Механический голос дважды объявил посадку на поезд «Вена-Мюнхен».
Когда доктор Фрейд занял свое место, купе еще было пустым. Он неторопливо снял пиджак, повесив его на крючок, открыл саквояж, достал сигары и роман Достоевского «Братья Карамазовы». Он откинулся на мягкую спинку сиденья и закрыл глаза. Он думал о Лу Саломе, с которой ему предстоит встретиться в Мюнхене. Удивительная женщина. Ее ум, ее юмор, ее глубина, ее талант, ее необычная судьба… Дочь генерала русской армии, писательница, когда-то она была близким другом Ницше, она также давний друг Рильке, они даже вместе путешествовали в Россию, и вот уже три года она друг и ученица доктора Фрейда. Ее статьи по психоанализу блестящи, ее жизненная энергия вызывает восхищение. Ну и как женщина она, конечно, по-прежнему привлекательна, хотя ей уже за пятьдесят.
Раздался гудок. Он открыл глаза. Призрачный образ Лу Саломе мгновенно растаял. Как же он ненавидел поезда, этот удушливый запах, это случайное скопление людей с запрятанными вглубь фобиями, комплексами, бредовыми идеями. Нет, с виду это вполне приличные люди, но стоит только копнуть глубже…
— Газеты, газеты!
Доктор Фрейд открыл глаза и увидел разносчика газет. Это был мальчишка лет шестнадцати. Он кричал раскатистым басом. Таким бы голосом да командовать артиллерийским расчетом, подумал доктор Фрейд.
«Achtung! Feuer!»
Доктор Фрейд подозвал мальчика, достал из кармана несколько шиллингов и купил газету. Читать он не стал, а положил газету на столик у окна.
Доктор Фрейд посмотрел в окно. На перроне царила обычная вокзальная суета. Все что-то говорили, но невозможно было различить ни единого слова. Людская масса двигалась в ускоренном темпе, почти как в кино. Некоторые люди выбивались из общего ритма, хотя поначалу тоже шли ускоренным шагом, некоторые пытались бежать, но вдруг останавливались, жадно глотали воздух, как выброшенные на берег рыбы, и медленно передвигали ноги. Носильщики везли тележки с чемоданами, женщины несли на руках маленьких собачек, мужчины несли детей, которые плакали или кричали. Летом 1913 года никто из этих людей и не мог себе представить, какой кошмар начнется уже через год. Помимо обычных пассажиров, поезда будут перевозить солдат, беженцев, военнопленных, лошадей, пушки, а этот вокзал превратится в ад, забитый одичавшими людьми и бездомными собаками, заполненный запахами пота, мочи и блевотины.
Вдруг доктор Фрейд увидел сутулого молодого человека, который ходил по перрону взад-вперед и время от времени поглядывал на огромные вокзальные часы. Судя по всему, он был один. В руках у него ничего не было. Судя по всему, он никого не провожает и никуда не уезжает. Тогда что он здесь делает? Высокий, худощавый, одет в строгий костюм и похож на мелкого чиновника. Черты лица не оставляли никакого сомнения в его национальной принадлежности. Какой-нибудь служащий канцелярии, типичный продукт современной цивилизации, жалкий, ничтожный конформист. Очень сильно зависит от семейного окружения. Эдакий вечный ребенок. Не верующий, конечно. Более того, любая религия ассоциируется с неизбежным наказанием и не может не вызывать отвращение. Особую неприязнь он испытывает к вере отцов с ее бесчисленными запретами, которые нельзя воспринимать всерьез, без доли иронии. Религиозное воспитание. Тора, Талмуд? Несомненно. Книга «Зохар»? Пожалуй, нет. Чужд всякой мистики. Не любит религию, но посещает синагогу, чтобы не вызвать раздражения отца, который и сам, быть может, не настолько религиозен, каким хочет казаться. Необузданное сексуальное влечение. Встречается с разными женщинами, не брезгует проститутками, думает о женитьбе, но по каким-то причинам вряд ли когда-нибудь решится на это. Невротик? Без сомнения. Параноик? Не исключено.
До отправления поезда ровно десять минут. В купе кто-то вошел. Доктор Фрейд обернулся. Перед ним стоял юноша с большим чемоданом. Он сдержанно улыбнулся и очень вежливо поздоровался. В то же время он продолжал стоять в дверях и как будто бы принюхивался, словно искал знакомый запах. Во всяком случае, так показалось доктору Фрейду. Юноша поморщился, сел на свое место, открыл чемодан, достал оттуда книгу Карла Мая и сразу же углубился в чтение.
Доктор Фрейд увидел обложку книги и покачал головой. В таком возрасте человек уже не должен читать книги про индейцев, подумал он и опять посмотрел в окно. Перрон почти опустел. Тот человек тоже исчез.
Проводник вагона предупредил всех провожающих, что поезд отправляется через пять минут, так что им лучше покинуть вагон. Прощальные возгласы, долгие поцелуи.
— Вы не возражаете, если я закрою дверь? — спросил юноша.
— Не возражаю.
— Я думаю, мы поедем одни. А то шумно, читать мешают, — сказал юноша извиняющимся тоном и закрыл дверь.
Доктор Фрейд еще раз окинул перрон прощальным взором. Несмотря на то, что он едет в Мюнхен всего на два дня, его охватило чувство тоски. Наверное, это возраст дает о себе знать. Когда-то в юности путешествие на поезде было для него чем-то вроде романтического приключения. Ему нравился неторопливый размеренный ход поезда, чудесные пейзажи за окном, новые впечатления, он любил наблюдать за людьми. Что-то тянуло его туда, за горизонт. А теперь… Теперь его раздражает малейшее неудобство, его раздражают люди, раздражает медленный ход поезда, и как же ему надоели эти однообразные виды из окна.
Раздался пронзительный гудок. Поезд тронулся.
Последнее, что увидел доктор Фрейд на венском вокзале – даму бальзаковского возраста, в шляпке с вуалью, белых перчатках, с маленькой собачкой на руках, и пожилого аристократа в смокинге и цилиндре, еще у него была трость с позолоченной ручкой. Доктора Фрейда всегда раздражали дамы с собачками и господа с тросточками, хотя он и сам любил ходить с тростью.
Доктор Фрейд задумался. Для чего европейцу трость? Почему он всегда носит ее с собой, ведь он не хромает? Или, быть может, трость должна свидетельствовать о его высоком общественном положении? Но неужели не ясно, что символизирует эта позолоченная трость? Неужели не понятно, что ее истинная функция – компенсировать сексуальную неудовлетворенность, импотенцию или даже кастрацию? Да, кастрацию, вернее, страх кастрации. Вот корень европейского антисемитизма. Ненависть к евреям порождена навязчивым страхом потери мужского достоинства, потому что евреи делают себе обрезание и, хотя это обусловлено не биологической необходимостью, а культурой, ведь, как известно, обрезание делают и мусульмане, и американские протестанты, его делали древние египтяне, индейцы майя, у европейца этот акт подсознательно ассоциируется с кастрацией, так как он знает, что у евреев «это место» чем-то отличается, ведь к нему прикасался нож, и он боится, хотя и не осознает этого, что евреи… отрежут ему яички.
