(отрывок из повести «Ученики Христа», полный текст см.: http://www.litkonkurs.ru/index.php?dr=45&tid=139713&p=45)
…Пошли и поставили у гроба стражу,
и приложили к камню печать.
От Матфея, гл. 27, ст. 66
1
Старый воин Лонгин, центурион Италийского легиона, расквартированного в Кесарии, в числе нескольких римских когорт был призван в Иерусалим для поддержания порядка на время весенних иудейских праздников. Солдаты из сотни, бывшей в подчинении Лонгина, повинуясь приказу, произвели распятие Иисуса, именуемого Христом. Несколько часов спустя центурион Лонгин был вызван к прокуратору Пилату, раздражённому необычной просьбой иудейских старейшин. Пятеро членов синедриона во главе с Каиафой в живописных длинных одеяниях пришли к римскому правителю и настойчиво уговаривали его до времени окончания праздников выставить стражу у гробницы Иисуса. Когда Лонгин, обеспокоенный возможными иудейскими жалобами на действия его подчинённых у Голгофы, нехотя вошёл в резиденцию прокуратора, то услышал следующий примечательный диалог.
– Так с чего же вы взяли, что Он может воскреснуть? – очевидно, уже не в первый раз утомлённо спрашивал старейшин Пилат.
Увидев центуриона, прокуратор сделал ему приветственный знак рукой, призывая внимательно слушать. Появившиеся недавно на голове римского правителя пряди седых волос и его постаревшее осунувшееся лицо вызывали у Лонгина невольное сочувствие. Да, эти евреи замучают любого.
– У нас есть свидетели, что обманщик тот, когда ещё был жив, убеждал Своих сторонников, будто после перехода к праотцам на третий день воскреснет! – возбуждённо и громко говорил первосвященник Анна, уважаемый всеми старец с длинной густой бородой. – Наш Совет опасается, что негодные галилеяне, ученики Его, могут ночью выкрасть тело, где-нибудь тайно перезахоронить его, а потом объявить громогласно, будто самозванец жив…
– Ваши народные суеверия позволяют утверждать подобное? – удивился Пилат. – Кто может поверить в такое?
– Простой люд повсюду одинаково невежествен и суеверен, господин, – с достоинством продолжил речь своего тестя Каиафа, – Иисус из Назарета был, увы, популярен у черни, а тут ещё это солнечное затмение во время казни… Потому галилеянам больше нельзя давать шансов для обольщения простодушных. Если мы упустим время сейчас, то новый их обман может стать хуже прежнего…
– Ну что же, – заключил Пилат, поёживаясь от воспоминания о затмении, смутившем его сегодня не меньше евреев, затем выразительно взглянул на неподвижно стоявшего в стороне центуриона, – вот вам начальник стражи, берите его и охраняйте гробницу, как пожелаете. И запомните: никакие беспорядки в Иерусалиме больше не допустимы! Я не могу бесконечно проявлять к вашему городу милосердие.
Старейшины удовлетворённо поблагодарили Пилата и в очередной раз дипломатично заверили его в своём почтении и искренней преданности римской власти. Прокуратор, подыгрывая гостям, со всей серьёзностью ответил, что он ничуть в этом не сомневался.
Отпустив старейшин, Пилат ненадолго задержал Лонгина.
– Будь бдителен, центурион! – в глазах прокуратора виднелась плохо скрытая тревога. – Как бы это ни показалось тебе чрезмерным, используй стражу из четырёх лучших воинов, лично проверяй пост и, для верности, побудь ночью у того Гроба сам… Чувствует моё сердце: евреи здесь затевают что-то нечистое!
