Болельщики


Болельщики

Вольдевей

БОЛЕЛЬЩИКИ
Рассказ

Я подошел к окну. За его стеклами был обычный мир – город, оживленное главное шоссе, пересекающее этот город, дома микрорайона, отстоящие от онкологического центра в некотором осторожном удалении. Это из его окон я смотрю и думаю о том, сколько мне еще дней предстоит видеть, ощущать эту жизнь. Боль в паху утихает лишь тогда, когда приходит медсестра и делает укол. При этом у нее лицо бухгалтера, делающего совершенно зряшные начисления в ведомости на зарплату.
Ко мне подходит Садовничий. Мы познакомились в столовой. В левом легком Леонида рак. Он так и сказал об этом, а я удивился. Если рак одного легкого, то не сдобровать и второму.
— Ну, как ваши куринные?
Я понимаю, это так, шутливо, по-мужски.
— Сегодня там болело меньше.
— Ну-ну, — бодро до легкомыслия, — забудьте о них!
— И что, если забуду?
— Болеть не будут. И вообще, рак – это болезнь сознания, охваченного страхом.
Я аж повернулся к нему, а он уточнил свою мысль:
— Да, да! Что-то в наших мозгах прибегает к раку, чтобы… проверить силу духа.
— А вы с этим сенсационным открытием, — предложил я, — выступите перед нашим многочисленным собранием больных! Здесь их наберется человек семьсот, а то и вся тысяча!
Я разозлился. Я очень разозлился. А Садовничий смотрел на меня кротко, как овечка на волка.
— Всем сразу? Не поможет, я же не Кашпировский! — Садовничий похлопал себя по карману. – А пойдемте-ка покурим!
Курить здесь запрещено всем. А он, легочник, должен быть вообще навеки исключен врачами из списка не только курящих и нюхающих, но и даже смотрящих на табачные киоски.
— А что у вас?
— «Vegas Robaina», — с улыбкой, — местной фабрики.
— «Аврора» что ли? Без фильтра?
— Угу.
Мы вышли, прошли мимо трех корпусов. За трансформаторной будкой у забора мужики устроили курилку. Были здесь ржавый бидон, высокий пень, плита на кирпичах, отогнутая железяка от забора. Мы присели покурить.
Такого наслаждения я давно не испытывал. Сигареты были настолько забористыми, как и кубинские сигары Vegas Robaina. Я думаю так, потому что их не курил. И этот дым от «Авроры» показался сладчайшим из сладчайших, а настроение поднялось до ликующего.
Мы уже кое о чем поговорили. Ну, небо, ну, облака, ну женщины, которых мне теперь не видать из-за аденомы. Но это как-то отошло на второй план, когда я спросил собеседника о его болячках.
— А вы, Леонид, особенно и не тужите по поводу рака.
Вот к такому выводу я и пришел, глядя на беззаботное поведение Садовничего.
— Пройдет!
— Да что же, это чирей что ли? Снимок делали?
— Делали.
— Анализы брали?
— Брали!
— И что, собираетесь выписываться?
— Да, когда легкое будет чистым, а клетки под микроскопом – только мои!
— И вы знаете, когда это произойдет.
— Думаю, что да… Многое зависит от моего сына.
— Ничего не пойму! Можно еще сигарету?
Затянулся от души. Дым рассеялся. Я подумал, что сюда сейчас набегут медсестры. Но, вероятно, будут и пожарные.
— Я жду, когда мой сын поможет мне излечиться от рака.
— А где он?
— Дома. Вы понимаете, в чем дело, — Садовничий уселся поудобнее на перевернутом бидоне, — у нас в семье жизнь такая — болеть за всех! Мы — болельщики!
Да, ну и профессия, ну и семейка! А он продолжал:
— Все началось с детства. Мой брат Артем, мне было лет пять, а ему уже все десять, напоролся на гвоздь. Перед домом валялся старый диван, вот он и прыгал на нем, пока нога не сорвалась на гвоздь, целую сотку! Икру ему пропороло. Когда он закричал, отец выскочил на улицу, а меня скрутила ужасная боль в икре правой ноги. Я еле дотащился до своей комнаты. Пока для Артема вызвали скорую помощь, пока его ногу обработали и перевязали, никто обо мне и не вспомнил. А я все это время чувствовал, как рану промывали, как кожу зашивали, как постепенно утихала пульсирующая боль.
Когда меня нашел отец, я лежал у себя на кровати, но стонать уже перестал. Я не понимал, что происходит, на вопрос отца расплакался и сказал, что подвернул ногу. Отец осмотрел ее и кроме внезапной опухоли, ничего не нашел. На ногу наложили компресс.
Я выздоровел вместе с Артемом. И еще вместе с ним болел несколько раз. Был его ноющий молочный зуб. Еще — ожег, когда он делал опыт в школьной химической лаборатории. Так, по мелочам. Но я не жаловался, а было лишь обидно, что брат не испытывает ничего подобного, когда начинал болеть я…
А после все это исчезло. Вместе с Артемом. Его сбило машиной, когда он катался на велосипеде, а я потерял сознание. Это было вечером, дома. Я тогда перешел во второй класс.