В дверь тихо постучали. Юноша оторвался от книги и вопросительно посмотрел на доктора Фрейда. Тот пожал плечами. Стук повторился, но уже гораздо слабее – казалось, что там, за дверью кто-то умирает и из последних сил просит о помощи.
Юноша открыл дверь.
Доктор Фрейд увидел того самого господина, который прохаживался по перрону взад-вперед и поглядывал на часы. У него ничего не было в руках.
— Можно войти? Здесь мое место.
— Входите, конечно, и располагайтесь, — не скрывая улыбки, произнес юноша.
Молодой человек сел рядом с доктором Фрейдом, пригладил волосы, скрестил руки на груди и пристально посмотрел в глаза юноше, который сидел на противоположной скамье. Юноша поморщился и закрыл лицо книгой. Вдруг лицо незнакомца оказалось поверх книги.
— Почему вы улыбались, когда я вошел? – спросил он. – Неужели я так смешон?
Юноша слегка смутился и что-то пробормотал. Молодой человек покраснел. Он был взбешен. Казалось, он вот-вот ударит бедного юношу.
— Сигары? — доктор Фрейд не хотел никого угощать дорогими гаванскими сигарами, но нужно было как-то разрядить обстановку.
Оба пассажира отказались. Тогда он закурил сам.
— Почему вы так раздражены? Вы разве опоздали на поезд? – спросил он у молодого человека. – Или у вас украли чемодан?
— Чемодан? Какой чемодан? У меня нет никакого чемодана. А вы почему спрашиваете? Вы полицейский? – взволнованно произнес молодой человек. — Я отдыхал в Мюнхене. Несколько дней назад отец прислал мне телеграмму и велел срочно выехать в Вену, чтобы навестить умирающего дядюшку. Я тут же помчался на вокзал, даже вещи не успел собрать, очень боялся, что дядюшка умрет. Я провел у его постели два дня и случилось чудо – дядюшка пошел на поправку. Зато я теперь неважно себя чувствую.
Молодой человек засмеялся.
— Позвольте представиться – доктор Сигизмунд Шломо, живу и работаю в Вене, — сказал доктор Фрейд.
Он предпочел назвать свое настоящее имя. Ему не хотелось, чтобы его попутчики узнали, кто он. Наверняка, молодой человек читал его «Толкование сновидений» и какие-то идеи ему уж точно не понравились. Нет, в этой работе он и сам уже видел гораздо больше недостатков, чем достоинств, это был пройденный этап, который, тем не менее, необходимо было пройти. Поэтому ему не хотелось бы сейчас выступать в роли мертвого писателя, чей творческий путь давно закончен. Сейчас у него в столе лежит рукопись неоконченной книги. И он уверен, что эта не последняя книга. И кто знает, какая книга будет последней? И кто знает, что он еще напишет? Ему, например, всегда хотелось написать что-нибудь об иудаизме и доказать, или, по крайней мере, показать, что монотеизм не был изобретением израильтян, а пророк Моисей, скорее всего, даже не был евреем. Это была бы интереснейшая книга, своего рода культурологический детектив с элементами психоанализа. Разумеется, книга спорная, задиристая, в чем-то скандальная, но тем интереснее ее писать. Но все это замыслы, замыслы… Так что о любом писателе (а доктор Фрейд считал себя прежде всего писателем) можно сказать что-то определенное лишь после его смерти. Даже если ты читаешь книгу автора, с которым знаком лично, нужно представить, что он уже умер – тогда ты останешься с книгой один на один и сможешь принять ее такой, какая она есть.
— Меня зовут Франц Кафка, я из Праги, — тихо и невнятно произнес молодой человек, как будто стеснялся своего имени. – Я доктор права. Служу в страховой конторе.
— Я – Адольф Шикльгрубер, — громко отрапортовал юноша. — Запомните мое имя. Когда-нибудь я стану знаменитым художником. Я студент Венской академии художеств.
Попутчики обменялись своими мнениями о погоде, и тут в купе вошла женщина в белом фартуке. Она принесла кофе. Увидев ее, доктор Фрейд снова подумал о даме с собачкой. Помешивая ложкой сахар, он размышлял о будущем.
Куда идет человечество? В течение нескольких десятков лет появились паровозы, автомобили, самолеты, океанские суперлайнеры, телефоны, телеграф, радио, кинематограф, многие люди, а не только богачи, обзавелись карманными часами и многие уже не могут представить без них свою жизнь, хотя ведь раньше как-то жили. Но ведь раньше вся жизнь концентрировалась вокруг рыночной площади, и огромные башенные часы на городской ратуше отмеряли каждому свое время, а крестьяне измеряли время по солнцу, луне, звездам, они жили в единстве с природой. А может быть, людям, которые живут по вековым традициям на земле, возделанной их предками, и не нужно специально измерять время, потому что всему приходит свое время – время рождаться и время умирать, время сеять и время собирать урожай. Но современный человек живет по расписанию, его биологические ритмы подчинены работе фабрики или конторы, его взаимоотношения с Отцом (то есть с государством, обществом, религией, культурой, семьей) строятся по принципу «господство-подчинение», так что отчуждение, принимая различные формы, проникло во все сферы жизни, как и предсказывал Маркс. Люди думают, что, окружая себя новыми вещами, облегчают себе жизнь, но на самом деле еще больше отгораживаются друг от друга, становятся еще более одинокими.
Вещи становятся все более компактными – карманные часы, карманные книги, карманные собачки; нет сомнения, что когда-нибудь людям захочется иметь у себя дома кинематограф, и они смогут, не выходя из дома, смотреть все, что пожелают. Кажется, на наших глазах в муках рождается новый мир, где будут иметь ценность только компактные и многофункциональные вещи. Компактные часы, компактный телефон, компактный фотоаппарат, компактный кинематограф. Человечество как будто подсознательно готовится к какому-то великому исходу. Люди будто бы собираются покинуть свои города и взять с собой как можно больше вещей.
— Так вы художник, Адольф?
— Да, доктор Шломо.
— Может быть, что-нибудь покажите? Какие-нибудь эскизы.
— Да, конечно, — взволнованно произнес Адольф, тут же оторвался от книги, положил ее на столик и открыл чемодан.
Он высыпал на стол около полусотни рождественских открыток.
Доктор Фрейд взял в руки несколько открыток и поднес их к глазам.
— Что ж, очень мило.