– Глаз не сомкну, будь уверен во мне! – Лонгин отсалютовал Пилату по римскому обыкновению и решительно направился к своим воинам. Он хорошо знал, что прокуратор отнюдь не всегда идёт на уступки мятежным иудеям. Сотни крестов и свежих могил в Палестине – красноречивые тому свидетели…
2
Спустя час, когда уже давно стемнело, центурион с первой стражей из четырёх легионеров в полном вооружении, освещая дорогу факелами, направились на отдалённое иерусалимское кладбище. Путь им указывали двое еврейских слуг, втайне весьма расстроенных из-за того, что им поневоле приходится нарушать субботний покой и оскверняться общением с язычниками. Вскоре глазам стражи предстало место для погребения богатых людей, чьи гробницы, по иудейскому обычаю, высекались в скале. В небе стояла полная луна, и в её неверном свете жутковато было различать длинный ряд безмолвных могил. Подойдя к гробнице, недавно купленной их престарелым господином, Иосифом Аримафейским, слуги робко указали на неё римлянам. Воины, вопросительно взглянув на молчавшего в раздумье центуриона, негромко произнесли молитву Геркулесу и тут же подвинули немного в сторону тяжёлый камень, закрывавший вход. При свете факелов, необъяснимо волнуясь, они поочерёдно заглянули внутрь и увидели завернутое в белые пелены неподвижное тело Учителя, распятого сегодня днём. «Хвала богам, нас никто не опередил! – удовлетворённо сказал Лонгин. – Теперь ничего дурного не должно случиться».
Затем общими усилиями камень был возвращён на место, и центурион, протянув длинный шнур с кусочками мягкой глины, тщательно приложил к нему в нескольких местах большую печать с римскими орлами. Лонгин это сделал таким образом, что отныне было невозможно сдвинуть камень ни вправо, ни влево, не повредив хрупких оттисков. Наконец, стража заступила на свой пост у гробницы, а Лонгин вместе со слугами Иосифа удалился, чтобы вернуться сюда в полночь.
Едва центурион ушёл, солдаты у подножия гробового камня развели небольшой костёр, уселись вокруг огня и решили, не переставая, беседовать до самого часа смены. Хотя Лонгин и выбрал для этой службы наиболее сильных и опытных воинов, но и они робели в кладбищенской ночной тиши.
– Вот, всегда так, – проворчал сурового вида начальник стражи Квинт, – «за сумасбродства царей спины трещат у ахейцев»…
В прежние времена Квинт тоже служил центурионом, имел состояние, посещал театры, но однажды попал в немилость наместнику Иудеи Валерию Грату, предшественнику Пилата, и был позорно разжалован в рядовые. Однако, из уважения к его прошлому и отчаянной храбрости в бою, Квинта всегда назначали старшим над легионерами.
– Да, мертвецов охранять мне ещё никогда не приходилось! – добродушно подтвердил ветеран Северин, родом из Галлии, прослуживший в легионе уже почти двадцать пять лет и, в связи с готовящейся ему почётной отставкой, получивший недавно римское гражданство. – Надеюсь, они у евреев не слишком далеко разбегаются по ночам?!
Северин рассчитывал, что молодые солдаты посмеются над его шуткой, однако ни Целий, ни Сервий, могучие италийские парни, даже не улыбнулись. Они напряжённо озирались по сторонам, нервничали от совиных криков и явно чувствовали себя неуютно на этом посту. Тогда Северин, игриво переглянувшись с Квинтом, продолжил свою речь:
– А что, выходят же тени умерших римлян из преисподней в мае, чтобы пугать и мучить живых! Это всем известно… Может быть, и духи почивших иудеев занимаются тем же, особенно во время их весенних праздников, на пасху?..
– Ах, пожалуйста, замолчи, Северин! – взмолился впечатлительный Целий. – У меня и так от страха зуб на зуб не попадает. – В честном бою я готов сразиться с любым врагом, но только не с духами и привидениями!
– А вот ещё вам расскажу, – вновь заговорил, сверкнув чёрными глазами Северин, – что случается с телами недавно умерших людей. Ими весьма интересуются ведьмы и чародеи! Сказывал мне один наш бедный родственник, сын моей двоюродной сестры Фульвии из Иллирии, как его однажды наняли в богатый дом быть могильным караульщиком…
– Значит, не мы первые, бывают и такие? – робко осведомился Сервий, чтобы как-то поддержать разговор.