На этом месте рассказа Садовничего нас застукали. Правда, мы уже не курили. Но нас, подозревая во всех смертных грехах, погнала отсюда замглавврача по хозчасти.
После обед был сон. И лишь вечером, выйдя из столовой, мы сели в тихом закутке коридора нашего этажа между отделениями, под пальмами в кадках и журчание воздушного насоса в аквариуме с золотыми рыбками.
Признаюсь, что меня странно поразил неполный рассказ Садовничего. Мне хотелось вот так же, как он, отстраненно следить за процессом собственного выздоровления.
А он опять насмешливо спросил:
— Ну что, как там твои …
У меня внизу немного ломило. Но не как вчера. Именно вчера я терпел, терпел, почти до самого отбоя, а после пошел на поклон к дежурной медсестре. Лишь после доклада врачу сделала укол.
— Ничего, терпимо, — махнул я рукой, — уже почти не думаю о боли. Извините, мне хочется узнать, что же дальше произошло у вас в жизни?
— Когда я пришел в себя, — продолжил Садовничий, словно не было перерыва в разговоре, — надо мной стояли отец и мать. Наверное, мой обморок продлился мгновение. Бедные, они еще не знали, что случилось с Артемом. Минут через пятнадцать в дом прибежали друзья брата. А все это время родители допытывались, что случилось со мной, и рассуждали о том, какому врачу меня показать. А я боялся сказать о брате. И еще я боялся того, что «увидел» в обмороке: на меня накатывался автомобиль с включенными фарами.
Садовничий посмотрел на меня как-то испытывающее и спросил:
— Не правда ли странная история? Но она имеет продолжение, до нашего здесь с вами разговора.
Я кивнул головой в знак готовности слушать дальше.
— В 21 год я женился, — я заметил, что руки у Садовничего были сильными со здоровым цветом кожи. Словно он недавно вернулся с лыжной прогулки. — Моей женой стала студентка четвертого курса, когда я сам учился на пятом, но — в политехе. А она — в медицинском институте. Мы старались не заводить детей до окончания учебы. Для Ксении вместе с интерном и началом работы прошло пять лет.
Жена объявила о беременности под Новый год. Но началось-то немного раньше, когда ее затошнило. Где-то на день энергетика я, после командировки, сидел в кресле, и неожиданно на меня нашло. Ну, просто стало дурно! Стал грешить на обед, но через час пришла с работы Ксения.
«Мне что-то стало неважно на автобусной остановке. Я подумала… Одним словом, Леонид, у нас будет ребенок!».

Так уж вышло, что «носили» ребенка мы вместе. Да, да, симптомы беременности я чувствовал не хуже ее: тошнило, кружилась голова, тяжело было ходить в последние месяцы, отечность… Я не мог ничего поделать с собой, но пытался скрывать все, насколько удавалось. А вот когда у Ксении начались схватки, меня за кульманом скрутило так, что Петрович, начальник отдела, сжалился и отпустил меня домой. Пока я собирался, позвонила теща и сказала, что Ксению увезли в роддом. Я думал немного отлежаться дома, прежде чем поехать к жене.
Я корчился на заднем сиденье такси, а уже у самого дома истошно закричал. Водила резко тормознул, повернулся ко мне, и увидел мое бледное, искаженное от боли лицо, залитое потом.
— Ты что? Эй, мужик? Да ты совсем больной? Аппендицит? Разворачиваемся в больницу?
Но мне в этот момент резко «полегчало», и я ответил вымученной и счастливой улыбкой:
— Не надо, у меня кто-то родился…
Вот здесь таксист и сам побелел лицом и, не мешкая, выскочив, открыл мою дверь.
— Ты, родимый, говорил между стонами, что почти приехал, — сказал он тоном опытного врача-психиатора, — иди, я поеду один… Лучше, поеду один.
Я вышел. А шофер стал обыскивать заднюю часть салона – нет ли там действительно новорожденного. До того я натурально «рожал». Да и фильмы сегодня дурацкие показывают, то про инопланетян, то про рожающих мужиков.
Но я об это тогда не думал, я ликовал. Почти на глазах моего прежнего водителя остановил другое такси и помчался в роддом…

