Второй звонок


Второй звонок

В тот сентябрьский вечер, в очередной, а точнее — в четырехтысячный — раз, если считать с 1975 года, он распахнул дверь своей гримерной. Как и все эти чертовы сорок сотен раз, он пришел в театр за два часа до начала спектакля.
Чтобы наложить грим, ему требовалось около двух часов. Один час «уходил» на лицо, остальное время – на тело.
Он разделся и с наслаждением расположился в кресле.
В гримуборной всё было так, как он хотел: стены выкрашены в шоколадный цвет, на полу – ковер; такой же ковер в маленькой гостиной, расположенной рядом. Ни в гримерной, ни в гостиной не было этих чертовых ржавых умывальника с унитазом – для них устроили крохотный туалет, спрятанный от любопытных глаз гостей, навещающих его после представления.
«Короли» не справляют малую нужду (и уж тем более большую!)!
В тысячах его гримерных комнат не было места стандартному сочетанию ламп дневного света, идиотских надписей и рисунков на стенах… Да, и ненавистных ему, «Королю», этих чертовых…disgusting roaches! (отвратительных тараканов — прим. автора.)
Гримуборные являли собой его суверенную территорию, где бы он ни гастролировал, где бы ни останавливался: в Нью-Йорке или Чикаго, Бостоне или Филадельфии, Солт-Лейк-Сити или Коламбусе, Сан-Франциско или Лос-Анджелесе. Это было его королевство, в котором он царил восемь раз в неделю, восемь лет подряд.
В гримерной можно было расслабиться перед священнодействием – наложением грима.
Некоторое время он просиживал в кресле, рассматривая себя. Затем начинал гримироваться: сначала, разумеется, лицо, потом — тело. Его бритая голова сообщала ему сходство с буддийскими монахами, а подчеркивание скул, подведение глаз и удлинение бровей – с демоническими масками театра кабуки.
Закончив гримировать лицо, он брал губку и покрывал свои мускулистые руки, грудь и ступни «основой» — краской орехового цвета. На «основу» наносился еще один красочный слой — «светло-египетского» оттенка, который ему полюбился еще со времен съемок в «Десяти заповедях».
После этого, в гриме «Короля Сиама», он казался себе настоящим тигром – царем уссурийской тайги, пугавшим мужчин и приводившим в трепет женщин.
Он любил это время: накладывая грим, «Король» забывал о постоянно мучивших его болях в спине и отвратительном першении в горле.
Спина у него болела, то слабее, то сильнее, с тех самых пор, когда он, семнадцатилетний цирковой гимнаст, отрабатывая на репетициях акробатический трюк, травмировал пару ребер и костей таза на парижской арене «Сирк д’Ивер», а горло…Горло начало досаждать недавно – с полгода назад. Пришлось даже обратиться к врачам.
— Итак, Юл, — сказал он, обращаясь к себе почему-то по-русски, и осекся.
«Нет, «Юл» не годится. На русском это звучит как-то по-детски», — подумал он и поймал себя на мысли, что думает на английском языке. «Король» улыбнулся.
Тем более, что во Владивостоке родители и сестры звали его, будущего «Короля», на французский манер – Жюль, а в метрике записали «Юлий».
— Итак, Юлий…, — повторил он и вновь замолчал.
«Мне 62, а Ирина говорила, что обращаться в таком роде к господам моего возраста и ранга неуважительно и фамильярно. Вспомни Толстого…,Достоевского, наконец».
— Итак, Юлий Борисович, — в третий раз обратился он к своему отражению в зеркале, — второй колокол уже…
«Черт возьми, как по-русски будет “the bell”? – в раздражении подумал он. — Нет, «колокол» не годится. Это для церкви, а для театра…ах, да — звонок!
«Король» улыбнулся, вспомнив правильное слово.
— …Второй звонок уже…- ему так и хотелось сказать gone, но он понимал, что по-русски звонки не «ходят». – …уже дали!
«Как жаль, что нет практики», — усмехнулся он, накладывая грим доведенными до автоматизма движениями рук.
