Хвостик

Военный гарнизон стоял в пустыне. Настена вместе с мамой жила в маленьком деревянном домике на территории пограничной заставы. Восток стал для девочки Родиной, где погиб ее отец. Каждое утро, уходя в дозор, пограничники выстраивались у обелиска для минуты молчания. Настена смотрела на обелиск и думала о том, что совсем не помнит своего отца, а помнит только его прокуренную колючую щеку. Он уходил на службу рано и возвращался поздно, но никогда не забывал поцеловать дочь и шепнуть ей что-нибудь ласковое на ушко.

За бетонным забором располагался аул: несколько юрт и мечеть. По вечерам старый мулла пел в мечети одну и ту же заунывную песню: «Алла-а-а-а…», — и ветер уносил его голос далеко от заставы.
Настене нравилось слушать пение муллы. Она воспринимала муллу как что-то вечное, неотделимое от пустыни.

Детей на заставе, кроме Настены, не было. Солдаты и офицеры радовались девочке, но она выбрала себе в друзья только одного доктора Савича – за его веселый нрав и добрые глаза. От Савича пахло карболкой и йодом, а еще у него всегда были аскорбинки. Он никогда не говорил Настене «ты» и обращался с ней, как с самой настоящей барышней.

— Как поживает наша солнечная девочка? – спрашивал Савич, улыбаясь. — Как зовут нашу принцессу?

— Наст-е-е-е-на. – протяжно и кокетливо отвечала она.

— И сколько нам лет?

— Пя-я-ять. – девочка протягивала ладошку для аскорбинки. — Когда вырасту, буду твоей женой!

— Лучше я буду твоим папой, – Савич подхватывал Настену на руки, подбрасывал ее к небу, радостно и озорно кричал: «Насте-е-ена!!!» – и ее звонкий смех рассыпался над гарнизоном.

Настена любила сидеть верхом на заборе и рассматривать, что делается в пустыне. Как-то раз, сидя на заборе, она увидела караван верблюдов, важно шагавший в сказочный город с золотыми башенками на дворцовых зданиях, с пышными, зелеными садами и бескрайним синим морем. Ее как ветром сдуло с забора, она побежала вслед за караваном, чтобы поближе рассмотреть этот город, ощутить прохладу морской волны, побывать в роскошном саду.

— Я только на минуточку, только на минуточку. Взгляну разочек и вернусь обратно!

Но чем дальше убегала она от заставы, тем быстрее уходил от нее караван. А вскоре караван, город, прекрасные сады и море, растворились в воздухе, будто и не было их вовсе.

Настена охнула, растерянно оглядывалась по сторонам. Колючки, сбившись в мячики, перекатывались с места на место от легкого дуновения ветерка. Саксаул, единственное деревце пустыни, красовался, как после пожарища, обугленной корягой. А из песка показалась мордочка ящерицы. Немигающие пуговки-глазки уставились на девочку.

«Кто ящерицу обидит, тому проклятие на весь род», — вспомнилась ей солдатская поговорка.

Скорее от страха, чем от любопытства схватила она ее за хвост и крепко сжала в ладошке, ощутив прохладу шершавой кожицы, потрогала за лапки. Ящерица вырывалась из рук. Хвост оторвался. Настена заплакала так громко, что пустыня эхом заплакала вместе с ней.

Но как только она попыталась присоединить хвост к шершавому зеленому туловищу, тот мгновенно сросся!!! Довольно взмахнув им, ящерица нырнула в песок.

— Ой, — запричитала девочка, — я хвост неправильно склеила!

Она задрожала от страха, — ведь теперь на весь ее род падет проклятие, и у нее отнимут маму и Савича, как отняли когда-то папу.

Стемнело. Ночные шорохи и звуки наполняли воздух. Лунная дорожка заскользила по барханам. Звезды вспыхнули и засияли на черном зонтике ночи. Запрокинув голову, Настена смотрела в небо, удивленная такой красотой. Но вот что-то испугало ее, и она отчаянно закричала, и только эхо отозвалось на ее крик.