— Да это для заработка, — смущенно произнес Адольф. – С помощью моих знакомых еврейских коммерсантов я продаю эти открытки и, кстати, они хорошо раскупаются.
— К сожалению, мы не ваши клиенты, — сказал доктор Кафка и с улыбкой посмотрел на доктора Фрейда.
Доктор Фрейд тоже улыбнулся. Адольф сделал вид, что не расслышал.
— А вы пишете что-нибудь для души или целиком погрязли в коммерческом искусстве? – спросил доктор Фрейд.
— Очень мало, — обиженно произнес Адольф. – Могу показать несколько городских зарисовок, но они еще не окончены. Нет времени. Приходится все время искать какие-то заработки.
— У страны, в которой художник думает не о творчестве, а о выживании, нет будущего, — сказал доктор Кафка.
— Я тоже не люблю Австро-Венгрию, — сказал Адольф. – Не люблю эти европейские столицы – Вену, Париж, Лондон, Рим с их музеями, галереями. Они меня раздражают. Возможно ли стать полноценным художником, когда картинные галереи ломятся от великих полотен? Как можно сказать что-то новое, оригинальное, когда над тобой возвышаются такие гении, как Леонардо да Винчи или Рафаэль, или этот, как его… Альбрехт Дюрер. А ведь эти мастера, задающие стиль, манеру письма, создающие бессмертные образы, разрушают уникальность каждого дарования.
— А вы хотите создать что-то оригинальное? – спросил доктор Фрейд.
— Художник обязан создавать нечто новое, чего еще никогда не было и до чего никто еще не додумался.
— А вам не кажется, молодой человек, что стремление создать что-то новое или оригинальное – это верный признак посредственности, — заметил доктор Фрейд. – Подлинное призвание творца состоит как раз не в том, чтобы сказать нечто новое, чего еще никогда не было, а в том, чтобы вновь и вновь возвращаться к старому, к тому, что уже было сказано до него много-много раз, ибо там мудрость. Истина стара, но открывать ее нужно каждый раз заново.
— Да, возможно так и следует понимать мысль Ницше о вечном возвращении, — сказал доктор Кафка.
— Кто такой Ницше? – спросил Адольф.
— Сумасшедший философ, — ответил доктор Фрейд.
— А, где-то слышал. Он, кажется, был другом Вагнера, — сказал Адольф. – Ну так вот. Искусство привило человеку такую страшную болезнь как преклонение перед красотой. Мы невольно сравниваем наших возлюбленных с Сикстинской Мадонной, Мадонной Бенуа и другими бесчисленными Мадоннами. И может быть, время от времени нужно уничтожать все известные картины, потому что великие образы, созданные великими художниками, безнадежно мертвы, они уже не соответствуют духу времени и живы лишь потому, что культура обязывает нас восхищаться ими. А сами мы ничего не испытываем перед ними, разве что благоговение. Как перед изображением распятого Христа. Вроде бы в силу воспитания чувствуешь свою вину, но разве Творец не несет ответственность за свое творение? Разве творение не может вынести приговор своему Творцу? А если, так, то мир должен очиститься. Очиститься от старых картин и книг, архитектуры и музыки, задающих параметры нашему развитию. Будь у меня реальные возможности, идея всеобщего уничтожения культуры стала бы делом моей жизни.
— К счастью, у вас нет такой возможности и, надеюсь, никогда не будет, — сказал доктор Фрейд и улыбнулся.
— Но это не жажда разрушения, не тупая агрессия, — взволнованно произнес Адольф. – Просто человек становится другим и ему нужно новое искусство. Новые книги и картины, новая музыка. А может быть и новая религия. Я мечтаю нарисовать старого еврея-скрипача, согнувшегося над ямой, в которую он только что опустил свою скрипку. Старая скрипка исчезла в земле. Вместе с нею исчезла и старая музыка. Вот в чем смысл картины. Я восхищаюсь еврейской традицией хоронить свиток Торы, пришедший в негодность. Не пора ли нам похоронить кое-какие книги? А еще лучше сжечь.
— Сожженные книги будут снова написаны, — сказал доктор Кафка.
Адольф промолчал.

В Зальцбурге к ним присоединился еще один пассажир. Это был лысый человек с бородкой, небольшого роста, на вид ему было чуть больше сорока. Он поприветствовал всех и представился:
— Владимир Ленин. Русский литератор.
— Романы пишете? – спросил доктор Кафка.
— Нет, сейчас нам не до романов.
— Почему?
— Видите ли, современная цивилизация переживает крушение ценностей.
— Именно поэтому романы сейчас необходимы как никогда, — сказал доктор Кафка.
— Да, пожалуй, вы правы, если учесть, что основная функция художественной прозы – критика общественных отношений и данного способа производства.
— Задача литературы – постичь сущность человека, — сказал доктор Кафка.
— Как писал Маркс, сущность человека есть совокупность всех общественных отношений, — сказал Ленин.
— Наверное, на самом деле так оно и есть, — сказал доктор Кафка. – Но я бы упростил эту мысль. Сущность отдельного человека – это его окружение. Семья, коллеги, друзья, отец.
— Почему вы особо выделяете отца? Разве он не член семьи? – спросил доктор Фрейд.
Доктор Кафка растерялся и пожал плечами. Доктор Фрейд понимающе кивнул
— А что же вы пишете? – спросил доктор Кафка у Ленина.
— Я пишу научные труды и публицистику. Интересуюсь вопросами общественной жизни, экономики и философии, — сказал Ленин.
— Россия – загадочная страна, — сказал доктор Кафка.
— Да, и еще нищая, голодная, тупая и бескультурная, — резко произнес Ленин.
— Но у вас великая культура, — сказал доктор Фрейд.
— Великая культура? Вся наша культура создана богачами для богачей. Разве народ имеет возможность читать Гоголя, Толстого, Некрасова и того же Достоевского? Разве крестьяне и рабочие слушают музыку Глинки или Римского-Корсакова? Кстати, что пишут в газетах?
— То же, что и в прошлом году, — сказал доктор Фрейд.
— Неужели опять затонул суперлайнер?
— Корабль под названием «Европа» пока держится на плаву, — сказал доктор Фрейд.
— Это вы верно подметили, — сказал Ленин. – Но, судя по всему, недолго уже осталось. Скоро Европа пойдет ко дну – капитализм достиг своей критической точки, и если мы не найдем ему альтернативы, мы все будем погребены под его останками.
— И в чем же вы видите альтернативу?
— Разумеется, в коммунизме, — ответил Ленин. – Капитализм уже выдохся, он сыграл свою роль и должен уйти с арены истории вместе с религией.
— Я с вами частично согласен, — сказал Адольф.
— Нет, вы согласны с Марксом, — сказал Ленин.
— Маркса я не читал, но нищету познал на своей шкуре, — с гордостью заявил Адольф.
