«НЕ КАЖДЫЙ КОГАН – ЛЕВ!»
Кавычки в заголовке потому, что не я автор этой замечательной фразы, а студенты Свердловского (тогда) университета. Было это во времена уже оны. Студенты шли по коридору своего учебного заведения и несли над собой плакат с утверждением насчет льва, чем отдавали препочтение одному из трех Коганов, преподававших в то время.
Это будет история в истории, один текст в другом, так нужно для пользы дела.
Итак… Куда бы ни приехал доктор филологических наук, профессор Лев Коган, везде он собирал немалые аудитории, скажем, определенного состава, и мгновенно в них воцарялся. Ибо все знали, что пришли «на Когана из Свердловска».
В то время в книгах, журналах и газетах печаталось далеко-далеко не все, цензоры просеивали сквозь свое сито всякую напечатанную строчку, но дыхать как-то было надо, и талантливый литератор Лев Коган придумал жанр «устных рассказов об истории Свердловского университета». С ними он был известен на Урале, когда мог, разъезжал по Союзу, снимая аплодисменты там и сям. Без них, без аплодисментов всякое творчество постепенно угасает.
Мне посчастливилось побывать на вечере профессора, который проводился, разумеется, не в концертном зале. Высокий, сутулый, мельком взглядывающий на аудиторию, он ходил по гостиной в квартире моей знакомой журналистки, и чудодействовал. Подобных вещей мы не слышали с времен Зощенко.
Я посмею изложить первый рассказ Льва Когана; тень запомнившегося мне человека – высокого, повторю, сутулого… да будет с нами. В этом случае я, может, меньше совру.
Итак, пересказ.
Славянскую филологию в Свердловском университете преподавал некий Сергей Петрович Ежеверов. Умница мужик, предмет знал преотлично, увлекался им на уровне хобби и, естественно, был коллегами науськан на написание кандидатской диссертации. Был он человек своего времени, и тему выбрал животрепещущую. Накануне вышла в свет работа И.В.Сталина «Марксизм и языкознание», где вождь, отложив на минуточку заботы о восстановлении страны после страшной войны, поправлял академика лингвиста Н.Я. Марра. Текст сталинской работы читал по радио Юрий Левитан, так что основные положения ее знали в Советском Союзе и сталевар, и доярка, и даже зек. Декан факультета объявил, что каждая строчка этого труда – тема для диссертации. Ежеверов тогда выбрал строчку и взялся расшифровывать ее научным языком…
Закончил он писать диссертацию, когда вождя положили в мавзолей; страна замерла; защиту на всякий пожарный отложили. А вскоре Ежеверову посоветовали испытать себя на другой теме. Упрямый соискатель нашел ее: он написал труд о творчестве Александра Фадеева, озаглавив его: «Писательское слово – самое верное отображение дейстительности». Стопка листов легла на стол оппонентов в начале мая 1956 года. А в этом же месяце писатель застрелился.
Да-а-а…
Сказать, что Ежеверов отчаялся, нельзя. Но выбор следующей темы кое-что говорит о его настроении. Он снова сел за стол и обложился старыми книгами из закрытого отдела университетской библиотеки. Страницы на этот раз писались легко и быстро. Время от времени филолог даже смеялся, что случется редко при работе над диссертацией. Теперешний его труд назывался «Этимология и семантика русского мата». Ну, этимология – занимается происхождением слова, семантика – смыслами слов; что такое мат, знает без научного объяснения каждый нормальный человек.
Предмет для исследования был преинтересный, сплошное творчество, поэзия, удаль, изобретательность, отдохновение. Певцом этой удали был Иван Семенович Барков, а у Владимира Ивановича Даля, составителя уникального «Толкового словаря живого великорусского языка», был «заветный» раздел пословиц и поговорок, где язык фольклора был представлен без изъятий. Отдал дань народному творчеству (в нем ищется достойный эквивалент действительности) прекрасный, нашего почти времени писатель, автор «Москва – Петушки» Венедикт Ерофеев. Но в этой книжке он взял да и вырубил эти полторы страницы – отборнейшего, как он сам сказал, мата, когда узнал, что Ерофеева читают именно с этих страниц.
Диссертация (немалый и вдохновенный труд) была написана, обильно снабжена необходимыми цитатами и представлена ученому обществу университета.
«Кхм, кхм! – покашляли маститые филологи. – Работа, безусловно, интересная… но вы ведь знаете, Сергей Петрович, что большая часть аудитории при защите диссертации будут женщины? И не известно, как они станут реагировать, слушая ваши — кхм! -доказательства».
