Прошло четыре месяца со дня моего приезда в Александров. С работой я уже освоилась и не пугаюсь, как прежде, что дети во время прогулки разбегутся в разные стороны. Но всё равно с ними нужно быть начеку: могут и подраться, и затеять фехтование на палках с острыми концами. Может даже вдруг прийти в голову желание тихонько незамеченным выйти за калитку и отправиться домой. Такие случаи бывали. Поэтому мы держим калитку на замке.
Так как у меня нет приёмника, даже простой «тарелки», то, наверное, я последняя в городе узнала, что в Москве раскрыт заговор врачей, которые хотели отравить наше правительство и самого товарища Сталина.
Люди обсуждали это в магазинных очередях, в автобусах, да и просто на улице. Только и слышалось: «Жиды! Евреи!», «Евреи! Жиды!» И нечто более конкретное: «Убивать их всех надо!»
Мы с детьми отметили годовщину со дня смерти Ленина. Помню, уложила я их спать после обеда. Вдруг слышу, как воспитательница средней группы Людмила Ивановна говорит Насте:
– Всё! Хватит терпеть! Теперь мы за них возьмёмся! Вешать их всех!
Я сразу поняла, о чём идёт речь, и спросила:
– Кого это нужно вешать?
– Ты что, дорогуша, с Луны свалилась?! Да все сейчас только об этом и говорят!
– Да, – говорю, – я слышала про врачей.
– Что – врачи! Этих тварей-врачей на кусочки разорвать мало! Самого товарища Сталина собирались отравить! Мы говорим вообще о евреях! Всех их нужно вешать!
– Почему всех?
– Пока они нас не продали!
– Кому?
– Американцам!
– И Стасик с Гришей из моей группы тоже вас хотят продать?! Их вы тоже вешать собираетесь?! Или подождём немного?!
Мне стало страшно. Что-то дикое, неуправляемое вдруг начало вскипать во мне, словно в ведре с водой, когда мальчишки бросают туда куски карбида. Вновь неожиданно всплыла картина из прошлого, которое я старалась забыть. И эта людская ненависть выдернула из прошлого всё, что произошло в кабинете Иконникова, после чего моя жизнь полетела под откос.
Настя стояла с открытым ртом. Но Людмила Ивановна посмотрела на меня нехорошим взглядом и сказала:
– Ну, что с ней говорить… Видно, не зря её сажали…
Она пошла из комнаты. И Настя следом за ней.
Через десять минут меня вызвала к себе в кабинет Галина Сергеевна и сказала, что Людмила Ивановна и Настя сделали заявление: «Или пусть увольняется Красильникова, или мы обе уходим…»
– Ты понимаешь, Машенька! Если ты не уйдешь, то они добьются, что и меня уволят и тебе придётся уйти, так что сама… Я сказала им, что не могу тебя вот так взять и выгнать. Нужно же найти замену. Так что ты подыщи себе другое место.
– Я всё понимаю, Галина Сергеевна! Это – язык мой непутёвый… Вот и тогда, восемь лет назад, следователь заставлял меня оговорить моего жениха, да ещё и лапать начал в своём кабинете… Вот и вся моя вина… Мне только жаль одного: вдруг на моё место придёт такая же, как они, и будет издеваться над Стасиком и Гришей. Я только этого боюсь.
– Я посмотрю, чтобы этого не было.
– Спасибо, Галина Сергеевна! Я завтра утром должна буду в милиции отметиться и приду попозже.
– Хорошо.
Я невольно задумываюсь над тем: ну, сдержись я, когда Людмила с Настей готовы были людей вешать. Промолчала бы, и не было проблем с поиском работы. Четыре месяца назад мне повезло. Как будет теперь, трудно загадывать. И как искать-то работу, когда с восьми до семи вечера я должна быть в саду, пока не найдут кого-нибудь на моё место.
Дома тоже услышала «приятную» новость от Варвары Степановны:
– Что в городе делается! Всех врачей-евреев из больницы и поликлиник повыгоняли.
– Зачем? Что они-то плохого людям сделали?
– Да у них все лечиться боятся. Могут отравить.
Мне не хотелось спорить с Варварой Степановной. Не хватало, чтобы и она в сердцах выставила меня из квартиры. А её не переубедишь, как и Людмилу с Настей. Им хочется, им так хочется, чтобы все евреи были плохими. Сейчас они живут этим. И попробуй отнять у них эти сладкие мысли! Я только сказала своей хозяйке:
– Очень нужно кому-то нас травить. Меня вот в лагере врач-еврей от смерти спас. И я не верю, чтобы все врачи-евреи были убийцами. Кто-то заразил нас ненавистью, и мы уже сами не ведаем, что творим.
Варвара Степановна внимательно посмотрела на меня и вдруг говорит:
– А ну их всех! Давай-ка лучше чайку с вареньем вместе попьём. У меня и чайник только что закипел.
На следующее утро я пришла в райотдел пораньше, но всё равно была уже шестнадцатой. С ночи они, что ли, очередь занимают?..
Баранников пришёл ровно в девять и первой вызвал меня. Он сразу понял, что я просто так не пришла бы. Не успела я ещё сказать первого слова, как он спросил:
– Что там у вас стряслось?
– Мне придётся уйти из детского сада…
И я вкратце рассказала ему, что произошло.
– Жаль… Мой Вовка только о вас и говорит, когда приходит домой.
Баранников задумался.
– Я наведу справки, где требуются люди, и вам сообщу.