Интересно, с кем он разговаривал по-русски с тех пор, как закончилось детство, и судьба забросила его сначала в Китай, а потом на Запад? Разумеется, с мамой, тетей, сестрой… со сверстниками-цыганами Лёхой и Валькой Дмитриевичами из парижского кабаре… Потом, в Даляне, — с отцом и его возлюбленной — Катей, бывшей мхатовской актрисой… С кем еще?.. С Сержем Лифарем, Жоржем Питоевым… А после войны с прежними знакомыми — цыганами…, с Анатолем Литваком…
Да, с Рудольфом Нуриевым!
Руди он даже собирался усыновить, пока тот не стал в Париже королем танца и «культурным достоянием Французской Республики». Два короля не могут одновременно править и быть в прямом родстве между собой…
Ну, и пару слов он, кажется, сказал по-русски Тони Кертису на съемках «Тараса Бульбы». Это звучало забавно…
«Король» укоризненно покачал бритой головой своему отражению в зеркале:
— Юлий Борисович, вы забыли мистера Чехова!
…Снедаемый страстью стать великим актером, он в тридцать восьмом прикатил в Лондон к Михаилу Чехову, «профессору Чехову», и на прослушивании спел ему (даже не спел, а прорычал) «Очи чёрныя» и еще несколько романсов, разученных им в кабаре Сержа Лифаря под гитарный аккомпанемент Алеши и Валентины.
Чехов задумчиво поскреб бороденку, внимательно посмотрел на будущего «Короля» и изрек:
— Молодой человек, я не буду вас учить. В ваших глазах – глаза у вас совершенно безумные — я вижу страшную жажду успеха ради власти над актерами, над зрителем, над кем угодно. Вы хотите подавить всех и во что бы то ни стало утвердить себя, одного себя. Актерское ремесло – это путь к Богу, вас же искушает дьявол…
«Профессор»Чехов – так Жюль, наполовину в шутку, наполовину всерьез, звал великого актера, — помолчал, ожидая реакции будущего «Короля». Однако пауза затянулась, и мхатовец заметил:
— Знаете, молодой человек, древние римляне казнили всякого, кто, по их мнению, домогался царской власти.
— И получили власть императоров, — съязвил «молодой человек».
— Отчего и погибли, все поголовно! — весело парировал Чехов.
На том и расстались.
«И всё-таки я стану, стану Королем! Я стану им еще до того, как мне исполнится тридцать!» — подумал тогда будущий «Король»…
Вскоре после этого он перестал думать по-русски и воспринимал себя не иначе, как «мсье Жюль Бринэ». «Офранцузился», он, однако, не благодаря лицею «Монсей», в котором не столько учился, сколько дрался и неизменно побеждал в поединках с одноклассниками и парнями постарше (а как же иначе? – ведь он – будущий «Король»!). Нет, «французом» он стал после того, как принялся усмирять боли в травмированной спине опием. Случай свел его тогда с другим любителем «вьетнамского зелья» – декадентским поэтом Жаном Кокто, который ввел будущего «Короля» в свой «порочный», но блистательный круг.
Поэт, бросивший вызов «приличному обществу», познакомил Жюля с Пабло Пикассо, Марселем Марсо и Жаном Марэ – без этого красавца Кокто, кажется, тогда жить не мог. Как, впрочем, и без опия.
Не мог существовать без «вьетнамской отравы» и будущий «Король». Жюль курил опий – по две-три трубки в день – и, слушая Кокто, наслаждался изощренной игрой галльских слов, которую он начинал превосходно постигать.
Опий не только сделал будущего «Короля» настоящим «французом», но и привел его на край гибели. Мама, уразумев, что сын умирает, в ужасе написала родным.
