РОЗА В ЦЕЛЛОФАНЕ
Жорж, он же Георгий Осипович Ковтун, руководитель ансамбля «Братья по разуму» ругался. Витиевато и со вкусом. С полной самоотдачей. Жоржа можно понять: именно сейчас, когда сезон в разгаре, когда заказы сыплются, как из рога изобилия, Арсен опять «вышел на орбиту». Не мог потерпеть до зимы. Зимой все равно, можно и мальчика какого-нибудь вместо Арсена выставить, но сейчас! Свадьбы – косяком, а свадьбы – это музыка. А музыку играют именно Жорж с его командой. Вернее, сам Жорж уже давно только руководит, а играют его ребята. И стержень этой музыки – увы — Арсен. Гитариста вместо него еще можно было бы найти другого, но солиста! Чтобы вот так небрежно, словно бы даже нехотя, вытягивать из слушателей душу, выворачивать напоказ все ее тонкие рвущиеся струны. Чтобы сердце тоскующим комочком сворачивалось на дне грудной клетки, грозя остановиться совсем. И как ему только удавалось подбирать такие слова, на первый взгляд самые простые, обиходные, а, гляди-ка, складываются они все так же небрежно в ту самую правду, которую мы и хотим узнать, и боимся самим себе в ней признаться. А уж если коварный Арсен начинал выводить что-нибудь лихое, кабацкое, то тут даже безногие инвалиды и хронические сердечники пускались в пляс!
Короче, без Арсена – никак. А этот негодяй третий день в состоянии – шланг. То есть можно таскать и гнуть. Во всех направлениях, ему все равно. Собственно, абсолютно трезвым Арсен не был уже давно. Иногда Жоржу казалось, что вообще – никогда. Но несколько раз в год он «выходил на орбиту», и тогда ни о каких концертах с его участием речи идти не могло в принципе. Жорж находил временного гитариста, временного солиста, как-то выкручивался – ребята-то ни причем, почему они должны заработки терять? Вся команда в гневе принимала решение, что, когда негодяй Арсен проспится – выгонят его взашей! Но Арсен приходил в себя, и однажды придя в зал, где они репетировали, ребята встречали его, небрежно наигрывающего что-нибудь. И понимали, что снова прощают Арсену невидящий взгляд, сорванные заказы и нервотрепку только лишь за простые слова его песен, что говорят именно о том, о чем каждый из них именно сегодня хотел услышать. И Жорж с тоской в который раз думал: Эх, Арсен, с твоим талантом…
Жорж в бессильной ярости пнул бесчувственное тело Арсена: Негодяй! Убью!
Неожиданно тот сел и открыл глаза: Ты чего, Жорик?
— Ты опять надрался! Завопил Георгий Осипович. – У нас такой заказ, а ты надрался!
— Ну и что, философски заметил Арсен, я посплю, а Рогач поиграет. Заказ не волк, будет другой.
Жорж присел на край дивана: Арсюшка, может, я тебе, это, какой-нибудь алькаприм? А? Душ холодный?
— Не-е-е, — замотал нечесаной головой Арсен. — Мне хорошо. От этого прима тошнит. И холодную воду я ненавижу. Приходи в следующем сезоне.
— Арсен, — пытался вразумить его руководитель ансамбля, — нас к самому меру пригласили, представляешь? Он дочь замуж выдает! Это же не только бабки немереные, но еще и репутация! Ради ребят!
— А мне на мэра и на ребу… репу… — и он весьма сочно разъяснил, что думает по этому поводу.
— Мерзавец, – как-то даже равнодушно резюмировал Жорж. — Пропойца. Уволю к черту. Возьму молодого солиста.
— О!- хорошая мысль, — отозвался Арсен, вновь роняя голову на диван, -наконец-то высплюсь и напьюсь.
