблазнительно скользя вдоль стройных бедер, они становились все шире, так что у земли ширина их достигала уже целой ладони. И только то, что их края в нескольких местах были схвачены тонкими золотыми скобками, не позволяло проказнику ветру полностью обнажить царские ноги.
С внешней стороны огненных полукругов, сверкая золотом украшений, удивляя великолепной роскошью своих одежд, сидели приглашенные на совет вожди, а в центре, купаясь в ярко-красных сполохах пламени, тряся грязными лохмотьями и косматой, сто лет нечесаной, немытой головой, выбивая подошвами деревянных башмаков бешеный ритм, предавался безумству ритуального танца главный карапан (3) массагетов. То раскинув в стороны худые руки, растопырив крючковатые пальцы с длинными загибающимися ногтями, и устремив вниз разгоряченный неизвестным снадобьем взор, карапан изображал из себя ястреба, который паря над степью высматривает добычу. То воя и рыча, оскалив гнилые остатки зубов, которые то и дело хватали невидимую жертву, носился он вдоль пылающих костров, подражая волку. Потом вдруг резко останавливаясь, карапан начинал двигаться плавно и тихо, становясь похожим на тигра, который крадучись подбирается к пришедшему на водопой джейрану. Стремительный бросок, короткий бой и карапан принимал облик следующего хищника. И вот, воздав почести всем бесстрашным обитателям этого мира, карапан, выплеснув всего себя в пронзительном визге, выскочил на середину и рухнул там на колени, воздев руки к небу. Ненадолго воцарившуюся тишину нарушил голос Томирис:
— Мы собрались сегодня здесь чтобы, согласно завещанной нам мудрости, сидя в одном кругу, глядя друг другу в глаза, решить судьбу наших племен. – Говорила царица срывающимся от волнения голосом и шум костров, казалось, повторял ее слова. Одновременно два ученика и помощника карапана вывели из темноты крупного барана с упитанными боками и тяжелым курдюком, высоко подпрыгивавшим при каждом шаге животного. – Так вознесем же молитвы богам, братья мои, и умилостивим их жертвой, чтобы на сегодняшний вечер они даровали всем нам мудрость и прозрение.
Сделав несколько шагов, Томирис протянула карапану жертвенный акинак, который использовался для этих целей уже не один десяток лет. Приняв из рук царицы оружие, карапан вскочил на ноги и привычным движением оседлал испуганного барана, зажав между колен его мохнатую шею. Почувствовав близкий конец, задрожавшее всем телом животное, изо всех сил упираясь в землю маленькими копытцами, попыталось вырваться из сдавивших его железных тисков, но в тот же миг холодное лезвие акинака полоснуло его по горлу и сотни темно-красных точек покрыли лицо карапана. Это было хороший знак, и вожди встретили его единым восторженным хором. И карапан, внимательно изучив круги крови, медленно ползущие в разные стороны, разглядел в этих дымящихся лужицах благоволение богов, и, вскинув вверх окровавленные руки, завопил в темное бездонное небо, так что даже луна содрогнулась от этого дикого крика, которому вторили все вожди.
— Прими от нас эту жертву, о, всемогущее синее небо и даруй нам свое благословение и покровительство. – Произнесла Томирис, указывая на бьющееся в предсмертных судорогах животное. Помощники карапана подхватили обмякшее тело и, ведомые своим учителем, который двумя руками держал окровавленный акинак высоко над головой, удалились с совета, оставляя за собой широкий кровавый след. – Начнем. – Сказала Томирис и опустилась на трон, на фоне громадных размеров которого, показалась маленькой игрушкой.
И сразу же единодушие, до этого царившее между вождями, улетучилось как легкий дым под напором ветра. Как по команде совет разделился на два враждующих лагеря, которые подобно гюрзе и варану (3) – двум извечным непримиримым врагам – замерли в боевых стойках, ожидая начала смертельной схватки. Справа от Томирис, плотным полукругом расположились сторонки Фрады. Сам он сидел так близко к трону, что, протянув руку, мог коснуться царицы. Его могучую грудь, закутанную в пятнистую шкуру тигра, украшал золотой медальон в виде волка с разинутой пастью и горящими глазами, в отверстия которых были вставлены маленькие зеленые камушки. Волчья же голова, только не золотая, а натуральная, со сверкающими белизной клыками и пустыми впадинами глазниц, украшала шевелюру Фрады, заменяя ему шапку. Передние лапы этого чучела свисали на плечи вождя, а нижние болтались за спиной чуть выше поясницы. Так же близко к Томирис, только с противоположной стороны, вытянув вперед свою негнущуюся ногу, сидел Гаубат, внешний вид которого сильно уступал одеянию Фрады в пышности и богатстве. Только толстая золотая цепь, которая, обвивая тонкую старческую шею, давила на нее нестерпимым грузом, говорила о том, что этот человек вождь, имеющий в совете власть и влияние. Оба вождя были спокойны и невозмутимы, но сидевшая между ними Томирис, почти физически ощущала ту ненависть, которую они питали друг к другу. Этой ненавистью был наполнен весь воздух, отчего он стал плотнее, тяжелее. Эта ненависть расползалась по холодной земле, согревая ее своим пылким жаром. Эта ненависть устремлялась к далеким звездам, делая ночное небо еще темнее и бездоннее.
Но пока и Фрада, и Гаубат, не чувствуя за собой полного преимущества, сомневаясь в возможности победы, были вынуждены держать страсти в узде и их полные надежд взгляды устремлялись к Артембару. Завернувшись в длинный плащ из бычьей шкуры, потерянно опустив бритую голову, Артембар сидел почти напротив Томирис, среди вождей, которые в преддверии жаркой схватки еще не решились примкнуть к одной из сторон. И это обстоятельство сильно тревожило как Фраду, так и Гаубата, которые не сводили с Артембара внимательных глаз, пытаясь хоть по каким-нибудь маленьким намекам определить настроение вождя. Но погруженный в свои мысли Артембар не замечал этого. Начиная со вчерашнего вечера, столько разных мыслей рождалось и умирало в его голове, что прошедшие сутки казались годом. Причем годом отнюдь не легким. Сейчас Артембар уже не смог бы сказать, сколько раз прокрутил в памяти разговор с Гаубатом, сколько раз, взвешивая и оценивая доводы «белой лисы», убеждался в их правильности и обоснованности. Но каждый раз, делая этот вывод, Артембар мысленно возвращался к утренней ссоре с Шемергеном, после которой старый друг ускакал неизвестно куда, так и не вернувшись к началу совета, вспоминал все его пророчества, все высказанные им обиды. Конечно, за сорок с лишним лет они часто расходились во мнениях, спорили, бывало, что и ссорились, но все же до такого непонимания не доходило никогда. И, готовясь отправиться на совет, Артембар все еще ждал, что Шемерген вот-вот вернется, с надеждой оборачивался на каждый топот копыт или ржание коня, но… Да тут еще и Мегабиз со своим даром торговца, целый день маячил перед глазами с таким видом, будто Артембар заставил его съесть дохлую жабу. Хотя на его поясе так и не появился старый медный акинак, и новая баранья шапка не защищала голову юноши от мороза. Так что наверняка этот малолетний проныра не вернул акинак старому хозяину, а спрятал его где-нибудь до наступления лучших времен. И все эти переживания, дополненные воспоминаниями о далекой детской мечте, которая сегодня вечером могла стать явью, мгновенно вытесняли из головы Артембара и без того не слишком твердую уверенность в правоте Гаубата, которую тут же подменяли старые сомнения. И даже сейчас, сидя в кругу вождей, ловя на себе вопрошающие взгляды соперников, Артембар так и не мог принять окончательного решения.
Совет начался. Первым дозволения говорить попросил Скунху – вождь островных саков и старый преданный друг «белой лисицы». Дождавшись кивка Томирис, он направился в центр живого круга, постоянно оглядываясь на Гаубата и от волнения не находя места рукам. А начав, наконец, говорить он постоянно останавливался, чтобы сглотнуть подступивший к голу ком, и часто запинался, после чего начинал повторять испорченную фразу с самого начала. Такое поведение давно посидевшего вождя, несказанно веселило молодежь и раздражало более старших. Гаубат и вовсе готов был запустить в неумеху оратора тем, что под руку попадется, благо этого чего-то под рукой не было. Чувствуя, что говорит не совсем то, что от него ждали, Скунху все больше запутывался в собственных мыслях и в конце концов окончательно сбился с пути, начав рассказывать о том, что его островное племя не испытывает голода даже в самое засушливое лето и суровую студеную зиму. И залог такого успеха кроется в том, что островитяне питаются не только мясом, но еще вяленой рыбой и дикими ягодами, и если остальные саки последует примеру его людей, то голод навсегда покинет их племена, и необходимость походов отпадет сама собой. Услышав это, Гаубат сокрушенно закачал головой, закрыв руками искаженное отчаяньем лицо. «Куда понесло этого ловца рыбы? – С болью в сердце вопрошал старик. – Неужели он не понимает, что после таких слов от нас отвернуться даже те, кто до этого оказывал поддержку?» И как будто в подтверждение этих опасений с разных сторон понеслись возмущенные крики:
— Ты что, хочешь сделать из нас рыбоедов?
— Думаешь, мы согласимся подобно баранам круглый год жевать траву?
— Может, и вовсе начнем собирать дрова (5) и отдавать их Хораспиям (6) в обмен на щепотку муки?
Одним словом, пустив в качестве авангарда своего войска Скунху, Гаубат проиграл первый бой. Но сражение только начиналось, и «белый лис» не собирался сдаваться так просто.
Тем временем, сменив Скунху, в освещенный кострами круг выскочил Спаргапис. Сверкая горящими глазами, он действительно, не вышел, а выскочил.
— Братья саки!!! Я не верю своим ушам! Потерявшие отвагу рыбоеды предлагают всем нам стать такими же трусами. – Так началась его пламенная речь, каждое мгновенье прерываемая басом Фрады, который выкрикивал одобрения и призывал к тому же остальных. Спаргапис же был настолько возбужден, что даже не замечал этих криков и не будучи в силах стоять на месте, бросался из стороны в сторону. Он то обращался к своим сторонникам, обнажив акинак и рубя им прохладный вечерний воздух, то, метнувшись к противоположной стороне круга, потрясал кулаками, призывая месть богов на головы трусов и предателей. Такой порыв страсти не мог не задеть сердца вождей и Гаубат с тревогой заметил, что несколько человек, первоначально настроенных нейтрально, теперь часто вскакивали со своих мест и горячо выкрикивали короткие фразы в поддержку Спаргаписа. Фарда сиял, и даже сквозь густую бороду было видно, как расплылись в довольной улыбке его толстые губы. Решив, что дичь уже смертельно ранена им, и остается только настичь и добить ее, Фрада едва заметным кивком головы бросил в бой Баридата, который спокойно, без лишних эмоций поведал вождям свои мысли о наказании богов и о причинах этого наказания. Артембар, который слышал все это сутки назад в шатре Фрады, наблюдал только за лицами сидевших рядом с ним вождей и даже не заметил, как, качая головами, с Баридатом соглашались даже те, кто находился в стане Гаубата. Но «белая лиса», одного за другим теряя сторонников, оставался бесстрастным. Опустив косматую голову и размышляя о чем-то своем, он, казалось, не замечал происходящего вокруг.
— Единственное, что сможет вернуть нам расположение богов – это поход. – Закончил свою короткую, но впечатляющую речь Баридат. – Сегодня мы принесли богам жертву, но что она значит по сравнению с жертвами, которые мы принесем им, пустив кровь маргушам. Отобрав их скот, мы сможем каждый день жертвовать синему небу не то что барана, но даже десяток быков. И оно снова смилостивится над нами. Так чего же мы ждем, братья?! Что мешает нам повернуть головы наших коней на юг?!
— На юг!!! – Завопили вожди.
— Напоим богов кровью проклятых маргушей!!!
— На юг!!! На юг!!!
Казалось, это был конец – почти все сомневающиеся перешли на строну Фрады. Потрясая обнаженными акинаками, они призывали остальных вождей прямо с рассветом отправляться восвояси, чтобы как можно скорее собрать воинов своего занту и двинуться с ними на маргушей. Обнимаясь с сидевшими рядом молодыми вождями, не скрывал своей радости Спаргапис. Глядя на «спящего» Гаубата, ухмылялся принявший позу победителя Фрада. Окружавшие его вожди ликовали, те же, кто остался верен Гаубату, пребывали в унынии, опустив головы или печально взирая на буйную радость соперников. И наблюдая эту картину, Артембар с изрядной долей призрения к самому себе, ощутил радость. Радость не оттого, что именно Фрада одержал победу, а оттого, что эта победа была одержана без его, Артембара, участия, оттого, что ему так и не пришлось сделать этот невероятно трудный выбор. И облегченно вздохнув полной грудью, он принялся успокаивать сам себя, доказывая взбудораженной совести, что такой исход совета бал заранее предрешен и его слово все равно ничего бы не решило.
— Предки наши всегда уважали мудрость старости. – Стараясь перекричать нарастающий шум, заговорила Томирис. И как только раздался ее голос, волнение стихло, моментально наступила тишина. – И нам не гоже принимать решение, так и не выслушав самого старого вождя. Тебе есть, что сказать совету, Гаубат?
Старик помолчал, затем закряхтел, опираясь на плечо рядом сидящего вождя, поднялся на ноги и под полным насмешки и презрения взглядом Фрады захромал к середине.
— Все уже решено. – Выкрикнул Фрада, когда Гаубат закончил свое путешествие и стоя лицом к Томирис, готов был начать говорить. – Зачем слушать старого тигра, когти которого давно затупились, а клыки стерлись?
Но смутить такими речами можно было кого угодно, только не Гаубата. Даже не посмотрев в сторону обидчика, старик откашлялся, поправил висевшую на груди цепь и заговорил. Заговорил спокойно, размеренно, уверенно бросая в бой каждое новое слово, и его тихий, но сильный голос, казалось, завораживал вождей, притягивая к Гаубату их внимание. И не успел «белый лис» произнести несколько фраз, как те, кто получил от богов дар читать по лицам, поняли – наступает переломный момент. Уже и те, кто поддерживал старика перед советом, но потом проникся словами Баридата и Спаргаписа, снова вернулись под знамена Гаубата. И те, кто до совета сомневался, и под впечатлением от пылких речей сторонников Фрады склонился на его сторону, снова засомневались и принялись почесывать косматые затылки. И даже некоторые из тех, кто с самого начала пришел на совет с Фрадой, теперь все больше молчали, всерьез задумываясь над словами Гаубата.
Почувствовав, что змея, которую он уже ухватил за хвост, ускользает от него в густой частокол камыша, где поймать ее будет не так просто, Фрада пустился во все тяжкие. Все чаще тихий голос Гаубата тонул в его густом басе, все несдержаннее и оскорбительнее становились его реплики. И вскоре он уже откровенно призывал вождей заткнуть уши и не слушать бред выжившего из ума старика. В ответ на это со стороны сторонников Гаубата понеслись обвинения в сторону Фрады. Обвинения, которые не имели к сути совета никакого отношения. Мало помалу совет превращался в обыкновенную свару, по законам которой правда оставалась за тем, у кого глотка была крепче, а голос громче. Еще чуть-чуть и дело дошло бы до рукопашной.
Поняв это, Томирис подняла вверх правую руку, призывая вождей успокоиться и сохранять тишину. Не так быстро, как в первый раз, но тишина все-таки наступила, хотя некоторые особенно разгорячившиеся никак не хотели замолкать и продолжали во всю силу легких доказывать свою правоту. Но даже их, в конце концов, угомонили, и в наступившей тишине Томирис обратила полный надежд взор к Артембару:
— Я вижу, согласия нам не добиться. – Царице казалось, что стук ее сердца заглушает голос. – В таких случаях наши предки доверяли судьбу массагетов мнению большинства. Но прежде, чем голосовать, я хочу, чтобы свое мнение высказал человек, который видел походов больше, чем любой из нас. Прошу тебя, Артембар, скажи свое веское слово.
Сотни глаз устремились на побледневшего Артембара. Дрожащими руками он развязал душившие его завязки плаща и поднялся на ноги, которые внезапно стали слабыми и непослушными. Растерянным взглядом вождь пробежал по рядам своих собратьев. Слева, злобно-угрожающе сощурив холодные глаза, не отрываясь, за ним следил Фрада. Справа, нахмурив лоб, чтобы поднять брови и открыть глаза, полным мольбы взором смотрел на него Гуабат. Прямо перед Артембаром, не замечая, что напряженными руками вцепилась в рога-подлокотники, ждала его приговора Томирис. А где-то в темноте спрятались большие, припухшие глаза Шемергена, и Мегабиз, прижимая к груди так и не отданный хозяину акинак, с восторгом взирал на своего кумира.
— Я дума… — Волнение настолько иссушило горло, что было трудно говорить. – Я думаю… Саки должны… — И, глубоко вздохнув, закрыв глаза, Артембар выпалил свой приговор. – Должны оседлать своих коней и обнажить акинаки.
— О-о-о-х! — Раздалось справа, и голова Гаубата понуро склонилась вниз, а тело Томирис безвольно обмякло и откинулось на спинку трона.
— Ха-а-а-а! – Понеслось справа и громче всех звучал голос Фрады:
— Вот видите, Артембар, в котором не посмеет усомниться ни один из нас, тоже думает так!!!
— Пусть он и ведет нас на маргушей!!!
— На маргушей!!!
— За Аракс!!!
Все понимали, что теперь голосование стало ненужным, и, вскочив со своих мест, одержавшие победу вожди, пустились в дикий пляс, живым кольцом опоясывая уже начинавшие затухать костры. Земля затряслась под ударами сотен сапог, в лунном свете зловещими бликами заиграло золото обнаженных акинаков, жаждущих обагриться вражеской кровью. Получив свою жертву, костры вспыхнули с новой силой, озаряя искаженные яростью лица и отражаясь в горящих жаждой битвы глазах. Не желая смотреть на ликование победителей, Гаубат и те, кто не изменил ему в ходе совета, уныло поплелись к своим шатрам. Только царица степей оставалась на своем месте и не сводила влажных от слез глаз с одного из своих вождей, который сидел на другом конце живого круга, виновато опустив голову. А царица ночного неба луна, печально склонившись на бок, наблюдала за диким буйством кровожадной радости, и с высоты своего трона могла видеть, как далеко за Араксом чистое звездное небо уже заволакивали тяжелые грозовые тучи.