– А вот ты слушай, рассудим после. – Северин нахмурил свои густые седые брови и при неясном свете и тревожном потрескивании их невеликого огнища поведал друзьям следующую историю. – Уж не знаю насколько часто, но ведьмы в Иллирии (и, быть может, не только там) всячески стремятся проникнуть в дом, где накануне появился знатный покойник. При этом они могут обернуться птицей, или каким-то малым зверьком, для того, чтобы вернее достичь своей цели. И если только мертвеца никто не охраняет, они моментально отгрызают у него нос или уши, а то и царапают когтями на остывшем челе свои колдовские знаки… Хоронить в таком виде покойника – позор для родственников, и ведьмы сразу же обретают власть над несчастной семьёй. К ним униженно идут, просят, платят выкуп, только бы вернуть похищенные части тела, чтобы похороны прошли пристойно. Вот поэтому в некоторых местах и нанимают специальных караульщиков, расходуя на то немалые средства…
После этих слов Целий нервно поднялся на ноги и, глядя куда-то в сторону, сказал:
– Пойду, проверю печати!
– Сходи, сходи, – охотно согласился Северин, улыбаясь уголками глаз, – а то мало ли что, от пронырливых ведьм всего можно ожидать…
Целий отошёл от костра и через минуту вернулся.
– Всё в порядке! – доложил он, ободрившись, ведь даже новобранцы знали, что за сорванную без уважительной причины римскую печать нерадивой страже полагается смертная казнь. – И как же твой родственник справился с охраной мертвеца?
– Сейчас узнаете, – увлечённо продолжил Северин, глаза его увлажнились, – Мой бедный Публий в тот год был согласен на любую работу, лишь бы только прокормить малых детишек, необыкновенно щедро подаренных ему богами (сколько милых малышей у него было, он не всегда умел и сосчитать). Его заперли на ночь в комнате с почившим накануне городским квестором, имевшим при жизни, по слухам, тесное общение с нечистой силой. Надо сказать, что для Публия бессонные ночи не были в тягость, ведь, нередко случалось, он до утра засиживался, выполняя какой-нибудь срочный заказ (бедняга был вынужден плести дешёвые корзины на продажу). Но тут его уже в третью стражу неудержимо клонило ко сну. Тогда Публий встал, подлил масла в светильники и несколько раз обошёл вокруг мёртвого тела. Квестор был крупным мужчиной с большим горбатым носом, за сохранность которого караульщик больше всего и опасался. Он не решался ни на минуту отвести глаз в сторону, как будто кто-то действительно мог проникнуть через плотно запертые окна и двери. Между тем, запах тления, едва уловимый в начале ночи, постепенно усиливался и становился нестерпимым. «Хотя бы один глоток свежего воздуха!» – взмолился Публий и тут напротив себя заметил почти сливавшуюся с каменной стеной невзрачную дверь, очевидно, ведущую в чулан. Совершив некоторое усилие, он отпер её, и в комнату сразу проник ночной зефир, струившийся через открытое узкое оконце в подсобной комнате. Повеселевший караульщик начал потихоньку мурлыкать популярный в городе греческий мотив, как вдруг в то самое оконце в чулане чёрной стрелой влетел огромный взъерошенный ворон и, шумно размахивая угловатыми крыльями и переступая ногами, уселся на лоб мертвецу. Публий ужаснулся. Пернатая тварь, казалось, совсем его не боялась. Скорее, наоборот, ворон мрачно косился на него одним глазом и угрожающе приподнимал свой тяжёлый острый клюв. «А ну, пошёл отсюда, пошёл!» – хотел прикрикнуть на незваного гостя Публий, чтобы вспугнуть его, как вдруг почувствовал: ни голос, ни собственные члены тела ему больше не повинуются. Последнее, что он запомнил, прежде чем провалился в глубокий сон, – неподвижно вытаращенный на него вороновый глаз…
– Да, заснуть на посту – последнее дело! – возбуждённо воскликнул Квинт. – Кстати, это всех нас касается… Никогда не забуду старика Луция из второго сирийского легиона. Много лет он служил цезарю безупречно, но вот однажды в ночном дозоре умудрился встретить первые лучи Авроры, похрапывая, в обнимку со своим щитом… Беднягу дважды прогнали сквозь строй его собственной центурии. Как ни старались смягчать удары дубинками боевые друзья, Луций в тот же день спустился в мрачное царство Плутона…
– С этим всё ясно, – вновь осмелился вступить в разговор Целий, – но чем закончилась история несчастного Публия? Надеюсь, его не растерзали родственники квестора?
