ОНА МНЕ ПОНРАВИЛАСЬ, ПОЧЕМУ-ТО…
— Врагами народа, или изменниками Родины люди не рождаются, а становятся…- задумчиво произнес Николай Николаевич Кривденко, показывая мне папку с Делом № 12083/1944-9.
— А что здесь особенного, товарищ майор?- спросил я у „опера“
— Особенного-то ничего для простого карателя, но фотодокументы, приобщенные к делу, довольно противоречивы…
Меня поразила одна фотокопия, где каратель ведет свою жертву на расстрел. А вторая, чуть поменьше – личина преступника, по которой его розыскивали по всей стране в 1944 году, и случайно арестовали в Пскове. Третья, где изображена женщина с детьми, вообще стала загадкой для меня. Я, как помошник „опера“, не стал читать дело заключенного, а попросил Николая Николаевича рассказать о последней беседе с заключенным № 12083 в декабре 1955 года.
— Вызвал я заключенного к себе, показал фотокопию и спрашиваю: „ Узнаете себя на снимке, гражданин Костенко?“
— Надоело, гражданин начальник, смотреть на эту злополучную фотографию, сделанную оператором „Вохенау“ в сентябре 1942 года на территории Эстонии! Она стала для меня роковой! – признался заключенный со слезами на глазах.
— Вы, Костенко, понимаете, сейчас готовятся документы для амнистии, а эта фотокопия с обнаженной жертвой геноцида не смягчает обстоятельств вашей вины… Как вы могли допустить, попасть в кадр фотоаппарата?
— Мне было, гражданин начальник, не до оператора – нужно было спасти эту девушку!- с горечью ответил заключенный.
— Как спасти? – удивленно спросил я. – Вы же её ведете…
— Мне её удалось вывести в последний момент, когда мой товарищ Август Яска хотел ее расстрелять. Я сказал ему, что эта девушка мне понравилась и хочу ею „воспользоваться“, а потом и „расстреляю“ … Август согласился и „уступил“ ее мне.
— И вы, воспользовавшись ее положением, изнасиловали?
— Нет, гражданин начальник, я ее завел в лес, спросил, как ее зовут, назвал себя и отпустил… Правда, пришлось выстрелить .., вверх, чтобы убедились в ее казни.
— А почему вы не позаботились о спасении остальных девушек, которых расстреляли?
— Не мог, гражданин начальник, меня поставили в оцеплении места казни, недалеко от рва, в который падали убитые.
— Костенко, вы можете рассказать по подробнее об этой жестокой акции, с чего она началась?
— Это было десятого сентября 1942 года. Мы получили сведение из зондеркоманды о том, что в деревни Кохтла-Ярви скрываются цыгане, бежавшие из Польши, во главе со своим „баро“. Гауптштурмфюрер Франц Кург назвал эту операцию „цыганский барон“ и приказал нам окружить эту деревню в четыре часа утра. Как потом выяснилось, мужчины-цыгане скрывались в лесу, а женщины и дети расселились по домам покинутым местными жителями. Когда мы начали облаву, женщины и дети попытались бежать в лес, но мы их выловили и собрали в большом сарае для скота. Плач и крики превратилиэту акцию в сплошной кошмар. Некоторые из моих товарищей не выдержали и напились до омерзения. Когда детей и трех старух увезли к оврагу возле речки, наш командир взвода Карл Линнас, „похабный бабник“, заставил женщин раздеться догола и танцевать под звуки аккордеона. Двое женин отказались танцевать, тогда он их расстрелял в сарае. Остальные подчинились воле „пана офицера“.
— А как вы отнеслись к этому „зрелищу“, понравилось? – ели сдерживаясь, спросил я у заключенного.
— Если бы они были русскими женщинами, может быть, и возмутился, но они же были цыганками… – опустив глаза, ответил Костенко. – Кроме этого, я думал, что после танцев, Линнас их отпустит.
Достав из папки семейную фотокарточку, я показал ее заключенному.
— Вы узнаете эту женщину с детьми?
Костенко внимательно посмотрел на фотокарточку, улыбнулся и ответил:
— Так это же Марыся Шаульская! Значит, она осталась жива и детей заимела… Она прислала вам письмо?
— Да Марыся Шаульская долго розыскивала вас и прислала письмо в Управление ГУЛАГА МВД СССР. Управление переслало письмо к нам в Воркутлаг… – ответил я заключенному и положил фотокарточку в папку с делом.