Выручили тетка и двоюродная сестра, проживавшие тогда в Швейцарии. Они перевезли Жюля к себе в Цюрих и вытащили его с того света. Это «вытаскивание» заняло целый год. Что же касается Кокто, то и поэт тем временем лечился — в частной клинике под Парижем. Гению удалось к тому же написать там свой бессмертный и эпатажный «Дневник наркомана»…
«Король» и не заметил, как боль в спине прошла. Глоток минеральной воды — и совсем не першит в горле! Правда, ужасно хочется затянуться любимыми «Голуаз блонд», но – нельзя – скоро спектакль, в котором он играет Короля…
И всё-таки «профессор Чехов» вынужден был принять его, будущего «Короля», в свою труппу! Это случилось, когда и тот и другой, убегая от войны, оказались в начале сороковых в Штатах. «Профессору» нужен был водитель фургона, чтобы гастролировать по американским городам и весям. Жюль умел водить всё, что можно было водить, к тому же он предъявил «профессору» рекомендательное письмо от Кати из Даляня, и мистер Чехов сдался. Тогда-то новоиспеченный водитель фургона и стал актером «Йоулом», а потом просто Юлом, или Юлом Брайнером, как звали его эти олухи-американцы.
В ноябре сорок первого, когда в Коннектикуте стало прохладно, труппа подалась на юга. В окрестностях городка Батон-Руж местные копы арестовали «мистера Брайнера» с его фургоном за то, что у Юла не было этих чертовых луизианских прав! А потом чертов местный шериф засадил его, будущего «Короля», не умевшего тогда и двух слов связать по-английски, в каталажку к цветным!
За это унижение и еще за то, что чертово американское правительство положило себе в карман девятьсот тысяч долларов из заработанного им, «Королем», а если уж быть точным, «Фараоном» из библейского боевика «Десять заповедей», целого миллиона, он отомстил. Он отомстил этим звездно-полосатым подонкам!..
«Король» блаженно улыбнулся и выпятил мускулистую грудь.
Для начала, став «Королем», он наболтал их чертовым пустоголовым писакам, что его бабка происходит из знатного монгольского рода, начало которому положил один из Чингизидов, и что настоящее его, «Короля», имя – Течже-хан. А потом, пользуясь тем, что его дед, Юлиус Бринер, сбежал в девятнадцатом веке из какой-то Богом забытой швейцарской деревушки в Японию, он стал подданным кантона Валэ, что в Швейцарской Конфедерации, и публично наплевал на их чертово американское гражданство, которого так униженно добивался тогда, в начале сороковых!..
Неожиданно он перестал массировать шейные мышцы. «Король» вспомнил босса-патриота, в шоу которого он когда-то работал.
— Да, мистер Салливэн, — жестко процедил он, сжав кулаки, — плевал я на ваше ублюдочное гражданство и на все ваши звезды и полосы!..
В конце концов, его «Королевство» было не от мира сего, и какое «Королям» дело до всех этих гражданств и идиотских патриотизмов! Однако тогда, в конце сороковых, он лишь затаил обиду. Немного подучив английский, будущий «Король» переправил «i» на «y» и удвоил «н» в своей фамилии — чтобы сделаться, наконец, Юлом Бриннером.
… «Так, отлично», — лицо и тело были в полном порядке: в зеркале на Юла смотрел настоящий, удивительно притягательный демон с гипнотическим взглядом и торсом бога: в молодости это был Аполлон, а сейчас, в зрелом возрасте – Геракл или Пан.
«Только рогов не хватает», — подумал он и нахмурился, вспомнив, сколько раз изменяла ему его первая жена, Вирджиния Гилмор, «королева пчелок» (Queen of B-movies – королева второсортных кинокартин – прим. автора), обладательница «чудных ляжек», но, «как ни странно, отнюдь не дура». Впрочем, первым изменил он, но «Королям» это позволительно, не правда ли, иначе какие же они «Короли»?..