– Да, дело для него могло окончиться весьма скверно, – выдержав паузу, неспешно проговорил Северин, – и дети бы остались сиротами… Публий пробудился от первых криков петухов, уже светало. Огни в комнате давно погасли. В утреннем полумраке ворона нигде не было видно. Тело квестора лежало на прежнем месте. Публий осторожно ощупал себя, обеспокоенный, не обесчестил ли его зловещий ночной гость? К счастью, нос и уши, как и остальные беззащитные части тела, были на месте. На какое-то мгновение Публию даже показалось, что встреча с вороном была лишь сном. Вскочив на ноги, неудачливый караульщик трясущейся рукой кое-как зажёг один из светильников и, подойдя на цыпочках к покойнику, осторожно поднёс огонь к его лицу. И тут же отшатнулся. Голова квестора была обезображена, являя собой некое бесформенное омерзительное месиво. Вне всякого сомнения, пока Публий спал, местные ведьмы свели с мертвецом какие-то старые счёты. Караульщик в страхе оглянулся на запертую дверь, через которую вчера вечером его ввели в эту невесёлую комнату. С минуты на минуту сюда могли ворваться разъярённые хозяева… Движимый не столько презренным страхом, сколько благородной заботой о семье, Публий бросился в чулан, где с немалым трудом, но как-то необыкновенно ловко, протиснулся в узкое окно, доставившее ему накануне столько переживаний, спрыгнул на землю и столь проворно припустил в сторону своего дома, что, клянусь Аполлоном, ни один олимпийский бегун в то утро не смог бы с ним состязаться! Затем ещё несколько месяцев Публий скрывался от всех, не ночуя дома, однако в их местности всегда водилось столько бедняков, схожих друг с другом, как родные братья, что разыскать там кого-либо, не зная полного имени, едва ли представлялось возможным. К тому же, к счастью, Публий не успел ещё получить денег от родственников квестора…
Солдаты у костра зашумели. История произвела на всех сильное впечатление, чему в немалой степени способствовала жутковатая кладбищенская обстановка.
– А ведь Иисус из Назарета, Чьё тело мы тут стережём, рассказывают, тоже был известным чародеем! – с замиранием сердца проговорил Сервий. – Как бы и с нами теперь чего не приключилось…
– Главное, чтобы эти римские печати остались целы, – по-военному просто рассудил Квинт, указывая рукой на камень, – а всё остальное нас не касается, в приказах командования про нечистую силу ничего не прописано!
Между тем, приблизилось время смены, и солдаты грубыми сандалиями тщательно затоптали костёр. В полночь они встретили своего центуриона, как и положено добрым воинам, пребывая в молчаливом бодрствовании. Сменив их, Лонгин вместе с новой стражей не смыкал глаз у Гроба до самого рассвета. Однако опасения Пилата не подтвердились, и эта, первая, ночь на кладбище прошла вполне спокойно.
3
Субботним утром ученики Христа собрались в условленном месте, на окраине Иерусалима, в небогатом жилище с видом на Елеонскую гору. Дом этот принадлежал Елеазару-белильщику, чудесно исцелённому Учителем около года назад от страшной неизлечимой болезни. Вид апостолов был жалок. Жестокое разочарование постигло их накануне. Весьма огорчительно было сознавать, что Царство Иисуса, скорого наступления которого все они так ждали, оказалось несбыточной мечтой. Три последних года, в течение которых ученики, оставив свои дома, неотступно следовали за Учителем, теперь, по-видимому, можно было вычеркнуть из жизни, как безнадёжно потерянные. Вдобавок, их недавнее бегство из Гефсиманского сада болезненно задевало мужское самолюбие. Даже после того, как Иисус умер, томительное чувство, что всё могло бы произойти как-то иначе, не оставляло учеников.