Глава третья
Далеко за Араксом

— И вот несметные орды заполонили нашу землю. Саков было так много, что их кони выпивали целые реки, оставляя после себя лишь пустующие русла, и вытаптывали целые пастбища, на месте которых теперь лишь бесплодная равнина. Если они делали где-то привал, то все колодцы в округе становились сухими, но и после этого половина массагетских бурдюков оставались не наполненными водой. Как могли мы, маргуши, у которых воинов меньше, чем у саков вождей, противостоять этому урагану, который пронесся по нашим пастбищам, сметая все на своем пути? Никак. И потому небо над нашими головами заволокло дымом, и реки нашей крови потекли по земле предков. – Дрожащий голос седого вождя маргушей разносился под высокими сводами дворца и гулким эхом отдавался в самых дальних покоях. Еще шестеро знатных маргушей, смиренно опустив непокрытые головы, сидели на коленях позади своего вождя и молчали, лишь изредка кивая головами в подтверждение его слов. Украшенный золотой росписью потолок, который как в зеркале отражался в натертом до блеска мраморном полу, и два ряда необъятных колонн, подобно богатырям-исполинам замерших вдоль покрытых фресками стен, несказанно удивляли степных жителей, которые никогда не думали, что человек способен создать нечто подобное. И раздавленные окружавшим их великолепием и богатством, маргуши частенько с горечью посматривали на стоявший чуть поодаль золотой поднос, на котором лежали принесенные ими дары. «Уж лучше пришли бы с пустыми руками. – Ругал себя вождь, изредка кидая оценивающий взгляд на сверкающие драгоценными камнями перстней руки Куруш Бузурга. – Одна только вещь его одежды стоит больше всех наших подарков. Теперь подумает, что мы совсем нищие. А если с нас нечего взять, то зачем же нас защищать? Уж лучше пришли бы с пустыми руками».
Но маргуш зря беспокоился об этом. Взирая на посетителей с высоты своего трона, Куруш Бузург безразлично слушал полный боли и страдания рассказ маргушей и совсем не задавался вопросом об их богатстве, ибо сейчас всем его существом владели другие мысли. И понимая это, четверо советников шахиншаха, сидевшие рядом с троном на разостланных по полу атласных и шелковых подушках, готовясь к предстоящему обсуждению, не выпускали из рук золотых кубков с красным вином (1), сладкий аромат которого наполнял воздух дворца. Пропуская мимо ушей слезные рассказы маргушей и тихонько попивая терпкую хмельную жидкость каждый из советников ждал, когда же закончится это слегка затянутое повествование, и заранее знал, какой вопрос он услышит от шахиншаха, сразу же, как только двери царских покоев захлопнуться за маргушами. Но их вождь, желая как можно сильнее растрогать покровителя, не торопился заканчивать свою речь, вспоминая все новые подробности массагетского набега и спеша поведать их шахиншаху.
— Они не щадили никого, ни старых, ни малых и повсюду, где ступал конь массагета, степь покрывалась трупами маргушей. Мужчины наших племен лежали, пронзенные стрелами, изрубленные акинаками, а женщины, боясь оставить детей сиротами, вынуждены были, скрипя сердцем и зубами, ублажать проклятых убийц своих мужей, проводя время в их шатрах. Особенно буйствовал Фрада, который всегда набивает в свой рот мяса больше, чем может переварить его желудок. Некоторые пытались бежать, бросая юрты и скот, оставляя грабителям все, что имели. Но до гор, которые могли бы укрыть беглецов, было слишком далеко, а в наших степях разве можно спрятаться? Земля горела под нашими ногами, и нигде не было нам спасения. Тот же, кто рискнул укрыться в непроходимых болотах по берегам Аракса, так и сгинул там навсегда. Мало, кому удалось спастись.
Устав от непрерывных причитаний, шахиншах нетерпеливо взмахнул рукой, давая вождю понять, что пора заканчивать. Выбросив вперед руки, маргуш коснулся лбом каменного пола, оставив на нем круглый белый отпечаток, и перешел к тому главному, ради чего они оказались здесь, за многие сотни фарсахов от родных мест, в Танг-е Болаги (2), среди невиданной ранее роскоши царского дворца, в котором повелитель Азии намеревался встретить наступающее лето.
— И вот мы, смиренные рабы, надеясь на твою доброту и справедливость, осмелились предстать перед твоими всевидящими очами, чтобы молить о спасении. Защити, великодушный. Заступись за детей своих, о, самый могущественный из всех правителей, которые только были на земле. Не позволь кровожадным сакам истребить наш народ. Накажи массагетов за невиданную дерзость, покарай их… — Жестом руки Куруш Бузург остановил маргуша и, недолго подумав, все также молча приказал им удалиться. Покорно согнув худые спины, обтянутые пропыленными в долгой дороге одеждами, маргуши, не поднимаясь с колен, попятились к выходу, до которого было шагов пятьдесят, не меньше. Шахиншах, который за всю аудиенцию так и не произнес ни единого слова, разговаривая с просителями исключительно жестами, провожал удалявшихся суровым, полным презрения взглядом. И даже когда маргуши скрылись за украшенными золотым орнаментом дверьми, Куруш Бузург все еще не мог избавиться от неприятного ощущения, вызванного раболепием просителей.
Шахиншах встал и, все так же храня молчание, принялся расхаживать вокруг своего трона. Ожидавшие его слов придворные поглядывали друг на друга, гадая, кому достанется честь говорить первым. Но Куруш Бузург не торопился начинать серьезный разговор – слишком много нужно было обдумать самому, не спрашивая чужого совета. Не спеша шагая от одной стены к другой, иногда хозяин дворца замирал у высокого окна, верхний полукруг которого подпирал потолок. Там за пределами каменных стен во всю хозяйничала весна, одевая все живое в зеленые наряды, омытые прохладой частых дождей. Взгляд шахиншаха, цепляясь за шипы расцветающих роз, наслаждался их нежной красотой, тонул, путался в пышных кронах фруктовых деревьев, над разлапистыми верхушками которых всплывали голубые купола одиноких беседок. А чуть дальше, угрюмым великаном нависая над зеленью сада, с вершины кургана, сооруженного руками тысяч рабов, устремлялись к небу священные постаменты, высеченные из единой каменной глыбы в несколько человеческих ростов высотой. И где-то за ними, теряясь в волнистом зеленом просторе, растворяясь в легкой дымке парящей в воздухе пыли, легким призраком виделся шаху Парсоград (3) – столица всех персов, в несколько дней возведенная на пустом месте по воле великого Куруша мастерами покоренных народов. И мысленно обозрев созданную им страну, шахиншах уносился на крыльях своего воображения еще дальше. Туда, где укрытые за непроходимыми пустынями и высокими горными хребтами, вольготно раскинулись по берегам двух морей сказочный Египет и волшебная Греция. «Вот куда должны устремить свои взоры все персы, вот куда должны направить они острие своих копий. – Размышлял Куруш, стараясь в укрывших горизонт облаках разглядеть очертания далеких стран. – Когда сапог перса оставит свой след на плодородных полях Египта, когда я возведу сверкающий золотом дворец на вершине, где обитают никчемные греческие боги, вот тогда, только тогда смогу обрести я покой и назвать самого себя великим. Когда каждый, даже самый последний перс будет иметь десяток рабов и проводить жизнь в наслаждениях и утехах, купаясь в богатстве и роскоши, тогда я смогу прославить свое имя, выбив на каменных стенах Парсограда для потомков своих рассказы о великих победах ведомого мной войска. О, Ахура-Мазда (4), всесильный Ахура-Мазда, дай же мне силы закончить начатое дело и, утвердившись над египтянами и греками, простереть длань персов над всем миром!!!»
Вздрогнув, куруш Бузург покинул мир своих грез и спустился на грешную землю, где его возвращения ждали четверо советников, не выслушав которых, шахиншах никогда не принимал даже самого простого и незначительного решения.
— Ну, мой верный Гарпаг (5), что ты мыслишь по поводу услышанного тобой? – Опуская уставшее тело на трон, шахиншах обратился к сидящему рядом мужчине, коротко стриженные волосы которого торчали во все стороны, словно колючки защищающегося от нападения ежа. В ответ Гарпаг, с явным нетерпением ожидавший, когда же ему дозволят высказать свое мнение, гневно сверкнул глазами и, стукнув мозолистой ладонью по истертой рукоятке старого акинака, затараторил давно продуманную речь:
— Нельзя прощать такое «вредящим демонам» (6). Иначе они совсем распоясаются и в своих набегах будут устремляться все дальше и дальше в твои владения, о, всемогущий повелитель. Их надо наказать! Наказать жестоко, чтобы больше никогда в жизни не пришло им в голову повторить содеянное. Чтобы их вожди знали — за урон, нанесенный персам, им придется заплатить вдвойне. Даже втройне. Только так ты сможешь укротить это дикое племя. Я много раз водил твое войско в походы, головы многих царей склонил я к твоим ногам, и так же много я видел непокорных народов, договариваться с которыми нельзя. Не имеет смысла. Потому что они понимают только один язык – звон оружия. И только на этом языке нужно разговаривать с теми, кто пришел нынче из-за Аракса и согнал твоих новых данников с их исконных земель, угнал их скот и тем самым запустил руку в твою, великий шахиншах, казну. Только так. Сейчас же, немедленно разослать гонцов во все концы страны, собрать великое войско, под напором которого не устоит ни один враг, и показать дерзнувшим нарушить мир, кто хозяин на этой земле. Вот каким будет мой совет тебе, владыка.
Гарпаг закончил речь демонстрацией своих огромных кулачищ остальным участникам совета, как будто это именно они, а не массагеты, дерзнули нарушить спокойствие великой державы. Куруш, по выражению лица которого невозможно было определить, как отнесся он к словам своего полководца, перевел сверкающий из под нахмуренных бровей взгляд на другого вельможу, и произнес только одно слово:
— Фарандат?
Сидевший рядом с Гарпагом Фарандат тут же преобразился, встрепенулся, вытащил из взъерошенной бороды тонкие длинные пальцы и, изящно подхватив ими наполненный до краев кубок, одним залпом осушил его до самого дна.
— Что я могу сказать тебе, о, мудрый повелитель. – Заговорил он, вытирая рукавом парчового халата намоченные вином усы. – Конечно, Гарпаг прав, и оставлять набеги массагетов безнаказанными нельзя. Но собирать поход за Аракс сейчас, это значит на несколько лет отложить поход в Египет и Грецию, о котором ты, всесильный владыка, я знаю, неустанно мечтаешь все последние годы. Ведь все народы, которые ты покорил до этого дня, ты покорял только ради того, чтобы сделать свою армию многочисленной и непобедимой. Все страны, которые ты завоевал, были завоеваны только ради того, чтобы расчистить твой путь в страну эллинов.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что великий шахиншах всей Персии должен простить этих невежественных дикарей? Не слушай его, тем самым ты опозоришь себя, владыка!!! – Хмельные пары уже ударили в голову Гарпага, и в его громком голосе послышались вызывающие нотки. Ничуть не смутившись, Фарандат покачал головой и ответил, отвешивая в сторону разгоряченного Гарпага учтивейший поклон:
— Разве смею я, простой смертный, указывать своему повелителю. Я только описываю положение вещей. Решение же, как всегда мудрое, будет принимать шахиншах. – На этот раз Фарандат отвесил поклон своему повелителю. – Итак, я продолжу. Какие выгоды получишь ты, обладатель столь обширных земель и повелитель столь многих народов, от победы над саками. У них даже нет постоянных домов, подобных тем, в которых живут все остальные народы. Вспомни, ведь своих врагов вавилонян ты покорил, захватив Вавилон. – Холеная белая рука Фарандата указала на сидевшего напротив него мужчину, который даже не заметил этого жеста, и продолжал задумчиво потирать переносицу двумя пальцами. – Сидящего здесь Креза ты покорил, захватив его столицу Сарды. Точно так же было с другими покоренными царями и народами. А как ты, Гарпаг, собираешься покорить обитающих в степях саков, у которых даже городов нет? Они не будут укрываться за толстыми крепостными стенами и ждать прихода наших воинов. Они просто свернут свои юрты и исчезнут в степях. И сколько лет понадобиться нашему войску, чтобы изловить их в этих бескрайних просторах. А пока мы будем гоняться за кучкой кочевников-оборванцев, для того чтобы удовлетворить пустую жажду мести, греки и египтяне укрепятся еще больше, их армии станут еще сильнее, еще многочисленнее. Каждый день, потерянный в степях за Араксом, в будущем выйдет тебе боком, владыка. И потому я взываю к твоей мудрости и призываю на помощь к себе великого Ахура-Мазду. Прояви благоразумие. Откажись от мести и продолжай готовиться к походу в страну эллинов. Пусть саки грабят себе этих бестолковых маргушей. Нам-то что с того? Я вижу в этом даже некоторые выгоды для тебя.
— Какие же? – Иногда Фарандату казалось, что шахиншах не слушает его, таким отстраненным был взгляд владыки, но изредка задаваемые Куруш Бузургом вопросы убеждали вельможу в обратном.
— Ослабленные ежегодными набегами, и запуганные возможностью полного истребления, подвластные тебе народы, которые соседствуют с массагетами, не посмеют и помышлять о мятежах, даже не подумают о том, чтобы отложиться (7) от тебя. Дрожа от страха за свои шкуры, они будут держаться за твой трон, о, всемогущий повелитель, обеими руками и без лишних разговоров будут платить такую дань, которую ты им назначишь, даже если размер ее будет для них непосильным.
Фарандат закончил свою речь. Довольный сам собой, он снова наполнил стоящий рядом кубок и принялся пить его мелкими глотками, иногда косясь маленькими хитренькими глазками на задумчивого Куруш Бузурга.
— Речи твои, Фарандат, складны и всегда ласкают не только слух мой, но и сердце. – Честно признался шахиншах, отчего вельможа просиял еще больше.
— Но не все то золото, что блестит!!! – Выкрикнул Гарпаг, которого слова Фарандата привели в бешенство, и он готов был прямо на глазах шахиншаха огреть этого изворотливого хитреца кувшином по голове.
— Именно поэтому я слушаю мнение четверых, прежде чем принять одно решение. – Не повышая голоса, продолжал говорить Куруш Бузург, хотя поведение слегка захмелевшего Гарпага начинало его раздражать. – И если другим тоже покажется, что слова Фарандата сияют золотом мудрости, тогда… Что скажешь мне ты, преданный МазАрес? Согласен ли ты со словами Фарандата? Или тебе по душе пришлись речи Гарпага?
Старый Мазарес, который будучи трезвым никогда не отличался особым красноречием, сейчас заглянул в стоявший перед ним кувшин, и, увидев, что дно его начинает сохнуть, почувствовал себя более уверенно. И отодвинув в сторону опустевший и потому ненужный сосуд, придворный смело принялся плести кружева своих мыслей, выдавая при этом такие витиеватости, которым позавидовал бы любой поэт:
— Говоря о том, что поход против массагетов не принесет тебе никакой выгоды, и причинит только вред, Фарандат, безусловно, прав. Все, что он сказал верно. Но и бросить камень в отважного Гарпага у меня не поднимется рука. Ибо то, что ты, уважаемый Фарандат, называешь благоразумием, саки сочтут за трусость. А если в их головах родится мысль, что владыка персов боится их стрел, то последствия будут самыми тяжелыми. Да и в том, что касается народов, притесняемых массагетами, я не могу согласиться с тобой. Нет, Фарандат, не получив нашей защиты, они, наоборот, станут возмущаться и отказываться платить дань. Но это все не главное. Пламя любого мятежа всегда можно погасить, залив его кровью. Но, подумай, владыка, чем может обернуться твой поход в Египет, если прежде ты не усмиришь массагетов. Ведь все наши воины окажутся далеко от своих домов, и если сакам вздумается вдруг разграбить не только близлежащие земли, но и саму Персию, то она окажется беззащитной перед ними. И покорив Египет, вернувшись домой с победой, мы обнаружим свои города лежащими в дымящихся руинах. Когда горит степь, убегать от пламени бесполезно. Все равно настигнет. Когда сражаешься с сильным врагом, нельзя забывать про спину. Так и здесь, сколько бы мы не закрывали глаза на бесчинства саков, когда-нибудь нам придется научить их уму разуму. И лучше сделать это до похода против эллинов. Ты, всемогущий владыка, терпеливо ждал больше двадцати лет, так что же случиться за один – два года? Греция не оторвется от остального мира и не уплывет далеко в море, где мы не сможем ее достать и бросить на растерзание наших воинов. И египтяне не отгородятся от нас высокой стеной, преодолеть которую персам будет не под силу. Все останется на своих местах. Так что мой совет тебе будет таков: не спеши, мудрейший из мудрых, восстанови спокойствие на северных границах своей державы и уж потом, не опасаясь за тыл своего войска, пускайся в главный поход своей жизни.
— Вот это слова действительно мудрого человека! – Радостно встретил Гарпаг поданный Мазаресом совет. – Отдай приказ, владыка, и пусть наши кувшины опустеют навсегда, если массагеты не будут наказаны за свою дерзость. Мы заставим их признать твою власть, а их царицу приведем тебе в качестве рабыни и она будет ублажать тебя, исполняя все твои прихоти. Да, не сомневайся, все будет именно так. – И Гарпаг осушил еще один кубок.
Терзаясь сомнениями, Куруш Бузург последовал примеру полководца. Сладкие слова Фарандата растревожили душу шахиншаха и старые мечты, вспыхнув с новой силой, манили его на Запад. Но реальность, без всяких приукрас нарисованная Мазаресом, заставляла Куруша обратить свой взор на Север. Воображение живо нарисовало ему, как толпа немытых скотоводов тянет свои грязные руки к его сияющей алмазами тщеславия мечте, которую долгие годы он холил и лелеял, ради которой одерживал многочисленные победы. И представив себе эту картину, Куруш Бузург ясно понял, что спасти мечту можно только отрубив эти самые руки. Итак, война. Другого выхода нет.
— О, владыка, с тех пор, как судьба предала меня в твои руки, избавив от жуткой смерти во чреве пламени, я всегда служил тебе верой и правдой. – Заговорил молчавший до тех пор лидиец Крез (8). – Дозволь же и сейчас быть тебе полезным и, не опасаясь твоего гнева, указать путь, выбрав который, ты получишь мир с саками и сможешь спокойно готовиться к походу против египтян и эллинов.
— Говори, Крез, и не опасайся за свою жизнь. – Жестом Куруш Бузург подозвал к себе полуголого раба и приказал ему наполнить пустой кубок Креза.
— Все это время я слушал речи твоих мудрых советников и склонялся к тому, что война с дикими северными племенами неизбежна. Но последние слова Гарпага подсказали мне способ, как связать в одно целое змею и журавля.
— Так говори же! – Слушая Креза, Куруш не испытывал пустых надежд, не питал пустых иллюзий. Война уже стала для него чем-то неизбежным и все, чего он хотел сейчас, так это побыстрее закончить затянувшийся совет и отправиться спать, чтобы завтра с утра, принеся священному огню богатые жертвы, обсудить все на трезвую голову.
— Томирис, правительница саков – вот наше спасение.
— Как это?
— Ну, конечно! Ведь сделав ее своей женой, ты, всемогущий, превратишь саков из врагов в друзей. И при этом сможешь сохранить лицо, в качестве свадебного подарка пообещав сакам простить нанесенные тебе обиды.
Ненадолго Крез замолчал, давая возможность собравшимся оценить его находку. Внимательно глядя на своего господина, он видел, как менялось выражение его лица, разглаживались морщины на лбу и почерневшие от невеселых дум глаза становились светлее. Мазарес с Фарандатом и вовсе пришли в восторг и принялись на все лады восхвалять мудрость и прозорливость Креза. Только Гарпаг, жаждущий пролить кровь людей, унизивших его господина, стал мрачнее тучи и, не глядя на Креза, бормотал что-то себе под нос. Больше всего старого воина огорчило то, что именно его слова и натолкнули Креза на такое решение. «Это все равно, что собственными руками отдать победу врагу. – Сокрушался Гарпаг, наблюдая радость других советников. – А эти будут рады любому исходу, лишь бы не оказаться на поле боя».
— Твои советы и раньше были стоящими, но этот… Сегодня ты превзошел сам себя, Крез. – Заговорил наконец Куруш Бузург, настроение которого теперь улучшалось с каждым мгновеньем. Глядя на вельможу, шахиншах поднял над головой кубок и громко, так чтобы услышали даже рабы в самом отдаленном углу его покоев, произнес: «Твое здоровье», тем самым, оказав Крезу величайшую честь. Владыку уже не мучила головная боль, и совет больше не казался ему таким нудным и долгим. К нему вернулась его обычная энергия, которая позволяла вершить дела государства сутками на пролет, не думая об усталости, не ощущая ее. Поставив кубок на маленький позолоченный столик, Куруш Бузург отодвинул его подальше от себя и принялся отдавать распоряжения, которые на ходу созревали в его голове. – Фарандат, ты хвастал как-то, что бывал в тех краях, где обитают эти самые массагеты. Говорил, что знаешь их язык и нравы.
Поняв, к чему клонит шахиншах, Фарандат скорчил кислую гримасу.
— Совсем немного, владыка, совсем немного. К тому же саки, будучи народом грубым и жестоким, очень уважают силу и…
Куруш Бузург тоже раскусил маневр Фарандата, но, если в начале совета или в его середине такое поведение вельможи не на шутку разозлило бы владыку, то сейчас он от души расхохотался и, совсем не злобно погрозив Фарандату пальцем, произнес:
— Не пытайся лукавить, Фарандат. Не забывай, что я хоть и человек, но послан на землю богами. Так неужели ты думаешь, что тебе, простому смертному, удастся обмануть меня? – И шахиншах снова расхохотался, хотя в былые времена он без раздумий распорядился бы бросить неразумного в кипящее молоко или засунуть в мешок с диким пчелами. Но сегодня настроение владыки было миролюбивым, да и Фарандат давно ходил в любимцах шахиншаха, оспаривая это почетное звание у Креза. Вдоволь насмеявшись, Куруш Бузург снова стал серьезным. – Собирайся в дорогу, глупейший Фарандат. Я оказываю тебе огромную честь, делая своим послом и сватом. Подношения для этой царицы (на слове «царицы» шахиншах сделал особый упор, произнеся его с презрением) выберешь сам. Разрешаю пользоваться моей сокровищницей, но не вздумай слишком глубоко запустить в нее руку. – И когда шахиншах произносил последние слова, тон его был уже отнюдь не дружелюбным. Фарандат скис, его радость мгновенно улетучилась, как только он представил себе все трудности далекого путешествия. Да и пребывание в дикой стране, где нет даже домов, а жители которой не моются годами, ему, изнеженному вельможе, привыкшему к роскоши богатых дворцов и удобствам большого города, сулило мало приятного. Но ничего не поделаешь, воля владыки – непререкаемый закон.
— Гарпаг, не печалься, мой верный сторожевой пес, и для тебя найдется дело. – Гарпаг, которого душил спертый, пропитанный благовониями воздух дворцов, с нетерпением ждал возможности вырваться из этой каменной клетки, и потому, услышав слова шахиншаха, он сразу же встрепенулся. – Раз наш многоуважаемый Фарандат побаивается северных дикарей и считает, что демонстрация силы произведет на них большее впечатление, чем его велеречивые речи, то ты отправишься с ним. Но только пересекать Аракс ты не будешь. Возьми с собой десять тысяч наших всадников и столько же пеших воинов из покоренных народов. Хотя нет, возьми лучше греков-наемников. У них дисциплина построже и вид повоинственнее. Так вот, с этим отрядом дойдешь до берегов Аракса, дальше Фарандат отправиться без тебя, а ты разобьешь на берегу лагерь на самом видном месте, дабы скотоводы смогли воочию убедиться в нашей силе. Можешь почаще устраивать учения и шумные праздники, чтобы привлечь внимание дикарей.
— Не беспокойся, повелитель. – Мысли Гарпага уже носились вдоль берегов далекой незнакомой реки, выбирая подходящее место для будущего лагеря. Он уже весь без остатка был поглощен полученным заданием. – Я покажу им, насколько сильна твоя длань и как далеко она может простираться.
— Не сомневаюсь. Ну а мы, уважаемый Мазарес и любимый Крез, каждый день будем возносить к небесам молитвы и приносить огню самые щедрые жертвы, чтобы задуманное нами имело успех. – Мазарес и Крез покорно склонили головы, а Куруш Бузург, снова почувствовав легкую усталость, откинулся на спинку трона и, с удовольствием возвращаясь к своим мечтам, заключил, стукнув кулакам в ладонь. – Да будет так.
И в глубине черных глаз ожили, задвигались картинки его воображения. Забурлили, вспенились синие воды Нила, поперек которого устремилась другая река – живой нескончаемый поток непобедимой персидской армии. Застонала благодатная земля Египта, и безоблачное небо над ним затянулось клубами черного дыма. Запылали самодовольные, свободолюбивые греческие города и прячущийся в облаках Олимп рассыпался под ударами персидских акинаков на сотни мелких камней, которые копыта персидских лошадей превращали в пыль.

На самой окраине Парсограда, в ста шагах от невысокой крепостной стены из глиняного сырца притаились двухэтажные каменные казармы греческих наемников. В эти дни, когда весна уже заканчивала свое шествие и, наступая ей на пятки, в мир приходило лето, центр молодого города, где пестрящие украшениями и роскошью дома почти касались друг друга стенами, не оставляя и клочка свободной земли для деревьев, задыхался от нестерпимой жары. Здесь буквально все дышало зноем и особенно каменные стены, которые за долгий день прогревались настолько, что к ним нельзя было прикоснуться рукой, а от плоских крыш в чистое безоблачное небо поднималось густое плотное марево. И даже разветвленная сеть кирязов (9), густой паутиной опутавшая весь город, не избавляла жителей его центра от страданий. Тот, кто был побогаче спасался от жары в глубине многоэтажных дворцов, целыми днями нежась под дуновениями нескольких опахал, которыми без устали размахивали рабы. А жители победнее, смирившись со своей участью, терпеливо ждали ночи, когда по узким улочкам начнет бродить прохладный ветер, который, хоть немного охладив раскаленные стены, принесет им небольшое облегчение.
Но окраина города, спрятавшись в тени садов и огородов, наслаждалась прохладой. Наслаждались ей и греки, которых немилосердная судьба или неуемная жажда наживы занесла в далекие от родины края. Сегодня их казармы пустовали – большинство солдат отправилось за город на ученье, где седые ветераны нещадно гоняли безусых юнцов, обучая их нехитрой на первый взгляд военной тактике. Те же, кому посчастливилось избежать учений, поспешили в близлежащие деревни, чтобы с пользой для тела и души потратить часть недавно полученного жалованья. И только три человека, разгоряченные вином и игрой в кости, оглашали опустевшие казармы своими громкими голосами с небольшой хрипотцой, возникшей от того, что слишком часто приходилось орать во все горло, напившись перед этим ледяной воды. Забравшись в самый дальний угол первого этажа, где было прохладнее всего, греки от всей души бахали по столу небольшим деревянным стаканчиком, внутри которого бесновалось несколько костяшек. Ненадолго замерев, игрок, который делал ход, поднимал опрокинутый вверх дном стакан, открывая взору остальных свой результат. И после этого одни победно вскидывали вверх руки, радуясь выпавшей удаче, другие плевались, проклиная отвернувшуюся от них фортуну. Все трое были едины только в тот момент, когда сладкая красная жидкость разливалась из большого глиняного кувшина с отколотым горлышком по трем серебряным чашам. Тогда солдаты дружно поднимали наполненные вином кубки и молча опустошали их каждый за свое. И снова начиналась игра.
Сегодня спартанцу Алкенору, которого больше десяти лет назад выгнали с родины за проступок, о котором тот не любил распространяться, не везло. Он уже давно проиграл все, что мог и, превратившись в азартно болеющего зрителя, этот великан от всей души радовался каждому успеху своего земляка Пактия, радовался так искренне, как могут радоваться чужим удачам только большие маленькие дети. Пактий, который в отличие от Алкенора покинул Спарту не так давно и сделал это по собственному желанию, прихватив с собой казну и жену одного из богатых влиятельных горожан, уже изрядно опустошил карманы своих приятелей, но не собирался останавливаться на достигнутом. В ехидной усмешке обнажая кривые покрытые густым черным налетом зубы, он долго тряс деревянный стаканчик, гремя костяшками, и самозабвенно произносил слова заклинания, суть которого не открывал никому. За всем этим своим единственным глазом следил насупленный, как грозовая туча, Хромий. Своим не слишком поворотливым умом он пытался подсчитать, какую же часть своего жалованья он спустил за сегодня, и сколько раз подряд ему нужно выиграть, чтобы вернуть все утраченное. Подсчеты давались с трудом, и это добавляло на лоб Хромия новых морщин. А тут еще Пактий, огласив пустую казарму радостным криком, в очередной раз сгреб к себе в кошелек горсть мелких медных монет. Желая подбодрить проигравшегося, добряк Алкенор, которому для счастья нужна была только вкусная еда на день и удобное ложе на ночь, хлопнул Хромия по плечу:
— Не грусти. Мы с тобой товарищи по несчастью, но видишь, я же не убиваюсь.
Хромий хотел сказать в ответ что-нибудь обидное, колкое, но расстроенный поражением, не смог придумать чего-то стоящего и просто безразлично махнул рукой в ответ.
— Ну что. – Сияя, спросил Пактий. – Есть у тебя что-нибудь еще, что могло бы мне пригодиться?
Хромий покачал головой и проныра Пактий, не желая прекращать игру, принялся самым внимательным образом осматривать внешний вид приятеля, выискивая, на что бы еще сыграть. В это время, громыхая по каменному полу деревянными сандалиями, в казарму вошел командир наемников – афинянин Аристодик.
— А вот и наш славный командир. Хочешь испытать удачу? Или просто выпьешь со мной за удачную игру? – Проревел Пактий, протягивая Аристодику стаканчик с костями в одной руке и полный вином кубок в другой.
— Знаешь, Пактий, о чем я мечтаю последние два года? Хоть раз увидеть вас троих трезвыми. – И с этими словами Аристодик выбил кубок из рук опешившего Пактия. Зазвенев, кубок запрыгал по полу, а вино, напомнив бывалым солдатам потоки крови, стало медленно стекать по неровной каменной стене.
— Я понимаю, визит к Гарпагу событие не из приятных. — Отряхивая с одежды капли вина, заговорил Пактий. – Но зачем же вино разливать? За него, между прочим, деньги уплачены.
Не слушая причитания спартанца, Аристодик спешил стянуть с себя кожаный панцирь, носить который в такую погоду было настоящей пыткой. Но что поделаешь? Этикет обязывал. Избавившись, наконец, от душивших его доспехов, Аристодик облегченно вздохнул и сев на лавку, сколоченную из плохо отесанных досок, поведал своим помощникам терзавшие его мысли:
— У меня плохие новости.
— Мы не идем на север? – Перебил командира Алкенор, для которого отсутствие боевых действий было действительно плохой новостью.
— Нет, Алкенор. Как раз мы идем на север. Только одни и с другой целью. Кир не хочет воевать с саками и отправляет к ним Фарандата. Он хочет сосватать царицу скотоводов.
— Ого! – Присвистнул Пактий. – А этот азиат не глупый малый. Только я не понимаю, почему ты считаешь это плохой новостью? – Не находя места проворным рукам, Пактий продолжал бросать кости, только теперь уже просто так, ради интереса. – Ведь нам платят одинаково, и когда мы мучаемся в походных палатках, и когда бездельничаем в казармах. Так зачем нам рваться на войну?
— Ты можешь думать о чем-нибудь другом, кроме вина и золота?
— Конечно, могу. Меня волнуют… – Но Аристодик перебил Пактия, внеся в свой список еще один пункт.
— И женщин.
— А, тогда нет. – Честно признался Пактий. – Все мои мысли заняты только тремя этими вещами. Да и тебе советую почаще задумываться о них.
— Ну, я вот могу думать о многом другом. – Наивно вставил Алкенор, видя, что Аристодик взбешен словами Пактия и едва сдерживается. – Но все равно не понимаю, почему ты называешь это плохими новостями.
— Да вы что, в самом деле, в детстве часто падали с коней? – Не выдержал Аристодик. – Можете хоть раз пошевелить мозгами? Ведь если Кир не повернет свое войско на север, то очень скоро его взор обратиться к Греции. Я не видел родной земли уже двадцать лет, но не хочу возвращаться на нее вот так. Одно дело быть изгнанником и проклинать тех, кто лишил тебя родины, и совсем другое вернуться на нее как захватчик. А неужели кто-то из вас готов поднять оружие на грека и брать в осаду греческие города? Молчите?
Они действительно молчали. Даже Пактий отбросил в сторону кости и, впав в задумчивость, ковырялся в носу. Первым заговорил Хромий. Распрямив могучие плечи он так грохнул по столу кулаком, что Алкенор едва успел поймать подпрыгнувший к самому потолку кувшин.
— Так надо пойти к царю и так прямо ему и сказать!!! Если он пойдет войной на Грецию, мы отказываемся служить ему за любые деньги.
Алкенор лишь хмыкнул в ответ на это, а Пактий, не показывая виду, втайне задумался над словом «любые».
— Да, повезло же мне на помощников. – Тяжело вздохнул Аристодик. – Из трех человек два с половиной дураки.
И встав из-за стола, он заходил по казарме, перебирая в голове возможные варианты действий.
— Ну а что ты так разгорячился, Аристодик? – Попытался успокоить его Пактий, подливая себе вина. – Ведь Кир, принимая свои решения, не советуется с нами, так что же мы можем сделать?
— Да в этом ты прав, Пактий. – Аристодик остановился, уперев руки в бока. Все глубже погружаясь в собственные мысли, главный наемник смотрел в одну точку, став похожим на неподвижную статую, и только нервное покусывание нижней губы отличало Аристодика от каменного изваяния. – Ты прав, мы ничего не можем сделать. Но сделать нужно. Что-то нужно придумать.
И впервые за долгие годы совместной службы, все четверо столь непохожих друг на друга людей задумались об одном и том же.