Юл начал наносить «основу», и его сильное, как у хищного зверя, тело благодарно отозвалось на легкие пластичные движения сильных рук. Боже, сколько женщин, сладко стонали от этих прикосновений! И Джоан Кроуфорд, и Джуди Гарлэнд (это было в сорок седьмом в Беверли-Хиллз), и Марлен Дитрих (это случилось на Манхэттене в пятьдесят втором. Марлен, лаская его редеющую шевелюру, посоветовала тогда: «сбреешь эту пародию на волосы, и от баб не будет отбоя!» Он послушался и вскоре понял, насколько она оказалась права). Далее последовали Мэрилин Монро, бравшая когда-то, как и он, уроки у «профессора», Ингрид Бергман (дело было в Париже на съемках «Анастасии»), ну и прочие «императрицы», «королевы» и «принцессы». А всякие там «простолюдинки» не стоили его воспоминаний…
Да, руки у него и в самом деле были золотые: в «королевских покоях» всегда находилось место для помещения, где он мастерил, как заправский плотник, столяр или слесарь, разные вещицы от игрушечной железной дороги для маленького Роки до мачты и киля для своей «королевской яхты»…
А «короновался» он, между прочим, ровно за год до своего тридцатилетия:господа Ричард Роджерс и Оскар Хаммерстайн ставили в Нью-Хейвене свой мюзикл «Король и я». Они набирали актеров, и одним из соискателем роли сиамского короля был некто Юл Бриннер с семиструнной гитарой. Он сел на пол, по-турецки сложив ноги, и заревел под гитару нечто, показавшееся авторам пьесы варварским воем, хотя на самом деле исполнялся цыганский романс. Юл, разумеется, провалился, однако после того, как еще один «некто», которому не суждено было стать «Королем», — Альфред Дрейк, отказался от главной роли в «Короле», вообразив себя после дебюта в «Оклахоме!» настоящей звездой, господа Роджерс и Хаммерстайн, скрепя сердце, вспомнили о русском «варваре».
Сверкнула молния, но никто, кроме Юла, не услышал тогда, после ослепительной вспышки, громового восклицания Судьбы:
«Vive le Roix!»
Уроки «профессора» не пропали даром, как пригодились ему и занятия «хатха-йогой», к которым он пристрастился в двадцатые годы в Харбине. Он придумал своего Короля! Он увидел в Короле душу ангела в теле зверя: босого и по пояс нагого дикаря с осанкой небожителя и грациозными повадками леопарда. Он, пользуясь советами «профессора», «шел к Богу», доводя рисунок своей роли до совершенства. Следуя «профессорской» методике, Юл превосходно управлял своим дыханием, когда от монолога или обмена репликами переходил к пению. Однако всякий раз, исполнив искрометный номер «Потанцуем?!», сочетавший самую настоящую арию с быстрым танцем, он и Герти Лоуренс, исполнительница главной женской роли, бежали к баллончикам с кислородом — им не хватало воздуха! Наконец, едва отдышавшись после ключевой сцены c арией «Я рогоносец в собственном дворце?!», он так мастерски «умирал» на глазах у затихших зрителей, что его четырехлетний сын Роки, сидевший в ложе вместе с мамой, всякий раз принимался отчаянно реветь, и мальчика приходилось выводить из зрительного зала театра «Сент-Джеймс» и долго успокаивать в гримерной отца.
Однако, «профессор» оказался прав и в другом: Юл «подмял» под себя всех, от этих безмозглых авторов, композитора и идиота-режиссера до этих чертовых оркестрантов и бездарей-актеров. В спектакле царил только он – «Король», и все чертовы акценты и сюжетные линии были смещены в нужную «Королю» сторону…
«Основа» была нанесена, настала очередь «светло-египетской» краски…
Успех «Короля» превзошел все ожидания. Юл впервые зарабатывал больше трех сотен долларов в неделю! Голливуд почуял запах крови и в 1956 году экранизировал его «Короля», за которого «русского монгола» удостоили «Оскаром»! Через четыре года, на пике славы, он собрал «восходящих звездочек» — Стива Маккуина, Чарльза Бронсона и Джеймса Коберна – и сделал их всемирно известными звездами в «Великолепной семерке». Все трое превратились в «королей» и более не снисходили до того, чтобы играть вместе и общаться друг с другом.