Короче говоря, на Урале диссертация С.П. Ежеверова не прошла. Он послал ее в Москву. Вернулась она нескоро и весьма-весьма затрепанная. К ней было приложено заключение, где писалось что-то вроде того, что «К сожалению, Ваша диссертация в настоящее время интереса не представляет…». Наш кандидат в кандидаты сунулся в местное издательство «Наука и культура», но там на него замахали руками: как, мол, можно?! Где тут у вас культура?!»
Получив отказы со всех сторон, соискатель на минуточку расслабился, напился и хорошо похулиганил в общественном месте. Заехал кому-то по морде, разбил витринное стекло и крыл окружение неслыханными словосочетаниями. И попал в кутузку. И дело дошло до суда…
Суд – тогда как раз вышло очередное постановление о непримиримой борьбе с хулиганством – суд был строг. Не помог даже адвокат, который доказывал, что его подзащитный не оскорблял, отнюдь, слух советской общественности нецензурными словами, а, из лучших побуждений, цитировал целые строчки и даже абзацы из своей диссертации «Этимология и семантика…».. Защитник демонстрировал разбирателям дела толстую стопку листов и предлагал тройке ознакомиться с материалом… Но судья-женщина была неумолима, С.П. Ежеверов получил два года.
Буквально на следующий день его пребывания в лагере в барак, куда определили Ежеверова, началось паломничество. Он доступным языком рассказывал новому окружению о диссертации. Ничего более прекрасного зэки за всю свою жизнь не слышали. Старые урки и авторитеты, собравшись вместе, пригласили Кандидата, так его мгновенно прозвали, к себе и предложили поделиться знаниями древнего искусства вольнословия. (Тов. Сталин, известно сейчас, вызывал порой на посиделки Леонида Утесова, чтобы послушать песенку «С Одесского кичмана…».) Урки, внимая дивной музыке родной речи, облагороженной высшим образованием, размякали, даже пускали слезу.
-Почаще бы сажали таких, — услышал как-то Кандидат доброе о нем слово, — не лагерь был бы, а концерт Райкина.
Никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь.
Вернувшись с отсидки, Ежеверов – времена чуть-чуть изменились – снова стал преподавать – на этот раз в педагогическом институте. Но тут начались трудности вот какого рода. Студенты как-то проведали о теме его несостоявшейся диссертации и все время пытались вывести учителя на нее. Как будто других тем не существовало! Сергею Петровичу приходилось увертываться, но иногда его припирали к стенке, и он тогда в общих словах сообщал концепцию ученого труда.
(Сколько, должно быть, небывалых метафор, сколько убойных, как пушечный выстрел, образов промелькивало в эти минуты в его зафлаженной, как волчий лес, голове!..).
Цензура над тем временем висела Дамокловым мечом, готовым свистнуть в любой момент, честолюбивый преподаватель педагогического института написал следующую, вполне приемлемую диссертацию. Называлась она «Преференциальное употребление мягкого знака в существительных женского рода в русском языке». Цитировались слова: слякоть, тень, дробь, дрянь, боязнь, гладь, кладь…Она «прошла», и Ежеверов стал к 40 годам настоящим кандидатом наук…
Еще один рассказ Льва Когана, был про трудное погребение издохшего в зоопарке слона, над которым держал шефство Свердловский университет. История была умопомрачительная, жаль, я ее не вспомню. Может, кто-то из читателей соприкасался со Свердловском в те времена, может, знавал и Льва Когана, человека безусловно яркого, — пусть ее расскажет. Ничто хорошее не должно пропадать.
Но и от плохого куда денешься.
Я сказал в начале, что это будет текст в тексте. Рассказы Льва Когана помещены в рассказ о нем. Вот и о нем, чтобы не возникло, не дай бог, впечатления, что он ангел во плоти. Таких в реальной жизни не бывает.
Проруха случается со всеми без исключения, от нее не спрячешься, разве что займешься каббалой и станешь абсолютно гладким человеком, пригодным — по твоему мнению — для общения с Творцом. Карьера профессора оборвалась в одночасье. Его обвинили в том, что он, «…пользуясь авторитетом советского преподавателя и профессора университета, занимается совра…» Лев, иначе говоря, по слухам, уложил в постель (может даже было наоборот) молоденькую, влюбленную в него по уши студентку. Подробностей этой катавасии я не знаю, да и не интересовался банальностью, здесь можно предположить что угодно, даже интриги его коллег, в честь которых студенты не носили плакатов.
Профессор был уволен, дальнейшей судьбы его я не знаю, может быть, он угас, как угасают люди после сокрушительного удара.
От плохого никуда не денешься, но и ничто хорошее не должно пропадать, — потому-то я и рассказал о Льве Когане, «авторе устных рассказов об истории Свердловского университета». Слушал я его самого всего лишь два раза. И о нем – несколько раз, да и то коротко, самое-самое…