— Почитайте «Манифест Коммунистической партии», мой юный друг.
— Я не люблю коммунистов, коммунизм – это сионистский миф, — отчеканил Адольф. – Главное, нужно дать народу четкое понимание того, кто виноват и что нужно делать. Всего два пункта, но это основа любой политической программы.
— И что же нужно делать? – спросил Ленин.
— Уничтожить тех, кто виноват, — ответил Адольф.
— Вы правы, мой друг, — сказал Ленин. — Из вас поучился бы хороший революционер. Вы умеете кратко и четко формулировать основные идеи.
— Мы, студенты, часто говорим о политике.
— И все-таки почитайте Маркса и Энгельса, настоятельно рекомендую.
— Ваш Энгельс – посредственность и злодей. Это он превратил Маркса из типичного ученого-моралиста, эдакого раввина-талмудиста, в пламенного революционера, пророка всемирной революции, — сказал доктор Фрейд.
— Вы искажаете факты! Они были друзья и единомышленники, — возмущенно сказал Ленин.
— Рекомендую вам еще раз внимательно изучить биографии того и другого. Насколько вы знаете, Энгельс обладал кое-каким капитальцем, владел фабрикой. Он был неуверенным в себе, но очень самовлюбленным юношей. Типичный сынок богатенького папаши. У него были очень плохие отношения с отцом, и Энгельс перенес свою ненависть к отцу на весь класс буржуазии. Но это еще не все. Он пробовал что-то писать, но его опусы были не особенно удачными. По уровню интеллекта он был типичный репортер средней руки – хорошо излагал чужие мысли, но свои давались ему с трудом. Познакомившись с Марксом, он прицепился к нему, как пиявка. Это был для него подарок судьбы – гений без гроша в кармане. Энгельс, как вы знаете, содержал Маркса, у которого никогда не было постоянного источника доходов, кроме случайных заработков. Таким образом, Маркс полностью зависел от своего благодетеля и стал постепенно превращаться из кабинетного ученого в эдакого Мессию всех нищих и угнетенных. И все ради того, чтобы Энгельс смог сделать больно своему отцу. Смотри, мол, отец, я напрочь отвергаю твой мир, я с теми, кто против тебя. Маркс, по-видимому, так сильно тяготился сложившейся ситуацией, что пришел к фатальному выводу: экономические отношения первичны, а культура, идеология, религия и даже секс вторичны.
— У каждого Маркса есть свой Энгельс, — тихо сказал доктор Кафка.
— Причем здесь жизнь Маркса? Все гораздо проще. Он открыл объективные законы бытия, которые до него не открыл никто, — гордо заявил Ленин. – И ничего нового уже быть не может. Мы должны только научиться правильно применять теорию на практике.
Доктор Фрейд усмехнулся.
— Гегель тоже думал, что его философия – это последнее и высшее достижение мировой мысли, — сказал он. — Но Маркс самым наглым образом обокрал его, выкинув из гегелевской диалектики христианский идеализм. Понятно почему. У него хватало ума, образованности и чувства юмора, чтобы не верить в вечное блаженство на небесах, а на этом держится и христианство, и все другие религии за исключением, быть может, иудаизма. Зато материалистические и социалистические взгляды не помешали ему обвенчаться и таким образом вступить в буржуазный брак. Вообще, эти философы, как мелкие карманные воришки, только и делают, что обкрадывают друг друга, а затем, смешивая содержимое чужого и своего кармана, покупают себе прижизненную известность и посмертную славу.
— Но какова же все-таки ваша теория, герр Ленин? – спросил доктор Кафка. – Кстати, мой отец фабрикант, и у меня с ним очень напряженные отношения, если не сказать большего.
— А мой покойный отец настаивал, чтобы я стал чиновником и прожил такую же серую жизнь, как и он, — сказал Адольф. – Но я разорвал с ним отношения, я всегда знал, что должен вырваться из-под его власти и стать художником.
— Надо ли говорить, что и у меня с отцом были не самые хорошие отношения, — сказал Фрейд. – Как, впрочем, и у Маркса, раз уж мы заговорили о нем. Как вы знаете, отец Маркса был против его брака с Женни, потому что она была немкой, а не еврейкой. Маркс будучи бедным студентом пошел против воли отца, от которого зависел материально, и таким образом опровергнул своим поступком свою же будущую теорию.
«И подтвердил мою теорию», — подумал доктор Фрейд.
— Мой отец был чиновником, он мало общался со мной, к тому же рано умер, — сказал Ленин. – Теперь о теории. Вся суть в том, что современная буржуазная цивилизация должна быть взорвана именно в тот момент, когда она еще не окрепла, как в России, или еще не вступила в стадию вырождения, как на Западе. Дело в том, что на последней стадии вырождения капитализма (в скобках замечу, что она произойдет рано или поздно, даже если мир обойдется без революции), коренной переворот будет уже невозможен. Человек слишком изменится. Он станет жирной неповоротливой скотиной, охотно подчиняющейся любым соблазнам. В сверхразвитом капиталистическом обществе некому будет делать революцию – уже не будет бунтарей, фанатиков, даже наивных правдоискателей – общество будет состоять из тупых потребителей. Это уже не будет даже толпа, ведь толпа – это великая сила. Нет, это будет сборище случайных людей, ничем не связанных друг с другом. Обладание и успех – вот две важнейшие ценности капитализма. Массы хотят обладать, а буржуазия наживается на этом. Успех для масс – это обладание и потребление, а успех буржуазии – это капитал и власть. Тот, кто не достигает успеха – тот неудачник, а это фактически живой мертвец в буржуазном обществе.
— Неудачник – это не тот, кто не может достичь успеха, а тот, кто изначально стремится к поражению, — сказал доктор Кафка. – Неудачник не отождествляет себя ни с массами, ни с буржуазией. Он подобен нежеланному ребенку в семье. Его родители упрекают себя в том, что позволили ему появиться на свет и вовремя не избавились от него. Я, конечно, согласен с вами, герр Ленин, что буржуазный человек должен быть преодолен. Но я не вижу никаких путей спасения.
— Не преодолен, а уничтожен, — сказал Ленин. — Спасение в революции и в диктатуре. Каждая власть должна защищать себя, но если диктатура использует методы прямого насилия, то демократия манипулирует сознанием масс. Еще неизвестно, что хуже. Ведь свобода – слишком тонкая вещь, чтобы ее можно было так просто подогнать под себя. Демократия без необходимого насилия – вещь непрочная и временная.
— В этом я согласен с вами, — сказал доктор Кафка. – Поистине, быть свободным – значит быть рабом свободы, то есть постоянно озираться вокруг в страхе потерять свою свободу. Свобода и страх живут где-то по соседству. Свобода – это тяжелейшее бремя. Свободу нужно претерпевать. Свобода требует такого тщательного ухаживания за собой, что проще от нее отказаться.