Четыре короля на руках — нет, это хорошо для покера, но скверно для всего остального! Бронсон зашибал деньгу в бесконечных боевиках, а Коберн за два слова в телерекламе легкого пива «Шлитц» срубил в семьдесят восьмом году миллион зеленых…
Юл вздохнул, с наслаждением массируя ноги.
«Правда, мистер Маккуин сам сверг себя с трона, отказавшись, — а ведь Стив обещал! — сыграть в сиквеле «Семерки». Роки рассказывал, что перед смертью Стив, обрюзгший и нетрезвый, просил Роки передать отцу, что просит у «Короля» прощения…
«На кой черт сдалось мне это прощение? — пожал плечами «Король», играя буграми мышц.
Он с удовлетворением рассматривал свое закаленное, тренированное тело.
«А что, — у него всё в порядке. Курсы омолаживающего лечения гормонами в Хьюстоновском космическом центре и иглы желтолицых врачей из одной закрытой калифорнийской клиники делают свое дело. Во всяком случае он ни в чем не уступает своей четвертой жене, двадцатиоднолетней танцовщице из Лондона Кэти Ли. А уж она – такая энтузиастка в постели!..»
Он вспомнил ряд «постельных сцен» с молодой женой и ощутил знакомое и приятное покалывание в середине тела. Тут же нахмурился: он всегда учил своего сына «дирижировать», как он выражался, «своим членом». И еще он учил Роки: «никогда не избегай драки, сынок. За исключением той, в которой у тебя нет шансов…»
Хотя «Короли» плюют на деньги, надо же каким-то образом взимать презренный металл с подданных – иначе, что же это за монарх, у которого нет средств к существованию? На какие шиши, в самом деле, содержать замок «Крикбёф» в Нормандии, пятерых детей, в том числе, великовозрастных Роки и Вики, свиту, труппу, реквизит, включая около сотни его костюмов любимого черного цвета?
И в семьдесят пятом он возобновил своего «Короля».
Снова, как в пятидесятых, он работал до изнеможения – восемь представлений в неделю: сначала «далеко от Бродвея», потом на «Бродвее» — там он побил по сборам хваленых «Кошек»! Потом — целый сезон в лондонском «Палладиуме», где на него сбегалось чуть ли не все Соединенное Королевство и где сама Королева, в нарушение этикета (впрочем, почему в нарушение – ведь оба они были монархами!) вставала и восторженно аплодировала ему, трижды выходившему после представления для того, чтобы поклониться публике – сначала в образе разгневанного властелина, затем – с бесстрастным лицом, но с магнетическим взором, от которого экзальтированные дамы падали в обморок, и в третий раз, под шквал аплодисментов, неистовые крики восторга и свист зрителей – с царственной улыбкой и широко раскрытыми мускулистыми руками.
— Я люблю вас!!!
Казалось, «Король» обнимал всех: и сдержанных мужчин, и рыдавших старушек, и их дочерей с глазами на мокром месте, — и те, и другие, и третьи видели «Короля» еще в пятидесятых, — и, наконец, подростков и детей, с энтузиазмом отбивавших себе ладоши.
«Да, — «Король» блаженно улыбнулся, завершив тонировку своего тела. — Это был настоящий триумф».
И триумф продолжается по сей чертов день, здесь в Штатах! Show must go on и оно продолжается восемь лет подряд, восемь раз в неделю. У «Короля», правда, нет права отменить спектакль, нет права поддаться изнуряющим болям в пояснице, нет права жить, как «обычный» человек!»
На то он и «Король», который должен царствовать и которому, между прочим, позволительно делать то, за что осуждают и карают других.
