Ровно в полдень я появился на площади в своей неотразимой маске льва. Я сам лично её смастерил, причём далось мне это нелегко! Но затраченные усилия и время с лихвой возместились удовольствием, которое я испытал всем телом, одев маску впервые и выйдя в ней на улицу, к обители пыльных тротуаров и приветственных возгласов, каждый раз вбирающих в себя нотки принуждённости. Погода была дивная, но отвлекаться на неё не имеет смысла, так как она была лишь фоном; вместилищем огромной и, казалось бы, неоспоримой, но в то же время весьма уязвимой условности, чей оседлый покой был столь же условен, как и сам факт её объективного существования.
Подобно полководцу, победоносно шествующему по только что захваченному населённому пункту [X], я, задрав голову повыше, неспешно плыл по пронизанному солнечными лучами и теплом воздуху, плавно — будто бы в режиме замедленного повтора в каком-нибудь спортивном репортаже – лавируя между траекториями взглядов балерин, руководителей, матерей, зрителей, актёров, пловчих с мощными спинами и в разноцветных купальных шапочках, фокусников, обладателей бород, шрамов, скрытых под эпидермисом, порою ещё более прозрачных, чем среда обитания их хозяев, а вместе с ней и это их обитание, зовущееся жизнью. Нет, нет, это далеко не все. Хотя, достаточно было бы поподробней описать пускай и одного из них, общая картина стала бы гораздо полнее, потому что все были частичкой каждого. Они были цветными головными уборами, шарканьем сапог, теми самыми шрамами, рыбками, содрогавшимися в первобытных плясках и обитающими где-то на дне аквариумов—зрачков, периодически наполняющихся чистейшей морской водой, в которой, кстати говоря, рыбки эти теряли свою призрачность и становились самым реальным, самым громким, самым тяжёлым, в общем, самым условным из всего, что только можно себе представить. Мы не видим этих рыбок, потому что это хорошо спрятавшаяся пара ног, а порою лепет годовалого малыша. Читайте глупости. Читайте эти глупости. Да, читайте глупости, ведь, читая глупости, вы читаете рыбок! Все эти рыбки суть косвенное проявление произвольно взятой крошечной части нашей общей палитры, нашего пирога, зовущегося стабильной неустойчивостью, или попросту Историей. Это вывернувшиеся наизнанку лоскутья бренности. Наши прапрапрадеды ту самую бренность прозвали неустойчивой стабильностью. Обе эти половинки, сливаясь, образуют то, что индийцы когда-то нарекли именем майя. А разве в этом дело? А? Я спрашиваю, извольте ответить!
Тссссс…. Наш воздух стал более плотным, начал слоиться, расплываться кристально прозрачными складками, тягучими и манящими, как берёзовый сок. Вечерело. Грива маски, оберегавшая часами ранее обрывки моих отныне свободных размышлений, уже засыпанных воображаемым песком из разбившихся о скалы песчаных часов (неважно, что они были по ту сторону реальности), так вот, грива маски теперь развевалась на ветру, спокойно, будто осознавала чувство выполненного сегодня долга. Я маршировал в свою пещеру, вырубленную в [«]нигде[»], чтобы стать радугой. Да, тут не нужна была никакая маска; тут был даже миниатюрный фонтанчик! Свет, зависящий от настроя, не обращал на себя внимания, разве что ласкал своей мягкостью и белизной. Вернувшись в свою обитель, я мог не торопясь припомнить за чашкой чая сегодняшнюю прогулку и собрать нечто целое из разбросанных по всей нервной системе кусочков головоломки. У меня появилась возможность почувствовать себя Прометеем, собирая красные, жёлтые, синие, белые искорки в туесок, который по завершении вышеобозначенной умственной операции с уверенностью можно будет называть Этной, или, скажем, Ключевской сопкой. Всё кажется таким монотонным, обыденным, тусклым. Кому-то так кажется, но уж точно не мне! С одного ракурса мне открывается дремлющие спокойствие, облачённое в ночные одежды бархатистых тонов, с другого—геометрические фигуры на плоскости, на которых стоит что-то из кухонной утвари, с третьего—ничего, которое посредством интуиции сообщает о том, что неподалёку устроилось «всё». Роскошь непонимания может позволить себе каждый. Но когда к ней примешивается дерзость отрицания, то это уже преступление. Против Себя, человечества. Как приятно вообразить себя растворившимся в позднем лете, прохладном, но солнечном. Мысль на природе вдвое проворней! У меня не было претензий к окружающему контингенту. В конце концов, единение с вселенской гармонией разгладит все шероховатости на простыне самоощущения, смятой после акта рефлексии, являющего собой верх интимности.