— Свобода – это зло, — сказал Адольф. – Я испытал на себе, что такое свобода, когда умерла моя мать, и я остался один на всем белом свете. Некоторое время я был обычным бродягой. Жил в подвалах, ночлежках. Я наблюдал за крысами и многое понял в людях. Крысы очень умные и хитрые твари. Они любят совокупляться. Они едят все подряд. Живут сообществами, а не по одиночке. Они выживают в любых условиях. Крыса всегда разорвет на клочки любую другую крысу в борьбе за пищу или за территорию, хотя пища и территория – это, в сущности, одно и то же. А у людей разве по-другому? Борьба за жизненное пространство предполагает насилие над теми, кто хочет занять твое место. В этом суть конкуренции, которая проникла даже в искусство. Хотеть свободы – значит хотеть крови…
— Лишь в клетках животные избавлены от необходимости бороться за свободу и уничтожать своих собратьев, — сказал доктор Кафка. — Чем же мы отличаемся от животных? Только тем, что знаем: убивать – плохо. Таким образом, животные не совершают зла, они безгрешны. Если вас укусила собака, она в этом не виновата. Вы даже не имеете права простить ее. Она выше вашего прощения.
— Знаете, что такое свобода по-русски? – сказал Ленин. — Когда нас никто и ничто не держит, и мы свободно летим… в пропасть.
— Нация может возвыситься только в том случае, если у нее есть осознание своего величия, своей всемирной миссии, и ясное представление о врагах, — сказал Адольф.
Ленин одобрительно кивнул:
— Адольф, вы просто поражаете меня, и, прежде всего, силой своего убеждения. Но все же вы зря начитались этих националистических газет и брошюр, которыми сейчас торгуют на каждом углу. Мой вам совет: если вы хотите серьезно заниматься политикой, читайте Макиавелли, Бисмарка, Дизраэли, Франклина, Наполеона, английских эмпириков, французских просветителей.
— Политика – поприще прирожденных негодяев, — сказал доктор Кафка.
— Я хочу быть художником, — ответил Адольф. – Но политика волнует меня как истинного патриота. Германия – моя мать, и я в любой момент готов отдать за нее жизнь.
— Похвально, мой юный друг, но не забывайте, что бывают случаи, когда интересами родины нужно пренебречь во имя высших идей, – сказал Ленин.
— Патриотизм – последнее прибежище негодяев, — сказал доктор Кафка. – Это слова Оскара Уайльда.
— Меня не интересует, что думает этот содомит, который к тому же написал скучнейшие книжонки, — сказал Адольф.
— Патриотизм – это разновидность нарциссизма, — сказал доктор Фрейд. – Человеку трудно любить себя таким, какой он есть, и он, желая самоутвердиться, становится патриотом, то есть тем, кто публично любит свою страну. Не любовь к родине, которую нельзя любить, как публичную женщину, а собственное тщеславие, наслаждение собственным «я» – вот что лежит в основе вашего патриотизма.
— У вас, евреев, вообще нет родины, у вас нет чувства государственности, вы – чужаки и изгои, поэтому вы так обрушились на мой патриотизм, — сказал Адольф, переходя на крик. – Вам никогда этого не понять! Никогда! Вы обогащаетесь за счет других наций. Вы присасываетесь к нам, как клещи, и пьете из нас кровь, пока не выпьете все до последней капли.
Доктор Фрейд неодобрительно покачал головой.
Доктор Кафка с тоской смотрел в окно.
Адольф покраснел и вышел из купе.
— Не обращайте на него внимание, доктор Фрейд и доктор Кафка, — сказал Ленин. — Молодой человек не получил в семье хорошего воспитания, его образованность оставляет желать лучшего, он рано потерял родителей, жил впроголодь, видел изнанку города – ночлежки, рабочие кварталы. А тут еще политическая нестабильность – разлагающаяся кайзеровская монархия, вырождающаяся аристократия, зажравшаяся буржуазия, безнравственная пресса, антисемитские настроения, отсутствие духовных ориентиров молодежи. Мог ли этот юноша стать другим?
После этих слов Ленин вышел из купе вслед за Адольфом.
Они вернулись примерно через час, непринужденно беседуя, как старые друзья, вместе с ними в купе ворвался легкий, как музыка Моцарта, запах баварского пива. За это время между доктором Фрейд и доктором Кафкой произошел небольшой разговор.

— Что вы читаете, доктор Кафка?
— Ален-Фурнье, «Большой Мольн».
— Никогда не слышал об этом авторе.
— Молодой француз, ему еще нет тридцати. Это его первый роман. Кстати, книга вышла в этом году.
— О чем книга?
— Об утраченной юности, о крушении иллюзий.
— Вот как. Должно быть интересно. Для французов это больная тема.
— Потрясающая вещь. Совсем не похоже на Бальзака или Флобера. Герой в ранней юности, можно сказать, в детстве случайно попадает в некий таинственный замок, где он чувствует себя защищенным и цельным человеком, где он счастлив, а потом в течение многих лет он пытался найти туда дорогу, но его поиски так и не увенчались успехом.
— Значит, герой попадает туда случайно?
— Гегелевские категории «случайность» и «необходимость» здесь неприменимы, разве не так?
— Но в человеческой жизни слишком много случайностей, которые определяют нашу судьбу, разве не так?
— В таком случае, ничего случайного быть не может.
— Но ведь вы сами сказали, что герой попадает туда случайно.
— Это действительно так, поскольку он не знал о существовании замка, но, оказавшись там, он изменился, он вернулся оттуда другим человеком. Он изменился. Он стал самим собой. Значит, его присутствие там не было случайным. Он оказался там, потому что должен быть там.
— Насколько я понимаю, замок символизирует утраченный рай или, говоря современным языком, счастье.
— Да, вы правы, доктор Шломо, но, учитывая то обстоятельство, что слово «рай» фактически не имеет смысла, а слово «счастье» имеет слишком много смыслов, уж лучше вообще отказаться от этих слов. Состояние удовлетворенности – это миф. Человек никогда не чувствует себя полностью завершенным, если он, конечно, не сумасшедший.
— Самое страшное – это не то, что за этими словами нет никакой реальности, а то, что эта реальность глубоко сокрыта от нас. Неврозы и депрессии – это косвенные доказательства существования рая. Разумеется, я употребляю слово «рай» метафорически.
— Да, но как туда добраться?