– Это всё Симон Пётр, он первым побежал! – наконец, не выдержав, прорвал тягостное молчание Симон Зилот, не решаясь, впрочем, поднять своего осуждающего взора от пола.
Остальные апостолы тут же его с жаром поддержали:
– Да, это так! Если бы не Пётр, мы бы вовсе не побежали из сада, а остались с Учителем до конца!..
Фома – тот, вообще, без зазрения совести заявил, что он не так уж быстро бежал, а лишь нехотя прикрывал отступление учеников… В саду было темно, и потому теперь у каждого появилась возможность для самооправдания.
Пётр хмуро всех выслушал. Его авторитет, как первого среди учеников, сильно пошатнулся.
– Значит, я во всём виноват? – наконец, заговорил он, заметно краснея и повышая тон. – А вы «не так уж быстро бежали»… Как же вы тогда раньше меня оказались за пределами Гефсимании? И почему только мы с Иоанном пошли вслед за взятым под стражу Учителем? Молчите? Боитесь взглянуть правде в глаза!
Устыдившись справедливых упрёков Петра, ученики вновь умолкли. Дабы не потерять остатков уважения к себе, апостолам было необходимо что-то срочно предпринять. В их сердцах стремительно нарастало чувство духовной неудовлетворённости, требуя решительного выхода. И такой выход был неожиданно найден Иоанном.
– Сегодня ночью мы сможем доказать, что не все из нас трусы… – сильно волнуясь, проговорил он.
Апостолы с любопытством посмотрели на своего, обычно кроткого и робкого, друга.
– Говори же, что ты предлагаешь, Иоанн!
Любимый ученик Иисуса, немного потянув паузу, произнёс главные слова:
– Сегодня ночью мы тайно вынесем тело Учителя из Гроба и с почестями похороним в другом месте!
Подобного предложения явно никто не ожидал. Апостолы опять погрустнели.
– Идти ночью на кладбище… И зачем? – невольно воскликнул Иаков, старший брат Иоанна, пожимая плечами. – Только чтобы лишний раз поплакать, увидев Учителя?
– Вы меня не поняли… – лицо Иоанна вдруг сделалось вдохновенным. – Если нам удастся надёжно спрятать Тело, то это может дать надежду всем любящим Иисуса людям как в Иерусалиме, так и по всей Иудее и Галилее, что Учитель каким-то необыкновенным образом избежал смерти… А тогда и наша миссия на земле ещё не вполне окончена. Как хотите, а я не могу смириться с мыслью о смерти Иисуса, ведь всё должно было завершиться совсем не так!
Ученики, почувствовав важность сказанных Иоанном слов, задумались.
– В твоём плане что-то есть, – осторожно высказался Матфей, его лоб наморщился, – но ведь такой ход с нашей стороны синедрион мог предусмотреть и устроить засаду у Гроба Учителя… Что с нами будет тогда? К тому же, едва ли на обмане других мы сможем основать нечто правильное и долговечное.
– Не думаю, что кого-то, кроме нас, может ещё интересовать мёртвое тело! – увлечённый новой идеей, с Матфеем не согласился юный Варфоломей, его глаза фанатично горели. – А что касается нечестности, то достаточно лишь, как сказал Иоанн, дать нашим сторонникам надежду, что Иисус не вполне умер на том кресте, ведь Он и в самом деле жив в наших сердцах…
Мнения апостолов разделились. И тогда они, как и в прежние времена, обратились за последним словом к Петру, на этот раз подчёркнуто молчавшему.
– А что думаешь ты, Симон? Как нам поступить? – ученики обступили его и стали толкать в бок.
Пётр сидел на полу у окна, грустно размышляя о том, как непостоянны человеческие сердца, как быстро забывается ближними всё доброе, сделанное для них с таким самопожертвованием… Чувствительные толчки друзей вернули его к реальности.
– Что вы, неблагодарные, ещё хотите услышать от меня? – Симон отворачивался к стене и пытался хмуриться, однако улыбающиеся со всех сторон лица учеников и общее внимание к его, как оказалось, небесполезному мнению, подобно солнечным лучам, плавящим чистый воск, быстро смягчили отходчивое и незлобивое сердце Петра.