Глава четвертая
Неукротимая тигрица

Степь цвела. В этих краях наступило самое прекрасное время года, когда молодая весна, отвоевав мир у состарившейся зимы, не спешила уступать место пока еще дремавшему лету. Нежно касаясь земли своими босыми ногами, она бесшумно бродила по свету, раскрашивая холмы и поляны зеленью травы и пестрым разнообразием живых цветов. Не скупясь, весна открывала кладовые, где хранилось множество красок самых разных цветов и оттенков, и, зачерпнув их своими прозрачными ладонями, щедро украшала полученное в наследство от зимы унылое однообразие. И тогда разливалось по пологим склонам высоких курганов бело-желто-голубое море, и колыхалось оно на ветру, переливаясь узорами, переплетались между собой хрупкие стебли, тихим шепотом новорожденных листьев признаваясь друг другу в любви. В поймах синих рек, обведенных широкой ярко-зеленой полосой тугаев (1), «новым снегом» расцветала дикая вишня, набухали, наливались жизнью почки старых деревьев и даже давно замшелые пни покрывались наивными побегами зелени. Пропитанная влагой дождей и талого снега равнина тонула в красных полях тюльпанов, которые, начинаясь у одного края земли, сплошным ковром тянулись к другому, сливаясь там с высоченным безоблачным небом, в хмельном воздухе которого стоял горьковатый запах дикого меда и витал сладкий аромат любви. Порхая с цветка на цветок, наслаждались весной легкомысленные бабочки, треща разноцветными крыльями, носились беспечные стрекозы, недовольно глядя на них, жужжали-ворчали трудолюбивые пчелы. И весеннее солнышко, лучи которого еще не набрали жгучей силы лета, игриво ласкало цветущую степь, и, любуясь ее юным великолепием, не спешило выжигать созданный весной шедевр.
В общем, степь цвела, и для любого кто знал, что такое степь, этим все было сказано. Ведь даже старые воины, глаза которых видели сотни смертей, и от этого сердца их покрылись непробиваемой холодной броней безразличия к жизни, и те, оказавшись среди всей этой красоты, не могли не замедлить ход коня, чтобы насладиться красотой весенней степи, вдохнуть израненной грудью ее напоенный запахом тысяч трав воздух. Вот и Спаргапис, стремительно влетев на вершину высокого кургана, неизменно натягивал поводья, останавливая коня, и с замиранием сердца устремлял восхищенный взор в разноцветную даль, туда, где вдалеке, размытой зеленой полоской уже виднелись прибрежные заросли великой реки. Правда, на этот раз юношу интересовали не только степные красоты. Внимательным взглядом цепляясь за каждый холм, изучая каждый бугорок, он надеялся встретить в этой нескончаемой дали, увидеть край которой было не под силу даже высоко парящим птицам, хоть какие-нибудь признаки человека. Подуставший за два дня конь, радуясь недолгой передышке, вытягивал длинную шею, торопясь выхватить из густого зеленого ковра особенно приглянувшиеся цветочки. Но Спаргапис, опять не обнаружив того, что искал, недовольно дергал поводья, и, присмотрев неподалеку еще один высокий курган, с вершины которого можно было обозреть степь на несколько фрасахов вокруг, вонзал пятки в бока животного.
И так продолжалось с самого рассвета, а ведь горизонт уже начинал темнеть, извещая мир о скором закате. Да и вчерашний день не сильно отличался от нынешнего, так что Спаргапис уже начинал злиться, видя причины своих неудач в проделках злых помощников Ангромайнью. «Ничего. – Временами успокаивал он сам себя. – Тот, кто никогда не отчаивается и не спешит сдаваться под напором неудач, всегда рано или поздно получит награду». И как будто в подтверждение этого закона жизни, едва замерев на вершине очередного кургана, Спаргапис увидел тонкую струйку дыма черной извилистой полосой разрезающую пополам безоблачное небо. Вот оно, наконец-то! И подбодрив коня легким похлопыванием ладони, Спаргапис помчался к затерявшейся в бесчисленных складках степи стоянке человека. Иногда он останавливался и, слегка тревожась, торопился отыскать взглядом пляшущий в небе столб дыма. Уж не ошибся ли он? Может, сморенный бессонной ночью, он увидел то, что хотел, а не то, что было на самом деле? Но нет. Теперь уже, приглядевшись повнимательнее, Спаргапис различал покатые крыши юрт, притаившихся в тени глубокой лощины, и тонкую едва заметную полоску небольшой реки, которая, извиваясь между курганами, широким полукругом огибала стоянку и спешила принести свои воды в дар великому Араксу. И окончательно убедившись в своей правоте, Спаргапис огласил окрестности громким воплем дикой радости и быстро погнал коня вперед, упиваясь стремительной скачкой и наслаждаясь пронзительным свистом бьющего в лицо ветра.
Уже два дня Спаргапис находился в пути, из края в край бороздя дахью Кирдерея в поисках намана «белобрысого Фарнуха», что обитает недалеко от берегов Аракса. И вот просьба его царственной матери – разыскать и как можно быстрее доставить в ее шатер некую Заринку – скоро будет выполнена. Даже если это не те, кого он ищет, теперь уже поиски будут недолгими – соседствующие между собой наманы из одного занту всегда знают, как найти друг друга среди степи, в которой не существует дорог и указателей. И сейчас, приближаясь к обнаруженной стоянке, Спаргапис радовался тому, что его невольная прогулка подходит к концу, и, вспоминая обстоятельства ее начала, не переставал удивляться самому себе. Ведь всего какой-то месяц назад любая просьба Томирис обязательно приводила к ссоре, и рассерженная царица выговаривала своенравному, непокорному сыну много неприятных обидных слов. А тот, не оставшись в долгу, стрелой уносился в степь и до полусмерти загоняв там коня, неизменно оказывался в дахью Фрады, где в компании веселых друзей и легкодоступных девиц старался забыть о случившемся. Но теперь все было по-другому, и удивленный Спаргапис сам не мог вспомнить, когда и с чего начались эти перемены. Да и не хотелось ему копаться в причинах, он просто радовался наступившему в их отношениях миру, пусть и такому хрупкому, но все же миру. И особенно он радовался тому, что Томирис перестала дурно отзываться при нем о Фраде и не пыталась больше запретить Спаргапису бывать в его шатре. Теперь наоборот, узнав о том, что Спаргапис в очередной раз собирается в гости к лучшему другу, Томирис давала сыну наказ передать Фраде ее наилучшие пожелания, а несколько дней спустя, когда Спаргапис возвращался в родной наман, первым делом царица спешила осведомиться, как там поживает столь уважаемый ею Фрада. И хотя Спаргапис по-прежнему предпочитал беседе с матерью охоту с разгульными друзьями, и не стал чаще бывать в шатре Томирис, все же, когда два дня назад царица позвала его к себе и вежливо попросила выполнить ее просьбу, Спаргапис, хоть и не особенно обрадовался, но решил не отказывать, дабы не испортить идущие на лад отношения. Да и заговорчески-загадочный тон Томирис, которым она доверительно поведала сыну о том, что не может поручить столь серьезного дела простому гонцу, ибо лишние люди не должны знать об этом, сделал свое дело. И вот, два дня спустя усталый конь, выдавая все, на что был способен, нес Спаргаписа к пяти юртам, затерявшимся в степи в одном дневном переходе от Аракса.
Пригретая теплым весенним солнышком, разомлевшая под его ласковыми лучами, стоянка предавалась ленивому сну и казалась необитаемой. Даже скотины не было видно. Только один единственный стреноженный конь прыгал по склону шагах в двадцати позади юрт. Да еще разложенный в неглубокой ямке костерок, в котором едва теплилась жизнь, как бы говорил случайно забредшему сюда путнику: «Не проезжай, есть здесь люди, есть». Низко над костром, крепко ухватившись за врытую в землю медную перекладинку, висел закопченный котел. Неприкрытый крышкой, он сердито дымился, а бурлящая в нем похлебка, оставшись без присмотра, то и дело перепрыгивала через заляпанные жиром края, и подернутые белым пеплом красноватые угли обязательно встречали такое поведение недовольным шипением. Всего месяц назад голодавшие массагеты чтобы накормить детей варили в своих котлах белые кости давно истлевших животных, теперь же, после набега на несчастных маргушей, в тесных стенках котла толкались большие куски жирного мяса.
Видимо услышав топот одинокого коня, из самой большой юрты, стены которой когда-то были белоснежными, вышел мальчик лет восьми в такой не по росту длинной рубахе, что из под нее сразу же начинались сапоги, на которых не было ни одной пылинки. Закатные выше локтя рукава открывали загорелые пухленькие ручки, которые, судя по всему, никогда не видели тяжелой работы. А то, как внимательно мальчишка осматривал незваного гостя, и, картинно хмуря маленькие брови, не спешил здороваться первым, подсказало Спаргапису что это надменное юное создание ни кто иной, как сын главы намана белобрысого Франуха. Спаргаписа развеселил вид этого «хозяина степей», который, стараясь нагнать на себя важности, явно подражал кому-то из взрослых, грозно постукивая по мягкому голенищу сапога маленькой, сделанной специально для ребенка, камчи (2).
— Здравствуй, хозяин. – Решив подыграть мальчишке, который и не думал, что перед ним может оказаться не простой кочевник, а сын царицы и вождь большого племени, Спаргапис заговорил первым. – Да будет над твоими юртами всегда ясное небо, и пастбища твои пусть зеленеют травой. Не подскажешь ли мне, где здесь найти наман Фарнуха?
— Ты уже нашел его. – Ответил мальчишка, тоном и видом своим давая Спаргапису понять, что, ответив на его вопрос, он оказал незнакомцу невиданную честь. Спаргапис едва сдерживал смех.
— А где же сам хозяин? Мне нужно его увидеть.
— Легче будет бурдюком вычерпать Аракс. – И, не меняя царственной позы, мальчишка махнул рукой куда-то в сторону реки. – Отец и все мужчины погнали стадо на дальние пастбища. Туда больше дня ходу. Но на таком никудышнем коне, как твой, все четверо добираться будешь.
— Жаль, видно не получиться с ним повидаться. – Поглаживая гладкую шерсть коня, одного из самых выносливых и быстрых во всей степи, Спаргапис сокрушенно покачал головой. – А Заринка, случайно, не с ним?
— Нет. Она там, у родника. – Услышав это имя, мальчишка, сам того не замечая, скривил кислую мину. – Но лучше тебе напиться бараньей мочи, чем разговаривать с ней.
Спаргапис удивился такому предложению, но особого внимания на него не обратил.
— Что ж, спасибо за теплый прием, радушный хозяин, но, извини, посетить твою юрту не могу, не настаивай. Я не устал, так что не надо заботиться обо мне, да и мой никудышний конь не заслуживает водопоя. – Мальчишка явно смутился. Ведь не пригласить посланного небесами гостя к своему очагу, чтобы предложить отдых и пищу и расспросить его о дороге, было проявлением невоспитанности, и сказанные Спаргаписом слова явно задели мальчишку за живое. Но он быстро взял себя в руки и легким кивком головы соизволил простить «невежественного» гостя за сказанную дерзость.
Обогнув выстроенные полукругом юрты, Спаграпис направил коня к ближайшему холму, приютившему на своей вершине небольшой родник, ледяная вода которого, взбивая фонтанчики золотистого песка, вырывалась из тесных объятий земли и, весело журчащим ручейком сбегая по обрывистому склону, вливалась в небольшую речушку, шагов десять шириной. Зажатая с двух сторон почти вертикальными стенами подмытых весенним паводком курганов, огибая гладкие, блестящие валуны, местами перепрыгивая через них, река охотно играла с солнечными лучами, сверкая под ними своей прозрачной синевой. Однообразие песчаного берега то и дело нарушалось пробивающимися сквозь мокрый песок верхушками камней, отполированных ветром и водой до такой степени, что устоять на их скользкой поверхности было просто невозможно.
Почувствовав запах воды, конь рванул вперед, так что Спаргапис едва сумел остановить его перед самым обрывом, рыхлый склон которого хранил следы босых пяток. Взглядом отыскивая место, где спуститься к реке было бы удобнее всего, Спаргапис увидел необычную для него картину и заулыбался. В двух шагах от воды, накрывая собой большой кусок берега, раскинулась гигантская кожа, которая, судя по затасканному виду, совсем еще недавно устилала пол одной из юрт. Несколько камней прижимали к земле ее обшитые жилами неровные края, по гладкой мокрой поверхности небольшими кучками был рассыпан песок, а в самом центре начищенной до блеска медью краснел скребок с длинной задранной вверх ручкой. А чуть в стороне, сверкая на солнце мокрым нагим телом, которое то и дело сотрясалось мелкой дрожью, охая и жалобно причитая при каждом шаге, гнала себя на середину протоки тоненькая, как тростинка, девчушка с большим тонкогорлым кувшином в руках. Добравшись до места, куда не доплывали взбаламученные ее шагами грязно-зеленые пряди прибрежного ила, девушка опустила кувшин в воду, и часто дергая погруженными в воду коленками, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, стойко ждала пока сосуд наполниться водой. А потом, обеими руками крепко ухватив горло отяжелевшего кувшина, аккуратно ступая по скользкой подводной гальке, она заспешила выбраться на берег. Выйдя из воды, девушка тут же избавилась от своей ноши, и, рыча, как раненный зверь, запрыгала на месте, в струнку вытянув замерзшее тело, после чего принялась растирать маленькими ладошками посиневшие от холода ноги. Немного согревшись, она подхватила с земли кувшин и, равномерно расплескав воду по всей шкуре, опустилась на колени, вооружилась скребком и принялась изо всех сил своих тонких ручонок растирать песок, напрягая при этом каждый мускул хрупкого тела. Она была так увлечена своим занятием, что даже не заметила стоявшего в двадцати шагах от нее Спаргаписа. А тот, опасаясь, что ржание коня может все испортить, аккуратно теребил его мохнатую гриву, и с удовольствием любовался ничего не подозревавшей девчушкой. Слегка насмешливый взгляд нежно гладил черные кудряшки волос, которые девушка, чтобы не мешали, подобрала на затылок и закрепила там длинной костяной заколкой. Потом он скользил вниз по тонкой изящной шее, по хрупким плечам с едва заметными следами первого весеннего загара, задерживался на маленькой груди и напряженных бусинках, торчащих посреди небольших темно-коричневых кругов, гладил плоский живот, и, чувствуя, как сладко замирает душа, спускался еще ниже. А когда, в очередной раз подхватив пустой кувшин, и внутренне сжимаясь в ожидании предстоящего испытания, девушка снова направилась к воде, Спаргапис долго не мог оторваться от изящно выгнутой спинки, измазанных песком маленьких круглых ягодиц и длинных стройных ножек, покрытых крупными точками мурашек.
Но как ни нравилось Спаргапису это зрелище, стоять здесь вечно он не собирался.
— Так ты и есть Заринка? – Привычный к степному бездорожью конь без труда преодолел крутой обрыв и вынес хозяина к реке, замерев в одном шаге от аккуратно свернутого платья девушки. А та, вскрикнув от неожиданности, выронила наполовину заполненный кувшин и, двумя руками обхватив озябшие плечи, поспешила сесть в воду. Спаргапис, часто проводя время в шатре Фрады, привык сталкиваться там с голыми девицами, которые украшали каждое гулянье его друга, и, находясь в толпе разгоряченных веселым дымом мужчин, не только не стыдились своей наготы, но иногда принимали такие бесстыдные позы, что даже сам Фрада заливался краской и терялся от смущения. Потому такая реакция девушки на его неожиданное появление несказанно удивила и даже немного смутила молодого вождя. Заринка же, сидя по грудь в воде, покраснела до корней волос и, глядя на юношу круглыми от испуга глазами, пробормотала первое, что пришло ей в голову:
— У меня из-за тебя кувшин уплыл. – Хотя кувшин сейчас волновал ее меньше всего.
— Ничего, я тебе другой подарю. – Эта ситуация веселила Спаргаписа и теперь, видя полную растерянность Заринки, он собирался насладиться своим положением и вдоволь поиздеваться над загнанной в ловушку девушкой. Он прекрасно знал, что такое весенняя, накормленная талым снегом река, и понимал, что долго в ней девушка не высидит. Уже сейчас было видно, как дрожат ее хрупкие плечи, и даже находясь в нескольких шагах от Заринки, Спаргапис слышал стук ее зубов. И решив немного ускорить ход событий, Спаргапис добавил с самым невинным выражением лица, которое только был способен изобразить. – Да ладно прятаться-то. Я здесь уже давно стою.
От накатившего на нее волны стыдливости Заринка закусила губу. Осознав всю безвыходность своего положения и то, что от этого наглеца пощады ждать бессмысленно, она решила сдаться и, как могла прикрываясь руками, побрела к берегу, дрожа всем телом и с трудом переставляя закоченевшие ноги. Выбравшись из воды, девушка торопливо засеменила к лежащему на песке платью, радуясь скорому избавлению. Но останавливаться на этом Спаргапис не собирался. Когда чтобы добраться до своей одежды девушке оставалось сделать пару шагов, он, изо всей силы сжимая коленями конские бока, свесился к земле и, подхватив платье, с легкостью вернулся в прежнее положение. Замерев в шаге от него, девушка чуть не заплакала от охватившего ее отчаянья.
— Отдай. – С трудом сдерживая слезы, попросила она. Но Спаргапису это нравилось все больше и больше.
— А ты сначала руки опусти.
Это и стало той каплей, которая рано или поздно переполняет любую чашу терпения, выплескивая через ее края бурный поток ярости. Вот и сейчас во влажных от слез глазах Заринки запрыгал недобрый огонек, но, увлеченный своей игрой, Спаргапис даже не заметил этого.
— Отдай по-хорошему!!! – Тон Заринки был не злобный, не угрожающий, но твердый и решительный.
Видя, что слова на этого наглеца не очень-то действуют, Заринка как бы в подтверждение своей просьбы протянула к платью левую руку и, оставив открытой возбужденно дрожащую грудь, выжидающе замерла в такой позе. Но мгновенье спустя, воспользовавшись тем, что Спаргапис отвлекся на созерцание ее прелестей, девушка правой рукой выхватила из копны волос костяную заколку и вонзила ее в заднюю ногу лошади, вогнав по самую рукоятку. Причем сделала она это так молниеносно, что Спаргапис даже не понял, что произошло. Конь взвился на дыбы и, жалобно заржав, понесся вдоль берега, высоко подпрыгивая при каждом шаге и бешено дергая задними ногами. Не ожидавший такого поворота Спаргапис, забыв и думать о платье, попытался двумя руками ухватиться за развивающуюся гриву, но тут же подлетел высоко в воздух и рухнул на землю, больно ударившись головой обо что-то твердое. Кромешная темнота, которую сменяли яркие вспышки разноцветных огней, вот все, что видел Спаргапис первые несколько мгновений после падения. А когда, наконец, он смог сесть и, выплевывая набившийся в рот песок, оглядеться вокруг, уже одетая Заринка стояла в пяти шагах от него, гордо уперев руки в бока и выставив вперед правую ногу.
— Посмотрел? Понравилось? – Все также не злобно, но жестко спросила девушка. – Поднимайся к юртам, я тебе кровь остановлю.
Увидев, как его обидчица спокойно удаляется с поля боя, Спаргапис рассвирепел и хотел было броситься вдогонку, но, поднявшись на ноги, тут же вынужден был присесть на корточки, обеими руками упершись в землю. Голова кружилась и звенела. Заринка тем временем поднялась по утоптанной тропинке и исчезла из виду. Прикоснувшись к саднящей правой брови, Спаргапис ощутил под пальцами липкую теплую жидкость, которая тонкой струйкой уже начинала стекать по щеке. Осторожно встав, он проводил взглядом уносящегося вдаль коня, который до сих пор не мог успокоиться, и, пошатываясь из стороны в сторону, побрел к юртам, где его уже ждала Заринка с маленьким кожаным мешочком в руках.
— Ты хоть знаешь, кто я такой? – Рявкнул Спаргапис, подходя к девушке.
— Конечно. – Не чуть не смутившись, ответила та. Вцепившись зубами в туго стянутый узел, Заринка пыталась развязать мешочек, и, засмотревшись на ее чуть приоткрытые алые губки, Спаргапис даже забыл о заданном вопросе. Но как только узел оказался развязанным, Заринка дополнила свой ответ. – Ты наглый и самодовольный болван. Садись.
И она толкнула его в грудь. Не сильно, конечно, но еще не отошедшему от падения Спаргапису этого хватило, чтобы осесть на подкосившихся ногах и плюхнуться на землю. Подобрав подол платья, Заринка опустилась на колени между широко расставленных ног юноши, до середины обнажив при этом еще не высохшие бедра.
— Болван, говоришь? Я сын царицы. – Выпалил Спаргапис и тут же сам понял, как глупо и смешно должно было выглядеть его пустое бахвальство в глазах Заринки.
— Одно другому не мешает. – Пожала плечами девушка. Ее ладонь наполнилась сухой измельченной травой непонятного цвета и не очень приятного запаха, которую Заринка отправила себе в рот и стала старательно пережевывать, превращая в густую, липкую кашу.
— Я, между прочим, из-за тебя коня упустил.
— Ничего, я тебе другого подарю. – Выплюнув часть образованной каши на указательный палец, девушка взяла Спаргаписа за подбородок и, повернув его голову так, как ей было нужно, коротко скомандовала. – Не дергайся.
Но как только тонкий девичий палец коснулся рассеченной брови, Спаргапису показалось, что кровоточащую рану обдали кипятком, а глаз сейчас разорвется и вытечет из глазницы. Зашипев от боли, он отдернул голову и Заринка, поведя тонкой линией брови, спросила самым ласковым тоном, как любящая заботливая мама спрашивает больного малыша:
— Что, подуть царскому сыночку на ранку? – И скрипя зубами, Спаргапис снова подвинулся к ней. Но пытка продолжалась совсем недолго. Аккуратно размазав остатки вонючей каши вокруг брови, Заринка, чуть отодвинувшись, полюбовалась на дело своих рук и удовлетворенно кивнула головой. – Все. Теперь быстро заживет.
Спаргапис с удивлением обнаружил, что боль быстро шла на убыль, и даже шум в голове почти стих.
— Пока посиди так. Пусть подсохнет. – Командовала Заринка, завязывая волшебный мешочек. – Ну, рассказывай, каким благодатным ветром занесло к нам в наман сына царицы?
— Моя мать велела доставить тебя к ней в шатер. – Спаргапис и сам подзабыл, ради чего он здесь появился. – И как можно быстрее. Так что собирайся.
Удивлению Заринки не было предела.
— Царица? Меня? А ты ничего не путаешь? Может, головой сильно ударился?
Постепенно приходя в себя, Спаргапис решил, что пора этому издевательству положить конец. Что возомнила о себе эта дерзкая девчонка? Считает, что может разговаривать с ним таком тоне? Да еще после того, что сделала? Резким движением он нагнулся вперед, и, обеими руками обхватив талию стоявшей на коленях Заринки, дернул девушку к себе. Чтобы не упасть на Спаргаписа, Заринке пришлось упереться в него локтями, и, обхватив руками шею, повиснуть не его груди. Их лица оказались так близко, что они почувствовали дыхание друг друга, и, замерев, Спаргапис поймал себя на том, что, забыв о мести, он любуется красотой ее удивительно синих глаз. И Заринка, удивляясь сама себе, вдруг поняла, что не вырывается из этих объятий, а наоборот, едва заметными движениями холодных ладошек нежно поглаживает мощную шею Спаргаписа. И в этот момент оба они услышали как часто и сильно забились два сердца, и оба испугались незнакомого щемящего чувства, которое сдавило их грудь.
Но тут же все вернулось на круги своя. Если в первый момент, потянув к себе Заринку, Спаргапис не на шутку испугался, что переломит ее пополам, такой тонкой, хрупкой показалась она ему, то совсем скоро в нем заговорило воспитание Фрады и руки сами собой заскользили по спине девушки вниз, обхватывая и с силой сжимая маленькие упругие полушария. Но в этот же миг острое жесткое колено Заринки уперлось Спаргапису между ног и легонько придавило к земле все, что под ним оказалось.
— В-с-с-с! – Послышался жалобный стон, и руки Спаргаписа разжались сами собой. А Заринка вскочила на ноги и, отряхивая подол, заговорила спокойно, как будто ничего и не случилось:
— Ну, побыстрей, так побыстрей. Пойду седлать коня. – И развернувшись, девушка зашагала к пасущемуся около юрт стреноженному коню, предоставив Спаргапису мучиться от боли в полном одиночестве.
— Да что ж это такое? – С трудом вставая на ноги, сам с собой разговаривал Спаргапис. – Что за тигрица бешеная? Я же ей шею сверну, доиграется.
Но стоило Заринке верхом на сером коне появиться из-за юрт, Спаргапис, увидев ее худую длинную ногу, обнаженную разрезом платья, тут же забыл обо всех своих угрозах. На ней уже красовалась легкая безрукавка, и черные кудряшки спрятались под аккуратной маленькой шапкой, а через круп лошади был переброшен толстый кожаный ремень, с одной стороны которого болтался мешочек с вяленым мясом, а с другой полный бурдюк воды. Одним словом, Заринка была полностью готова к дальней дороге.
— Э-э-э, нет, так не пойдет. Слезай. – Скомандовал ей Спаргапис, видя, что на двоих остался только один конь. – Придется тебе пересесть. Я же сзади не поеду.
— А при чем здесь ты? – Искренне удивившись, спросила Заринка. – Хочешь ехать, лови своего коня. И не дожидаясь ответа Спаргаписа, Заринка высунула маленький розовый язычок. – Б-е-е-е!!!.
— Куда? Эй, стой. – Закричал ей вслед растерянный Спаргапис. Наблюдая за тем, как стремительно она уносилась вдаль, юноша даже потерял дар речи. – Вот… Ну… Ух… С-с-с… Что..
— Я же тебе говорил. – Раздался за спиной взбешенного Спаргаписа голос мальчишки, с которым он разговаривал до встречи с Заринкой. – Лучше бы ты напился бараньей мочи.
— Это уж точно. – Ни чуть не сомневаясь, согласился с ним Спаргапис.