— Не знаю. Мой коллега доктор Фрейд считает, что преодоление многочисленных запретов, расшифровка сновидений, размышления о значении отдельных слов – все это только часть огромного пути, который нам предстоит пройти. Наша истинная природа сокрыта от нас самих – нам кажется, что мы такие, какими нас хочет видеть государство, общество, наша иудео-христианская культура, наше окружение, наши родные и близкие, мы подавлены запретами и наши тайные желания, загнанные вглубь, возвращаются к нам в виде страхов. Мы хотим удовольствий, а испытываем страдания. Мы жаждем обрести рай в собственной душе не для обретения иного мира, а лишь для того, чтобы чувствовать себя в этом мире, как дома, но неизбежно попадаем в ад, созданный для нас цивилизацией и культурой.
— Значит, по вашему мнению, замка все-таки не существует?
— Он, скорее всего, существует, но попасть туда можно только один раз.

Некоторое время в купе не было произнесено ни слова, только шелестели страницы. Адольф читал Карла Мая, доктор Фрейд читал Достоевского, доктор Кафка читал Алена-Фурнье, а литератор из России читал газету.
Доктор Фрейд отложил книгу и вспомнил свой недавний сон. Ему приснилось, что он играет на скрипке. Это была дивная мелодия, ничего подобного он никогда не слышал. Ему было очень жаль, что он не может сыграть эту музыку в реальности. В первые мгновения после пробуждения она казалась ему самой чудесной на свете, и он никак не мог поверить, что она родилась в его голове. Но для чего? Чтобы просуществовать несколько секунд и погибнуть? Исчезнуть навсегда? Он так восхищался этой музыкой, что был уверен — лучшая музыка так и осталась ненаписанной. Но стоило ему попасть на классический концерт, как все иллюзии рушились в одночасье. Ему казалось, что вихрь чувств и эмоций, порождаемый музыкой Вивальди, Мендельсона, Бетховена, Баха, Вагнера, Чайковского не идет ни в какое сравнение с тем приторным вкусом испортившегося вина, с которым ассоциируется музыка из сна. И все же не исключено, что людям снится одна и та же музыка, приходят в голову одни и те же мысли, является одни и те же видения. Допустим, некая идея, платоновский архетип, ищет своего земного воплощения через разных людей, и эта музыка ищет и в нем своего творца, но не находит, и ее автором становится кто-то другой. Возможно, поэты, мыслители, писатели – это не те, кто создает мифы, идеи, мысли, образы, а всего лишь те, через кого все это приходит в мир культуры из глубины бессознательного. Стоит ли писать об этом книгу?

Неожиданно поезд замедлил ход.
— Что случилось, почему мы так медленно едем? – спросил доктор Фрейд.
— Впереди произошло крушение поезда, — сказал Ленин. – В вагоне-ресторане только об этом и говорят.
— Наверное, есть жертвы, — сказал Адольф.
Доктор Кафка был отрешен от всего происходящего. Он продолжал читать.
Прошло совсем немного времени, прежде чем показались первые зловещие следы крушения. Несколько вагонов лежали вверх колесами. Один вагон лежал на боку. Людей не было видно – ни живых, ни мертвых.
— Наверное, трупы уже успели убрать, — сказал Ленин.
— Слава Богу, — сказал Адольф. – Ненавижу это зрелище.
Несколько минут спустя поезд шел обычным ходом, оставив далеко позади место катастрофы. Однако в купе возникла тяжелая гнетущая атмосфера. У всех пассажиров были мрачные лица, никто не читал книг и газет, каждый был погружен в себя.
— Почему это случилось не с нами? – вдруг спросил доктор Кафка.
Доктор Фрейд удивленно посмотрел на него.
— Да, это могло случиться и с нами, вполне. Кто-то из нас мог и не доехать.
— Да, но все мы садились в поезд, как в обычный экипаж с извозчиком, в абсолютной уверенности, что с нами ничего не случится, — сказал доктор Кафка.
— И эти люди, которые так никуда и не доехали, тоже были уверены, — сказал Ленин.
— Но вы можете представить себе, что это могло случиться с нами? – спросил доктор Кафка.
— Почему бы и нет? – сказал, улыбнувшись, доктор Фрейд. – Просто в мире стало бы меньше одним художником, одним литератором, одним доктором и одним юристом. Ничего бы не изменилось в нашем подлунном мире. Ровным счетом ничего.

Поезд прибыл поздно вечером. Доктор Фрейд слега вздремнул, а когда открыл глаза, то увидел живописные предместья Мюнхена. Зеленые горы и голубое небо вернули ему прежнее расположение духа, хотя чувство усталости так и не покинуло его. Он попрощался со своими попутчиками. Доктору Кафке он пожал руку. Оставшись один, он торопливо надел пиджак. Затем стал складывать в саквояж вещи. Книга, газета, очки, сигары.
Вот и все. Вещи на своем месте. Только человек пока еще не на своем месте. Куда он движется? К гибели, крушению? Ницше предсказывал, что наша цивилизация неизбежно породит войну – это вопрос времени. Мораль рабов восторжествует – это уже происходит. Человек бездумно овладевает природой и эксплуатирует себе подобных. Все сферы жизни ожидает тотальная машинизация. Нашими желаниями и действиями будут управлять не высокие идеи, а бездушные вещи. Мы будем искать себя не в других людях, а в вещах. Возрастающее количество невротиков, сумасшедших и самоубийц – это смертный приговор современной цивилизации. Крушение неизбежно. Но кто выживет в катастрофе? Человечество переживет еще немало катаклизмов, но вот в чем вопрос – кто выживет: сильные или слабые? Кто способен лучше приспосабливаться к любым обстоятельствам – сильные, благородные, честные, талантливые, одухотворенные люди или слабые, низкие, серые, хитрые, лицемерные ничтожества? Ответ очевиден и история человечества предрешена. Разумеется, крушения можно было бы и вовсе избежать, если… Если что?
Странная вещь поезд. Абсолютно чужие люди без особого желания заперты в ограниченном пространстве на несколько часов, на день, два, а то и на неделю, вам приходится жить с ними бок о бок, вдыхать их запах, искать с ними общий язык, мириться с их странностями, терпеть их поведение, даже если оно вас раздражает. Вы ведете с ними общее хозяйство, развлекаетесь беседой, причем вы являетесь лекарством от скуки для них, а они играют ту же роль для вас. Вы можете спорить с ними до хрипоты о политике, литературе, науке, истории, можете изливать душу, обнажая самые сокровенные глубины, можете вести задушевные беседы о жизни, о женщинах, пить вино, а можете сделать вид, что вам все безразлично и ни с кем не разговаривать. Если поезд сойдет с рельсов (это не так уж нереально) или рухнет железнодорожный мост (чего, надо сказать, еще никогда не было), вам суждено выбираться вместе или же умирать, но все равно вместе. Тот, кто выживет, станет рассказывать родственникам тех, кто погиб, об их последних секундах жизни. А, может быть, тот, кто вас больше всех раздражает, спасет вам жизнь.