– Слушай, Симон, как ты сейчас скажешь, так мы и поступим, – торжественным голосом проговорил Иоанн, – ведь Иисус тебе доверил быть старшим среди нас!
Пётр обвёл апостолов оценивающим взглядом и, чувствуя сколь разрушительным для их единства было бы сейчас оставаться в бездействии, тихо сказал:
– Я согласен с Иоанном, этой ночью мы пойдём ко Гробу Учителя!
4
Наступила вторая ночь после погребения Иисуса. На печальном погосте было тихо, не слышалось даже выкриков ночных птиц, но небо необыкновенно ярко светилось мириадами мерцающих звёзд, как будто готовясь радостно к какому-то неведомому людям торжеству. Недавно разбуженные воины Квинта, протерев сонные глаза, нехотя сменили на посту усталых легионеров силача Кварта. Пошёл отсчёт четвёртой ночной стражи. Изрядно измотанный последними событиями центурион Лонгин, как и велел ему Пилат, с наступлением вечера бессменно пребывал у гробового камня.
– Это же надо, сколь щедро развесили грозди небесных светильников боги сегодня! – восхитился Квинт, подняв взор к небу, и продекламировал по-гречески:
…Множество дивного Бог по замыслам творческим сделал…
Все прекрасные звёзды, какими венчается небо:
Видны в их сонме Плеяды, Гиады и мощь Ориона…
– Тебе бы быть поэтом, Квинт, – улыбнулся Лонгин.
– Я и так поэт, – охотно отозвался легионер, – никакие военные кампании для меня не сравнятся с милым сердцу свитком Вергилия или Овидия!
– За что же тебя разжаловал старик Грат? Я ведь так и не знаю подробностей… – неожиданно прямо спросил центурион своего подчинённого.
– Обычно я об этом не рассказываю… – лицо Квинта слегка омрачилось давним воспоминанием, но голос не дрогнул, было видно, что прежние душевные раны уже не слишком беспокоили легионера. – Но так и быть… Как ты знаешь, Грат провёл в Иудее бесконечных одиннадцать лет, прежде чем возвратился в Рим, я же служил при нём последние три года. И вот как-то перед июньскими календами центурия, сопровождавшая толстяка Марка, племянника Грата, попала в засаду, устроенную зелотами вблизи Кесарии. Сил у иудеев оказалось явно недостаточно, чтобы одолеть римлян, но переполох получился отменный, были убитые и раненые. Марк, известный своей трусостью, умудрился получить лёгкое ранение в щёку, чем сильно гордился. Мне бы помалкивать, но мы часто в молодости бываем горячими и несдержанными… И вот когда Валерий Грат, преисполненный важности, при общем построении легиона стал восхвалять воинскую доблесть своего пухлого племянника, якобы, как лев, сражавшегося за честь Рима и потому получившего ранение в лицо, я не выдержал и развеселил свою центурию, потихоньку сказав: «Друзья, вот наглядный пример того, что нельзя оглядываться, когда бежишь с поля боя!..» Шутку утаить оказалось невозможно, она мгновенно разошлась по всему легиону, и на следующий день разъярённый Грат призвал меня к себе…
Лонгин весело рассмеялся.
– Теперь мне ясно, почему ты у нас ходишь в рядовых. Ревнивые римские патриции насмешек не прощают!
– Но это ещё не всё, – тихо сказал Квинт с самым серьёзным выражением лица.
– Как, ты натворил что-то ещё? – давясь от смеха, спросил Лонгин.
– Да… У Грата в любимцах ходил один перебежчик из парфян, усердно работавший языком и тем способствовавший нашим славным победам над своими соплеменниками на восточной границе. Надо признать: типичный сребролюбец, личность подлейшая и ничтожнейшая… Так вот, в моей центурии никто его не называл по имени, прямо именуя предателем. А тот сильно обижался. Пунцовый от гнева Грат, оглашая причины моего разжалования, поставил и этот эпизод мне в вину…
– А что ответил ты? – поинтересовался Лонгин. – Или у тебя не было возможности оправдываться?