— Мерзавец, — снова повторил Жорж грустно. Мне на мэра тоже плевать. А вот на моего одноклассника Кису Хрума – нет. Мы же с ним за одной партой пять лет сидели. Он у меня все диктанты списывал. И математику. Это он теперь Виктор Викторович Хрумко, мэр города и крутой бизнесмен. А раньше он был просто Киса. И вот именно Киса просил меня что-нибудь такое, душевное на свадьбе спеть. Чтобы сердце … а! – не договорил Жорик, махнул обреченно рукой.
— Киса Хрум, говоришь? – переспросил странно трезвым голосом Арсен. Он снова сел, похлопал Георгия по плечу: Расслабься старик. Споем мы ему… о сердце и о диктантах!
До того, как стать мэром районного центра, Виктор Викторович Хрумко был производителем молокопродуктов. Работать сам и заставить работать других он умел, а потому фирма его весьма процветала. Придя на службу народу, он от прямого бизнеса отошел, но имеющиеся накопления позволили ему содержать огромный дом с садом и полагающейся лужайкой. На этой-то лужайке и раскинулось свадебное застолье. Столики со стульями для гостей, импровизированные стойки баров, меж ними сновали официанточки в микроюбочках и официанты в белых рубашках… В стороне громоздились свернутые тенты – на случай, если погода испортится, их можно будет оперативно развернуть над столами и танцплощадкой. Эстрад для музыкантов было две, а между ними довольно большая танцплощадка. На одной эстраде уже расположилась команда жизнерадостных молодых людей и девчонок в немыслимых одеждах: здесь готовились играть для молодежи. На эстраде напротив раскладывали свои вещи Жорж и «Братья по разуму» – тут будет «музыка для души».
Съезжались гости, официантки разносили шампанское, из динамиков лилась негромкая «механическая» музыка. Музыканты пока отдыхали. Все ждали приезда молодых из церкви.
Наконец, толпа гостей оживилась, послышались аплодисменты: это прибыли родители молодоженов. Значит, вскоре прибудут и сами виновники торжества.
Арсен почти не смотрел по сторонам. Ему все это уже давно было неинтересно: чужое богатство, чужой успех, чужое счастье… Его жизнь протекала в параллельной плоскости, связанная тысячью невидимых ниточек с внешним миром и все же – сама по себе. В его мире было только то, что было истинно и существенно для него: его музыка, его песни, его мысли. Впрочем – они были неразделимы, мысли-стихи рождались в его голове вместе с музыкой. Он записывал их, но никогда не перечитывал записи. Если песня помнилась, они исполняли ее много раз, всем ансамблем, ребята делали соответствующую аранжировку, если нет – оставалась навсегда только на бумаге. Если настроения записывать не было – рождалась песня-мгновение, которая жила и умирала, пока звучала. Ансамбль, выступления, репетиции – это были те немногие постоянные факторы, что существовали в его жизни.
Ему было все равно, что он ест, что пьет, во что одет. Лишь бы чисто и нехолодно. Все равно, где он будет спать, и с кем. У него была своя квартира, если он ночевал дома, то наводил кое-какой порядок, память о котором сохранилась из другой жизни. Иногда он оставался жить у новой женщины, иногда на ночь, иногда дольше. Женщины любили Арсена. Млели от непроглядной черноты его глаз, от негромкого голоса, от небрежных комплиментов и равнодушных признаний. От его горячих пальцев и отстраненных ласк. А потом наступал день – и он уходил.
А еще в жизни Арсена были сны. Зыбкие, бессюжетные. Память о них испарялась, лишь только Арсен открывал глаза, но оставалось некое глубинное ощущение: чего-то светлого, радостного, или мрачного, тоскливого. И тогда рождались новые песни: светлые или темные. В этом зыбком параллельном мире песен, музыки, сновидений, женских ласк, вина и одиночества ему было вполне комфортно.
А потом ему вновь снился тот самый сон. Он открывал глаза – но сон не уходил, становился реальностью, не давал дышать. И Арсен неумолимо «выходил на орбиту». Единственный способ избавиться от тени. На некоторое время.