Но даже если вы благополучно доберетесь до места назначения (чаще всего так и бывает), вы испытаете невероятное облегчение от того, что никогда больше не увидите этих людей. Они унесут с собой ваши тайны, если вы все-таки раскрыли перед ними душу, а сами постараетесь поскорее забыть их тайны. Через некоторое время вы забудете их лица, имена и то, что они говорили, поскольку единственная цель всех разговоров между пассажирами – сделать перемещение в пространстве не слишком тягостным и утомительным.
Так думал доктор Фрейд, и вдруг он увидел несколько исписанных листов на том месте, где сидел доктор Кафка. Что-то не припоминаю, чтобы он занимался бумагомаранием, подумал доктор Фрейд. Скорее всего, наиболее симпатичный ему попутчик писал в то самое время, когда доктор Фрейд находился в царстве Морфея.
Он взял эти листы, но ничего не смог там разобрать. Мелкий, нервный и неровный почерк, да еще к тому же, больше половины текста было перечеркнуто.
Доктор Фрейд взял листы бумаги с собой и вышел на перрон. Наконец-то он вдохнул свежий воздух. Вечерняя прохлада наполнила его радостью. Он с трудом протиснулся сквозь толпу людей, ждущих поезд, который никогда не придет, и направился к привокзальной площади медленным шагом усталого человека. При свете фонаря он еще раз взглянул на бумаги доктора Кафки. Один лист был почти пустой, на нем было написано всего одно предложение.
«К. прибыл поздно вечером», — прочел доктор Фрейд.
К. прибыл поздно вечером? Что это? Путевые заметки чиновника или писульки графомана, что, впрочем, одно и то же?
Доктор Фрейд бросил бумаги доктора Кафки в урну и продолжил свой путь.

ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА:

В данном рассказе имеется ряд допущений и условностей. Во-первых, все персонажи, будучи реальными историческими лицами, никогда не встречались друг с другом, но могли бы встретиться при случайном стечении обстоятельств – это допущение и является непосредственным поводом для литературной игры, хотя определенная историческая достоверность соблюдена. Во-вторых, они никогда не произносили фразы, которые я им приписываю, хотя и могли говорить нечто подобное в той или иной ситуации. И, наконец, главная условность – язык. Само собой разумеется, все персонажи говорят на немецком языке. Для большей реалистичности следовало бы перевести диалоги на немецкий, а русский «перевод» поместить в сносках. Но такую строгую реалистичность, граничащую с откровенной мистификацией, автор посчитал излишней.

ПРИМЕЧАНИЕ НЕ АВТОРА:

Меня часто спрашивают… Ой, простите, я не представился. Боюсь, что мы с вами незнакомы. Вернее, вы со мной. Вас-то я знаю очень хорошо. Я знаю о вас больше, чем вы знаете о себе. Я знаю дату вашей смерти. И вашей, и вашей, и вашей. Вот вы, например, умрете в своей постели в глубокой старости. А вас умрете в больнице от инфаркта. А вы, уж извините, разобьетесь на автомобиле. Ну да ладно. Не буду вас загружать ненужной информацией.
Вы хотите знать, кто я? Меня называют по-разному. Бог, Яхве, Аллах, Иисус, Будда, Кришна и так далее. У меня куча имен, я отзываюсь на любое. Я не очень-то зацикливаюсь на этом. Мне на самом деле все равно, как меня называют, лишь бы не кривили душой. И уж совсем возмутительно, когда люди используют мое имя в нечестивых целях. Так и хочется подать на них в суд.
Большинство людей верят, что меня не существует, и в чем-то они правы. Я действительно не существую. Каждый человек сам решает, есть я или меня нет. А вообще, если бы люди вели себя так, как будто я существую, это было бы неплохо. Но это всего лишь пожелание.
Итак, с чего я начал? Ну так вот, меня часто спрашивают, почему в мире столько зла. По правде говоря, я и не знаю, что ответить. Развожу руками в полной растерянности. Ну что я могу сказать? Я тут ни при чем. Это ваш мир, я отдал вам его, так сказать, в полное распоряжение. Я ни в чем не виноват, честное слово.
Я восседаю в кожаном кресле в центре Вселенной, а у входа в мой кабинет хорошенькая секретарша отвечает на телефонные звонки. Ко мне в кабинет то и дело заходит какой-нибудь архангел в строгом костюме и с папкой, чтобы отчитаться в проделанной работе. Они прячут свои крылья под пиджаками, и из-за этого у каждого из них на спине виднеется небольшой горб. Они бывают страшно напуганы, когда вдруг из-под пиджака высунется кусочек крыла. Знают, что я этого не люблю. Крылья на спине – это такая пошлость. Самый настоящий кич.
Но все это видимость. Чистая формальность. Если бы я на самом деле управлял этим миром, и он развивался бы по моему плану, у меня была бы тысяча возможностей предотвратить, скажем, вторую мировую войну. Если бы я мог сделать так, чтобы Гитлер был сражен пулей во время первой мировой войны, я бы это сделал. Я мог бы также устроить крушение поезда, в котором он ехал из Вены в Мюнхен в 1913 году. Я мог бы сделать так, чтобы он оказался пассажиром «Титаника». Я мог бы сделать так, чтобы он стал пациентом доктора Фрейда. Я мог бы сделать и так, чтобы он стал великим художником. Но изменило бы это что-нибудь? Вот в чем вопрос? Вы можете быть уверены, что не нашлось бы другого Гитлера? Я не могу.
Я все сказал. Выводы делайте сами. Перед тем, как откланяться, позвольте затронуть еще одну очень важную тему, которая, думаю, будет вам небезынтересна. Существуют ли ад и рай? Конечно, существуют. Но проблема в том, что в раю почти никого и нет. Никто не выдерживает там долго. Жуткая скукотища. А вы попробуйте сутки напролет распевать хвалебные песни! Очень быстро надоест. Мне это и вовсе не нужно, не такой уж я самовлюбленный тип, чтобы проводить вечность, слушая бесконечную хвалу в свой адрес. С чего вы взяли, что мне это должно понравиться?
А вот в аду жизнь идет полным ходом. Там весело – концерты, вечеринки, спортивные состязания. Там открыты университеты, библиотеки и театры. Словом, все лучшее, что было на земле, есть в аду. Так что не особенно волнуйтесь на этот счет. Лишь бы вы не превратили землю в ад. А я боюсь, что в этом вы уже сильно преуспели.
Итак, я надеюсь, между нами больше нет недопонимания. Хочу сказать вам на прощание следующее: пожалуйста, измените сначала что-нибудь в себе, прежде чем предъявлять мне обвинения. Загляните вглубь себя. Пересмотрите свое отношение к миру, к человеку. Обо мне не беспокойтесь. Я не нуждаюсь в вас. Решайте сами, нуждаетесь ли вы во мне. Я не обижусь, если ответ будет отрицательным. Главное, чтобы бы вы не наделали глупостей.