Заринка вернулась в юрты родного намана только шесть дней спустя, так и не поняв, зачем же она понадобилась царице. За все то время, что она пользовалась гостеприимством Томирис, та ни разу не заговорила с ней о чем-то серьезном. Так, болтали о всякой ерунде. На третий день на пороге царского шатра появился Спаргапис, но, едва увидев рядом с Томирис весело смеющуюся Заринку, злобно засверкал глазами и исчез, не пожелав даже поздороваться. Больше они не виделись, но через пару дней после своего возвращения, ранним заспанным утром выйдя из шатра, Заринка буквально натолкнулась на Спрагаписа, чуть не наступив ему на ноги. Сказать, что она удивилась, это значило не сказать ничего. Но вместе с удивлением девушку посетило еще какое-то чувство, не ведомое ей ранее.
— Ты зачем здесь? – Стараясь скрыть свое смущение, спросила она.
Спаргапис извлек из-за спины спрятанный там кувшин.
— Я же обещал тебе новый подарить.
При воспоминании об обстоятельствах их недавнего знакомства по щекам Заринки пополз предательский румянец.
— А я уже все шкуры постирала. – Сама не зная зачем, ляпнула она.
— Эх, жаль, не повезло мне. – Не растерялся Спаргапис и они оба расхохотались.
Так начал осуществляться хитрый план Гаубата. Но двое влюбленных не знали, что стали заложниками в большой игре, что для сильных мира сего их чувства были только аргументом в борьбе интересов. Да и слава всемогущему повелителю неба, что они этого не знали, и просто наслаждались друг другом, изо всех сил стараясь продлить короткие мгновенья столь редких свиданий, когда ночь пролетает, как один миг, про который ты вспоминаешь потом, томясь в долгой разлуке. Не знали они и того, что, преодолев уже «черную долину страданий» (3), к границам массагетских пастбищ приближалось возглавляемое Фарандатом посольство великого Куруш Бузурга, и чтобы достигнуть берегов Аракса, ему оставалось пройти не больше двадцати фарсахов.