В аквариуме что-то произошло. Две рыбки сцепились из-за крошки корма.
— Да, — сказал я, не зная, как относится к подобным историям. Но у меня закралась мысль, что меня разыгрывают. Садовничий понимающе усмехнулся. Он решил добить меня до конца.
— Когда Ксения вышла ко мне в роддоме, то призналась: «Мне казалось, что я не одна была в своих муках. Я чувствовала твое сопереживание. Какой ты у меня хороший!»
А я, хороший человек, втайне от нее вскоре пошел к психотерапевту. Если вы знали Людмилу Аркадьевну? Носкова, умная женщина. Она ничему не удивилась, а выложила альбом с вырезками из газет и журналов. В некоторых публикациях под рубрикой «Это интересно» или что-то подобное, подтверждались случаи сочувственных болей у мужей рожениц. Правда, не таких сильных и почти реальных, как у меня. Потом разговор перешел на гипноз, самовнушение.
Пощелкав мышью и клавиатурой, она развернула ко мне монитор компьютера и я прочитал: «Стигматы (греч. — stigma, stigmatos: укол, рубец, пятно, знак) — покраснения кожи, кровоподтеки или язвы, непроизвольно появляющиеся на теле некоторых глубоко верующих людей в тех местах, где, согласно Евангелиям, у распятого Христа были раны от тернового венца и гвоздей».
«Стигматы, — сказала врач, — рассматривается католической церковью как чудо. Но ваш случай интересен другим – желанием помочь близким»
«Да ничего я не желал! — воскликнул я. — Все происходило без моего желания!»
«Не скажите! Бывает непроизвольное самовнушение у очень мнительных людей. И тогда происходят нарушения процессов обмена веществ в тканях — покраснение, отеки кожи и другое. У Максима Горького появлялись на руках пятна «ожогов», когда он писал о сценах, связанных с пожарами и страданиями от огня людей.
Писатель! Ерунда, я письма-то еле пишу несколько строк в Интернете. Я вспомнил о брате и рассказал о болях, связанных с ним.
После такого моего признания Людмила Аркадьевна долго молчала, обдумывая что-то. Наверное, пыталась подвести научную базу. И сказала, что мой случай исключительный и представляют собой демонстрацию неожиданных и нереализованных связей, которые существуют между различными модальностями поведения, которое присуще близнецам. Я-то помню точно все эти слова. Память у меня, слава Богу, еще нормальная. В опытах проведенных некоим ученым Милтоном Эриксоном было описано постгипнотическое поведение человека. Но эта работа давнишняя. А сейчас в моде теория немецких ученых резонансной природы гипноза мозга…
Я сказал, что я не близнец…
В итоге Людмила Аркадьевна стала настаивать на полном и бесплатном моем обследовании.
«Вами я обязательно займусь!» Это были ее слова перед прощанием.
Она, вероятно, и занялась бы мной против моей воли, но что-то страшное произошло в ее семье, и Носкова умерла от инфаркта.

Когда Садовничий говорил эти слова, мимо проходил один из больных, не старый человек, в халате, согнутый страшно! Он проворчал: «Лучше сдохнуть от инфаркта, чем вот здесь!»
Я посмотрел на часы. Прошло около часа. Хотелось курить. И Садовничий это видел:
— Зря я вам потрафил сегодня днем с сигаретами. Вы не можете взять себя в руки.
— Да уж, — усмехнулся я, — вы-то со своими болями в полном согласии!
— Это другое. И это, вероятно, моя судьба. Ведь Ксения, все-таки, «вычислила» меня и «прижала» к стенке. Все рассказал ей, как на духу! Она и ругала меня, и плакала, и гордилась. Сами понимаете, у женщин эмоций хоть отбавляй. Тогда мы и решили беречься самим и до последнего беречь друг друга.