Счастливо.

P.S. И до скорой встречи.

Механический голос дважды объявил посадку на поезд «Вена-Мюнхен».
Когда доктор Фрейд занял свое место, купе еще было пустым. Он неторопливо снял пиджак, повесив его на крючок, открыл саквояж, достал сигары и роман Достоевского «Братья Карамазовы». Он откинулся на мягкую спинку сиденья и закрыл глаза. Он думал о Лу Саломе, с которой ему предстоит встретиться в Мюнхене. Удивительная женщина. Ее ум, ее юмор, ее глубина, ее талант, ее необычная судьба… Дочь генерала русской армии, писательница, когда-то она была близким другом Ницше, она также давний друг Рильке, они даже вместе путешествовали в Россию, и вот уже три года она друг и ученица доктора Фрейда. Ее статьи по психоанализу блестящи, ее жизненная энергия вызывает восхищение. Ну и как женщина она, конечно, по-прежнему привлекательна, хотя ей уже за пятьдесят.
Раздался гудок. Он открыл глаза. Призрачный образ Лу Саломе мгновенно растаял. Как же он ненавидел поезда, этот удушливый запах, это случайное скопление людей с запрятанными вглубь фобиями, комплексами, бредовыми идеями. Нет, с виду это вполне приличные люди, но стоит только копнуть глубже…
— Газеты, газеты!
Доктор Фрейд открыл глаза и увидел разносчика газет. Это был мальчишка лет шестнадцати. Он кричал раскатистым басом. Таким бы голосом да командовать артиллерийским расчетом, подумал доктор Фрейд.
«Achtung! Feuer!»
Доктор Фрейд подозвал мальчика, достал из кармана несколько шиллингов и купил газету. Читать он не стал, а положил газету на столик у окна.
Доктор Фрейд посмотрел в окно. На перроне царила обычная вокзальная суета. Все что-то говорили, но невозможно было различить ни единого слова. Людская масса двигалась в ускоренном темпе, почти как в кино. Некоторые люди выбивались из общего ритма, хотя поначалу тоже шли ускоренным шагом, некоторые пытались бежать, но вдруг останавливались, жадно глотали воздух, как выброшенные на берег рыбы, и медленно передвигали ноги. Носильщики везли тележки с чемоданами, женщины несли на руках маленьких собачек, мужчины несли детей, которые плакали или кричали. Летом 1913 года никто из этих людей и не мог себе представить, какой кошмар начнется уже через год. Помимо обычных пассажиров, поезда будут перевозить солдат, беженцев, военнопленных, лошадей, пушки, а этот вокзал превратится в ад, забитый одичавшими людьми и бездомными собаками, заполненный запахами пота, мочи и блевотины.
Вдруг доктор Фрейд увидел сутулого молодого человека, который ходил по перрону взад-вперед и время от времени поглядывал на огромные вокзальные часы. Судя по всему, он был один. В руках у него ничего не было. Судя по всему, он никого не провожает и никуда не уезжает. Тогда что он здесь делает? Высокий, худощавый, одет в строгий костюм и похож на мелкого чиновника. Черты лица не оставляли никакого сомнения в его национальной принадлежности. Какой-нибудь служащий канцелярии, типичный продукт современной цивилизации, жалкий, ничтожный конформист. Очень сильно зависит от семейного окружения. Эдакий вечный ребенок. Не верующий, конечно. Более того, любая религия ассоциируется с неизбежным наказанием и не может не вызывать отвращение. Особую неприязнь он испытывает к вере отцов с ее бесчисленными запретами, которые нельзя воспринимать всерьез, без доли иронии. Религиозное воспитание. Тора, Талмуд? Несомненно. Книга «Зохар»? Пожалуй, нет. Чужд всякой мистики. Не любит религию, но посещает синагогу, чтобы не вызвать раздражения отца, который и сам, быть может, не настолько религиозен, каким хочет казаться. Необузданное сексуальное влечение. Встречается с разными женщинами, не брезгует проститутками, думает о женитьбе, но по каким-то причинам вряд ли когда-нибудь решится на это. Невротик? Без сомнения. Параноик? Не исключено.
До отправления поезда ровно десять минут. В купе кто-то вошел. Доктор Фрейд обернулся. Перед ним стоял юноша с большим чемоданом. Он сдержанно улыбнулся и очень вежливо поздоровался. В то же время он продолжал стоять в дверях и как будто бы принюхивался, словно искал знакомый запах. Во всяком случае, так показалось доктору Фрейду. Юноша поморщился, сел на свое место, открыл чемодан, достал оттуда книгу Карла Мая и сразу же углубился в чтение.
Доктор Фрейд увидел обложку книги и покачал головой. В таком возрасте человек уже не должен читать книги про индейцев, подумал он и опять посмотрел в окно. Перрон почти опустел. Тот человек тоже исчез.
Проводник вагона предупредил всех провожающих, что поезд отправляется через пять минут, так что им лучше покинуть вагон. Прощальные возгласы, долгие поцелуи.
— Вы не возражаете, если я закрою дверь? — спросил юноша.
— Не возражаю.
— Я думаю, мы поедем одни. А то шумно, читать мешают, — сказал юноша извиняющимся тоном и закрыл дверь.
Доктор Фрейд еще раз окинул перрон прощальным взором. Несмотря на то, что он едет в Мюнхен всего на два дня, его охватило чувство тоски. Наверное, это возраст дает о себе знать. Когда-то в юности путешествие на поезде было для него чем-то вроде романтического приключения. Ему нравился неторопливый размеренный ход поезда, чудесные пейзажи за окном, новые впечатления, он любил наблюдать за людьми. Что-то тянуло его туда, за горизонт. А теперь… Теперь его раздражает малейшее неудобство, его раздражают люди, раздражает медленный ход поезда, и как же ему надоели эти однообразные виды из окна.
Раздался пронзительный гудок. Поезд тронулся.
Последнее, что увидел доктор Фрейд на венском вокзале – даму бальзаковского возраста, в шляпке с вуалью, белых перчатках, с маленькой собачкой на руках, и пожилого аристократа в смокинге и цилиндре, еще у него была трость с позолоченной ручкой. Доктора Фрейда всегда раздражали дамы с собачками и господа с тросточками, хотя он и сам любил ходить с тростью.
Доктор Фрейд задумался. Для чего европейцу трость? Почему он всегда носит ее с собой, ведь он не хромает? Или, быть может, трость должна свидетельствовать о его высоком общественном положении? Но неужели не ясно, что символизирует эта позолоченная трость? Неужели не понятно, что ее истинная функция – компенсировать сексуальную неудовлетворенность, импотенцию или даже кастрацию? Да, кастрацию, вернее, страх кастрации. Вот корень европейского антисеми%F