Глава пятая
Холод расчета и пламя страстей

Покинув тесные стены зимовья, царский наман расположился в верхнем течении Политимета. Здесь река, еще не успев набрать силу, стать полноводной, глубокой, плескалась на камнях небольшой прозрачной речушкой, по дну которой суетливо сновали серые пескари и величаво-медленно передвигалась более крупная рыба. Своими круглыми крышами пробив белые дырки в разноцветной одежде степи, сотканной из сотен трав и цветов, по зеленеющему берегу в полном беспорядке рассыпались разных размеров юрты, над которыми высоким синим утесом тянулся к небу купол царского шатра. Своими размерами он раз в десять превосходил самую большую юрту, но вот внутри богатств и украшений было не больше, чем у любого вождя или просто знатного кочевника. Пожалуй, только трон, золотым великолепием сверкающий в солнечных лучах, вот и все, чем могла бы возгордиться хозяйка шатра. Слуги уже сняли бычьи шкуры, которыми каждый вечер завешивали вход, чтобы уберечь царицу от ночной прохлады, и теперь в шатре хозяйничал легкий весенний ветерок, в котором уже чувствовалось дыхание приближающегося лета. Пробиваясь сквозь маленькое отверстие вверху купола, игривые лучики солнца стремительно соскальзывали по невидимым нитям и бесшумно падали в центре шатра, вынуждая холодную темноту прятаться в самых дальних углах царских покоев. Обложенный закопченными камнями очаг сегодня был холодным, безжизненным, и потому, когда серовато-белые облака прятали солнце от людских взглядов, в шатре воцарялся полумрак, в котором тонули фигуры и лица собравшихся здесь вождей. Но царский трон был настолько красив и великолепен, что казалось, даже темнота боится прикоснуться к нему, и, не смея закутать трон в свое непроглядное покрывало, оставляет не тронутой и сидящую на нем царицу. Томирис же, как всегда в минуты душевного волнения, теребила кончиками пальцев длинные шнурки с маленькими золотыми шариками на конце. Свисавшие с тонкого кожаного ремешка, обхватившего талию царицы, шнурки эти были единственным украшением на ее простой одежде, и потому на фоне блистающего роскошью и богатством трона Томирис смотрелась как-то странно и даже нелепо.
Закинув ногу на ногу, даже не стараясь скрыть своего волнения, Томирис слово в слово пересказывала двухдневной давности разговор с Фарандатом, и, медленно переводя внимательный взгляд с одного лица на другое, пыталась понять, что думают об услышанном приглашенные ею вожди, лица которых мрачнели с каждым новым словом царицы. Даже Гаубат, всегда такой хладнокровный и бесстрастный, по жестам и словам которого никогда нельзя было понять, о чем он думает, что чувствует, на этот раз был не в силах скрыть своих эмоций, частенько поднимая длинную костлявую руку к морщинистому лбу, и потирая его сухой старческой ладонью. А брови сидящего напротив него Баридата удивленно складывались домиком, крыша которого постоянно ползла вверх, пока не достигла середины лба, где и замерла в полной неподвижности, не собираясь возвращаться на прежнее место. Достав из ножен акинак, Артембар нежно ласкал пальцами его золотое лезвие, а растерянный взгляд вождя в это время бесцельно блуждал по стенам шатра. Фрада же, наоборот, уставился в одну точку и, казалось, даже не слышал, что говорит царица, хотя на самом деле он ловил каждое произнесенное Томирис слово. Зажав в волосатом кулачище стрелу, Фрада одним большим пальцем сгибал и разгибал ее медный наконечник так легко, как будто он был сделан не из металла, а из сырой глины. За всем этим следил, не отрываясь, безразличный ко всему происходящему Спаргапис, который еще не осознал всей серьезности сложившегося положения.
— Честное слово, за двенадцать лет своего царствования я видела столько хитростей и интриг, что думала, удивить меня чем-то подобным невозможно. Однако, Курушу это удалось. – Рассказ Томирис подошел к концу, и теперь собравшиеся вожди знали, что вместо угроз и ультиматума прибывший из далекой Персии посол привез предложение скрепить союз двух народов свадьбой их правителей. – Да и вас, вижу, эта новость озадачила не меньше. Признаться, я долго не могла поверить услышанному. Еще дольше не могла понять, как следует мне вести себя.
— Что же ты ответила ему? – Не поднимая головы, спросил Гаубат.
— То же, что на моем месте ответил бы любой из вас. По нашим законам такие важные вопросы должен решать совет. В тот же день во все дахью были разосланы гонцы на самых резвых конях, так что через десять-двенадцать дней большой совет снова соберется, чтобы вынести свое решение.
— Слова твои мудры, царица, а поступки правильны. – Шатер наполнился густым басом Фрады. – Но тогда зачем здесь собрались мы?
Глаза Томирис блеснули огоньками гнева.
— Затем, что в памяти моей еще свежи воспоминания о последнем совете, когда вы перегрызлись между собой, подобно стае шакалов, столпившихся у гниющей туши. Меня бросает в дрожь при мысли, что посланник Куруша, увидит нечто подобное. Кто бы ни был для нас Куруш – союзник ли, смертельный ли враг, я не хочу, чтобы его люди видели, что среди нас нет единства и вожди массагетов готовы вцепиться друг другу в глотку, как голодные волки суровой зимой. И я не допущу этого, потому что если это случиться, уважение, которое сейчас выказывает нам царь всех персов, улетучится, как дым погасшего костра. И произойдет это только из-за того, что мы не можем заранее придти к общему мнению. Повторяю, я не желаю, чтобы это случилось, потому и собрала вас здесь. Можно много говорить о том, что все решает совет, но все вы не хуже меня понимаете одну простую вещь – каждый из вас имеет влияние на определенных вождей совета, и как мы договоримся сейчас, как решим здесь, в этом тесном кругу, так и будет на совете. Или кто-то из вас не согласен со мной? Вижу, что таких нет. А раз все согласны, то я призываю в свидетели всех богов, обитающих в синей небесной дали, и предлагаю каждому поклясться в том, что решение будет принято нами здесь и сейчас. И каким бы ни было это решение, каждый принесший клятву в дальнейшем будет считать его своим собственным решением, и на совете, в присутствии посла, не посмеет выступить против лично, а также не будет подбивать на это других вождей. Если кто-то из вас не согласен и желает чтобы мы погрязли в дрязгах, то лучше разойдемся прямо сейчас и не будем тратить силы и время на пустые бесполезные разговоры. – Снова пытливый взгляд царицы пробежал по лицам собравшихся и остановился на Гаубате. – Что скажешь, Гаубат?
Но старый вождь не торопился с ответом. Неспешно гладя искалеченную ногу, многозначительно закатив глаза, Гаубат копался в собственных мыслях, пытаясь понять, что случилось с царицей, прежде доверявшей ему, как самой себе. И основания для столь тревожных размышлений у него были. Ведь Гаубат прибыл к царскому шатру еще прошлым утром, и вот уже почти двое суток находился рядом с Томирис. Так неужели за это время она так и не нашла возможности хотя бы намеком предупредить своего верного советчика о цели разговора, для которого были вызваны вожди? Если бы хотела, то смогла бы. Значит, не хотела. О намерениях Куруша Гаубат, само собой, знал – осведомленный о стремлении «белой лисы» любыми путями добиться мира с персами, Фарандат, дабы заручиться поддержкой влиятельного вождя, навестил шатер Гаубата сразу же по его прибытии в наман царицы. Так что сообщение о сватовстве не удивило Гаубата, но вот сегодняшний шаг Томирис стал для него полной неожиданностью. И то, что Томирис, не предупредив, поставила своего всегдашнего союзника уже перед фактом, сильно тревожило и насказано злило Гаубата. Теперь предстояло вступить в бой без разведки и подготовки, не зная, чего ожидать от каждого из присутствующих вождей. А клятва, принести которую требовала Томирис, не давала Гаубату право на поражение. И стараясь отогнать от себя гневные мысли, мешавшие сосредоточиться на главном, Гаубат старательно взвешивал интересы всех собравшихся, пытаясь предугадать поведение каждого из них.
«Фрада. Ну, с этим все понятно. Прежде небо рухнет на землю, и кромешная тьма поглотит Тиштр, чем он согласится на такой союз. – Теребя клочкастую бороду, размышлял Гаубат. – Ведь это будет конец его мечты о троне масагетов, которую он лелеет больше десяти лет. Да, здесь сомнения не уместны. Фрада будет против, а значит и Баридат со Спаргаписом тоже. Но так ли уж неизменно мнение двух этих вождей? Неужели нельзя повлиять на него? Тем более, что для Фрады предложение Томирис тоже стал неожиданностью, и у него не было времени «поработать» над умами Баридата и Спаргаписа, а значит шансы имеются. Главное понять, чем можно завлечь их на свою сторону, найти то самое слабое место, надавив на которое, я заставлю Баридата и Спаргаписа посмотреть на все по-другому. Но что это может быть? Гордость? Тщеславие? Страсть к наживе? Ну, вразумите же меня, боги!!! Дайте мне верный ответ, чтобы я смог уберечь свой народ от бесполезной бойни!!! – Мысленный взгляд Гаубата остановился на Артембаре. – Вот уж кто поистине непредсказуем. Ведь он не так хитер и корыстен, как все остальные, и потому угадать его мысли просто невозможно. Ох уж эти мне простаки, чуждые холодного расчета, всегда действующие по наитию, подталкиваемые толчками своего сердца. Никогда не знаешь, чего от них ожидать. Уж лучше иметь дело с пятью Фрадами одновременно, чем пытаться убедить одного Артембара. Вот уж где без помощи богов не обойтись. А сама Томирис? – Гаубат осторожно покосился на царицу, которая ожидала его ответа. – Я не узнаю ее. Ведь совсем недавно она готова была сделать все, лишь бы избежать войны. А теперь, когда боги предоставили нам такой прекрасный шанс… она явно не стремится к этому союзу, хотя должна бы. Или я зря тревожусь? Но нет. Ведь если бы она предупредила меня заранее, сейчас возможностей решить все в пользу мира было бы гораздо больше. И Томирис это знала, но все равно не сделала этого. Почему?»
Понимая, что дальнейшее молчание становится просто неприличным, Гаубат решил полностью довериться своим небесным покровителям, и про себя твердя молитвы, вслух принес слова клятвы:
— Склоняя свою голову перед твоей мудростью, царица, признаю, что решила ты правильно, а потому клянусь небом и солнцем, что подчинюсь принятому большинством решению, каким бы оно не было. И пусть меня настигнет жестокая кара справедливых богов, если я когда-нибудь преступлю эту клятву.
Томирис кивнула головой и посмотрела на Баридата.
— Клянусь! – Коротко ответил тот, и его примеру тут же последовал Спаргапис.
Взгляды ожидающих вождей скрестились на хмуром челе Фрады. А тот, поджав спрятанные в усах и бороде губы, сузив глаза в маленькие щелочки, не спешил связать себя клятвой, и подобно Гаубату, пытался просчитать исход предстоящего обсуждения, чтобы понять, насколько велики его шансы на победу и стоит ли так рисковать, заранее отказываясь от дальнейшей борьбы в случае поражения.
Скользнув взглядом по Гаубату, который казалось уснул, как только произнес клятву, Фрада даже не стал думать о нем, заранее причислив старика к своим главным врагам. А вот задержав взгляд на лысине Артембара, блестящей капельками пота, Фрада, несмотря на царившее вокруг напряжение, даже позволил себе улыбнуться. В отличии от Гаубата, он почему то даже не сомневался в том, что Артембар изо всех сил будет выступать против заключения союза такой ценой. Видимо взгляд человека, искушенного в плотских утехах, замечал в поведении Артембара то, что старческие глаза Гаубата, уже давно привыкшего мыслить другим категориями, упускали из виду. Как бы то ни было, но Фрада был уверен, что Артембар пополнит его ряды, и даже особо стараться для этого не придется.
«Итак, справа один против, один за». – Заключил Фрада и посмотрел налево, где сидели Баридат со Спаргаписом. И тут же ухмылка слетела с губ Фрады и он даже едва заметно поморщился, осознавая насколько сильно эти двое могут быть подвержены чужому влиянию, особенно, если оно сдобрено красивой болтовней и щедрыми обещаниями. Проклятье, ну почему он не знал о намерениях царицы вчера вечером, когда впервые за последние дни Спаргапис оказался в его шатре. Тогда сейчас все было бы по-другому и в решении этой парочки не приходилось бы сомневаться. А так… Предсказать, в какую сторону бросит этого сопливого несмышленыша и рыжую бестию было просто невозможно. Для этого нужно время. Совсем немного, всего одну ночь. Но Томирис, потребовав принести клятву, которая в дальнейшем свяжет его по рукам и ногам, отбирала у Фрады как раз так необходимое ему время. «Так может отказаться и перенести сражение на совет?» — Мелькнуло в голове Фрады, однако, решив, что его отказ принести клятву будет выглядеть как трусость, боязнь честной открытой схватки с Гаубатом, Фрада молча кивнул головой в знак своего согласия с предложением царицы. Но Томирис этого было мало:
— Я хочу услышать! – Спокойно, но твердо настояла она.
— Клянусь. – Злобно бросил Фрада, и с таким ожесточением надавил на острие стрелы, что на подушечке пальца появилась кровь, а не выдержавший такого натиска наконечник переломился пополам, издав звонкий щелчок. С невозмутимым видом Фрада отбросил сломанную стрелу в сторону и, достав из лежащего на полу колчана другую, снова принялся гнуть ее наконечник.
Теперь не поклявшимся оставался только Артембар, который, опустив голову, сжав кулаки, едва подавлял в себе желание вскочить на ноги, выбежать из шатра и умчаться так далеко, насколько хватит сил, лишь бы не принимать участие в предстоящем разговоре. Но понимая, что бегством ничего не изменишь, он оставался на месте, при этом по-прежнему не находя в себе силы произнести одно короткое слово «клянусь».
— Артембар. – На мгновенье голос Томирис задрожал, но она быстро взяла себя в руки, так что никто даже не обратил на это внимание. Услышав свое имя, вождь вздрогнул и медленно поднял голову, встретившись глазами со своей царицей. – Мы ждем тебя. – Добавила она, и теперь уже пришел ее черед испуганно прятать взгляд.
— Клянусь. – Внезапно охрипшим голосом выразил покорность судьбе Артембар и снова опустил голову.
— Хорошо! – Первая цель была достигнута и понимая, что теперь от нее самой мало что зависит, Томирис, смогла позволить себе немного расслабиться, откинув напряженное тело на спинку трона. Главное не встречаться глазами с Артембаром, тогда она выдержит это и все пройдет нормально. – Кто хочет говорить первым?
— Поскольку Куруш хочет видеть своей женой ни меня или Фраду, думаю, первой должна быть ты. – Заметил Гаубат.
— Это было бы справедливо, если бы Куруша действительно интересовала я! – Недовольно склонив голову набок, ответила Томирис. – Но мне кажется, что мои женские чары здесь ни при чем. Дело ведь в другом и, ты, Гаубат, знаешь это не хуже меня. Курушем правит только холодный расчет, ничего более. А значит и мы, принимая решение, должны вооружиться расчетом и забыть о пламени собственных страстей. – При этих словах голос Томирис снова изменил ей, а голова Артембара дернулась вверх против его воли. Подождав, пока сдавившее горло волнение пойдет на убыль и позволит ей дышать, царица закончила свою мысль. – Не скрою, что если бы этот вопрос решала простая массагетка Томирис, то она, не задумываясь, отказалась бы от такой чести. Но сейчас этот вопрос решает царица и она должна поступить так, как будет лучше всему племени саков. А для того, чтобы понять, как будет лучше для массагетов, я и хочу выслушать вас. И уж коли ты начал говорить, уважаемый Гаубат, то первым и поведай нам свои мысли об этом.
Гаубат снова замолчал, подбирая нужные слова, но на этот раз, тишина хранилась недолго.
— Конечно, ты права, говоря о том, что твоя красота здесь ни при чем, хотя, видят боги, она способна свести с ума кого угодно. Я не знаю таких мужчин, которые сохранили бы покой, прикоснувшись к тебе взглядом.
— Говори о деле. – Грубовато прервала поток лести Томирис. На самом же деле Гаубат просто пытался тянуть время, и теперь, недовольно дернув щекой, начал говорить более конкретно:
— Конечно, Курушем руководит чистый расчет, холодный, как лезвие акинака. Но это и хорошо. Сделки, заключаемые на расчете, всегда более прочны и долговечны, чем те, что рождаются в порыве страсти. Наш необдуманный поход на маргушей мог стать причиной большой бури, которая грозила реками крови затопить наши степи, превратив их в одно безбрежное море страданий. И я уж думал, что нет такого средства, которое способно было избавить нас от этой напасти. Но, не теряя надежды, каждый восход солнца встречал я, вознося молитвы обитателям заоблачных далей, и каждый закат заставал меня за этим занятием. И вот, боги услышали меня. Такая удача выпадает редко, и упустить ее было бы большой глупостью. Непростительной. Дичь сама идет в наши руки и нам остается только не промахнуться. По-моему, здесь даже и рассуждать нечего, мы должны заключить этот союз. Выгоды от него для нас огромны, не говоря уже о том, что не придется вступать в войну, в которой мы потеряем половину наших воинов, а, может, и больше.
— Да ты с ума сошел! – Так Фрада встретил слова Гаубата. – Неужели страх перед войском Куруша, о котором мы знаем только из рассказов известных своей трусостью маргушей, настолько затмил твой разум, Гаубат? Я даже не заметил, когда ты уподобился черепахе, которая при каждом шорохе прячет голову в панцирь.
— Если ты хочешь сказать что-то конкретное, Фрада, то говори. – Остановила его Томирис. – Приведи нам доводы, которыми руководствуешься ты. И может, сам Гаубат, признав твою мудрость, склонит перед тобой седую голову и признает твою правоту. Но вот пустых склок и оскорблений на этом совете я не потерплю.
— Доводы? – С каждым новым словом, Фрада начинал говорить все громче и громче. – Мои доводы те же, что и на недавнем большом совете. Саки самый отважный народ, живущий под синим небом. Никогда наши предки не боялись врагов, не должны и мы надеяться на то, что нам удастся избежать войны, спрятавшись под юбкой царицы. Меня просто бесят подобные слова. Это первый довод. Второй довод в том, что войны не будет в любом случае. Только представьте, что было бы, если одно из наших племен подверглось набегу маргушей, или другого племени. Хотя такое не приснится в самом жутком сне, но все же, как бы мы ответили им? Конечно!!! Мы бы тут же оседлали своих коней, и земля под ногами маргушей стала бы красной от их собственной крови, а небо над их головами затянулось бы черным дымом. Нам бы и в голову не пришло, посылать к ним послов, чтобы уладить все миром. Все согласны со мной? Так почему же ты, Гаубат, утверждаешь, что персы сильны и могущественны, и нам не выстоять в схватке с ними? Если бы это было так, то сейчас на том берегу Аракса вместо жалкой горстки воинов, стояло бы все войско Куруша, готовое обрушиться на нас и всех до единого стереть с лица земли. Но он этого не сделал. Почему? Все просто. Он боится нас!!! И будь проклят тот, кто скажет по-другому. Только страхом, только тем, что он осознает свое бессилие перед нами, вызвана эта жалкая попытка заключить с нами мир. Так что нечего пугать нас его «непобедимым войском», Гаубат.
— Причина такого поведения Куруша не в его трусости, Фрада. – Гаубат старался держать себя в руках, хотя оскорбительный тон Фрады все больше раздражал старого вождя. Вот и сейчас Фрада лишь отмахнулся от Гаубата, как от надоедливой мухи, даже не пожелав дослушать его слова. И видя, что страсти накаляются, Томирис решила немного охладить пыл двух соперников, передав слову Баридату.
— Благодаря походу голод покинул наши юрты. – Заговорил тот, огромной лапой приглаживая густую рыжую шевелюру. – Теперь в них царит спокойствие и благодушие. Большинство воинов уже не жаждут крови, а хотят просто насладиться результатами своей победы. К тому же, мы умилостивили богов, принеся им богатые жертвы, и теперь благосклонность Тиштра вернулась к нам – по всем приметам наступающее лето обещает быть благодатным. А это значит, что у нас будет много мирных дел. Но все же… — Баридат покачал головой. – Мне кажется война, действительно, не так страшна для нас, как это рисует Гаубат. Не стоит опасаться хищника, который завидев жертву не бросается вперед, чтобы вцепиться в нее зубами, а пытается обойти стороной. Ни один храбрый зверь не имеет такой повадки.
Услышав такие слова, Фрада от души захлопал в ладони, во всю мощь своего голоса восхваляя мудрость Баридата.
— И не забывайте еще об одном. – Посчитав, что достаточно похвалил своего сторонника, Фрада вернулся к делам. – Женившись на Томирис, Куруш по праву станет царем массагетов. Кто хочет, чтобы саками правил чужеземец?
Это был сильный удар и его эхом тут же отозвался голос Спаргаписа:
— Ну, нет. Уж лучше мы вступим в бой и погибнем все до одного, чем, не сопротивляясь, станем данниками персов.
— Это случиться если мы не заключим с персами союз. – Холодно возразил Гаубат. – К тому же можно сделать это на условии, что царицей массагетов все равно останется Томирис, а один из наших вождей будет править от ее имени. – Говоря утром с Фарандатом, Гаубат обсуждал этот вопрос, и потому уверенно добавил. – Что-то подсказывает мне, что Куруш согласиться на это.
— Ты говоришь так, потому как рассчитываешь, что этим вождем станешь именно ты?
— Это уж будет решать совет. Но сразу скажу, что я слишком стар для этого. Среди нас много других, более достойных и мудрых, которые будут править массагетами во имя их славы и процветания.
По застывшему лицу Баридата было понятно, что он всерьез призадумался над словами Гаубата, и Фрада немедленно бросился в контратаку:
— Да, так будет, пока жива Томирис. А дальше? По нашим законам, только большой совет вправе выбрать царя всех массагетов. Именно так становились царями всеми предыдущие правители саков, именно так стала царицей ты, Томирис. У персов же закон говорит об этом другое. Право царствовать над всеми подчиненными странами и народами у них передается по наследству и принадлежит старшему сыну царя. Значит, после смерти Куруша трон массагетов должен будет занять его сын. Вот что должно нас тревожить, а не возможность войны, которой персы боятся больше нас.
— Да, это главный довод, по которому я не одобрю такой шаг. – Поддержал Фраду Баридат, который еще мгновенье назад уже готов был поддержать Гаубата. – Я не хочу, чтобы годы спустя, на твоем месте, царица, сидел чужак, кто бы он ни был.
— Глупцы. – Спокойно усмехнулся Гаубат. – Кто из вас знает, что случиться с ним через день? Никто. А уж более далекое будущее и подавно скрыто от нас плотной завесой неизвестности. Может через десять лет, массагет будет править персами и всеми подвластными им народами. Если Томирис подарит Курушу наследника, это будет вполне возможно.
Не успел Гаубат сказать это, как Артембар, до этого не сказавший ни единого слова, с искаженным яростью лицом, вскочил на ноги.
— Да ни за что!!! – Выкрикнул он, но зеленый лед царских глаз тут же охладил его пыл и вождь заговорил спокойнее. – Сдается мне, что Фрада прав, и Курушу от этого союза нужно только одно – получить право на трон массагетов. А как только это случиться, Томирис отправиться в след своим предкам, обживать бескрайние небесные просторы. Она станет ему не нужна и…
— Если это случиться, массагеты всегда смогут собрать большой совет и выбрать себе нового царя. – Перебил его Гаубат, который теперь уже оставался в полном одиночестве. Но, несмотря на это, надежды на победу он не терял, потому что оставалась в его колчане еще одна стрела, выпускать которую время пока не пришло, ибо было непонятно остались ли стрелы у Фрады. – Вступить в войну никогда не поздно. Это мы всегда успеем.
— Так ты готов пожертвовать своей царицей, только ради того, чтобы на пару лет оттянуть войну с персами? – С ехидным прищуром спросил Фрада, и даже Томирис искоса посмотрела на Гаубата, впервые в жизни почувствовав, как в ее душу упало маленькое зернышко недоверия, которое если его обильно поливать нектаром сплетен и наговоров, всегда может перерасти в большое дерево и дать богатый урожай ненависти. Но Гаубат лишь улыбнулся в ответ, поняв, что серьезные аргументы у Фрады закончились, раз уж он стал заниматься такими провокациями.
— О, как же вы слепы, глупцы!!! Да если бы вы знали об истинных планах Куруша, то вы бы поняли, что ни один волосок не упадет с головы Томирис. Он будет охранять ее пуще самого себя. И на то у него есть причины.
— Если ты знаешь что-то, чего не знаем мы, расскажи нам об этом. – Обратился к нему Баридат, зная, что болтать попусту «белый лис» не будет.
— Да я знаю. Утром мой шатер посетил Фарандат. Так зовут посла Куруша. Мы долго беседовали с ним, и он поведал мне о намерениях своего господина. Куруш не хочет войны с нами не потому, что боится, а потому что уже давно наметил для себя другого врага, справиться с которым не мыслит без нашей помощи.
— Что же это за такое племя? – С усмешкой спросил Фрада. – То ты говоришь, что войско Куруша может растоптать кого угодно, то вдруг рассказываешь, что без нас оно не способно совладать с кучкой кочевников.
— Кочевники здесь ни при чем. Куруш хочет направить свое копью в другую сторону. Там, далеко на западе, есть большая страна, о которой никто из массагетов не слышал ранее. Персы называют ее Грецией. Говорят, она на столько богата, что жители ее даже обувь свою делают из золота. Даже самый последний простолюдин это страны богаче наших вождей и ему не приходиться заботиться о своем пропитании. Круглый год там лето и пастбища никогда не покрываются снегом, а всегда зелены и богаты кормом. Но при этом никогда не бывает засух, которые бы иссушали эти пастбища. Никогда. Это ли не сказка, братья. И вот в походе на такую страну, Куруш хочет сделать нас своими союзниками. Только представьте, какие сказочные богатства сможем мы привезти с собой из этого похода. То, что совсем недавно мы получили благодаря походу на маргушей, покажется нам маленькой каплей, затерявшееся в водах Аракса. А вместо этого вы хотите рассориться с Курушем и привести врагов на свою землю. А много ли богатств привезет с собой перс, собравшийся в поход на массагетов? Что сможем получить мы, одержав победу? Пару пробитых стрелами кувшинов. Достойная награда победителю, нечего сказать.
— А ты уверен, что мы нужны Курушу именно для этого. – Спросил Баридат и по его взволнованному голосу Гаубат понял, что пущенная им стрела попала в цель.
— Фарандат клялся мне огнем, который для каждого перса является священным. Никто из них не посмеет поклясться огнем и соврать при этом. Так чего ты хочешь, Баридат? К чему стремишься ты, Спаргапис? Залить кровью саков наши степи, или разрушить города неведомых греков и до самой крыши набить каждую юрту своего намана золотом?
— Так мы пойдем в поход на эту… как ее… на правах равных с персами союзников? – Спросил Спаргапис, даже не замечая на себе злобный взгляд разъяренного Фрады. Вот когда старый плут всерьез пожалел, что упустил влияние на Спаргаписа. Последнее время тот все реже появлялся у его шатра, каждый раз находя все новые отговорки. Фрада, конечно, не верил в них, но как он ни старался вернуть расположение молодого вождя, все его затеи терпели крах. И Фрада продолжал днем и ночью ломать голову над причиной такой перемены, по-прежнему не находя ответа.
Тем временем Гаубат продолжал развивать свой успех:
— Вот именно. Не подданных, ни данников, коими являются для него маргуши и сотни других народов, а союзников. Только подумайте, братья, как далеко распространиться слава о саках. О доблести и храбрости наших воинов будут говорить племена и народы, о существовании которых раньше мы даже не догадывались. Наши кони будут пастись на полях, о которых мы даже мечтать не могли, а стада наши будут состоять из животных, которых мы раньше никогда не видели, и предки наши даже их названий не знали. Вот что получим мы, став союзниками Куруша.
— Чушь!!! – Выкрикнул Фрада, но Спаргапис и Баридат уже находились во власти сладостной мечты о великих победах и не слышали возражений своего вожака.
— И ты, Артембар, можешь не беспокоиться о судьбе Томирис. – Продолжал Гаубат. – Куруш будет заботиться о ней, как о самом себе. В канун великих битв потерять таких союзников, как мы, для него не позволительная роскошь.
Артембар ничего не ответил. Он видел, что все остальные, кроме Фрады, уже согласны толкнуть Томирис в объятия Куруша, и от осознания собственного бессилия изменить, что либо, вождь до крови кусал губы.
— Если так, то я, пожалуй, выскажусь за союз с персами. – Заявил Баридат, даже не глядя в сторону Фрады.
— И я тоже. – Поддержал своего товарища Спаргапис. – По мне так два наших великих народа должны объединиться, чтобы загнать непокорных за край земли и совместно править всем миром.
— Что ж. Артембар и Фрада против. Но вас только двое против трех, так что… — Томирис запнулась и долго не могла продолжать. – Не забывайте о данной вами клятве. Теперь вы не должны противиться принятому решению. – Томирис снова замолчала. Как бы невзначай нагнув голову, она старалась скрыть от вождей предательски навернувшиеся на глаза слезы. Хорошо, что в шатре было темновато и сидящие поодаль Спаргапис с Баридатом не замечали состояния, в котором пребывает их царица. Не замечали этого и Фрада, который, негодуя, на мелкие кусочки изломал стрелу, превратив ее в кучу щепок, и Артембар, понуро опустивший бритую голову. Только Гаубат мог видеть влажные глаза Томирис, в которых как в зеркале отражалось сжавшееся в маленький болезненный комочек страдавшее женское сердце. Но, прекрасно понимая как тяжело сейчас его любимице, в душе безмерно сочувствуя ей, Гаубат все же считал себя правым и потому ничуть не жалел о том, что только что сделал. Быстрым движением смахнув покатившуюся по щеке слезу, Томирис решила забыть о проявлениях приличий и поскорее закончить эту пытку. – Надеюсь, решив именно так, а не иначе, мы не ошиблись. А теперь идите. Я хочу остаться одна. – И после этих слов даже Гаубат, за долгие годы привыкший после совета оставаться в шатре царицы, на этот раз закряхтел, поднимаясь на искалеченную ногу, и вместе с другими вождями захромал к выходу.
Первым шатер покинул Фрада. Даже не прощаясь с царицей, он прошагал к выходу, где оттолкнул одного из стражников, хотя тот совершенно не мешал ему выйти, и весь во власти своей ярости пошел прочь. Но, сделав несколько шагов, Фрада замер, поджидая, когда с ним поравняется идущий сзади Баридат. Ухватив вождя за руку, Фрада дернул его к себе, и одновременно сделав шаг в сторону, преградил путь Спаргапису, который так увлеченно обменивался с кем-то жестами, что даже не заметил выросшего перед ним Фраду, пока не натолкнулся на его грудь. Извинившись, Спаргапис попытался было обойти Фраду, но тот снова шагнул в сторону, таща за собой ухваченного Баридата.
— Так вот цена вашей дружбы? – Сверкая глазами и брызгая слюной, спросил Фрада. Услышав это, Спаргапис потупил глаза. Ему действительно было не по себе от того, что он не поддержал Фраду. Кажется, это произошло впервые с тех пор, как Спаргапис обрел влияние на молодых вождей и стал приглашаться в совет, и теперь Спаргапис чувствовал себя изменником. Но Баридат, в отличие от Спаргаписа и не думал искать для себя оправданий.
— А разве когда-то я клялся тебе в дружбе, Фрада? – Ответил он и попытался освободить руку, но такой ответ лишь еще больше разозлил Фраду и он еще сильнее сжал пальцы, стараясь не отпустить сопротивлявшегося Баридата.
— Но раньше ты всегда был на моей стороне. – Оскалив зубы, бросил он упрек Баридату.
— Потому что раньше наши интересы совпадали. – Баридат тоже начинал злиться.
— А что же произошло сегодня?
— Сегодня они не совпали. И все. – Не желая спорить, отрезал Баридат и снова попытался освободиться.
— Как быстро меняются твои интересы.
— Они у меня всегда одни и те же. Я всегда поступаю так, как подсказывает мне моя совесть.
— Можешь не рассказывать мне эти сказки. Лучше честно признайся, чем купил тебя этот старый калека.
Кровь бросилась в голову оскорбленного Баридата, свободная рука его метнулась к закрепленным на левом бедре ножнам и мгновенье спустя лучи заходящего солнца зловеще заиграли на золотом лезвии акинака. Увидев это, Спаргапис поспешил разнять вождей и повис на руке Баридата, тем самым сделав его беззащитным перед Фрадой, рука которого к этому моменту тоже сжимала оружие. В этот миг, задетый за живое таким неожиданным поражением и столь дерзким неповиновением тех, кого считал своим бессловесным стадом, Фрада не мог думать ни о чем другом, только о мести, мгновенной и жестокой. Безразличный к чужой жизни металл мелькнул над головой Фрады и, со свистом рассекая вечерний воздух, устремился к груди Баридата. Но когда до желанной цели оставалось совсем немного, чья-то сильная рука сжала запястье Фрады и тот замер, словно каменное изваяние, не имея сил пошевелить рукой.
— Пусти!!! – Зарычал он державшему его Артембару и рванул к себе руку с акинаком, чтобы освободить ее и довершить начатую месть за предательство. Но хотя Артембар был гораздо ниже, да и вес его был несравненно меньше, силой он смог бы помериться и не с такими гигантами, как Фрада. Вожди замерли, в отчаянной борьбе напрягая каждый мускул. Изо всех сил упираясь толстыми ногами в землю, Фрада тянул руку на себя, а Артембар, из груди которой временами вырывалось тяжелое сопение, выгибал ее в обратную сторону. Стоя чуть в стороне, не решаясь вмешиваться, наблюдали за их молчаливой схваткой Спаргапис и Баридат, уже вложивший свой акинак в ножны. Еще дальше, качая седой головой, ворчал что-то себе под нос Гаубат. Ото всех юрт к месту побоища потянулись любопытные. Жажда зрелища подожгла глаза одних нездоровым блеском, другие, наоборот, с тревогой ожидали, чем же все это закончиться. Наконец, чаша весов начала медленно склоняться в сторону Артембара, так что с каждым мгновеньем Фраде становилось все труднее держать акинак. Вскоре режущая боль в запястье стала для Фрады просто нестерпимой и, разжав кулак, он выронил акинак. Артембар вздохнул с облегчением – он чувствовал, как силы каждое мгновенье покидают его мышцы и скоро наступит момент, когда он уже не сможет сдержать ярость Фрады. Но, к счастью, Фрада сдался раньше.
Нагнувшись, Артембар подобрал с земли оружие Фрады и вернул его хозяину, который с гримасой боли на лице растирал запястье.
— Побереги силы для других подвигов. – Без тени злости сказал Артембар и добавил, обращаясь скорее к самому себе. – Все таки Томирис мудра, как десять столетних змей вместе взятых. Что было бы, если Фарандат увидел подобное на совете?
— Прости, Фрада. – Примиряющее подняв руки, к недавнему сопернику подошел Баридат. – Мне не следовало вести себя подобно взбесившемуся волку.
— Да, я тоже погорячился. – Ответил Фрада тоном, по которому было ясно, что если он и сожалеет, то только о том, что ему помешали совершить задуманное.
— Согласен. Мы все погорячились. – Кивнул Баридат. – В знак примирения приглашаю вас всех в свой шатер. Всегда легче найти общий язык, подбрасывая в огонь волшебные плоды, чем размахивая акинаком.
— Мудрая мысль. – Согласился с ним Артембар, но тут же поспешил отказаться от предложения. – Но я не могу. Прости, Баридат, меня ждет еще одно важное дело.
— Пожалуй, я тоже откажусь. – Ответил Спаргапис, косясь куда-то в сторону. Проследив за его взглядом, Фрада заметил, что шагах в тридцати от них стоят два прекрасных коня, уздечки которых сжимают худые хрупкие ручки Заринки. Встревоженный взгляд девушки, который не отрывался от молодого вождя, и легкая, едва заметная улыбка на лице самого Спаргаписа, окончательно убедили Фраду в том, что он видит перед собой главную виновницу всех его бед.
— Да… я тоже не могу… прямо сейчас. – Изучая Заринку, Фрада уже забыл обо всем случившемся.
Баридата явно не расстроил отказ приглашенных – вождь вообще сказал это только из вежливости. Так что, не говоря больше ни слова, он развернулся и зашагал прочь. Его примеру последовал Артембар и вскоре оставшийся в одиночестве Фрада наблюдал за тем, как, держа друг друга за руки, Спаргапис и Заринка замелькали между белыми крышами юрт.
— Так вот что за волчица увела из моего стада самого жирного барана. – Заговорил Фрада сам с собой. – А я то голову ломаю. И что только он нашел в этой худосочной девке. Да еще наверняка не первым побывал в ее пещере. И чем ему не понравились женщины из моего шатра? Ведь сколько разных красавиц подкладывал я к нему под бок. И все в пустую. А эту даже ущипнуть не за что, а вот глянь же ты, ни на шаг от нее не отходит. – На самом деле сложение Заринки волновало Фраду меньше всего. Он больше злился на самого себя за то, что уверовал в крепость пут, которыми привязал к себе Спаргаписа и даже не думал, что когда-нибудь они смогут быть разорваны. А результат на лицо: Спаргапис с каждым днем отдаляется от него все больше и больше, совет проигран и данная в начале клятва теперь сковывала Фраду, крепче самой толстой цепи. Стоит только попытаться подбить некоторых вождей на отказ от союза, это тут же станет известно Томирис и тогда… Нарушать клятву, данную при других вождях нельзя. Даже думать об этом не стоит. Так что же теперь? Неужели это все? Скоро, совсем скоро Томирис станет женой Куруша и… прощай трон массагетов, прощайте мечты о царствовании над всеми саками, так и придется оставаться до конца своих дней жалким вождем одного из племен. Неужели так оно и будет? А что тут можно сделать – клятва есть клятва. И зашагав от шатра ненавистной ему царицы, Фрада продолжал говорить сам с собой, не опасаясь, что его могут услышать. – Будь ты проклята, плутовка. Кто только надоумил тебя на это. Но если ты думаешь, что сможешь победить меня вот так просто, то ошибаешься. У меня еще много времени. Совет не раньше чем через десять дней. За это время я что-нибудь придумаю, будь спокойна. Так просто я вам всем свой трон не отдам. Не отдам! Что-нибудь придумаю.