Он вспомнил, как безжалостно изгонял из своей жизни сначала мать, умиравшую в муках от лейкемии, потом первую жену, Вирджинию, погибавшую от алкоголизма; затем — вторую супругу, добрую Дорис, третью — меланхоличную Жаклин. Он плевал на своего сына, алкоголика и наркомана Роки. Тот всё-таки нашел в себе силы покончить и с выпивкой и с кокаином, но без отеческой помощи, а скорее вопреки отцу. «Король» разругался с сестрой Верой и, казалось, не испытывал благодарности ни к своей тетке Анне, ни к двоюродной сестре Ирине, спасших его в конце сороковых от опия… Что уж говорить о преданных ему партнерах, вроде Митча Ли, верных продюсерах, юристах, избавляющих «Короля» от чрезмерного бремени налогов и исков жен, а также претензий всех этих чертовых актеров второго плана, агентов, секретарей, камердинеров, заботящихся о четырех дюжинах его великолепных черных брюк. В конце концов, люди – это всего лишь подданные, среди которых немало ублюдков, вроде батон-ружского шерифа, чертова патриота Эда Салливэна и подонков, заливающих суперклеем замок его гримуборной и рассыпающих битое стекло на всем пути к сцене…
— Человек рождается, живет и умирает одиноким, — убежденно и снова почему-то по-русски произнес он.
Ему вспомнилась одна артистическая вечеринка – это случилось на Манхэттене, в канун Рождества 1975 года. Какая-то, здорово наклюкавшаяся сопливая актриса, — совсем девчонка! — завидев «Короля», пробиравшегося со свитой к своему столику, в восторге заорала заплетающимся языком на весь зал:
— Ой, народ, смотрите, да ведь это же сам Телли Савалас!…
По залу пробежал ехидный смешок. Юл побледнел, нахмурился и медленно направился к девчонке. Поравнявшись с этой идиоткой, он молниеносным движением ударил ее коленом в пах. Она рухнула, как подкошенная. Зал молчал.«Король» спокойно, как ни в чем не бывало, миновал зарезервированные для него и его людей места и неторопливо, с достоинством, покинул помещение.
«Эти подонки мне не ровня», — с ожесточением подумал Юл. – Мой круг – это Фрэнк Синатра, Лайза Минелли, Майкл Джексон, Кирк Дуглас, Кристофер Пламмер… Ах, как здорово они – Крис и Роки – напивались в моем доме в Лозанне! Крис вообще всегда держался молодцом, несмотря на свое пьянство. Он – настоящий «Король», сыгравший, между прочим, двух из компании самодержцев – императора Коммода в очередном историческом боевике Голливуда «Падение Римской Империи» и Ирода Антипу в очередной голливудской поделке про Иисуса Христа…
В дверь гримерной постучали.
— Да, войдите, — рычащим голосом произнес «Король».
Дверь приоткрылась и в проем просунулась круглая курчавая голова помощника режиссера:
— Добрый вечер, мистер Бриннер! – помреж угодливо осклабился. – Могу я дать первый звонок?
— Боюсь, ты опоздал, парень, — небрежно-насмешливым тоном ответил Король по-русски. – По-моему, только что дали второй.
Угодливая рожа помрежа напряглась. С непонимающей улыбкой и в замешательстве этот субъект позволил себе вползти в гримуборную и переспросить:
— Сэр, извините я не расслышал.
— Да, можете, благодаря вас, — как ни в чем не бывало вежливо ответил «Король».
Помреж живо поклонился и бесшумно вышел из помещения.
Это был единственный театр в Соединенных Штатах, где помощник режиссера за полчаса до начала спектакля, спрашивал у актера, игравшего заглавную роль, разрешения дать первый звонок!..

Сегодня утром «Король» удостоил своим визитом частную клинику в одном из пригородов Лос-Анджелеса.
— Мистер Бриннер, — постно улыбаясь, обратился там к нему моложавый главврач. – Наши опасения, к сожалению, подтвердились. Анализы свидетельствуют о раковом образовании на голосовых связках.
Юл спокойно выслушал диагноз.
— Не удивительно, док. За свою жизнь я выкурил столько этих чертовых сигарет, — усмехнулся он. – Вы предлагаете химиотерапию?
— Полагаю, обойдемся, рентгенотерапией, — быстро ответил главврач. Он избегал смотреть «Королю» в глаза. — Это не займет много времени и не сорвет ваш график.
