НОЧЬ БЛАГОДАРЕНИЯ

Осенней ночью в однокомнатной квартире, на третьем этаже пятиэтажного панельного дома, шли роды. Шли, как полагается, в муках. Рожал автор. Звали автора Егор Пиндюрин, но вам это имя наверняка ничего не скажет. Дураку понятно, что с такой фамилией в литературе делать нечего. Кто купит книгу на обложке которой стоит Е. Пиндюрин? Поэтому Егор придумал себе красивый и звучный псевдоним К. Акела.
Сейчас он сидел, с тоской всматриваясь в экран монитора, где на чистом, вордовском листе было написано всего одно предложение: “Наступила полночь, и глухо пробили часы”. Что писать дальше Егор не знал.
К слову сказать, Пиндюрин был плодовитым писателем и аккуратно выполнял условия договора с неким издательством, по которому обязался выдавать книгу в квартал. Проблема была в том, что писал он фэнтези и мистику, а сейчас от него требовались способности в ином жанре. Один из журналов заказал Егору рассказ. Юмористический. А с юмором у Егора было туговато.
Потому и сидел он, скорбно глядя на вордовские пиктограммы и прикидывая, что могло бы последовать за таким вступлением. Смешного не могло последовать ничего. Могла завыть собака над расчлененным, изуродованным трупом, мог явиться в неверном, призрачном свете качающегося уличного фонаря вампир с окровавленными клыками, могла, наконец, распахнуться дверь в восемьдесят какое-нибудь измерение.
Смешного произойти не могло ни-че-го.

Пиндюринские размышления прервало суматошно-звонкоголосое тарахтение будильника. Вздрогнув, он машинально шлёпнул по кнопке и, глянув на циферблат, подивился про себя – к чему это он завёл часы на двенадцать ночи.
Да-да… было ровно двенадцать. Егор задумался – а не знак ли это?
Решив, что не знак, он пошёл в кухню, достал из холодильника пакет несвежего кефира и, отхлёбывая на ходу, прошаркал стоптанными тапками назад к компьютеру.
Жил Пиндюрин один.
Жена ушла от него два года назад. Ушла к подающему надежды бизнесмену, с которым познакомилась на презентации очередной пиндюринской книги. Перед уходом она прочитала Егору прощальную нотацию о том, как нужно правильно жить и организовывать дела. Перед тем, как окончательно хлопнуть дверью, жена сказала, что, может быть, ещё вернется, но только в том случае, если Пиндюрин станет Пелевиным. Пока этого не предвиделось да, честно говоря, Егору и не очень хотелось, чтобы она вот так, ни с того ни с сего, возвращалась. Он уже привык к свободе.

Итак – пробило полночь.
Егор, отставив пакет кефира, воздел руки, словно пианист над клавишами рояля, но под окном завыла собака, и дико заверещал насмерть перепуганный кот.
— Нет… так работать нельзя, — пробормотал Егор, брезгливо двинув ни в чём не повинную клавиатуру.
Оттолкнувшись от стола, он отъехал в кресле с колёсиками и, помогая себе ногой, принялся вертеться, вглядываясь в расплывающиеся линии комнаты. Кресло крутилось всё быстрее и быстрее. Вестибулярный аппарат у него был хороший, Пиндюрин мог часами вертеться на всяких каруселях не испытывая при этом никаких неприятных ощущений. Но тут одно колёсико выскочило, кресло резко наклонилось, и Егор полетел на пол, треснувшись головой об угол письменного стола.
Больно.
Сидя на полу и обминая растущую на голове шишку, Егор заметил, что воздух возле перевёрнутого кресла начал как бы сгущаться. Сгущаться и вращаться. Уплотняясь и на глазах превращаясь в яйцо, этот странный вихрь, высотой примерно в человеческий рост, начал слабо фосфоресцировать, а потом и светиться.
Всё ярче и ярче.
Испуганный Пиндюрин решивший, что к нему залетела шаровая молния, хотел забраться под стол, но в этот момент яйцо лопнуло и, перед вконец перепугавшимся Егором, предстал Рыцарь.