Скрестив руки на груди, Томирис с непонятным, незнакомым ей до этого чувством полной отрешенности, безразличия ко всему происходящему, наблюдала за развернувшейся у ее шатра сценой. Удивляясь самой себе, царица отметила, что пока вожди ссорились, упрекая друг друга в предательстве, размахивали оружием и мерились силой, в ее голове не шевельнулось ни одной мысли, ни что не дрогнуло у нее в груди и сердце не стало биться чаще. Ей было все равно. Откинувшись на спинку трона, так сильно сжимая рока-подлокотники, как будто хотела оторвать их от золотых бычьих голов, Томирис едва сдерживала рыдание, тяжело дыша высоко вздымающейся грудью, которую сдавил стальной обруч ледяной тоски. Взгляд непросыхающих глаз заскользил по стенам шатра, который больше десяти лет служил Томирис домом, и замер, достигнув распахнутого настежь входа. Там нежный весенний ветер ласково гладил зеленый ковер степи, который в ответ тихим шелестом трав признавался ветру в любви. Журча мимо угрюмо застывших берегов, река звонко смеялась на стремительных перекатах, резво скакала и прыгала на небольших порогах и потом устало замирала в прибрежных заводях. Это Политимет, на берегах которого она родилась и провела большую часть жизни. Каждый камешек, притаившейся на дне холодной реки, казался царице родным, каждая излучина его течения была знакома и любима. За сорок с лишним лет здесь почти ничего не изменилось. Пройдет еще год, пять, десять, а здесь все будет по-прежнему. Так же каждую весну будет цвести степь, одевая речной берег в разноцветные одежды, и вокруг, насколько хватит взгляда будет расстилаться бесконечная зеленая равнина, вздымаясь над которой будут синеть вдалеке прозрачные силуэты гор, и их покрытые снегом вершины будут сливаться с высоким небом в единое целое. Все будет точно так же. Только она этого больше никогда не увидит.
И не имея больше сил бороться с одолевшей ее тоской, Томирис заплакала. Заплакала так, как приучила сама себя за десять с лишним лет своего царствования – тихо, беззвучно, торопливо смахивая катящиеся по горячим щекам соленые капли, чтобы случайно проходящий мимо человек, не увидел вдруг царские слезы. Если бы можно было взять все это с собой, спрятать за пазухой частичку гор, сохранить кусочек бездонного неба, зачерпнуть ладонями ледяной воды Политимета и навсегда запомнить горьковатый запах степных трав. Все бы было легче жить на чужбине, где придется провести всю оставшуюся жизнь, деля ложе с мужчиной, которого еще ни разу не видела. И новая волна слез подступила к еще не просохшим глазами царицы.
Прошло немало времени, прежде чем окончательно иссяк запас слез и вволю наплакавшись, Томирис решила, что стоит немного отдохнуть. Покинув свое царственное место, усталая царица направилась в другой конец шатра, где отделенное полупрозрачной завесой раскинулось просторное, мягкое ложе. Но не успела царица сделать и двух шагов, как из ее груди вырвался испуганный крик и словно лань, потревоженная внезапным прыжком кровожадного хищника, Томирис отскочила в сторону.
— О, всесильные небеса, как же ты меня напугал. – Полумрак вечернего заката надежно скрывал того, к кому были обращены эти слова, и только глаза таинственного посетителя сверкали в темноте ярким пламенем отчаянной решимости. Но этого хватило, чтобы Томирис узнала незваного гостя. Оправившись от испуга внезапной встречи, она бросила тревожный взгляд на распахнутый полог шатра. Снаружи все было тихо и спокойно, даже стоящие у входа стражники, казалось, не услышали вскрика царицы и продолжали пребывать в неподвижности. – Зачем ты здесь? И вообще, как ты попал сюда? Я ведь не отходила от входа.
— Это неважно. – Шагнув вперед, взгляду царицы предстал бледный Артембар с побелевшими от волнения губами, которые дрожали при каждой попытке вождя заговорить.
— Уходи, Артембар. Тебе нельзя здесь находиться. – Прошептала Томирис, жестом руки умоляя Артембара не подходить ближе. – Неужто ты не понимаешь, что ждет тебя, если кто-нибудь…
— Мне все равно. – Перебил ее Артембар и попытался взять Томирис за руки. Царица отшатнулась от него, как от больного неизвестной заразной болезнью. Пряча руки за спиной, Томирис чувствовала как горячая волна, зарождаясь где-то внизу живота, переполняет ее грудь и сжимает горло, не давая сказать ни единого слова. Стоя в двух шагах от онемевшей царицы, Артембар покачал головой. – Я не уйду, пока … ты не выслушаешь меня.
— Артембар, пожалуйста. – Томирис не хватало воздуха, она хватал его раскрытым ртом, словно выброшенная на берег рыба и все равно задыхалась. Но в ответ на ее слезную мольбу Артембар лишь упрямо покачал головой. Снова оглянувшись на распахнутый полог, Томирис решительно зашагала к выходу и, готовясь встретиться с царской стражей, Артембар сжал рукоятку акинака, но отступать не собирался. Но и Томирис не собиралась звать к себе на помощь. Вместо этого, она торопливо развязала кожаные шнурки, освободив тем самым две широкие шкуры, которые с тяжелым шелестом сомкнулись ровно на середине входа, спрятав от любопытных глаз все, что происходило в жилище царицы. – Хорошо. Говори, только быстро. Говори и уходи. Немедленно.
Убрав руку с акинака, Артембар перевел дух.
— Томирис… Послушай… – Не зная с чего лучше начать, Артембар долго не мог подобрать подходящие слова, но потом рубанул резко и решительно, как умеют это делать только воевавшие всю жизнь люди. – Уже закат, скоро весь наман уснет. Стража не в счет, мимо нее мы легко проскользнем не замеченными. А возле Каттакарабаша нас уже будет ждать Шемерген со свежими конями. К рассвету мы будем далеко отсюда, а еще через пару дней достигнем гор, где нас никогда не найдут.
— Ты с ума сошел. – То ли спросила, то ли ни чуть не сомневаясь в этом, сказала Томирис.
— Нет. – В мгновенье ока оказавшись рядом с царицей, Артембар схватил ее хрупкие плечи и сам не замечая того, сжал их с такой силой, что Томирис застонала от боли. – Эта мысль пришла ко мне не сегодня. Я уже не раз думал об этом. Моя рука тверда, глаз верен, я легко смогу прокормить нас обоих охотой. Поставим маленькую юрту на краю земли, там, где вообще нет людей и…
Томирис не могла слушать этого, как несчастный человек не может слушать рассказы о чужом счастье, и потому прохладная ладонь легла на рот Артембара, пытаясь заставить его молчать, но, едва почувствовав на своей коже нежное прикосновение губ, царица отдернула руку, как будто дотронулась до раскаленного в костре камня.
— Я не могу. – И задрожав всем телом, Томирис издала тихий умоляющий стон. – О-о-отпусти меня.
Но, разжав дрожащие руки, Артембар все же не мог отпустить глаза Томирис, удерживая их своим вопросительным взглядом.
— Я не могу. – Повторила Томирис, отступая на шаг назад. – Всевидящее небо свидетель, окажись ты здесь месяц назад, я бы, наверное, даже не задумалась. Но теперь… Нет, Артембар. Теперь это неминуемо приведет к войне, а царем всех массагетов станет Фрада, который…
— Проклятье!!! Причем здесь это? – Перебил ее Артембар.
— А ты представь, что сейчас ты не в моем шатре, а на берегу Аракса, ведешь своих воинов в бой. Смог бы ты бросить их в самый решающий момент битвы, чтобы сбежать со мной? Молчи, не отвечай. Если ты скажешь «да», это будет неправдой. А если бы это было правдой, я бы никогда не смогла полюбить тебя.
— О, боги, да за что же вы так наказали меня!!! – Заревел Артембар и даже сам испугался силы своего голоса. Замолчав, он прислушался, не всполошились ли стражники, но снаружи по-прежнему все было тихо и спокойно. – Будь проклят тот день, когда я сделался вождем!!! До этого момента я не знал горя, потому что никогда не видел тебя. А теперь… С тех пор как я впервые побывал на большом совете покой покинул мою душу и я схожу с ума, потому что, сидя рядом с тобой, не могу прикоснуться к тебе, видя тебя, не могу прижать к себе, чувствуя запах твоих волос, не могу даже погладить их. – Говоря все это, Артембар медленно приближался к Томирис, а та, боясь, что не сумеет сдержаться, испуганно пятилась назад. — А сейчас я просто обезумел, потому что стоит мне представить, что… скоро другой будет ласкать тебя… и пользуясь властью будет принуждать тебя ложиться в его постель… А я больше никогда не смогу прикоснуться к тебе даже взглядом…
— Замолчи, Артембар. – Не выдержала этой пытки Томирис.
— Иногда мне кажется, что легче будет убить тебя, чем позволить свершиться этому.
Сказанные в порыве безумной страсти слова неожиданно для самого Артембара осветили глаза Томирис надеждой.
— Знаешь, а для меня это был бы самый лучший выход. – Честно призналась она, и, посмотрев в глаза оторопевшему вождю, последующей своей просьбой заставила его вздрогнуть. – Если нет у меня другого выхода, помоги мне сделать это? Сама я не смогу.
Некоторое время молчащий Артембар ошеломленно смотрел в полные слез глаза Томирис, взиравшие на него с надеждой и мольбой. В них видны были такое отчаяние истерзанного сердца и такая решимость положить всему этому конец, что Артембару, не раз лишавшему людей жизни, стало страшно.
— Есть другой выход! – Все еще не теряя надежды, заговорил вождь. – Послу…
— Замолчи! – Не сказала, а простонала Томирис, в отчаянии отвернувшись и закрыв заплаканное лицо руками. – Ты не прав, нет у меня другого выхода. Я не могу пойти на это, неужто ты не понимаешь?
Замерев, оба влюбленных долго молчали – Томирис никак не могла унять дрожь во всем теле, а наповал сраженный ее последними словами Артембар, глядя на рыдающую царицу, не мог найти слов, чтобы еще раз попытаться убедить любимую.
— Что ж… Раз так… — План, совсем недавно казавшийся идеальным и легко осуществимым, рухнул, похоронив под своими обломками последнюю надежду. Убитый горем Артембар собрался покинуть шатер так же тайно, как и проник в него, но, сделав два шага, услышал за собой всхлипывающий голос Томирис.
— Артембар!!! – Вождь с готовностью обернулся на призыв царицы. – Я не хочу чтобы ты уходил… Потому что в одном ты все-таки прав. Скоро мы расстанемся навсегда и больше никогда не увидимся.
Кожаный пояс отлетел в сторону, дрожащие руки распустили шнуровку, обнажив загорелые плечи, по которым разметались золотистые кудри, ненадолго задержавшись на трепещущей груди, платье скользнуло вниз, и, прошуршав по бедрам, беззвучно упало на застеленный шкурами пол. Сердце Томирис готово было пробить грудную клетку и выскочить наружу. Она чувствовала себя как шестнадцатилетняя девчонка, еще не познавшая любовной услады и впервые оказавшаяся наедине с желанным мужчиной. Смущенно потупив горящие глазки, она никак не могла унять охватившую ее нагое тело дрожь, и, соединив руки, сама не понимая зачем, пыталась прикрыть ими низ живота. Но это продолжалось совсем недолго. Столько лет сдерживаемая страсть вырвалась наружу, и не было больше в мире сил, способных удержать их на расстоянии друг от друга. Все запреты, неписанные законы и табу предков, написанные кровью дерзких влюбленных прошлого, в этот миг исчезли, растворились в окружавшей их ночной темноте, чтобы всего лишь однажды сгорев в пламени страстей, к рассвету возродиться из пепла и снова встать между влюбленными непреодолимой стеной. Но это случилось только с рассветом. А пока солнце не уронило на землю свой благодатный свет, их истомленные тела, раз за разом сливались в одно целое, обдавая все вокруг жаром, от которого плавился золотой трон и горели шкуры, служившие влюбленным постелью. Вокруг них кипела вода, и холодная земля вставала на дыбы, а несокрушимые горы, рассыпаясь на сотни мелких камней, с оглушительным грохотом падали в океан наслаждения, до небес вздымая облака из брызг счастья, которые оседали на обнаженных телах крупными каплями пота. Сладкие стоны, рождаясь где-то в глубине счастливой души, переполняли тесную грудь, и, вырываясь наружу, переходили в тихий крик блаженства, сопровождавший райскую дрожь всего тела, после которой влюбленные замирали в полной неподвижности, боясь спугнуть счастье, не решаясь хоть на мгновенье выпустить друг друга из объятий. И только тихий шепот нарушал тишину:
— Артембар, милый мой.
— Томирис, любимая.
И все начиналось сначала.
И даже когда рассвет – безжалостный враг всех влюбленных – забрезжил на далеком горизонте, предвещая неминуемое расставание, загрубевшая ладонь воина никак не могла выпустить маленькую ладошку царицы. И две пары утонувших друг в друге глаз застилала горькая пелена слез.

Глава шестая
Так вершат историю

В эту ночь луна обиделась на землю и спряталась от нее среди темных туч, от края до края затянувших небо. Сами тучи тоже были не в настроении, и, не желая смотреть на свое отражение в зеркале речной глади, разбивали его сотней тысяч мелких капель. Вот уже вторые сутки дождь без устали умывал степь, которая еще не успела покрыться пылью лета, но, предчувствуя его приближение, с радостью пила небесную влагу, может быть, последнего перед наступлением сухих дней дождя. Одиноко растущие деревья жадно тянули к темному небу длинные руки ветвей, и цветы, расправив уже слегка подвявшие листья, старались поймать ими как можно больше капель. Только камыши, захватившие весь берег, стоя по колено в воде, не радовались дождю и, раскачиваясь на ветру, уклонялись от встречи с серебряными нитями. Окутанный темнотой, покрытый мелкой рябью дождя, Аракс казался уснувшим, неподвижным и, глядя на него нельзя было догадаться, какую мощь таит в себе эта тысячелетняя река, с какой неудержимой силой несутся вперед ее быстрые воды, сколько жизни бурлит в их холодной пучине. Вокруг царила тишина. Но эта была та тишина, к которой стоит только прислушаться, и услышишь тысячи звуков ночной природы: тихо пели сверчки, длинными лапками шуршали по поверхности воды жуки-водомеры, изящным тонким жужжанием наполняли воздух комары, резвясь, подпрыгивала над водой мелкая рыбешка и, блеснув не мгновенье чешуей, едва слышным плеском вторила легкому шуму дождя. И все же, вокруг была тишина.
Но вот, часто забив крыльями, над камышами вспорхнула разбуженная птица, ей вслед потревоженные кем-то невидимым запели нестройным разноголосым хором речные стражники – лягушки. Все вокруг ожило, зашевелилось, заголосило на разные лады и только теперь стало понятно, сколько живых существ притаилось в ночи. Вскоре стала понятна и причина такого беспокойства. Острым носом разрезая частокол камышей, прокладывала себе путь маленькая лодка, в которой с трудом помещался один человек, усердно работающий коротким веслом. Лицо его было скрыто под большим капюшоном кожаного плаща, закутавшись в который, человек прятался от дождя. Достигнув границы, за которой заканчивались прибрежные заросли и начиналась «чистая» вода, человек перестал грести и, уперевшись веслом в илистое дно, остановил лодку. Свободной рукой пригнув к воде зеленые стебли камыша, он долго вглядывался в поглотившую речной простор темноту, стараясь разглядеть в ней признаки человека. Но кто в такую погоду окажется на реке, когда хорошие хозяева даже собак пускают в юрту? Но таинственный человек не спешил покидать свое убежище, его внимательный взгляд не один раз проскользил в обе стороны реки, осмотрел каждую заводь, заглянул за каждый стебелек. И только удостоверившись в том, что он здесь абсолютно один, гребец решился на переправу и что было сил налег на весло, стараясь держать нос лодки под углом к течению. Теперь он уже не останавливался, чтобы оглядеться вокруг, а, забыв про осторожность, полностью сосредоточился на борьбе с волнами, которые, подхватив утлое суденышко, старались унести его с собой. Обтянутые кожей тонкие борта дрожали под напором волн, весло трещало, грозя переломиться в любой момент, но все же, в борьбе с природой человек в очередной раз оказался победителем, и хотя течение заметно сносило лодку вниз, но помешать ей достичь противоположного берега так и не смогло. Напоследок обернувшись на только что пересеченную реку, гребец еще раз окинул ее внимательным взглядом, и, убедившись в том, что остался незамеченным, скрылся в колышущейся зелени.
Вскоре дно лодки завязло в густом иле, и последние пять-шесть шагов человек вынужден был проделать своим ходом по колено в ледяной воде, при этом волоча за собой лодку. Выйдя из воды, первым делом он распахнул полы плаща, и, запустив руку за широкий кожаный пояс, нащупал там холодную рукоятку маленького ножа, который тут же отправился за высокое голенища сапога, откуда извлечь его в случае опасности было легче и быстрее. Затем, достав из ножен золотой акинак, он зажал в правой руке рукоятку, а лезвие, которое, случайно блеснув в темноте, могло выдать его, спрятал в намокшем рукаве шерстяной рубашки. Проделав все это, человек снова завернулся в плащ, чтобы скрыть под ним защищавшие грудь доспехи, и только после этого стал выбираться из прибрежной чащобы, продираясь сквозь переплетенные ветви кустарника, спотыкаясь через невидимые в темноте коряги и проваливаясь в глубокие лужи. Миновав, наконец, все препятствия, выйдя на боле менее открытое пространство, человек остановился и огляделся, пытаясь понять, как далеко снесло его течение. Но даже привыкшие к темноте глаза не могли разглядеть того, что находилось в нескольких шагах, такой плотной стеной темнота окружила человека. И потому маленькая светящаяся точка, которая то пропадала в ночи, то появлялась вновь, сразу же привлекла к себе внимание. Остановив на ней свой внимательный взгляд, мужчина улыбнулся и медленно зашагал вдоль берега, стараясь не шуметь и держаться ближе к прибрежным зарослям, в которых при необходимости можно было легко раствориться, чтобы избежать нежелательной встречи с кем бы то ни было.
Костер, ставший ночному путнику ориентиром, притаился под раскидистой кроной старого полусухого дерева, переплетенные ветви которого служили надежным укрытием от дождя. Капли почти не пробивались сквозь густую листву, и сидящий под ними человек оставался сухим. Правда дерево не могло защитить его от ветра, который то и дело пытался задуть и без того слабое пламя, и, постоянно распахивая полы короткого кожаного плаща, заставлял человека зябко ежиться от холода.
Глядя на высокую островерхую шапку, украшавшую голову сидящего у костра человека, можно было безошибочно определить в нем маргуша. Об этом же говорили совсем короткие ичиги, длинные шнурки которых обвивали всю голень и затягивались узлом где-то под коленом, и акинак, рукоятку которого украшала медная голова быка, почему-то совершенно лишенного рогов. От волнения не находя рукам места, маргуш выдергивал из земли зеленые стебельки и рвал их на сотни мелких кусочков, при этом он постоянно крутил головой, всматриваясь в окружавшую его со всех сторон кромешную темноту, и нервно вздрагивал при каждом шорохе, после чего надолго замирал, прислушиваясь к монотонному шуму дождя.
Наблюдая за беспокойным поведением маргуша, прибывший с другого берега человек не спешил обнаружить себя. Оставаясь под надежной защитой темноты и шума дождя, который скрадывал звук его шагов, он, мягко ступая по сырой земле, обошел вокруг костра, держась от него на расстоянии тридцати-сорока шагов, тщательно осматривая местность, и, каждое мгновенье ожидая наткнуться на притаившуюся поблизости засаду. И только окончательно убедившись, что маргуш не нарушил договора и пришел на встречу один, таинственный ночной странник пошел на дрожащий свет костра.
— Добрая ночь для задуманного нами дела, не так ли? – Услышав совсем рядом за своей спиной тяжелый низкий бас, маргуш испугано подпрыгнул:
— А-а-а!!! – Тихонько вскрикнул он, и дрожащая от страха рука заметалась по поясу, не находя на нем акинака. От этого маргуш разнервничался еще больше и, поднявшись на ноги, перепрыгнул через костер, отскочив на несколько шагов в сторону, и, испуганно замерев там, в ожидании своей участи. И только разглядев напугавшего его человека, он немного успокоился и, глубоко вздохнув всей грудью, издал протяжный жалобный стон.
— П-п-приветствую, Ф-ф-ф-р-рада. – Наконец смог выдавить из себя маргуш, пытаясь унять дрожь в голосе, что бы массагет не почувствовал его испуга. Но даже стоя на приличном расстоянии, Фрада слышал, как колотилось сердце перепуганного маргуша. В ответ на его заикающееся приветствие сак лишь слегка кивнул головой и принялся носком сапога разбрасывать в разные стороны тлеющие головешки и втаптывать их в землю.
— Костер видно издалека. – Коротко пояснил он в ответ на изумленный взгляд маргуша. – А нам лишние глаза ни к чему. – И загасив костер, Фрада без лишних церемоний перешел к делу. – Ну, что?
За это время маргуш успел немного придти в себя, и теперь уже в его речи от заикания не осталось и следа:
— Они ждут недалеко отсюда. В зарослях терновника.
— А почему не пришли сюда? – С подозрением спросил Фрада, стараясь не упускать ни единого изменения в лице маргуша.
— Они побоялись. – Честно признался маргуш. Брови Фрады дернулись вверх, глаза недоверчиво сощурились и, видя это, маргуш поторопился успокоить его, заговорив самым заискивающим тоном, на который только был способен. – Это я знаю твою честность, уважаемый! Знаю, что тебе можно доверять. А они… Бояться, что ты заманишь их в засаду. Но это не я, это они так сказали!!! Я говорил им, что зря… это они… так о тебе. К тому же, знаешь, что касается храбрости, им далеко до тебя. Это вот ты не побоялся придти сюда, на чужой берег…
— Ну, хватит болтать. – Прервал его Фрада, хотя ему нравилась эта лесть, даже столь откровенная. – Давай, веди меня к ним, раз уж у них не хватает смелости встретиться со мной на берегу.
— Хорошо. Я провожу. Только… — И маргуш замолчал, вопросительно-выжидающе глядя на Фраду. Поймав на себе этот взгляд, Фрада покачал головой и, усмехнувшись, достал из-за пояса кусочек золота размером с небольшой женский кулачок.
— Держи. – Фрада бросил драгоценный металл маргушу, глаза которого сначала заблестели алчной радостью, но как только рука ощутила вес пойманного золота, выражение его лица тут же изменилось.
— Но…
— Остальное получишь позже, если дело выгорит. – Опередив вопрос, ответил на него Фрада, и видя мелькнувшее в глазах маргуша недоверие, добавил. – Да не беспокойся ты, я не обману. Ты же сам только что говорил, что знаешь – мне можно доверять. Ведь так? К тому же, если мы договоримся с ними, твои услуги мне еще понадобятся. Так что успокойся. Получишь, все что заслужил. А теперь веди.
Пользуясь темнотой, маргуш скривил недовольную физиономию, чего никогда не посмел бы сделать при дневном свете. Но, немного подумав, он все же кивнул головой и направился в сторону от реки, уверенно находя дорогу в густой темноте. Фрада старался не отставать от него, но, постоянно натыкаясь на скрытые темнотой кусты, кочки, проваливаясь в заполненные холодной водой ямы, был вынужден вполголоса окликать своего проводника и просить его идти помедленнее. Иногда маргуш прислушивался к его просьбам, но чаще пропускал их мимо ушей, продолжая двигаться в том же темпе, так что в какой-то момент Фраде показалось, что маргуш, получив часть золота, хочет избавиться от него, растворившись в лабиринтах ночных тугаев. Но как только сак утвердился в этом мнении, и собрался уже принять решительные меры, маргуш остановился, как вкопанный, так что спешащий за ним Фрада едва не налетел на его спину. Сверившись с приметами, которые были известны ему одному, маргуш кивнул головой после чего, лодочкой сложив руки, поднес их ко рту и издал три коротких крякающих звука.
— Откуда так далеко от реки утки? – Недовольно прошептал Фрада. – Не могли придумать чего-то другого?
Но маргуш не обратил на его ворчание никакого внимания и, выждав немного, повторил сигнал. В наступившей после этого тишине отчетливо послышался сухой щелчок сломанной ветки. Фрада не раз слышал что-то похожее, когда сидел в засаде, поджидая пока на него выйдет спасающейся от погони загонщиков понтач (1) и теперь по звуку четко определил, откуда он доносился. Повернувшись лицом к невидимому существу, пробирающемуся сквозь колючую чащу терновника, Фрада покрепче сжал рукоять спрятанного в рукаве акинака и, схватив маргуша за полу плаща, притянул его поближе к себе.
— Будешь рядом со мной. – Устрашающе прошипел Фрада. – И знай, если даже эта ловушка и мне не уйти отсюда, то ты все равно умрешь раньше меня.
Маргуш снова издал жалобный стон и задрожал всем телом, сам не понимая, от страха или просто от холода. Несчастный уже начал жалеть, что ввязался в эту авантюру, и только лежащий за пазухой кусок золота, оттягивая намокшую одежду, согревал испуганную душу маргуша и предавал ему решимости.
Хруст повторился. На этот раз он раздался ближе и сопровождался шелестом мокрых веток, раздвигаемых руками человека, и вскоре от темнеющих высокой стеной зарослей отделились два светлых силуэта, которые медленно поплыли в сторону Фрады и маргуша. «Еще два идиота. – Проворчал себе под нос Фрада, увидев тех, навстречу с кем он пришел. – В такую темень нацепили на себя светлое! Хотят, чтобы их издалека было видно, что ли?». Незнакомцы подошли совсем близко, теперь их разделяло всего несколько шагов, и пока один из них, тот, что судя по важной походке и манерам, был старшим, обменивался с маргушам короткими фразами на незнакомом Фраде языке, второй не отводил от сака внимательных глаз, пряча под накидкой готовое к бою оружие. «Не успеет. – Оценив ситуацию, решил Фрада. – Если что, я его раньше проткну». Тем временем маргуш, выслушав несколько коротких предложений, понимающе закивал головой и поторопился их перевести:
— Он приветствует тебя. – Обратился он к Фраде, тронув его за рукав. – Говорит, что он командир греческих наемников в персидском войске, что его зовут Аристодик и спрашивает твое имя.
— Мое имя ему знать ни к чему. Ты лучше спроси его, почему он пришел не один и кто этот наглец, что пожирает меня взглядом?
Маргуш перевел слова сака и последовавший за ними вопрос. Греки переглянулись. Взгляд одного выражал тревогу и недоверие, второй, коротко кивнув головой, согласился рассекретиться:
— Это Пактий, его друг и помощник. – Сбивчиво переводил маргуш, постоянно оглядываясь по сторонам. – Он говорит, что ему можно доверять. У них одна цель. Но если ты не хочешь назвать своего имени, как же они поймут, что ты именно тот, кого они ждут?
— О, милосердные, справедливые боги, ну почему вы сводите меня с одними олухами? – Фрада закатил глаза к темному небу и тут же заметив, что маргуш уже открыл рот, чтобы перевести его вопрос, грозно рявкнул на него, до смерти перепугав беднягу. – Это переводить не к чему! Переведи им, что я именно тот человек, пусть не сомневаются.
Греки снова переглянулись и Аристодик опять начал издавать непонятные звуки, сопровождая их короткими взмахами руки. Маргуш ненадолго задумался. Его познания греческого были не столь обширны, и при переводе он иногда сталкивался с некоторыми трудностями.
— Он спрашивает, сколько ты хочешь получить за свою помощь? Будет ли это скот, золото, или что-то другое?
— Да ты что, грязная собака, думаешь, я пришел сюда, чтобы продаться чужакам?
— Н-не г-г-невайс-с-ся. — Неожиданно начав заикаться, прогнусавил испуганный маргуш. – Я ведь т-т-только п-п-перев-вожу.
— Вот и переводи, но не смей болтать лишнего. – Не успокаивался сак, сверкая глазами и размахивая кулаком перед самым носом маргуша. – Скажи им, что золото здесь ни при чем.
Выслушав дрожащего от страха маргуша, греки недоверчиво покосились на сака. Оба они, и особенно Пактий, давно уже привыкший мерить все пригоршнями монет, испытывали недоверие к людям, которые делали что-то не ради золота или других богатств – имея с такими дело, никогда не знаешь, что придет им в голову в следующий момент.
— Он-н-ни удив-в-влены… — Перевел маргуш.
— Это я и сам вижу. Что еще он говорит?
— С-с-сп-прашивают, тогда ради чего? Ведь п-п-помогая им, ты идешь п-п-против своего народа. И если все получится так, как мы… то есть вы з-з-задумали, то совсем скоро вы станете врагами и встретитесь с ними на поле боя.
— Я иду не против народа, а против кучки трусливых и жадных шакалов, правящих им! – Вспомнив последний совет в шатре царицы, Фрада забыл про осторожность и повысил голос до крика. – До поры до времени наши интересы совпадают. И пока так будет, я буду вам помогать. Но если боги сведут нас в бою, будьте уверены, пощады от меня вы не получите. Но пока я ваш союзник. И переведи им, хватить болтать попусту. Мне еще нужно успеть, до рассвета вернуться на свой берег. Так что если хотят договориться, то пусть переходят к делу.
Услышав грозный рык сака, маргуш, уже начавший потихоньку приходить в себя, снова задрожал всем телом и стал заикаться пуще прежнего. Выслушав его сбивчивый перевод, греки снова переглянулись. Во взгляде Пактия сквозило недоверие к таинственному массагету, который даже имя свое отказывался назвать, и, видя сомнения своего товарища, Аристодик тоже заколебался.
— Ну что они тянут? Языки проглотили? Скажи им, что я не могу ждать здесь вечность.
Но Аристодик понял слова Фрады без перевода и как это часто бывает с людьми, принял, может быть, самое значительное решение своей жизни, подчинившись сиюминутному порыву, больше доверяя инстинкту, чем разуму.
— Они согласны. – Выслушав короткий монолог Аристодика, облегченно выдохнул маргуш. Он с трудом представлял, как отреагирует Фрада на отказ греков и что в этом случае ждет его – несчастного, беззащитного маргуша. – Они спрашивают, есть ли у тебя конкретный план и какая роль в нем отведено им?
— Вот так бы сразу. – В темноте блеснула белозубая улыбка Фрады. – А то замучили вопросами, как лисица суслика. Да перестань ты переводить каждое мое слово! Скажи им, план есть. План верный. Пусть слушают внимательно, чтобы потом ничего не перепутать. Да смотри, переводи точно, а не то не сносить тебе головы.