Пустыня забирала девочку себе.

И вдруг совсем рядом раздалась заунывная и знакомая песенка.

— Ал-ла-а-а-а-а…

Во весь дух помчалась Настена на голос муллы в гарнизон. Первым ее встретил Савич.

— Эх, Настенька, Настенька! – он осмотрел ее руки, ноги, глаза, прослушал сердечко в трубочку, поцеловал ладошки, дал аскорбинку.

А мама Насти плакала и приговаривала:

— Был бы жив отец, всыпал бы ремня, а ты аскорбинку даешь.

– Сейчас мы искупаем ее, и спать! А завтра она нам все расскажет! Правда, солнечная девочка?

Но утром Настенька ни кому ничего не рассказала. На все вопросы она только горестно вздыхала и так жалобно смотрела в глаза, что у Савича душа сжималась от боли.

— Тебя кто-то обидел? – спрашивал он.

Она отрицательно качала головой.

В гарнизоне заметили, девочка хочет уйти в пустыню. И теперь на всех ее «заветных тропках» появлялся солдат, который коротко и строго спрашивал: «Куда?»

Настя перестала есть, тревожно спала по ночам и по-прежнему молчала.

— Надо позволить ей уйти! – говорил Савич ее маме. — Поймем, что произошло.

— А если не уследим? Что тогда???

— Все под контролем! – уверял Савич.

— Нет! – отвечала мама.

И все-таки Настя ушла. Ночью. Она взобралась на бетонный забор, спрыгнула в песок и побежала по лунной дорожке к обугленному саксаулу, а потом села по-турецки и стала ждать. Смотрела на звезды. Иногда звезды вспыхивали и падали, очертив яркую полоску в небе. Но вот горизонт взорвался ярким пламенем, заиграл ослепительно красным светом, а из зарева вынырнул и покатился по небу оранжевый солнечный диск. Просыпаясь, пустыня радостно задышала, а из песка показалась мордочка ящерицы.

— Ми-и-лень-кая, — прошептала Настена , — и протянула к ней руку, — Я тебя нашла.

Ящерица заползла ей в ладошку. Слезки мелким бисером покатились по щекам девочки.

— Ты только не бойся, все будет хорошо, сейчас я все исправлю!

С хирургической точностью она выровняла хвост, и он получился красивым и правильным, как и прежде.

— Красавица моя.

Ящерица сидела на ладошке и слушала шепот девочки, а потом коснулась шершавым язычком ее щеки.

— Вот радость-то какая!!! – рассмеялась Настена и отпустила ящерицу. – Иди домой! — и уже сама собиралась помчаться в гарнизон, как

вдруг увидела Савича.

— Настенька!!!

— Ей уже не больно! — сообщила девочка.

Она улыбалась и плакала, и жмурилась на солнышке от радости.

Савич нес Настену домой на руках.

— Вот я вам сейчас задам!!! – рассердилась мама.

— Она у нас умница! – уверял Савич и улыбался как-то очень озорно.

— Будь она твоим ребенком, не отпустил бы ты ее в пустыню!

А Настенька, обняла Савича за плечи и попросила:

– Папа, скажи ей, чтобы не наказывала меня.

Вскоре гарнизон расформировали. Савич увез Настену и ее маму в Питер. Теперь они живут одной семьей. Настя никак не может привыкнуть к большому каменному городу с неоновыми проспектами, железными мостами, холодной Невой. И снится ей почему-то один и тот же сон: вот бежит она по лунной дорожке навстречу утреннему Солнцу, которое вспыхивает оранжевым мячиком над гарнизоном, над папиным обелиском, над аулом, мечетью, над бесконечной пустыней, и радуется заунывной и родной песенке:

— Алла-а-а-а…