Потом, помолчав немного, говорит:
– Вы с вашей 58-й считаетесь поражённой в правах и не имеете права занимать никакие административные должности. В принципе, и воспитательницей в детском саду вам тоже быть не положено. Я бы мог позвонить в больницу, и вас взяли бы туда медсестрой. Но там сейчас чёрт знает что происходит. И не то, что на врача, на каждую новую уборщицу смотрят подозрительно. Да ещё вы с вашим невыдержанным языком…
– Я постараюсь.
– Да уж постарайтесь…
Баранников серьёзно посмотрел на меня.
– Кстати, мне уже «намекали» насчёт вас и вашей работы в детском саду. Я кого нужно успокоил, сказав, что, таким образом, вы под присмотром милиции. Так, мол, нам удобнее контролировать вас. То, что я помог вам устроиться в сад и, если удастся, найти другое место, про это никому. Совершенно никому! Ваш новый знакомый может проговориться или, что ещё хуже, оказаться осведомителем областного МГБ. Они такие обходительные, что просто нельзя с ними не поделиться. Ну, а последствия, сами понимаете… Да, вот ещё что: в городе сейчас очень напряжённая обстановка, и я вас прошу ни в какие уличные и не уличные разговоры и возможные инциденты не вмешиваться. Это тоже для вас опасно…
В десять я уже была в саду. Мимо меня пробежала Настя и не поздоровалась. От Людмилы Ивановны следовало ожидать того же.
Галина Сергеевна была в групповой. Дети обрадовались моему приходу. Они уже привыкли, что я придумываю для них что-то интересное. Глазёнки их заблестели: «Тётя Маша пришла! Тётя Маша пришла!» Заведующая это увидела и вздохнула…
Перед обедом я поспешила увести детей пораньше в дом: за забором нашего сада, у входных ворот происходило что-то непонятное. Чем-то напоминало, как кучковались в зоне блатные перед начинающимися беспорядками. Сказала об этом Галине Сергеевне. Она закричала, чтобы быстрее пришёл дядя Гриша и закрыл на все замки входную дверь, а сама кинулась к телефону.
– Телефон не работает!!!
Через окно было видно, что у ворот уже толпа – человек тридцать-сорок. Калитка у нас обычно закрыта на маленький висячий замочек. Но забор высотой немногим больше метра. Ничего не стоит перелезть.
Вдруг кто-то из толпы ударил по калитке ногой, и она раскрылась. Пересекая двор, к дому шли двое мужчин. Они постучали в дверь.
– Открывай, – сказала дяде Грише Галина Сергеевна.
Она стояла в дверном проёме, всем своим видом давая понять пришедшим, что порога вверенного ей детского сада им не переступить.
– Что вы хотите?
– Нам нужно осмотреть дом!
– Детский сад, заведующей которого я являюсь, принадлежит горисполкому, поэтому без его разрешения сюда никто посторонний не войдёт!
– Ладно, – сказал один из пришедших. – Нам твой сад не нужен. Выдай нам только (он посмотрел в бумажку) Богуславского Станислава и Штейнгарта Григория и мы уйдём!
– Хорошо! Ждите! Я сейчас узнаю!
Галина Сергеевна крикнула дяде Грише:
– Закрывай! И к двери никому не подходить!
Она схватила меня за руку, и мы побежали сначала к ней в кабинет, где она достала из сумки ключ, а потом в старшую группу.
– Дети! Все сидите тихо! Скоро принесут обед!
Мы вывели из комнаты Стасика и Гришу и буквально потащили их, ничего не понимающих, на кухню, что была с противоположной стороны от входа. Галина Сергеевна открыла окно и сказала мне:
– Вот тебе ключ от моей квартиры. Я живу напротив бывшей церкви, где пекарня. Дверь откроешь только мне. Поняла?! А теперь лезь! Детей я тебе подам. И с Богом! Да, поешьте там, что найдёте…
Я вела ребят по улице и молила о том, чтобы по дороге мы случайно не наткнулись на толпу головорезов. У Гриши очень характерное еврейское лицо. Что могли сотворить негодяи с детьми, страшно себе представить… Я вспомнила предупреждение Баранникова не вмешиваться в уличные инциденты. Меня бы вновь могли отправить в лагерь.
Вечером пришли Галина Сергеевна и мамы ребятишек.
– Всё спокойно?
–Да! А как в саду?
–Я вышла к этим нелюдям и объявила, что Богуславского и Штейнгарта родители сегодня не привели. Не утерпела и сказала Людке с Настей: «Ну, если узнаю, что вы это отребье на наш сад навели…» Пусть что хотят, то и думают! А позавчера, оказывается, вот так же ломились во двор, где Богуслаские комнату снимают. Так их хозяин спас. Вышел на крыльцо со своим охотничьим ружьём и крикнул, что прострелит голову первым двум, кто полезет через его забор.
Я посмотрела на Риву Михайловну – маму Стасика – и защемило сердце, так жалко стало эту худенькую женщину. Мне уже было известно, что она, как и я, была в лагере. А сейчас одна растит сына. И поражена в правах, а значит, работает где-нибудь уборщицей и за съём комнаты платит. Следовательно, денег на еду почти не остаётся.
* * *
Я помнила о тех страшных днях в январе 1953 года, и поэтому меня не удивляли потом всплески антисемитских настроений в Москве в 56-м и 67-м годах во время войн на Ближнем Востоке. Даже в среде, казалось бы, интеллигенции. Или я неправильно понимаю значение этого слова? Витя всегда подшучивал над тем, что я предполагала обязательное наличие высоких моральных качеств у людей с высшим образованием.
Но тогда я не понимала, почему Баранников не отдал приказ милиционерам патрулировать улицы Александрова, чтобы не было избиений людей. И, мне кажется, он это бы сделал, не получи указание «сверху», скажем, от областного управления МГБ, не вмешиваться, чтобы не подавлять тем самым «вспышки естественного народного гнева».