— А что она пишет в письме, гражданин начальник?
— Благодарит вас за свое спасение, о том, как попала к партизанам, воевала с немцами… После войны вернулась в Краков и вышла там замуж, имеет двоих сыновей… Старшего сына назвала вашим именем. О том, что вас осудили, она догадывается и поэтому прислала письмо, через Международный Красный крест, в МВД СССР.
— Гражданин начальник, а могу ли я написать ей письмо из лагеря в Польскую Народную Республику?
— Нет, гражданин Костенко, не положено… Подождите до освобождения по амнистии. – ответил я и задал традиционный вопрос. – Куда вы поедете жить после освобождения?
— Если снимут „поражение в правах“, то в Ростовскую область, в Миллерово, где жил до призыва в Красную Армию в 1941 году. – неуверенно ответил заключенный.
— Гражданин Костенко, скажите, вы расскаиваетесь в содеянном?
— А у меня, гражданин начальник, не было выбора… Ведь в плен я попал контуженный и раненный в ногу. Что мне оставалось делать? Двое моих земляков, находясь в плену, выходили меня и уговорили служить немцам…
— А почему же многие наши военнопленные не стали служить у немцев? — строго спросил я у заключенного.
— Дьявол попутал меня, гражданин начальник, вспомнил я, как в тридцатом раскулачили нашу большую семью, сослали в Сибирь, по дороге замерзли младшие братья и сестра, отца расстреляло НКВД. Чудом мне удалось бежать на Дон и долго скрываться в степях и буераках. Потом как-то реабилитировали, пошел работать в колхоз, семьей не обзавелся…
— Значит вы не расскаиваетесь? – снова спросил я.
— Расскаиваюсь, гражданин начальник, но что толку из этого? Загубленную молодость уже не вернешь, наказание я понес, хуже, чем было, уже не станет! – тяжело вздохнув, ответил Костенко и рукавом бушлата утер слезы.
— Ну ладно, идите в свой барак, Костенко…. Когда комиссия рассмотрит ваше дело, вас вызовут. – сказал я заключенному и положил папку в стол.
Эпилог
Прошли почти 55 лет с момента совершения кровавой акции в Кохтла-Ярве и мне недавно довелось побывать в Миллерово. Через адресный стол я узнал, где проживает Костенко (имени и отчества умышлденно не называю). Постучавшись в двери частного дома, за воротами послышался кашель пожилого мужчины и голос:
— Чего там стучаться, когда калитка открыта….
Передо мной стоял сутулый старик на костылях, с потускневшими глазами и реденькой серой бородкой. Его лицо было обезображено глубоким шрамом на щеке. Я поздоровался со стариком и, улыбнувшись, спросил:
— Здесь проживает господин Костенко..?
— Да, Костенко – это я, а вам, сударь, чего от меня нужно?
Я, осторожно и в деликатной форме, представился ему, но не успел договорить о причине моего визита, как услышал:
— Опять с этой чертовой фотографией пришел! Нет даже в старости от вас покоя, холера бы вас взяла!
— Вы извените меня, пожалуйста, я хотел бы написать о вашей жизни и нелегкой судьбе очерк. Можно войти к вам?
— Заходи, но мне уже ничего рассказывать, одной ногой я стою в могиле … НКВД подробно описал мою жизнь в „деле“…
— Вы с Марысей Шаульской переписывались после освобождения?
— Значит, ты и об этом знаешь… – хриплым голосом сказал старик. – Переписывались. Муж ее умер в 1958 году. Она приезжала ко мне с сыновьями несколько раз. Приглашала в Краков.
— Ну, а как вам живется сейчас, когда нет Советской власти?
— Власти-то нет, а чиновники советские остались! — махнув рукой , ответил старик. – Эту „перестройку“ и „демократию“ надо было делать в 1945 году, когда закончилась война. Наши солдаты прошли всю европу и увидели, как живут люди без социализма. Побежденные государства стали жить лучше победителей! Разве это справедливо?
— А, может быть, в России было много „врагов народа“?
— „Врагов народа“ придумали и сделали мы сами! – сердито произнес старик. – Одним из них стал и я, а поэтому иди-ка ты с моего двора и больше не приходи!
— Я не вас имел ввиду… – оправдывался я, но бесполезно.
Как видите, доброжелательного разговора со стариком Костенко не получилось и сфотографировать его я не осмелился. Прав он или нет, Бог ему судья.