То что это был Рыцарь не вызывало никаких сомнений. Кто хотя бы раз в жизни видел Рыцаря или читал о нём в пиндюринских книгах – тот прекрасно знает, как он выглядит и не может спутать его ни с кем.
Рыцарь с достоинством оглядел убогое пиндюринское жилище, подошёл к креслу, перевернул, вставил на место отлетевшее колёсико, уселся поудобнее и вопросительно посмотрел на Егора.
— А–ва–вы кто? – с трудом выдавил Егор.
— Полагаю, мне нет нужды представляться. Я лицо и так достаточно известное – медленно, с расстановкой произнёс Рыцарь. Затем, с сомнением посмотрев на Егора, всё же приподнял в знак приветствия правую руку и отрекомендовался:
— Рыцарь.
— Е-егор… Пиндюрин, — неловко вставая, выложил верительные грамоты Егор. — Чем обязан вашему визиту?
Фраза всплыла откуда-то из школьного курса русской литературы. Как разговаривать с рыцарями Егор понятия не имел, хотя написал о них немало. Ещё в голове крутилось красивое слово “розенкрейцер”, но куда его пристроить он не знал.
— Простите, вы из каких мест к нам будете?
Рыцарь окинул его ироническим взглядом и усмехнулся.
— Из таких… в которые ты меня отправил. Или память отшибло? У других рыцарей миры как миры а у меня… тьфу… сказать противно, — Рыцарь презрительно скривился и хотел плюнуть на пол, но, оглядев пиндюринский палас, не стал. Рыцарское воспитание не позволило.
— Хотите сказать, что вы мой персонаж? – хихикнул Егор.
— Именно это я и сказал, если у тебя со слухом всё в порядке, — Рыцарь отстегнул меч и прислонил к стене.
— Не… так не бывает, — Егор опять нервно хихикнул и потряс головой, — вот это “шпок” и вы здесь? Не-е…
Рыцарь неторопливо встал, подошёл к Егору, снял железную перчатку и правой рукой дал ему по уху.
— Что вы себе позволяете? – завопил возмущённый Пиндюрин.
Было больно. Очень!
— Ещё сомнения имеются? Сегодня я вполне материален, ночь благодарения все же.
— Какая? – вытаращился Егор. – Благодарения чего… кого?
— Авторов. Персонажами. Раз в сто лет бывает ночь благодарения, когда мыслеформы созданные писателями могут материализоваться и поблагодарить своего автора за то, что он их создал.
— Как материализоваться? Из чего? Ведь вы – мысли.
— Материализация – процесс обратный аннигиляции, дубина. А твоя мысль – та же энергия. У тебя, вообще, образование есть? Надеюсь не церковно-приходское? Тёмный ты, какой-то…
В углу комнаты возник новый смерч.
Появилось яйцо, лопнуло, и на паласе распластался Монах. Он суетливо поднялся на колени, огляделся по сторонам и не найдя ничего похожего на икону, принялся бить поклоны слабо мерцающему экрану монитора.
— Ях! Повелитель духов живой Элохим Царь Вселенной, Всемогущий Милосердный Благостный Бог Всё Превосходящий, Восседающий на Небе, чьё Обиталище есть Вечность, Возвышенный и Священнейший, Начертавший Своё Имя и сотворивший Вселенную в тридцать два Великих Шага Мудрости тремя Серафимами…
— Ну! Ты надолго там устроился? – перебил его Рыцарь, громыхнув доспехами.
Монах обернулся и пыхтя поднялся с колен.
— А–а… вы уже здесь, ваша светлость? За вами не поспеешь.
— Задница у тебя больно толстая, святой отец, вот и не поспеешь. Мобильнее надо быть, подвижнее. Зарядку по утрам делать.
Монах, заметив Пиндюрина, протянул к нему руки и завопил:
— Покайся, грешник! Вижу! Было мне видение! Покаянием спасёшься….
Егор отскочил за спину Рыцаря и схватился за стоявший у стены меч, но Монах опять рухнул на пол и жалобно причитая, забился в конвульсиях.
— Да откуда он? Я его не помню! – вскричал Егор, обращаясь к Рыцарю.
— Твои проблемы, милейший. Книга вторая глава пятая “Миров тени”. Забыл? Странствующий монах. Только он, сволочь, достранствовал до моего замка и сидит теперь под стеной, жизнь отравляет воплями. Слышь, писатель, ты бы его куда-нить сбагрил… а?