Повисла пауза.
Наконец, Юл встал со стула, на котором сидел, и почти вплотную приблизил свою бритую голову к лицу съёжившегося собеседника.
— Ну, же, док, говори, черт тебя возьми, что там, на самом деле… Ну!!! – рявкнул «Король».
Врач, заставил себя посмотреть «Королю» в глаза, потом потупился, неспокойно заерзал в кресле и тихо выдавил:
— Метастазы в обоих легких…неоперабельные, сэр…
— Сколько мне осталось, док?
— Минимум, два месяца, сэр… Максимум – год, или около того…

…Юл, кряхтя, встал, не торопясь преобразил себя в Короля Сиама и властным движением руки открыл дверь.
Сейчас он, задрав голову, прошествует до кулис, выйдет на сцену, и в течение трех часов будет произносить монологи и держать паузы, подавать свои реплики и выслушивать чужие, петь и плясать, фыркать и хмыкать, смеяться и гневаться, повелевать и соблазнять, а затем шепотом, в чуткой тишине, прочитает заключительный монолог и тихо скончается под всхлипывания забитого до отказа зала.
Le Roix est mort.
Опустится занавес, и через мгновение он услышит оглушительную овацию:
Vive le Roix!
Разгневанный «Король», полный мрачных раздумий, выйдет на подмостки, отвесит небрежный поклон и, не обращая внимания на вопли публики, скроется за кулисами.
Публика будет неистовствовать. Он выйдет на сцену во второй раз, сохраняя непроницаемое выражение лица, с минуту будет разглядывать сверлящими глазами партер, после чего вновь небрежно кивнет и удалится.
Зрители встанут со своих мест, все до единого, и в каком-то сладком безумии начнут скандировать «Браво, Король, браво!» И тогда он милостиво появится перед ними в третий раз, раскинет мощные руки, словно обнимая зрительный зал, и изречет: «Спасибо, я люблю вас!»
Потом на сцену выйдет его партнерша, актриса Мэри-Бет Пейл, и дрожащим голосом объявит:
— Леди и джентльмены!
Мэри выдержит паузу. Воцарится полная тишина.
— Это было четырехтысячное представление пьесы «Король и я» с несравненным Юлом Бриннером в главной роли!!!
Последние слова потонут в аплодисментах и возгласах, а Мэри поднимет руку и продолжит:
— По этому случаю мистер Бриннер угощает всех! Прошу пройти в фойе!
Снова он услышит аплодисменты и здравицы в честь «Короля», и народ хлынет из зрительного зала в фойе, где на столах будут стоять пластиковые бокалы с шипучим вином категории “Fermented in the Bottle” — по три доллара тридцать центов за бутылку (для труппы пришлось раскошелиться на игристое калифорнийское).
Он же, выждав минут десять, появится в окружении телохранителей в фойе, помашет веселящейся публике рукой и, с застывшей улыбкой, под улюлюканье и свист, уйдет в гримерную. Там, в маленькой гостиной, его обнимет неугомонная Кэт, сын Роки и кто-нибудь еще из его круга – не исключено, что приедет Лайза или даже Майк со своего ранчо.
Два официанта откупорят пару бутылок «Шато Груо-Лароз» 1966 года, и «Король» будет смаковать свое любимое вино, ни словом не обмолвясь о том, что сегодня у него нашли рак в чертовой запущенной форме.
На следующий день, из своего номера в «Хилтоне», Юл попросит секретаршу соединить его с неким ганноверским врачом, которого ему рекомендовала Эди Гётц, одна знакомая из его круга. Эди говорила, что этот чертов врач из Ганновера открыл «чудодейственное средство», побеждающее страшную болезнь.
«Король», никогда не ввязывавшийся в драку, в которой у него не было шансов победить, станет бороться с поразившим его легкие раком, не подозревая, что метастазы уже начали поражать спинной мозг.
Разумеется, он не подозревал, он просто не мог этого знать.
Наверняка он знал только одно: второй звонок уже дали.

Добавить комментарий