Лениво пощипывая струны, Арсен смотрел, как Жорж приближается к ним в сопровождении изысканно одетой женщины. Волосы уложены в гладкую прическу, украшены небольшим букетиком цветов. В открытых ушах поблескивают камушки. Она царственно поворачивает голову и говорит Жоржу:
— Очень, очень рада, Георгий Осипович, муж говорил, что старый школьный друг со своим ансамблем музыкантов согласился украсить наш семейный праздник. Вы меня познакомите с вашими ребятами?
Жорж чуть не подпрыгивает на месте от возбуждения и удовольствия: Конечно, конечно, вот, пожалуйста, наша гордость, наш гений, Арсен Горин…
Дрожит, раскачивается земля под ногами. Оглушительно трещит, раскалывается надвое хрупкая скорлупа бытия. Из расколотой скорлупы, как птенец из яйца, неловко выбирается ее «я». То, которое Арсен помнит вот уже почти двадцать лет. С плеч осыпаются осколки непрочного облика дамы средних лет. Вырываются на свободу непослушные кудряшки.
В зеркале его темных глаз она видит свое истинное отражение: девчонка-веточка, тонкие ножки, тонкие ручки…
— Кристина…
Она берет себя в руки, наспех склеивает рассыпавшийся облик светской дамы, натягивает его на себя, как комбинезон:
— Арсен… как неожиданно. А мне говорили…
Кажется, уважаемый Георгий восклицает что-то нелепое и радостное из серии «да вы, оказывается!». Кажется, лощеная хозяйка богатого дома отвечает ему нечто светское безликое…
Какое это имеет значение?
Свадьба разворачивается, как испорченная фотография. Когда в фотоаппарате не срабатывает перемотка пленки, и одна фотография накладывается на другую. И получаются два параллельных сюжета, два непересекающихся мира. Два мира, живущие друг в друге, часть одного и того же бытия.
На одной фотографии – богатая и благополучная гулянка обеспеченных людей. Счастливая невеста, веселый жених, умильные взгляды родственников, несколько завистливые подруг и сослуживцев. Столы ломятся от продуктов питания, и, несмотря на скорость, с которой они поглощаются, их не становится меньше. Много шампанского, вина, водки. Руки взлетают в тостах. Небеса сотрясают крики «горько».
На другой – неяркой, немного нечеткой – он и она. Вне времени и пространства. Они касаются друг друга взглядом и ведут неслышный миру разговор.
— Я не видел тебя целую жизнь. Когда-то ты была похожа на одуванчик…
— Двадцать лет…
— В самом деле? Не заметил.
— Зачем ты тогда уехал? Ничего не сказал. Я осталась совсем одна.
— Я уехал учиться музыке.
— Ты меня бросил.
— Ты вышла замуж.
— Я ждала, но ты не возвращался.
— Я вернулся. Зимой. Мне не открыли дверь. Помнишь, я ждал во дворе на скамейке?
— Ты струсил.
— Мне надо было поцеловать тебя тогда.
— Мой муж в молодости был боксером, он бы тебя убил.
— Мне было наплевать. Просто, ты уже не была похожа на одуванчик. Ты была похожа на розу в целлофановой бумаге. И я испугался, а вдруг это уже – не ты? Зачем мне роза в целлофане?
— Ты меня не любил.
— Я никого не любил, кроме тебя.
— Ты уехал.
— Ты вышла замуж.
Девчонка-одуванчик уходит, слегка сгорбившись.
— Кристина!
Изящная супруга мэра оборачивается, привычно набрасывает на лицо приветливую улыбку.
— Если бы я поцеловал тебя тогда, что бы изменилось?
— Не знаю. Теперь уже – не знаю. Возможно, моя дочь была бы похожа на тебя. А так – на другого.