В комнате появились сразу три кокона тут же с треском лопнувших.
Из них возникли, настороженно озираясь, три подозрительных типа с цепким взглядом светящихся глаз. Один из них пройдя по комнате, принюхался и, идя на запах, подошёл к Пиндюрину, внимательно глядя на его шею.
— Че-ло-век, — глубоким утробным голосом сказал он, — я давно не видел че-ло-века.
— Меня нельзя есть… э–э–э… кусать! Я автор! – взвизгнул Егор и опять схватился за рукоять меча.
— Так это ты, гад, поселил нас в деревню, где на двести вампиров приходится шестнадцать людей? – вампир злобно ощерился, с клыков закапала слюна. — Ой, что сейчас будет…
— Холоднокровней, Фима, вы не на работе! — второй вампир, подойдя сзади, отодвинул первого плечом и обратился к Егору. — Нет, товарищ, как-то действительно нехорошо получается. У нас элементарное недоедание и дистрофия. Мы требуем создания нормальных, приемлемых, я бы сказал – человеческих условий труда.

Прямо перед Пиндюриным возник ещё один пузырь, но больших размеров и из него появилось лохматое, безобразное, вонючее чудовище.
— Поднимите мне веки…, — загундело чудовище замогильным голосом.
— Какие веки? Вы что там, с ума все посходили? – заорал Пиндюрин. – Это не ко мне! Я тебя не писал! Иди Гоголя ищи, гадость немытая!
Вий, наклонив голову, прислушался, понюхал воздух, смущённо потоптался и сказал:
— Извините. Третий раз не к тому абоненту попадаю.
Он прошёл в угол комнаты и исчез в стене.

Посетители пошли сплошным потоком.
Под потолком на карнизе устроилось несколько летучих тварей. Гномы, эльфы, тролли и прочая пакость копошилась в комнате и на кухне. Какая-то девочка, державшая в руках человеческую голову, теребила Егора за рукав и просила, чтобы добрый дяденька помог её братику, у которого болят глазки. Утыканные гвоздями “восставшие из ада” корчили страшные рожи и делали призывные знаки.
Наконец… вся эта публика, взявшись за руки, начала водить вокруг Пиндюрина хоровод, сопровождая его заунывным пением:

Как на Егоровы именины,
Испекли мы каравай…

Украшалось действо пронзительными выкриками монаха призывавшего всех покаяться и очиститься.
Егор некоторое время стоял в центре круга, взирая на всё безумными глазами, затем разразился истерическим смехом, перешедшим в рыдания, и рухнул на пол. Рыцарь подошёл к нему, пощупал пульс, задумчиво оглядел притихшую толпу и, протолкавшись к телефону, набрал 03.

**

Выпустили Егора из больницы через две недели.
Войдя в комнату Пиндюрин, не снимая куртки, прошёл к компьютеру, который никто не догадался выключить. Компьютер радостно гонял по экрану заставку “Don`t worry – be happy!” набитую Егором в качестве приветствия.
Тронув мышку, он вывел комп из состояния прострации, стёр написанную две недели назад строку и крупным шрифтом напечатал начало рассказа.

Осенней ночью, в однокомнатной квартире, на третьем этаже пятиэтажного панельного дома шли роды…