— Да, ну и жизнь у вас! Как в сказке! – воскликнул я. – Нелегко, вам, Леонид, нелегко!
— Ошибаетесь мой друг, — улыбнулся Садовничий. – Я привык к чужой боли. Привык ее понимать, как сочувственную. И люблю ее. Да, да, люблю эту боль! От мысли, что разделяю ее с любимым мне человеком, становится легче. Уже сейчас, при моих постаревших мозгах, я бы умер тогда, в детстве, для того, чтобы Артем остался живым! Умер бы! А может и оба остались живы! Ведь фокус в том, что и те детские выздоровления, и те, что связаны с женой, во всех случаях шли удивительно быстро! Врачи готовы в петлю лезть от неверия в такие сроки. Но, не вешались, потому что гадали, что же произошло.

Садовничий закрыл глаза. Мне показалось, что наша беседа закончилась. Но неожиданно я понял, что и здесь, в онкоцентре, лежит он не случайно. Неужели опять жена, а он пришел сюда, чтобы спасти ее?
— Кто на этот раз? – спросил я.
Садовничий так и улыбнулся с закрытыми глазами:
— Вы, наверное, не придали значения, что я говорил уже о сыне. Ему 26 лет. И вот неожиданные признаки. Я думал, откуда у него рак? Он как-то говорил, что чуть не задохнулся в одной из пещер, куда с друзьями-студентами ходил год назад. А может, это было последствием удара о руль, когда он нырнул с машиной в какую-то колдобину. И еще надо было проверить наследственность…
— Но почему лежит не он, а вы, Леонид?
Садовничий открыл глаза. В них светилась затаенная радость и уверенность в светлом будущем.
— Неужели вы не поняли, что на этот раз я сам болею, у меня у самого рак! А сын, не подозревая ни о чем, стал моим болельщиком! Слава Богу, что у него только симптомы…
Да, ну и повороты бывают в жизни людей. Словно серпантин в горах.

Мы еще долго говорили, но уже на другие темы. Какой будет команда «Крылья Советов» после ухода тренера Гаджи Гаджиева, что это за лажа – многопартийность в России, какой будет зима, если лето в этом году дождливое…
Наконец нас всех заставили идти в палаты.
Но в темноте, которую слегка разбавлял свет уличных фонарей у старающегося быть на дистанции микрорайона, мне сильно захотелось иметь хоть одного болельщика, как Леонид. И еще я думал, что это все сказка! Здесь таких болельщиков могло бы набраться столько, сколько больных в сумасшедшем доме на Нагорной улице! Каждый больной – Стивен Кинг!
А все-таки скользила мысль тоненьким ручейком в сознании о том, что хорошо бы найти такого вот сказочного болельщика. А может он должен быть у каждого из нас внутри?
С тем я и уснул.

Две недели спустя моего Леонида выписали. Он зашел ко мне в палату, пожал руку. А я смотрел на него во все глаза:
— Что, неужели все чисто?
— Да, главврач Сергей Павлович еле удержался на стуле три дня назад, когда ему подали снимки моего легкого. Он заставил сделать еще рентген и пригласил каких-то зубров от онкологии. Он никак не хотел меня выписывать! Но я настоял… Согласились лишь под еженедельное посещение врача. Пойду я, ждите!
Он широко улыбнулся и добавил, глядя мне в глаза:
— И все благодаря моему болельщику! Моему прекрасному сыну! – И вздохнул. — Разве об этом расскажешь всем?
Я понял его. Протянул ему руку.
— Вот что, друг мой, — сказал Садовничий, пожимая ее, — хочешь, я поболею за тебя? А что, думаю, что получится!
И тогда я понял, что, действительно получится. Все у меня в этой жизни получится!
Так оно и случилось. Через три месяца я вышел из онкоцентра с надеждой больше сюда не возвращаться.
Я спускался со ступенек здания больницы с ощущением того, что рядом со мной идет кто-то еще, унесший мою болезнь в никуда. И это уже не казалось чудом.

Добавить комментарий