– Нет, почему же… Я, насколько мог хладнокровно, ответил прокуратору, что мои легионеры не научены тонкостям столичной дипломатии, они, как и положено простым солдатам, имеют обыкновение называть вещи своими истинными именами…
Лонгин опять затрясся от смеха, прикрывая рот рукой, чтобы не привлекать внимания стоявших на посту легионеров, которые и так уже с любопытством поглядывали в сторону своих беззаботно беседующих командиров. Ночная стража больше не казалась Лонгину чрезмерно утомительной.
И тут вдруг бдительный Северин, стоявший с западной стороны гробницы, что-то негромко выкрикнул, и все часовые тут же обнажили мечи. По освещённой лунным светом кладбищенской тропе, оживлённо переговариваясь между собой, шла какая-то группа людей.
– Я точно помню, Симон, что нужно идти в эту сторону! – убеждённо говорил Иоанн, указывая рукой Петру и другим ученикам в направлении скалы, за которой укрылась римская стража.
– А мне кажется, что следует взять правее той высокой гробницы… – упёрся Левий Матфей, указывая рукой немного в сторону.
Нельзя сказать, чтобы Матфей хуже других помнил путь ко Гробу Учителя, он лишь, в отличие от юных летами апостолов, не разделял их беспечности и опасался идти дальше по самой короткой из города дороге.
Ученики в нерешительности остановились. Лонгину и Квинту со своего места не было видно, насколько хорошо вооружены ночные посетители кладбища. Учитывая численное превосходство противника, вступать в бой непосредственно у охраняемой гробницы было рискованно. Пошептавшись, командиры решили попробовать внезапными громкими звуками напугать незваных гостей и обратить их в бегство. Оставив на посту одного Сервия, римляне тихо приблизились с разных сторон к топтавшимся на одном месте и спорившим между собой апостолам и по команде центуриона с воинственными криками одновременно ударили по своим железным щитам мечами. Ночное кладбище отозвалось устрашающим гулким эхом. Этого оказалось достаточно. Ученики в страхе умолкли и, в точности как в Гефсиманском саду, тут же бросились наутёк…
– Да ведь это сподвижники Галилеянина! – воскликнул Лонгин, узнав кого-то из них вблизи. – Пусть бегут, нам нельзя надолго оставлять пост.
И римляне, весело смеясь, направились обратно к гробнице.
– Кабы все евреи были столь отважны, как эти смельчаки, нам не нужно было бы держать и одного полного легиона в Иудее! – довольно улыбался Квинт, но уже через минуту, нахмурившись, спросил: – Интересно, что привлекло их глубокой ночью к этому Гробу?
– Иисус из Назарета, – задумчиво ответил Лонгин, – Он по-прежнему не оставляет их сердца.
Едва воины приблизились к скале, с противоположной стороны которой находился вход в гробницу Иисуса, как вдруг ярчайший свет осиял всю округу. Удивлённые римляне остановились и в тревоге озирались. Навстречу им, махая руками, выбежал насмерть перепуганный Сервий.
– Там… там!.. – прокричал он и очертил в воздухе чей-то огромный силуэт.
– Почему ты оставил пост, солдат?! – заорал на него Квинт. – Тебе отсечь голову прямо здесь, на месте?!
– Там… привидение! Всё белое!.. – в ответ заорал Сервий. – Иди, сам с ним сразись!
– Да хоть Юпитер со всеми олимпийцами, ты должен стоять на посту! – Квинт решительно схватился за меч и бросился вперёд, увлекая за собой легионеров.
Лонгин не препятствовал бывшему центуриону командовать и, запинаясь о старые могильные камни, побежал за своими воинами. Даже Сервий, устыдившись прежней робости, хотя и дрожа всем телом, поплёлся им вслед. Обогнув скалу, первое, что увидели римляне, – это чей-то неведомой богатырской силой отваленный в сторону гробовой камень. Свет, исходивший из гробницы Иисуса, слепил глаза.