Оказывается, и в июне может идти снег. Ветер подхватывает легкие снежинки и уносит далеко-далеко. И там, где упадет на землю июньская снежинка, весной вырастет одуванчик…
Самый холодный снег идет в июне…
Притихла свадьба. Затаила дыхание. На импровизированной сцене странный человек равнодушно пощипывает струны гитары, негромко рассказывает им, что станет с ними, если однажды они не послушаются своего сердца. Рассказывает о стране, где живут сломанные мечты и преданные желания. Там на бескрайних полях растут розы вперемешку с одуванчиками. И их – никогда – не заворачивают в целлофан!
— Жорж, потянул ударник Георгия за рукав. – У нас будут проблемы.
Жорж с трудом оторвал взгляд от сцены:
— Проклятый Арсен! Колдун! Всю душу вывернул. Какие еще проблемы?
— Арсен совсем не пьет.
— Ну, и, слава Богу.
— Жорж, вспомни, когда ты видел Арсена трезвым. С ним что-то случилось. Это не к добру.
— Да брось ты! Одумался мужик, наконец. Сороковник не за горами. Эх, с таким-то талантом… Может, мы еще с ним на Евровидение попадем?
Первыми в лесу проснулись птицы. А затем уже солнце. Привычно сдернуло покрывало тумана с болота. Да вот только клочья белой мути запутались в ветках тут и там разбросанных на болотных островках деревьев. Особенно крепко туман цеплялся за стволы подгнивших и поваленных в темную воду берез. У самой кромки воды, свернувшись калачиком на толстом стволе поваленного дерева, спал человек. Солнце с любопытством взглянуло ему в лицо, пощекотало тонким пальчиком в носу. Человек чихнул и проснулся. Зябко поежился, протер глаза. В глубине болота, на ветке нависшего над водой дерева сидела девушка. Легкие светлые волосы сияющим нимбом стояли над головой, словно корона одуванчика. Девушка болтала босыми ногами над темной водой и что-то негромко напевала. Она помахала ему рукой, позвала:
— Иди сюда, Арсен!
— Кристина? Но ты же …- растерянно пробормотал Арсен.
— Ты имеешь в виду, что я жена мэра, дама средних лет и все такое? – она весело рассмеялась. – То все ненастоящее, бутафория, неужели ты не понял? Как роза в целлофане. Ну, скажи, разве я похожа на розу в целлофане?
— Ты похожа на одуванчик, — прошептал Арсен. — Я так мечтал тебя поцеловать, с пятого класса. И никак не мог решиться.
— А я так этого ждала. Ну, иди же, — позвала она. Девушка-одуванчик легко вскочила на ноги. Тонкая ветка не шелохнулась под ее невесомым телом. Ветерок шевелили корону волос, приподнимал над голыми коленками короткое платьице.
— Иду, — ответил мужчина. Поправил гитару, прислоненную к стволу дерева, рядом поставил кроссовки, — иду, одуванчик.
— Э-хе-хе, вздохнула темная вода. Испуганно примолкли птицы. Солнце нырнуло за лохматое облачко. Ветер стих.
Когда дело об исчезновении солиста группы «Братья по разуму» Арсена Горина закрыли, гитару забрал Георгий Ковтун, руководитель группы. Она висит на стене в гостиной, и раз в неделю Жорж бережно стирает с нее пыль. Иногда ночью он просыпается от того, что слышит, как в глубине квартиры звучит негромкая песня о стране, где живут сломанные мечты и преданные желания. Он идет в гостиную, садится у молчащей гитары и снова и снова спрашивает у тишины, что же произошло тогда на свадьбе, и куда ушел его друг Арсен? Но тишина молчит. И гитара молчит. Ночь уплывает в окно, начинается новый день…
Весь лицей №2 знает, что их директору, Кристине Андреевне никогда, ни по какому случаю нельзя дарить розы, особенно завернутые в целлофан. И мэр города, Виктор Хрумко, тоже никогда не дарит своей жене роз.