Три дня дождь, не переставая, моросил над степью, легкой прозрачной пеленой застилая воздух, а на исходе третьих суток с громовым треском и сиянием что-то лопнуло в небесах и они пролились на землю сильным, но коротким ливнем, который закончился так же внезапно, как и начался, оставив после себя разноцветный полукруг радуги в темнеющем вечернем небе. Совсем скоро засидевшийся без дела ветер разогнал надоевшие ему тучи, и светлая луна, взгромоздясь на вершину мира, с доброй улыбкой взирала оттуда на умытую землю. Запустив в небо столбы черного дыма, намокшие юрты согревались после продолжительного ненастья. Их обитатели, подбросив в пылающий очаг побольше веток, мирно дремали, придвинувшись к согревающему пламени костра и накрывшись теплыми одеялами из сшитых в несколько слоев шкур. Даже некоторым собакам, самым старым и особенно любимым, было позволено эту ночь провести в тепле и уюте, тогда как остальные друзья человека ютились за порогом, прямо на мокрой траве. Поодаль, сбившись в кучу, согревали друг друга овцы, смешно дергая спутанными ногами, прыгали стреноженные кони, отпугивая от себя комаров и слепней, размахивали длинными хвостами с кисточками на конце пара круторогих быков. Вполглаза наблюдая за небольшим стадом, собаки навостряли мохнатые уши при каждом подозрительном шорохе, но очень быстро успокаивались, поняв, что это всего лишь мелкий безобидный грызун, покинувший свою норку в поисках корма. Но вот, заподозрив в нарушении тишины кого-то другого, четвероногие стражи все разом, как по команде подняли головы, и, устремили куда-то вдаль внимательные взгляды круглых черных глаз. Прислушиваясь к доносящимся из ночной степи звукам и втягивая влажными носами непонятный, незнакомый запах, собаки поднялись на ноги и беспокойно забегали между юрт. Иногда замирая на месте, они вопрошающе смотрели друг на друга и, оскалив ряды белых клыков, издавали грозное рычание, пугая им кого-то невидимого. Вскоре к ним присоединились и те, кому выпала честь ночевать у ног хозяина. Встревожено бегая по юрте, они нетерпеливо поскуливали и, тыкаясь носом в лица спящих людей, пытались предупредить их о надвигающейся опасности, а потом, встав на задние лапы, царапали загораживающую вход шкуру.
Наконец, протирая заспанные глаза и почесывая спутанную копну седых волос, на улицу вышел сухой, сгорбленный человек в мятой белой рубахе до колен, из под которой виднелись короткие, но широкие шаровары. Разбуженный необычным поведением собак, он обиженно ворчал сквозь зевоту, ругая «бестолковых животных» на чем свет стоит, но все же собирался осмотреться вокруг, чтобы понять причину такого беспокойства. Припадая на больную левую ногу, старик медленно поплелся к ближайшему холму, по пути беседуя с окружившими его собаками, которые даже при появлении человека не прекратили свой встревоженный скулеж.
— Ну что, что разскулились? Думаете волки? Да вряд ли. Что им здесь делать? Не решаться нападать на человека, когда в степи полно легкой добычи. – Бубнил старик, отгоняя от себя повергающие в трепет мысли, но тут же, здраво оценивая ситуацию, сокрушенно качал головой, обращаясь уже к самому себе. – Будь они не ладны, эти зубастые. Все мужчины на дальних пастбищах. Здесь только девки, старики да дети. Ладно, если стая маленькая и не особенно голодная. Повоют, да уйдут. А если нет… отбиться будет сложно. Да что же с вами происходит?
И одолев, наконец, подъем, показавшийся ему бесконечным, тяжело дыша впалой старческой грудью, он сощурил подслеповатые глаза, вглядываясь в расстилающуюся под его ногами степь, прекрасно освещенную светом полной луны. Но вместо зеленых точек светящихся в ночи волчьих глаз, к своему ужасу старик увидел рассыпавшиеся по темно-зеленому ковру ярко-красные огоньки горящих факелов. То спускаясь в лощины, то снова появляясь на вершинах курганов, они стремительно и бесшумно приближались к стоянке намана, предвещая не раз участвовавшему в набегах старику страшную беду.
— Святые небеса!!! Кто же это осмелился? – Вырвалось из груди старика. Но рассуждать было некогда. Не теряя времени даром, он развернулся и, забыв про больную ногу, бросился бежать назад к юртам, на ходу крича так громко, как только был способен. – Вставайте, встава-а-а-а!!!
Сразу три стрелы вонзились в костлявую спину, опрокинув старика на землю. Сколько раз за свою длинную жизнь он, натянув тугую тетиву лука, отправлял в смертоносный полет насвистывающие безжалостную песню стрелы. Пришло время и вот они спели ее для него. Вторя предсмертному крику, собаки залились истошным лаем, на который из юрт начали выбегать заспанные люди, еще не осознавшие происходящего вокруг. Многие так и погибли, не успев понять, что случилось. Остальные попытались спастись, каждый по-своему. Тот, кто был смелее и отчаянней других, кидался в юрты, чтобы, сняв со стены лук и стрелы, схватив акинак или сагарисс, вступить с налетчиками в схватку. Тот, кто был поумнее бросился распутывать ноги коней и, впрыгнув на их мокрые спины, попытался покинуть обреченную стоянку, не особенно заботясь об остальных. Таков закон степи – каждый спасает свою жизнь. Но не успевали расторопные счастливчики вырваться на степной простор, как их тут же настигали вылетающие из темноты стрелы, и совсем скоро стало ясно, что враги были повсюду. Одни, растянувшись длинной цепью, полукругом огибали массагетские юрты со стороны Аракса. Другие маленькими отрядами рассыпавшись по степи, отсекали возможные пути к отступлению, так что бежать было некуда.
С диким леденящим кровь воплем нежданные гости ворвались в беззащитную стоянку, рубя всех без разбора, не щадя ни малых, ни старых. Спешившись, обнажив сверкающие сталью мечи, взяв наперевес короткие копья, заходили они в чужие жилища и после недолгой борьбы, которую сопровождали истошный детский плач и женский визг, выходили оттуда с ног до головы забрызганные кровью. А чуть позже, когда из заваленной трупами юрты выносили все, что приглянулось победителю, ее отдавали на съедение вечно голодного пламени и вскоре стоянка превратилась в гигантский костер, кроваво-красные языки которого лизали потемневшие от ужаса звезды.
Посреди этого действа, сложив руки на груди, нахмурив густые черные брови, стоял Аристодик, и старому солдату происходящее вокруг было явно не по нутру. Когда кто-нибудь из его наемников, разгоряченный выпитым для храбрости вином, в плену азарта вонзал копье в грудь умолявшей о пощаде жертвы, или на двое разрубал мечом маленькое тельце грудного ребенка, грек морщился и не в силах смотреть на это, опускал глаза. Но все же останавливать своих людей он не собирался. А за его спиной, в кудряшках пышной мохнатой шапки спрятав глаза, черной материей закутав нижнюю часть лица, огромной неподвижной глыбой возвышался Фрада. Его горящий злобой и презрением взгляд постоянно бегал по сторонам, стараясь не упустить ни одной детали, но в отличие от Аристодика, в нем так и не вспыхнула даже маленькая искра недовольства и сострадания.
Но вот из предпоследней непреданной огню юрты, небольшого роста коренастый грек с веселым смехом вытащил за волосы молоденькую девушку в разорванной одежде, лохмотья которой почти не скрывали нагого тела. И увидев ее, Фрада немедленно толкнул в спину застывшего Аристодика, взгляд которого отрешенно гулял по разоренной стоянке. Очнувшись, Аристодик посмотрел туда, куда указывал толстый грязный палец Фрады и громко крикнул, обращаясь к смеющемуся греку:
— Эй, Теофраст, эту тащи сюда. Как раз она нам и нужна.
Но стоило опьяненному легкой победой Теофрасту повернуться на зов своего командира и на мгновенье отвлечься от извивающееся пленницы, как тут же на его лодыжку со всего маху обрушилась нога девушки, обутая в сапог с жесткой подошвой и медной подковкой на пятке. Острая боль пронзила всю ногу Теофраста до самого колена, и, вскрикнув от неожиданности, он разжал руку, которой держал длинные женские волосы, а девчонка, воспользовавшись свободой, тут же бросилась наутек.
— Не упустите ее!!! – Заорал Фрада, забыв, что из тех, к кому был обращен этот крик, никто его не понимает.
Тем временем Заринка вихрем пролетела через пылающую стоянку, стремясь вырваться за ее пределы и раствориться в ночной темноте. Большинство греков, занятые грабежом и насилием, даже не успели опомниться и попытаться остановить беглянку, так быстро и стремительно все произошло. Только на самом краю стоянки путь Заринке преградил громадный Алкенор, руки которого были заняты золотыми кувшинами, и даже в такой ситуации здоровяк не пожелал с ними расстаться. Завизжав, Заринка, не сбавляя скорости, врезалась головой в грудь грека, не ожидавшего от этой тонкой девчонки такой прыти и наглости. Раздался треск ломающихся ребер, который слышали даже те, кто стоял шагах в двадцати, и, не успев даже охнуть, Алкенор повалился на бок, с громким звоном рассыпав награбленное. А Заринка, едва не потеряв равновесие, все же сумела устоять на ногах и кинулась к крайней юрте, объятой ярким пламенем, за которой в тридцати шагах широкой полосой темнела впадина оврага. Позади слышался тяжелый топот настигающих преследователей, их непонятные крики раздавались со всех сторон и заставляли сердце испуганно сжиматься в маленький комочек. А когда до края спасительного оврага оставалось уже не больше четырех шагов, где-то совсем рядом с левым ухом просвистела стрела. Заринка рыбкой прыгнула на землю, и, проскользив животом по мокрой траве оказалась на самом дне лощины, куда не попадал лунный свет, и потому там царила полнейшая темнота. Не обращая внимания на ссадины и мелкие порезы, Заринка вскочила на четвереньки, сминая тонкие длинные стебли, проползла несколько шагов, и, откатившись в сторону, замерла в полной неподвижности, скрытая травой, местами доходившей до груди человека. И только она, заметая следы, успела совершить этот маневр, как тут же край оврага осветило десятка два факелов и, сидя в своем убежище, Заринка видела как, на фоне пылающей стоянки совещались невиданные ею раньше люди, размахивая руками и распределяя роли в предстоящей охоте на сбежавшую девушку. Эх, коня бы сейчас! Ни за что бы тогда чужакам не удалось схватить ее. А так… Незамеченной теперь из оврага не выберешься, а на скорое прибытие помощи надеяться нечего – даже если мужчины намана каким-то чудом увидят на горизонте всполохи пламени, прятаться здесь до их прихода невозможно. Найдут. Если только, пользуясь темнотой, удастся уйти вдоль обрыва к реке. Но как тут проскользнешь мимо такого количества народа?
Зажав рукой рот, Заринка старалась унять частое прерывистое дыхание, и наблюдала, как, выстроившись цепью чужаки, держась в пяти-шести шагах друг от друга, принялись обшаривать поросшее травой дно оврага. Освещая заросли густой высокой травы поднятыми высоко над головой факелами, они внимательно смотрели по сторонам, и медленно, шаг за шагом приближались к месту, где затаилась Заринка. Понимая, что любое движение вызовет колыхание травы и привлечет к ней внимание чужаков, Заринка и не помышляла о бегстве. Вместо этого, путаясь в рваной одежде, она торопилась достать из-за голенища сапога маленький ножик. Это был даже не ножик, а просто небольшой медный пруток, один конец которого был сужен и заострен, а другой обмотан толстым слоем тряпок и служил рукояткой. Зажав это оружие в маленькой тонкой ручонке, Заринка замерла, слушая бешенный ритм своего сердца и выжидая удобного момента, чтобы броситься на грека, который прокладывая себе путь короткими размеренными взмахами меча, шел прямо на нее. Осторожно, почти не шевелясь, Заринка стащила с левой ноги сапог, готовясь к прыжку, подобрала под себя ноги. И когда греку оставалось сделать еще пару шагов, чтобы увидеть прятавшуюся жертву, Заринка резким бесшумным движением отшвырнула сапог в строну. Замерев, чужак повернулся на шум падающей обуви и тут же почувствовал, как в его живот воткнулось что-то острое и безумно холодное. Попав чуть ниже солнечного сплетения, Заринка вонзила нож по самую рукоятку, почувствовав, как тряпочная обмотка пропитывается теплой кровью. Расширенными от удивления глазами здоровенный грек посмотрел на маленькую, совсем молодую девчонку, едва достававшую ему до плеча и так внезапно прервавшую его героическую жизнь. Заваливаясь на спину, он хотел предупредить своих товарищей криком, но воздух стремительно покидал проткнутые легкие и как ни старался грек, но все же не смог издать ни малейшего звука, кроме тихого хрипения. Отяжелевшими непослушными руками хватая воздух, все еще борясь за жизнь, грек медленно опустился на землю, а Заринка проворно отскочила в сторону и снова скрылась в траве так же внезапно, как и появилась. Упав на колени и замерев, она с тревогой прислушивалась к раздававшимся совсем рядом крикам, по их интонации стараясь понять, обнаружили чужаки исчезновение своего товарища или нет. Но, похоже, никто не заметил потери – греки продолжали прочесывать овраг, не подозревая, что в их сетях проделана дырка.
Выждав, пока ищущие ее чужаки отойдут на приличное расстояние, Заринка стала осторожно пробираться за их спинами, стараясь огибать каждый стебелек и не высовывать голову из травы. Спасение было близко. Напряженный слух девушки уже слышал журчание реки, где прячась в тени обрывистых берегов, можно было совершенно незамеченной уйти довольно далеко. Пока чужаки прочешут весь овраг, пока найдут труп своего товарища, пока поймут, что произошло… К этому времени она проделает полфарсаха, не меньше. Оставалось только незамеченной преодолеть открытое расстояние шагов в сорок, и сделать это как можно быстрее. И, покинув овраг, Заринка торопливо засеменила ватными от волнения ногами, пригибаясь к самой земле, и каждый миг ожидая услышать за спиной вопли заметивших ее греков. Эти несколько мгновений показались ей вечностью, она думала, что никогда не добежит до реки, рухнет замертво, потому что сердце остановиться от пережитого ею страха. И только почувствовав под ногами мягкий прибрежный песок, Заринка немного успокоилась. Она даже позволила себе оглянуться, чтобы убедиться, не преследует ли ее кто-нибудь. Но факелы по-прежнему освещали теперь уже далекий овраг, метаясь по его глубокому дну. Бегство Заринки прошло незамеченным. Взяв короткую паузу, чтобы отдышаться и принять решение в какую сторону двигаться, Заринка быстро стащила с ноги сапог, который теперь стал обузой, подобрала разорванный подол платья и кинулась бежать. И тут же перед ней, как будто из под земли выросла темная фигура громадного человека. Отшатнувшись, Заринка вскрикнула, но по одежде узнав в напугавшем ее человеке сака, закрыла рот руками, боясь, что ее услышат чужаки. Но мимолетная радость тут же сменилась тревожным непониманием. Почему его лицо скрыто под маской? И что делает он здесь, прячась в тени берега, вооруженный и в доспехах?
Не говоря ни слова, таинственный мужчина медленно приближался к также медленно отступавшей Заринке. Легкое движение руки и упавшая маска открыла перекошенное злобой лицо Фрады. Как свои пять пальцев зная окрестные степи, он легко предугадал, куда кинется Заринка в поисках спасения, и когда греки бросились обыскивать овраг, Фрада затаился здесь, спокойно поджидая пока случится одно из двух: либо греки найдут и схватят Заринку, либо она ускользнет от них и сама прибежит к нему в руки.
— А что ты … — Вопрос девушки прервала увесистая пощечина, звон которой услышали даже греки. Голова Заринки дернулась в сторону, в глазах помутилось, а на языке почувствовался сладковатый привкус крови. Отлетев на несколько шагов, она рухнула на землю и, не имея сил подняться на ноги, перевернулась на живот и поползла по холодному прибрежному песку. Фрада, в памяти которого сейчас всплыли все неприятности, которые пришлось ему претерпеть в последние дни, и причиной которых отчасти была эта тщедушная девчонка, уже не мог совладать со своим гневом. Дыхание его стало тяжелым и таким частым, как будто он пробежал без остановки не меньше двух фарсахов, при этом и без того широкие ноздри раздувались, как у взбешенного быка, бок которого только что прижгли огненным клеймом. Легко нагнав распластанную Заринку, он со всего маху ударил ее ногой в живот, отчего девушка согнулась пополам и захрипела, сплевывая на землю сгустки крови.
— Ну что, змеюка, думала вот так просто сможешь надуть меня, да? – Второй мощный удар потряс хрупкое тело девушки. Заринка даже не смогла закричать, только закрыла глаза и широко открыла рот, пытаясь вдохнуть хоть немного воздуха. Руки и ноги онемели и отказывались слушаться, но инстинкт самосохранения и жажда жизни заставляли Заринку ползти, преодолевая жуткую боль, сковавшую все ее тело. Свысока своего роста глядя на эти жалкие попытки, Фрада лишь усмехнулся. – Ты зря ввязалась в большую игру, девочка. Я никому не позволю уводить баранов из моего стада, слышишь никому. – И легким толчком ноги Фрада снова опустил на землю пытавшуюся встать Заринку. – Видишь, как изменчива судьба, вчера ты думала, что оседлала небесных коней, а сегодня валяешься в грязи. И это только начало твоих мучений. Скоро, совсем скоро ты станешь бесправной рабыней, и будешь ублажать своего господина, выполняя малейшую его прихоть. Жаль только я этого не увижу.
Слушая гневную тираду Фрады, Заринка немного пришла в себя, в глазах просветлело, дыхание восстановилось, и руки снова стали послушными. Выждав удобный момент, она зачерпнула тонкой ладошкой пригоршню мокрого песка и, развернувшись, швырнула его Фраде в лицо.
— Ах ты, грязная тварь!!! – Зарычал ослепленный Фрада и попытался наугад ударить Заринку ногой, но она успела откатиться в сторону и, ухватив Фраду за обе лодыжки, собрав остатки сил, дернула их на себя. В коротком полете описав полукруг, Фрада рухнул на землю, которая затряслась под ударом его грузного тела. А Заринка, не теряя времени, бросилась наутек, превозмогая боль в животе, при каждом шаге с жалобным стоном сгибаясь пополам, и уже не особенно разбирая, куда бежит. Проморгавшись, Фрада вскочил на ноги и бросился было вдогонку, но, довольно быстро поняв, что ему не догнать молодую легконогую девчонку, выхватил из ножен акинак и пустил его в след удалявшейся в темноту Заринке. Получив мощный удар прямо между лопаток, Заринка, еще не понимая, в чем дело, пробежала пару шагов, но ослабевшие вдруг ноги уже перестали слушаться, медленно сгибаясь в коленях. При каждом вдохе что-то больно кололо ее в груди, а с каждым выдохом из носа и рта вылетал фонтан красных брызг. Чувствуя, как жизнь покидает ее хрупкое тело, Заринка опустилась на колени и, оперевшись руками о землю, все еще пыталась двигаться вперед, цепляясь похолодевшими вдруг пальцами за каждую травинку. Нагнав непокорную девчонку, Фрада рывком вытащил акинак из раны, и по разорванному платью поползло красное пятно. Ногой опрокинув Заринку на спину, Фрада нагнулся над ней и, глядя в помутневшие уже не разбиравшие ничего глаза, проскрежетал:
— Вот змея, и здесь обманула меня! Даже умерла по-своему!
Заринка что-то зашептала в ответ, но Фрада не услышал ничего, кроме предсмертного стона, и только по движению побелевших обескровленных губ смог прочитать имя того, кого умирающая девушка в последние мгновенья жизни призывала к себе на помощь.
— Не надо было твоему Спаргапису идти против меня. – С некоторым сожалением проворчал Фрада. – Тогда сейчас бы все было по-другому.
Синие глаза Заринки замерли, уставившись на мерцающую высоко в небе звезду, полуобнаженная грудь перестала вздыматься и холодные руки бессильно опустились на землю.
Оглашая берег реки возбужденными криками, на шум борьбы прибежали греки во главе с Аристодиком. Увидев распластанное на земле бездыханное тело Заринки, большинство наемников почему-то вдруг зашептали молитвы. Фрада же, абсолютно хладнокровный, горстью травы стирал с акинака кровь, взглядом отыскивая в толпе греков переводчика-маргуша.
— Скажи им, пусть поторапливаются. С рассветом здесь наверняка будет полно саков. И пусть оставят побольше следов, чтобы ни у кого не было сомнений в том, что это сделали персы. А потом сразу уходят.
Выслушав маргуша, Аристодик, молча махнул рукой, и его подчиненные отправились завершать начатое. Напоследок бросив на своего союзника полный презрения взгляд, Аристодик плюнул в сердцах, и поплелся вслед своим наемникам, проклиная самого себя, за то, что связался с таким бездушным чудовищем. Рядом с бездыханным телом Заринки, остались только Фрада да маргуш, который, нерешительно переминаясь с ноги на ногу, не знал, как начать говорить о беспокоившем его вопросе.
— А ты чего ждешь? – Злобно сверкая глазами, спросил его Фрада. – Или хочешь остаться на нашем берегу?
— Дело сделано. – Робко начал маргуш, стараясь не смотреть в лицо сака. – У нас был договор…
— Ах да. – Согласился Фрада чуть более спокойным тоном и полез за пояс в поисках предназначенного маргушу золота. Но вместо положенной награды он неожиданно выхватил оттуда нож и, стремительно выбросив руку вперед, вонзил оружие в грудь удивленного маргуша. – Вот все, что ты по праву заслужил, трусливый шакал. Неужели ты и впрямь думал, что сак будет держать слово, данное маргушу? Тигр и тушканчик не ровня друг другу.
И оставив своего недавнего помощника истекать кровью, Фрада зашагал вдоль берега, отыскивая место, в котором его поджидал конь. За спиной пылали юрты, в огне пожара превращались в пепел тела преданных им братьев, но Фраду это не волновало. Он думал только о будущем, в котором обязательно должен был стать царем всех массагетов, чтобы спасти свой народ и вернуть ему былую славу и величие, которого он заслуживает. И ради этой цели можно было пожертвовать одним наманом, который к тому же, вырастил подлую предательницу.

