Старик и танцующая девочка (Отрывок из повести «Дети»)

По лесной дачной дорожке шла девочка-подросток. Впереди она толкала кресло на больших колесах, в котором сидел пожилой человек в вязанной черной кофте, широких синих штанах, в тапочках и в серой шапочке-колпачке.
Старик что-то методично объяснял ей, пытаясь крутить надвигающейся шеей, а девочка-подросток громко пела, вертя головой по сторонам.
Пела девочка обо всем, что приходило ей в голову — о птицах, о цветах, о собаках и кошках. Выглядела она вполне счастливой и удовлетворенной. Вскоре в своей песне девочка стала обращаться к кому-то на «ты» и начала петь о любви. Но о любви она ничего не знала, поэтому со своих песен перешла на чужие и сначала попробовала высоко взять «…я вижу мачту корабля, и ты на палубе…», но голос сорвался, и она перешла на «со мною вот, что происходит, совсем не та ко мне приходит…». Однако, уверенности в том, кто именно должен к ней прийти, у нее не было, поэтому она вскоре снова вернулась к началу и запела про ежей.
Девочка-подросток, наконец, опустила голову и поняла, что старик что-то ей говорил.

В Семье, большой и шумной, старик был Старшим, который сидел в кресле. Ежедневно, если не было дождя, его вывозили под большую сосну – отдохнуть после обеда, послушать тишину, напитать старые легкие густым хвойным воздухом. Старик обычно дремал в своем кресле и видел один и тот же сон — босые загорелые ноги быстро бежали по колкой желто-зеленой траве… Но иногда сон не шел, и воздух становился душным, и старику мерещилось, что его все забыли. Тогда он начинал звать домочадцев, особенно ту, которая, несмотря на годы, оставалась сильной и самодостаточной и приходилась ему женой. Он звал их, и махал палкой, а иногда стучал по сосне, чтобы его скорее подкатили к столу — шумному и молодому — ведь издалека он ничего не слышал, да и собака — старый боксер порядком ему надоела.
Тогда за ним посылали детей, и те с удовольствием катили его по кочкам и корням, по лесным дорожкам, что-то пели ему, и выбирали самый дальний путь к дому. Дети совсем не знали, как некогда появлялся он после работы на дорожке, высвеченной заходящим солнцем и ведущей от калитки к дому, в белой шляпе и светлом костюме, с портфелем и в очках в тонкой оправе, и шел домой, шурша гравием и убирая по хозяйски ветки. Тогда он мог ходить, работать, делать из коры и скорлупок удивительные игрушки, сажать розы, писать сценарии и создавать детские летние лагеря. Знали все это дети только понаслышке, как и то, что некогда вся Семья ждала белый рояль. Рояль плыл на «Queen Mary» и был куплен тем, кто теперь сидел в кресле, в далекой и страшной Америке. Говорили, что в каждую из трех ножек он спрятал золотые украшения с бриллиантами, и предназначался рояль в подарок той, которая была сильной и самодостаточной, но которая никому не доверяла. И вот плыл этот корабль, плыл… А потом они прочитали в газетах, что «Queen Mary» затонул, и вместе с кораблем затонула их общая мечта об иной жизни.

