…Судьба сжала меня в свои объятия… Я судорожно вздохнул, набрал в лёгкие воздуха и… родился. И тотчас же она раздавила меня, мою сущность, мой мир… Оставив в утешение память о былом…
Я мучительно пытаюсь понять, где та грань, за которой всё сущее превращается в ад беспомощности и бесполезности, когда каждодневные неудачи множат отторжение смыла самой жизни, оставляя лишь призраки души…
—
Подобно горизонту, убегающему вдаль, от меня, как от ошалелого, убегает жизнь. Я парализован, я не в силах сделать даже шаг, чтобы устремиться за нею вслед… Появляется злость, переходящая в беспомощность забытого Богом старика.
Когда-то жизнь превратилась в некое подобие ошибки. И иллюзорно кажется, что поняв эту ошибку, ты вновь с встанешь на истинный, единственно правильный путь, путь рождения и самосознания. Страдания души рождают первоначальный страх. От которого, кажется, никогда не суждено избавиться. Он проникает тягучей свинцовой массой, сковывая возможность думать, анализировать и принимать решения. Но нужно жить, нужно идти дальше.
Где-то далеко, совсем в другом мире, было всё иначе: мысль всегда была равнозначна действию…
—
Мои пенаты, моя Родина – старый, истлевший, превратившийся в вековую пыль, дом, кажется – сруб, на перекрёстке Вятской и Квесисской.
Странная, почти мистическая, бывшая когда-то окраиной, часть Москвы – забытые богом хутора. Само название, кажется, пришло из того, потустороннего, мира… Они и сейчас там, эти хутора. Каждый дом, каждый палисадник — будто созданы прихотью остервенелых соседей, ставших оными помимо их воли… Поняв эту неизбежность мироздания, они, словно оракулы, напророчили всему городу ту степень отчуждённости территорий и изрезанности улиц, что ныне воспринимаются, как фронты противостояния.
И в этой военной обстановке, каким-то чудным образом всё же рождались дети… Их было много, и он орали, словно после родов, наглотавшись в лёгкие воздухом.
Потом, через целую вечность, умерли старики, погибли улицы, растоптанные катками ревущих машин… Умерли дома, в которых мы родились. Ничего не оставив нам взамен, кроме призраков. Нас, проросших и оставшихся в живых после разлуки с родными дворами, поглотили бетонные утробы многоэтажных монстров. Они «жрали» нас с нескрываемым удовольствием, отрыгивая на однообразные палисадники. Чутко охраняя от возможного побега своими огромными чреслами, сгрудившись в каменную толпу и заглушая своими недрами наш гомон. Будто боясь, что кто-нибудь это услышит и вызволит нас, не понимающих глубины свалившейся на нас напасти, из плена.
Они проявляли чуткость…
Давая нам возможность вернуться в свои квартиры, снова пережёвывая наши неокрепшие души. Потом, позже, высосав из нас все соки юности, они нас попросту выплюнули, предоставив городу право решать нашу судьбу. И мы, как птенцы, выпорхнули в мир. Мир страданий и подлости.
Мы выжили… Но остались инвалидами. Инвалидами мировой войны. Войны страшной и беспощадной. Войны, использующей страшное по своей уникальности оружие: безразличие…
Человек остаётся живой, но его сущность умерщвляется. Точно так же, как когда-то, изобретённое нейтронное оружие, призвано было не разрушать достижения цивилизации.
Мы выжили… И это лишь усилило в нас ту степень озлобленности, которая царит в наших душах и поныне.
—
Мы все стали монстрами, гомункулами, взалкавшими страсти побед над своим несуществующим «я». Боже, как страшно, когда в отсутствие этого первоначального «я», мы творим свои образы, ничего не значащие, и ничем не подкреплённые. Личный «PR” довлеет над личностью, превращая собственное духовное совершенствование в набор циничных штампов и цитат. Мы – дети “отштампованного” поколения, дети “Coca-cola»… Наши критерии самоидентификации не выходят за рамки банального «миросозерцания». За рамки выдуманного, синтетического мира, в котором мы – не творцы, а лишь — волонтёры. «Клиповое сознание», рваное и мятущееся, порождает химерические образы самоидентификации с гнетущим миром, отдавая в заклание саму душу, разрывая аорты сна. Сны хлещут безразличием, сотворённые страхом. Страхи вновь порождают страсти, выжимая последние капли человечности. Всё давно кануло в вечность: любовь, так и несостоявшаяся; желания, отвратительные и низменные, жестокие и сумрачные; мысли, скудные до уровня лишенца на периферии полосы отчуждения.
—
Мировая война…
Какому извращённому сознанию, какому «творцу» могло прийти в голову такое «изящество» в понимании божественности сути: «им нужно дать всё, и они погубят себя сами!»
Это – основной рефрен происходящего с нашим обществом: обществом страха и мятущихся сомнений. Из-за них мы формализовали сам принцип свободы общения и мироощущения. Мы боимся говорить правду, потому, что правда кажется жестокостью и оскорблением, орождая «корректную» ложь. Негр, араб, еврей – это расизм, прикрытый стыдливой фиговой тряпочкой политкорректности: «Вася, ты почему обозвал Марка евреем?» -да потому, что он сам этого хотел, выражая тем самым саму «провокативность» политкорректности, проверяя на прочность постулаты жития: «а что, если я не подставлю ему щёку?».
Бог нам дал всё… А мы всё и забрали: мы сами лишили себя ума, отрезвляясь, разве что, суицидными забавами сатанистов; сами лишили себя чувств, ибо чувства, от невыдержанной страсти, превратились в «ощущения»…
—
Падший ангел, видимо, преподнёс нам урок, который мы, с завидным постоянством, не усваиваем: всё, что нам следовало себе забрать, это – человечность. Падший ангел, конечно, не абсолютная истина, но горькая правда: вызов человечеству заключён в нём самом. И «падший» уверенно «играет» на воротах Всевышнего… Он удачно и метко выбрасывает в поле мячи, принимая в свои руки наши уклоняющиеся души. Игра плавно переходит в поддавки с судьбой. Врата отворены.
—
Your are welcome!
—
А вы полагали, что шагаете в рай?