Глава седьмая
Сожженые мосты

Спаргапис натянул поводья и впервые за последние сутки его конь остановился, устало опустив голову и тяжело дыша взмокшими боками. Спрыгнув на землю, юноша медленно окинул взором открывшуюся картину и от увиденного рука, лежащая на густой гриве, сжалась в кулак, причиняя коню боль, отчего тот недовольно замотал головой. На месте знакомых Спаргапису юрт теперь чернели кучи остывающих углей, в недрах которых еще теплилась душа пожара. Выжженная земля покрылась толстым слоем сероватого пепла, печально хрустящего под сапогом человека. В некоторых местах сквозь пепельное покрывало пробивались обугленные стебли растений и одиноко торчащие стволики молодых деревьев, которые пламя превратило в черные безжизненные палки. И даже там, куда огонь не смог добраться, изжаренная им трава пожухла и покрытые сажей цветы печально склонили свои разноцветные головки к самой земле.
— Да будет проклят тот, кто это сделал! Но у кого на подобное хватило смелости? – Спросил только что подъехавший Шемерген, обращаясь ко всем, кто по приказу Томирис прибыл сюда посмотреть на сожженную стоянку.
— Не смелости, а глупости! – Добавил Мегабиз и недовольно поморщился – после пожара прошло уже два дня, но в воздухе по-прежнему стол противный запах горелого мяса и кипящей крови, к которому молодой воин никак не мог привыкнуть. – Неужели заречные племена настолько осмелели, что рискнули напасть на саков.
— Давненько такого не было. – Заметил Кирдерей, в занту которого входил наман Фарнуха.
— Пожалуй, шесть десятков лет. Не меньше. – Согласился с ним Шемерген. – Что скажешь, Спаргапис?
Но Спаргапис не слышал этих разговоров. Его лишенный выражения взгляд был прикован к вершине отдаленного кургана, который возвышался над самой рекой и потому оказался не тронутым пламенем. Там, скрытое широкой шкурой черного медведя лежало подготовленное к погребению тело. Он прекрасно знал, чье это было тело, но сердце не хотело мириться с такими мыслями и, желая оттянуть момент, когда беспощадная правда сбросит нарочно натянутые на нее одежды отговорок, Спаргапис обратился к подошедшему с поклоном Фарнуху.
— Кто это был? – Коротко спросил он, кивком головы ответив на приветствия главы разоренного намана. Глубоко вздохнув, Фарнух засопел, зашмыгал носом и долго почесывал затылок, не решаясь сказать вождям то, в чем сам он и его люди уже не сомневались. Нервно дернув щекой, Спаргапис поторопил его. – Ну, говори же!
— Персы. – Выдохнул Фарнух, понимая, какую реакцию вызовут его слова.
За спиной Спаргаписа кто-то из вождей издал протяжный удивленный свист.
— Ты уверен, Фарнух? – Спросил Кирдерей, недоуменно поглядывая на своих спутников. Он ожидал услышать что угодно, но одно короткое слово, только что произнесенное Франухом, не на шутку озадачило вождя.
Фарнух промолчал, лишь опустив глаза, но его старший сын ответил на заданный отцу вопрос, в бессильной злобе потрясая кулаками:
— Это так же верно, как то, что у тебя, Кирдерей, две ноги и две руки. Это были персы, будь проклято их коварство.
— Не может быть! – Сказал Шемерген, опасливо косясь на Спаргаписа. – Неужели пока наша царица разговаривает с их послом о мире, сами персы разоряют наши стоянки? Этого не может быть. – И поймав взгляд Мегабиза, Шемерген движением глаз приказал ему быть начеку и не выпускать Спаргаписа из виду.
— Может, Шемерген, может. – С печальным вздохом ответил Фарнух. – Следы ведут сюда от самого Аракса и уходят туда же.
— Но на том берегу много племен. – Не желал соглашаться с ним Шемерген, сознавая, каковы будут последствия этого набега, если окажется, что его и вправду совершили персы. – Может, это маргуши решили отомстить нам за недавний набег? Тем более, убитого маргуша нашли недалеко отсюда. Ведь так?
— Он был всего лишь проводником. – Покачал головой сын Фарнуха. Сам же Фарнух, убитый горем потери младшего сына, который был его любимцем, не мог говорить и, опустив голову, разглядывал пыльные носки своих сапог. – Повсюду следы персидских коней, сапог, которые не носят маргуши. И вот еще. – Шемергену протянули три стрелы, с покривленными окровавленными наконечниками. – Наконечники из металла, который не видели здесь до прихода персов. Делать его умеют только они. Никто из местных таким оружием не пользуется.
Теперь уже пришлось тяжело вздыхать Шемергену. Несколько вождей все еще не могли поверить услышанному и, пытаясь найти доказательства невиновности персов, задавали людям Фарнуха все новые вопросы. Но все споры тут же стихли, как только Спаргапис, по-прежнему не говоря ни слова, медленно пошел к кургану, на котором лежало накрытое шкурой тело Заринки. Один из сыновей Фарнуха пошел было вместе с ним, но жестом руки остановив его, Спаргапис продолжил путь в одиночестве. Слушая заунывную песню ветра, он поднимался по зеленеющему склону и с каждым шагом чувствовал, что отвага покидает его сердце и в какой-то момент, Спаргапису показалось, что он никогда не найдет в себе сил, посмотреть на мертвую Заринку. С огромным трудом он заставил себя подняться на вершину и, остановившись у бездыханного тела любимой замер в нерешительности. В пяти шагах холодной чернотой вечности зияла погребальная яма, на краю которой в определенном порядке разложено было великое множество ритуальных предметов. Молча взирая на них, в сторонке ожидал старый карапан, лицо которого выражало полное безразличие ко всему происходящему. Овладев собой, Спаргапис опустился на колено но, протянув руку, снова застыл, не решаясь открыть лицо Заринки. Испытывая дикое желание вскочить и убежать с этого проклятого места, Спаргапис все же справился с дрожью в руках, и двумя пальцами подхватив краешек шкуры, потянул его на себя.
Время и жара сделали свое дело, до неузнаваемости изменив некогда прекрасное лицо и глядя на него теперь, Спаргапис, который всегда думал, что не умеет плакать, едва сдерживал слезы. Если бы знал он шесть дней назад, что видит эти синие глаза в последний раз, что больше никогда не сможет прикоснуться к этим губам, ощутить нежное тепло хрупких ручек. И до боли в скулах сжав зубы, Спаргапис закрыл глаза, чтобы не дать подступившим слезам хлынуть по лицу. Но горе было сильнее его и, оставляя за собой влажные следы, соленые капли одна за другой забороздили небритые щеки. Рукавом вытирая непрошенные слезы, Спаргапис нагнулся к бледному лицу и в последний раз провел кончиками пальцев по сухой холодной коже:
— Прощай, моя неукротимая тигрица. Никогда и ни кого не любил я до встречи с тобой… Не полюблю и после. – Сглотнув сжимавший горло ком, Спаргапис провел рукой по лбу, покрытому холодным липким потом, и, в горькой усмешке скривив губы, добавил. – Займи хорошее место для нас обоих. Мы скоро встретимся там.
Нетерпеливым движением накрыв лицо Заринки, Спаргапис поднялся, и, не отворачиваясь, сделал два шага назад.
— Жди меня, любимая, я скоро. – Прошептал он, и, не глядя больше на очертания бездыханного тела, быстро зашагал к своему коню, поводья которого держал совсем юный безусый мальчишка, устало опиравшийся на короткое копье. Молча пройдя мимо остальных вождей, Спаргапис лихо впрыгнул в седло, даже не касаясь стремени ногой, и, забирая у мальчишки поводья, неожиданно выхватил из его рук копье.
— Спаргапис, не глупи!!! – Предостерегающе крикнул Шемерген, но, издав гортанный крик, Спаргапис острием копья кольнул конский бок и сорвался с места, подняв в воздух облако черной пыли. Сразу же поняв, что задумал молодой вождь, Шемерген бросился ему наперерез, крича на ходу. – Мегабиз, держи его.
Два дня не знавший отдыха конь, словно почуяв нервное возбуждение седока, сбросил с себя оковы усталости, вытянул шею и, протяжно заржав, понесся в сторону Аракса. Один из людей Фарнуха попытался было преградить Спаргапису дорогу, но, увидев его горящие злобой и решимостью глаза, кинулся в сторону, едва не угодив под ноги коня. Размахивая копьем, Спаргапис беспрепятственно проскакал через всю сожженную стоянку, и только тут наткнулся на Мегабиза, который смело бросился на шею коню и, вцепившись в натянутые поводья, повис на них, подбирая под себя ноги. Сбавив скорость, конь недовольно замотал головой, пытаясь сбросить нежданную обузу, но Мегабиз держался как приклеенный, и, в конце концов, сбившись с ритма, конь остановился. Угрожающе заржав, он поднялся на дыбы, и, намереваясь подмять под себя Мегабиза, забил воздух почерневшими от копоти копытами. Но все было тщетно – Мегабиз ловко уклонялся от ударов, любой из которых мог стать смертельным, и не давал коню тронуться с места. И когда Спаргапис, опьяненный жаждой мести, уже собрался проткнуть копьем вставшего у него на дороге наглеца, вовремя подоспевший Шемерген, изловчившись в тигрином прыжке, сбил молодого вождя на землю. Извергнув поток ругательств, прерываемых яростным рыком взбешенного зверя, Спаргапис легко подмял под себя Шемергена, который при падении вывихнул правую руку, и теперь она безвольно свисала вдоль тела. Уперев колено в грудь поверженного противника, Спаргапис схватил Шемергена за горло изо всех сил сжимая ладонь. Тут же с коротким злобным лязгом из ножен выскочил акинак, а искаженное лицо Спаргаписа ясно говорило о том, что он ничего не понимает и ни перед чем не остановится, так что вожди и люди Фарнуха, испуганно наблюдавшие за схваткой со стороны, уже решили, что Шемергену пришел конец. Но в тот же миг все изменилась. Здоровой рукой перехватив сжимавшую акинак руку Спаргаписа, Шемерген со всей силы ударил вождя коленями в спину, отчего тот выгнулся назад и в тот же миг длинные ноги Шемергена обвили шею Спаргаписа, так что пятки соединились у его подбородка. Резко разогнув худое, но сильное тело, Шемерген завалил Спаргаписа на спину и ногами придавил его к земле. Хрипя, Спаргапис извивался, словно брошенная на раскаленные угли змея, пытаясь вырваться из железного захвата, но каждое движение лишь доставляло ему боль и отбирало силы.
— Пусти меня!!! – Не помня себя, кричал Спаргапис, и, слыша этот полный безумной ярости крик, остальные воины и вожди не решались подходить к сцепившимся людям. Даже Мегабиз, соскочивший наконец с конской шеи, валялся на черной земле и напряженно следил за ходом поединка, но придти на помощь Шемергену не собирался – Кровь!!! Мне нужна их кровь!!! Я убью их всех!!! А-а-а!!! Убью!!! И пусть они убьют меня!!! Я уйду!!! Отомщу и уйду к ней!!! Пусти меня!!!
Но потихоньку бешенство Спаргаписа стало проходить, крики становились все тише, акинак выпал из рук, тело перестало дергаться в разные стороны и, наконец, застыло в неподвижности. Шемерген ослабил давление на горло Спаргаписа, но для надежности пока оставил ноги на прежнем месте и, тяжело дыша, с сочувствием смотрел на залитое слезами лицо Спаргаписа. И только убедившись в том, что Спаргапис окончательно пришел в себя, Шемерген отпустил его и, морщась от боли в покалеченном плече, откинулся на спину. А Спаргапис, продолжал неподвижно лежать в черной пыли и, закрыв лицо руками, выл, подобно волчице, потерявшей своих новорожденных волчат. Вокруг столпились люди, но никто из них не смел сказать хотя бы слово, молча наблюдая за этой картиной.
Не скоро, но все-таки слезы закончились и сев, Спаргапис тупо смотрел перед собой еще влажными глазами, ни о чем при этом не думая.
— Успокоился? – Похлопав его по спине, спросил Шемерген, над плечом которого уже колдовал встревоженный карапан. Нахмуренный Мегабиз подавал колдуну кожаные ремешки, которыми тот привязывал только что вправленную руку к телу. – Вот и хорошо. Собирайся.
Но, продолжая сидеть неподвижно, Спаргапис как будто не слышал обращенных к нему слов и даже ни один мускул не дрогнул на его лице.
— Собирайся. – Устало повторил Шемерген. – Нам нужно торопиться. Через два дня совет, а путь не близкий.
Стоило только Шемергену произнести слово «совет», Спаргапис тут же вернулся к жизни. Вздрогнув, он обвел собравшихся вокруг него людей слегка потерянным взглядом.
— Совет? – Переспросил он. – Сов-е-е-ет! – И встав на ноги, не с кем не разговаривая, Спаргапис зашагал к своему коню, который стоя неподалеку испуганно вращал глазами. – Совет. Совет. Совет. – Без всякой интонации на ходу повторял Спаргапис пока не сел в седло и не погнал измученное животное прочь от места, которое он так любил раньше, и которое теперь стало ему ненавистным.

Мягкий лунный свет заливал со всех сторон окруженную бесчисленными холмами равнину, посреди которой в огромном тесном кругу сидели вожди массагетов, живым кольцом окружая золотой трон. Пламя гигантского костра, в котором с гордым треском умирали не только отдельные ветки, но и целые деревья саксаула, гордо вздымалось над землей, пытаясь дотянуться до самого неба. Будучи трусливой от рождения, темнота не решалась подходить близко, и окружив костер со всех сторон, все же держалась от него подальше, и потому на равнине было светло, как днем. Отбрасывая на лица неподвижных вождей яркий дрожащий свет с красноватым оттенком, огонь делал людей, одетых в звериные шкуры, похожими на сказочных животных. Гордо подняв украшенную царской диадемой голову, Томирис не сводила холодных глаз с лица Фарандата, который, стоя спиной к костру, покорно сложив ладони, ждал ответа царицы. Посол знал, что сама она не может принять такого решения и сейчас ему предстоит долго выслушивать мнение каждого вождя, имеющего право голоса. Но знал он также и то, что судьба Томирис была уже решена в узком кругу вождей, и грядущее обсуждение должно было стать всего на всего данью старой традиции. Именно поэтому на слащавом белом лице персидского вельможи не было и тени волнения, хотя приличия ради он и пытался натянуть на себя подобающую моменту маску, но получалось это плохо и каждый не лишенный наблюдательности вождь, бросив на посла мимолетный взгляд, мог понять, что тот уже знает исход совета. А Томирис, глядя на сияющее лицо посла, едва сдерживала рыдание, стараясь оставаться спокойной и бесстрастной. Но и у нее плохо получалось скрывать эмоции, и сидящий рядом Гаубат с опаской косясь на свою царицу, переживал, как бы особо впечатлительные вожди, глядя на страдающее лицо Томирис, не решили посочувствовать ей и высказаться против союза. Да и то, как держал себя Фрада, тоже внушало «белой лисице» некоторое беспокойство – уж больно легко он смирился со своим поражением, чего никогда раньше не бывало. И терзаясь тревожными мыслями, Габуат с нетерпением ожидал начала обсуждения. Но Томирис не торопилась. Вот уже карапан, испрашивая милости и покровительства богов, исполнил свой бешеный танец и принес кровавую жертву обитателям высоких небес и глубоких подземелий. Вот уже сама царица обратилась к вождям, объясняя им, ради чего они собрались здесь, хотя все и так знали причину. Вот уже посол сказал заранее заготовленную речь, которую днем раньше согласовал с Гаубатом. Оставалось только дать слово самому старшему и уважаемому вождю и тем самым начать голосование. И все же, заранее зная его исход, Томирис никак не могла произнести простые слова, которые за долгие годы царствования намертво врезались в ее память. Но молчать дальше становилось просто неприличным и, повернувшись к заждавшемуся Гаубату, Томирис полным величия и изящества кивком позволила ему говорить. Облегченно вздохнув, Гаубат откашлялся и громко произнес:
— Все знают, я всегда выступал за союз с Персией, сила и величие которой ни чуть не уступают силе и величию массагетов. Мы по праву сильнейшие на севере земли, персы – на юге. Так давайте же объединим два наших великих народа, чтобы не осталось в мире силы, способной противостоять нам и помешать править всем миром. Вместе мы сокрушим любого врага и покорим народы, которые до сих пор оставались непокоренными. На предложение шахиншаха Куруша, да снизойдет на него милость богов, я отвечаю «да».
Посол отвесил в сторону Гаубата вежливый поклон и в мыслях поблагодарил священный огонь за то, что на пути своем встретил этого седого мудреца, благодаря которому миссия его стала такой успешной. Да, по возвращении в Парсоград его наверняка ожидает милость господина. Лучше, конечно, чтобы она выражалась в чем-то существенном, например, в тяжелом звонком металле желтого цвета.
Услышав слова Гаубата, его сторонники закивали головами, признавая мудрость «белой лисы» и правильность его позиции. Остальные же, заранее скорчив презрительную гримасу, посмотрели на Фраду, готовясь выразить свое недовольство и несогласие. Но к их удивлению, Фрада оставался спокоен и не торопился опровергнуть слова Гаубата. А вскоре его сторонники и вовсе были повергнуты в шок, когда, получив от царицы разрешение говорить, Фрада коротко, в двух словах, согласился на свадьбу. По рядам вождей пробежал шепот непонимания, Гаубат же, по-прежнему не веря в искренность Фрады, сощурив и без того маленькие глазки, старался понять, что задумал его извечный противник.
— Хорошо. – Заговорила Томирис, срывающимся от волнения голосом. – Артем… км… Артембар, скажи ты сво… — И, запнувшись, царица поспешила отвести глаза в сторону, чтобы не видеть, как любимый ею мужчина поднимается на ноги, дабы своим словом сделать ее женой другого.
Артембар встал, и, стараясь не смотреть на царицу, долго поправлял одежду, чувствуя, что не может произнести этих простых слов. Видя колебания вождя, Гаубат, сделав вид, что чешет нос, ладонью закрыл рот и произнес так тихо, чтобы было слышно только стоящему рядом Артембару:
— Ты клялся.
Под удивленными взглядами не слышавших этого вождей, Артембар согласно закивал головой, но продолжал молчать, ибо ему было легче вытащить свое ноющее от боли сердце и бросить его в пылающий костер, а самому тут же пасть замертво, чем сказать то, к чему обязывала его принесенная клятва. Но когда, пересилив себя, Артембар уже открыл рот, чтобы произнести приговор своей любви, до слуха собравшихся вождей донесся топот копыт и разноголосый шум, раздавшийся на самом краю лагеря, в котором происходил совет. И мгновенье спустя в освещенный пламенем костра круг, прямо верхом на лошади, влетел Спаргапис. Никто раньше не видел его в таком диком состоянии – сверкающий взгляд красных от трехдневной бессонницы глаз, покрытая пылью дорог одежда и едва стоящий на ногах конь.
Растерянный взгляд Артембара заметался в поисках Шемергена, который, не решившись повторить дерзость Спаргаписа, остался за пределами живого круга и только жестами пытался объяснить своему вождю и другу, что подпускать Спаргаписа к послу сейчас опасно. И словно в подтверждение его опасений, Спаргапис спрыгнул на землю, и, выхватив акинак, решительно зашагал к мгновенно побледневшему Фарандату. Тут же Артембар и еще несколько вождей ринулись на перехват обезумевшего Спаргаписа, но когда между ним и послом оставалось всего несколько шагов, Спаргапис остановился, не отрываясь глядя в глаза до смерти перепуганному Фарандату. Поняв, что послу не угрожает смерть, которая навеки опозорила бы массагетов, вожди, ринувшиеся было на его спасение, замерли, ожидая, чем же все это закончится. Сухими пальцами вцепившись в лохматую бороду, с тревогой ждал развязки Габуат. До крови закусив губу, подавшись вперед напряженным телом, наблюдал за своим бывшим другом Фрада.
В полной тишине острое лезвие скользнуло по раскрытой ладони Спаргаписа и собравшиеся услышали как, обагрив зеленю траву, упали на землю красные капли. Сжав окровавленный кулак, Спаргапис поднес его к лицу онемевшего Фарандата:
— Недавно я клялся, что пойду на все ради союза с персами. И пусть боги покарают меня, если им это угодно, но я отказываюсь от этой клятвы и приношу другую. Клянусь, что отныне и навеки Спаргапис ваш враг, и даже если мои братья не поддержат меня в этом решении, я выйду на охоту в одиночестве. Клянусь, что буду нещадно мстить вам, и не успокоюсь, пока до сыта не напьюсь вашей крови. Клянусь, что буду истреблять ваше поганое племя до тех пор, пока бьется мое сердце или пока не убью последнего перса на земле. И этой клятве я не изменю никогда в жизни. – Отвернувшись от Фарандата, который уже не чувствовал собственных ног, Спаргапис вскинул вверх руки и издав боевой клич своего племени, обратился к собравшимся вождям. – Вы со мной, братья?
Но вопрос его потонул в боевых кличах других племен, а обнаженные акинаки взметнулись к небу, требуя накормить их мясом и напоить кровью персов. Опешивший Фарандат повернулся к царице, но та была удивлена не меньше посла и, не понимая причины происходящего, не знала, радоваться ей или печалиться. Обхватив руками опущенную голову, сокрушался Гаубат, даже Артембар, совсем недавно мечтавший о таком исходе, теперь обескуражено смотрел на кровожадное буйство своих соплеменников. И только Фрада, ехидно усмехаясь в густую бороду, в очередной раз праздновал победу, откровенно наслаждаясь происходящим вокруг.
А высоко на небесах, всесильные боги, дописав очередной акт бесконечной трагедии, отложили перо в сторону и призадумались над дальнейшим развитием событий.

ПРИМЕЧАНИЯ
Пролог

1 Аракс – древнее название Амударьи
2 Фарсах – старинная мера длинны в Азии, равная примерно 6 километрам
3 Ангромайнью – в древних восточных культах и религиях повелитель всех темных сил
4 Шах Куруш Бузург – легендарный царь персов, больше известный миру под именем Кир, потому что так его называют в греческих источниках. Но это греческий вариант, сами же прессы называли его не царь, а шах, и не Кир, а Куруш Бузург
5 Акинак – маленький меч, больше похожий на кинжал. У народов Азии акинак бал традиционным оружием того времени
6 Массагеты – кочевое племя, в VI веке до нашей эры населявшее территорию современного Узбекистана между Амударьей и Сырдарьей и часть Южного Казахстана

Глава первая

1 Занту – племя
2 Кави – царь, управлявший несколькими родственными племенами
3 Некоторые историки выдвигают версию, что «массагеты» это было не одно племя, так назывался союз нескольких сакских племен, а само название состояло из нескольких слов: «мас» + «сака» + «та», что в переводе означало «великая орда саков»
4 Дахью – каждое племя имело определенную территорию, на которой могло кочевать. Эта территория и называлась дахью племени.
5 Паркан – древнее название Ферганской долины
6 Яксарт – древнее название реки Сырдарья
7 В то время на Амударье было много крупных островов, на которых жили кочевники, промышлявшие рыбалкой и охотой в прибрежных камышах. Их так и называли – островные саки. Судя по всему, положение островных саков в массагетком союзе было ниже, чем саков, обитающих на равнине. Во всяком случае, равнинные саки относились к островитянам с некоторым пренебрежением
8 Массагеты не знали вина, не умели его делать. Но Геродот рассказывает, что массагеты собирали некие плоды, сушили их после чего бросали в костер и, вдыхая этот дым, впадали в состояние буйного веселья или, наоборот, молчаливого оцепенения.
9 Так кочевники Азии называли кустарник, ветки которого при горении выделяли сильный жар
10 Политимет – древнее название реки Зеравшан, которая берет начало в Ленинабадской области современного Таджикистана и протекает по Самаркандской, Бухарской и Навоийской областям Узбекистана, впадая в Амударью
11 Маргуши – кочевое племя, обитавшее в окрестностях современного города Мары в Туркмении
12 У массагетов не было свадьбы в привычном для нас понимании этого слова. Вместо этого мужчина просто вешал свой лук на юрту понравившейся женщины и после этого они уже считались полноправными мужем и женой. Процедура «развода» проходила в обратном порядке. Но юноша не мог думать о «женитьбе», пока не убьет первого врага.
13 Рыбоедами островных саков называли, когда хотели их оскорбить.
14 Намана – большая кочевая семья, из которых состояло каждое племя – занту.
15 Тиштр – древнее название звезды Сириус, которую древние народы Азии считали хозяином водной стихии, в том числе дождей.

глава вторая
1.Бурдюк – кожаный сосуд для воды.
2.Сигарисс – тяжелое коляще-рубящее оружие. Внешним видом сигарисс напоминал алебарду, которой были вооружены стрельцы русского войска. Только у сигарисс лезвие было с двух сторон, он был большего размера и массы.
3.Карапан – колдун, предсказатель и жрец в одном лице.
4.Гюрза – змея, которую по праву называют царицей степи. Ее укус смертелен для всех животных, даже для таких крупных, как олень. Яд гюрзы не действует только на серого варана.
5.У кочевников древности сбор дрова считался чисто женским занятием.
6.Хораспии – оседлое племя, жившее в оазисах современного Хорезма в Узбекистане. Основным занятием хораспиев было земледелие, и они часто меняли у массагетов то, что выращивали на шкуры и мясо.

Глава третья

1. Из записей Геродота следует, что персы никогда не обсуждали важные вопросы на трезвую голову. Протрезвев, персы имели обыкновение снова обсуждать то, к чему они пришли во хмелю, и если оба обсуждения приносили одинаковый результат, тогда решение считалось окончательным.
2. Танг-е Болаги – загородный дворец Куруш Бузурга, расположенный в 4 километрах от Парсограда.
3. Парсоград – столица персов, построенная Куруш Бузургом в 530-520 г.г. до нашей эры. В греческой транскрипции – Пасаргады.
4. Ахура-Мазда – в зароостризме, который на тот момент уже исповедовали персы, обращение к главному божеству
5. Гарпаг – легендарный полководец Куруш Бузурга. Мидиец по происхождению, он участвовал в заговоре против царя мидян Астиага, в результате которого возглавляемые Куруш Бузургом персы обрели независимость.
6. Персы часто называли кочевые народы, обитавшие на территории современной средней Азии, «вредящими демонами»
7. Отложиться – обрести независимость
8. Крез – царь лидийцев, победив которого Куруш Бузург хотел сжечь его на костре. Но в решающий момент пошел сильный дождь, который загасил пламя. Расценив это как жест богов, Куруш Бузург принял Креза к себе на службу. Подробно этот случай описывается в книге Геродота «Клио»
9. Киряз – арык

Глава четвертая

1. Тугаи – густые прибрежные заросли диких деревьев и кустарников
2. Камча – плетка, которая у некоторых кочевых народов считалась символом власти
3. Черная долина страданий – так персы называли пустыни.

Глава шестая

1. Понтач — крупный олень

Добавить комментарий