Девочка остановилась, села напротив старика на корточки и пытливо посмотрела ему в глаза.
— Что? – спросила она.
Старик нахмурился и хотел уже что-то сказать, но она его опередила:
— Мне так скучно, — вздохнула девочка и погладила старика по большой узловатой руке. — Я чувствую себя такой одинокой!
Недовольство в глазах старика уступило место заботливому взгляду, глаза наполнились слезами, и он ласково сказал:
— Это пройдет, милая, ведь ты такая юная. А в твоем возрасте все девочки кажутся себе особенными, кажутся неповторимыми. А взрослые этого не видят — им надо работать и выяснять отношения. Вот ты и решила, что ты одинока, — старик отвел взгляд в сторону. — Но ты пока не одинока — тебе это не ведомо. Ты это поймешь значительно позже, потом. Это еще только все будет. А сейчас, — старик вновь посмотрел на девочку – по ее волосам ползла божья коровка, — не думай об этом.
Девочка-подросток мало что поняла из того, что сказал старик. Ей вообще казалось, что взрослые слишком заняты скучными бытовыми проблемами и поэтому все упрощают, судят обо всем поверхностно, и совсем не видят сути и первопричин. Она встала и, неожиданно сделав реверанс, воскликнула:
— Вот твой билет, ты идешь на концерт, — и протянула ему ореховый лист. — Концерт начинается! Выступаю я!
Старик был недоволен ситуацией: он давно утомился от девочки — от ее песен и ее грусти, он хотел обедать, хотел вздремнуть под сосной и опять увидеть свой стремительный сон. Но девочка, не обращая внимания на протесты старика, на его отчаянное мотание головой и хрипатое возмущение, принялась танцевать вокруг кресла, аккомпанируя себе тонким срывающимся голоском, сбивающимся от перехвата дыхания.
Девочка выделывала какие-то замысловатые и нескладные па ногами, поднимала высоко над головой худые руки, замирала на паузу и пускалась в обратную сторону. Танцующая девочка меняла ритмы и настроения: яростная цыганская пляска с попыткой нескладно дергать плечами и сверкать глазами сменялась строгим испанским фламенко, тогда глаза ее становились темными и сосредоточенными, а брови нахмуренными. Потом она резко переходила в «Лебединое озеро», и ее лебедь трагически умирал на зеленой траве у ног старика, и глаза ее тогда становились голубыми и печальными. Затем она вновь вскакивала и делала ласточки и скрещивала ноги, а периодически, она резко разворачивала кресло то вправо, то влево, явно ощущая отчаянную нехватку равноценного ей партнера и пытаясь тем самым привлечь старика хотя бы к пассивному участию в танце. Он охал, ахал, что-то беспомощно вскрикивал, пытался ругаться и звать на помощь ту, которая никому не доверяла, чтобы она скорее пришла и избавила его от этого навязчивого танцующего подростка.
«Убери ее! Убери ее!» – кричал он, но его никто не слышал, и тогда он беззвучно и устало смеялся, сотрясаясь всем телом и кашляя.
Танцующая девочка подпрыгивала на колени к старику, заглядывала в его водянистые глаза, обнимала за шею, целовала в щетинистую щеку, на секунду застывала, потом вскакивала и снова кружила вокруг него по лесу. Ей так хотелось танцевать, и хотелось петь, но никого не было, перед кем она могла бы выступать день и ночь, а был один старик в кресле, которого можно было увезти по дорожке от дома в лес, потому что той, которая была самодостаточной, было все все равно. Кроме того, она была очень занята всеми детьми.
Наконец, девочка остановилась. Старик тихо сидел и смотрел сквозь нее, наверное, вспоминая свое детство или юность, или вообще ничего не вспоминая – просто спал с открытыми глазами.
Девочка тяжело дышала, а на лице застыла томная маска Исидоры Дункан. Потом она снова ожила и посмотрела на старика.
— Концерт окончен, – сказала она, забрала обратно ореховый лист, который в качестве билета старик послушно держал в руке, и выбросила в траву. – Выброси его. Он тебе уже не нужен, — а потом крепко обняла его за шею и зашептала в ухо: — Не сердись на меня, дедушка, я тебя так люблю! Ведь только ты со мной танцуешь! Ты сделаешь мне куколку из веточек?
Старик неловко прижал девочку к себе:
— Сделаю, милая, сделаю, только отвези меня домой!
— Да запросто!
Танцующая девочка вздохнула, резко развернула кресло и быстро побежала, толкая его перед собой, по дорожке в сторону дома, не придавая значения тому, что кресло, да и старик вместе с ним, подпрыгивают и сотрясаются на кочках, ямах и корнях, толстыми жгутами, вылезающими из-под земли. Старик все терпеливо сносил, так как знал, что еще чуть-чуть, и он уже будет дома, будет есть горячий суп со сметаной, помидоры с луком и черным перцем, будет гонять палкой старого боксера, и та, которая никому не доверяет, сильная и самодостаточная, наконец, увидит и услышит его.

Москва, февраль 2006.