– Кто здесь? – гневно закричал Квинт, в волнении забыв, что говорит на латыни. – Выходи!
Ответа не последовало.
– Оно боится! – ободряюще воскликнул Северин.
Воины робко приблизились к узкому входу, ведущему в гробницу. Сердце Лонгина сжалось при виде валявшихся на земле поломанных оттисков римских печатей с орлами, доверенных ему Понтием Пилатом. Необъяснимый страх парализовал центуриона. Квинт первым заглянул внутрь и тут же отшатнулся, закрыв глаза руками.
– Что там, что ты увидел? – затряс его за плечи Лонгин.
– Посмотри сам! – раздражённо вскричал Квинт, вытирая слезящиеся глаза. – Его нет там, теперь нас всех казнят!..
Потрясённый вестью, Лонгин оттолкнул Квинта и медленно вошёл в гробницу. Позади центуриона столпились легионеры, выглядывая из-за его широких плеч. Глаза стражи достаточно быстро приспособились к яркому свету, и на том месте, где ещё совсем недавно лежал бездыханный Иисус, они увидели лишь скомканные иудейские погребальные полотна. Тела нигде не было…
– О, боги! – вскричал Лонгин. – Его действительно украли!
– И сделал это кто-то куда более расторопный, чем Его ученики, – заключил Северин, хищно щуря глаза.
– Кто бы это мог быть? И что нам теперь делать?! – Лонгин в отчаянии схватился за голову.
– Интересно, откуда исходит свет? – Северин кончиками пальцев коснулся шершавой стены. – Будто десятки факелов были кем-то зажжены в одной комнате…
Воины вяло начали искать источник света, почему-то заведомо чувствуя бессмысленность такого занятия. И вдруг позади них, снаружи гробницы, раздался пугающе-громкий голос, вопросивший на латыни и греческом:
– ЧТО ИЩЕТЕ ЖИВОГО МЕЖДУ МЁРТВЫМИ?!
– Кто это был? – округлившимися от страха глазами римляне переглянулись между собой и, дружно звеня доспехами, бросились наружу…
– Вы его видели?
– Да, Квинт! – подтвердили легионеры, растеряно кивая головами.
– Думаю, Пилат нам всё равно не поверит… и правильно сделает, что не поверит! – Квинт сделал яростный выпад вперёд и в приступе беспомощной злости, высекая искры, со всей силы ударил мечом по тому месту на большом камне, где только что находился Ангел, и лишь затем, всхлипывая, закончил фразу, – потому что… потому что, клянусь лучезарным Аполлоном, – так… не бывает!
Все воины, понурив головы, долго стояли в задумчивости. Выход нашёл Северин:
– Если я что-нибудь смыслю в местной религии, Синедриону весьма не понравится наш рассказ об исчезновении Галилеянина. Особенно если эта странная история распространится по Иерусалиму, будоража воображение впечатлительных фанатиков, которых здесь тысячи. Полагаю, первосвященники выслушают нас со всем вниманием и сами что-нибудь придумают, как теперь быть. О, они в подобных делах необыкновенно смышлёны! И тогда, вот увидите, они нас ещё будут выгораживать и защищать перед Пилатом, а может быть, и озолотят, лишь бы мы только помалкивали о событиях сегодняшней ночи…
– Что ж, возможно, у нас действительно сохраняются шансы остаться в живых, – подумав, согласился Квинт и с трудом втолкнул свой зазубренный меч в ножны.
– Я поддерживаю Северина: пойдёмте прямо сейчас к Каиафе! – Лонгин с трудом улыбнулся и повёл за собой воинов. В его сердце неожиданно зазвучал ещё неясный, очень тихий, но вызывающий умиление гимн хвалы неведомому Богу, Тому, Кто таинственным образом воскресил преданного жестокой смерти Учителя из Назарета.
Отверстая гробница Христа, подножие которой было скрыто стелившимся по земле утренним туманом, победоносно взирала на удалявшуюся римскую стражу и ожидала уже верных учениц Галилеянина, поднявшихся сегодня затемно и теперь спешивших сюда с погребальными ароматами в руках по другой, едва различимой для глаз тропинке…