Отныне маска будет помогать мне наслаждаться перемещением. Вернее, она и станет моим транспортом и одновременно проводником в мир мёртвых. Что это за мир? Никакой фантастики: разве царство мёртвых Аид не реалистично до невозможности? Пощупайте своё существование и поймёте, что на ощупь оно ничем не уступает существованию в Аиде! Поняв это, вы поймёте, о каком мире мёртвых я говорю. Ах, эта маска льва! Я сам не ожидал, что она придаст мне столько уверенности в себе. Почему же необходимо дурить себя, устраивать себе праздники, чьё априорное свойство—закабалять. В этот лазурный вечер, пришедший на смену тяжёлому оранжевому дню, вопросы переливались и пестрели чуть ли не расторопней, чем размножаются бактерии. И умирают. Ещё сутки назад я преследовал лишь одну цель, достичь которую представлялось посредством выполнения нескольких операций как материального, так и идеального характера. Первая, самая ранняя, наивная и абстрактная, та, что зародилась в недрах моего уязвлённого сознания неделю/месяц/год назад, это спрятать себя от хищных соседей по реальности. Тех, кто мыслит. Тех, чьи мысли острей зубов пираний. Тех, чьи устремления зачастую ограниченны биологической программой и рационализированы в целях…а, впрочем, без цели. Квази-цель не есть цель. Аналогия с грибами: опята, конечно, вкусны, но прёт лишь от ложных опят. Цели—обоснование бытия. Это рационализация бытия. Но ведь тогда получается очень смешная вещь. Выходит, что само по себе бытие лишено смысла, если необходимо придумывать свой, искусственный смысл? Если приходится будоражить ледокол-разум, выталкивая его из убежища и заставляя в срочном порядке обрабатывать море бытия, дробя льдины иррациональности. Но ведь льдинам невдомёк, что рядом есть Человек, которому они мешают и который привык хладнокровно решать все свои проблемы. А тем временем смею предположить, что, как явление, льдины гораздо старше человека по его же ничтожным людским меркам. Человек пожимает плечами, думая: «Ах, эта нелепая льдина (иррациональности)! Она мешает проплывать моим судам. Необходимо уничтожить её, иначе данный участок моря (бытия) так и будет пребывать в бессмысленности, ведь я не смогу им воспользоваться». Стало быть, Покоритель (или просто человек) ждёт от своего бытия какую-то выгоду, которая и есть та самая цель, либо несколько целей, достижение которых сулит достижение той самой выгоды, крупнейшей, верховной цели. Иначе, с какой целью каждый спрашивает себя, зачем и для чего он живёт? А с той самой, чтобы извлечь выгоду из своего изначально бессмысленного существования с точки зрения объективной реальности. Смысл подвластен лишь обладателям разума. Разум—удел Человека. Но ведь вкуснее жить ставя перед собой мнимые цели, цели, лишённые логики, носящие подражательно-конформистский характер, гибкие, как провода. Бедный разум! На какие только извращения не способен его подвигнуть его обладатель.
Индивид—это компьютер. Цели—это провода; это атомы, из которых соткано пространство между индивидом и голой реальностью. Реальность с её воздухом, пищей, водой—это ток. Кто собрал такой компьютер? Ну уж точно не Бог, я вовсе не к тому клоню. Столь несовершенные, свободные для трактовки механизмы мог создать лишь случай. Случай, не доступный для обработки примитивным компьютерным интеллектом. Случай, ускользающий от понимания, но с большим трудом уложенный в тесные ёмкости, которые мы называем языком с его буквами, словами и предложениями. С его эмоциями и, стало быть, с его предвзятостью и стремлением раскладывать по полочкам, давать названия, давать характеристики, наделять неодушевлённое чертами мало того, что свойственными лишь живым, но даже обладающим сознание существам, таким как мы с вами, людям. Стремление рационализировать и объяснить то, что объективному толкованию неподвластно. То, что не нуждается в толковании. Это мы нуждаемся в том, чтобы толочь объекты познания до тех пор, пока они не принимают иную форму—форму нашего познавания, форму истолкования.
Замки! Я строю замки из закрашенных чёрной тушью газетных и журнальных вырезок на ослепительно-ярком, бело-жёлтом побережье, омываемом юной лазурной влагой. Я улыбаюсь, приставив ребро ладони ко лбу и глядя на горизонт. Да, у нас уютно. Если я хочу отдохнуть, я ухожу в себя. Поэтому тут я не ношу маску льва. А мой сосед конструирует мотивационное топливо. Это особое топливо. Оно нематериально, однако, представляет собой разветвлённую сеть информационных стержней, стремящихся, мнущихся, гнущихся, рвущихся, срастающихся, мутирующих, пронзительно вопиющих, зато необычайно жизнестойких. Сосед говорит, что такая инновационная технология, основанная на опыте мифологизированного коллективного сознания наших далёких первобытных предков с поправкой на нашу компьютеризированную современность, станет своего рода метафизическими стволовыми клетками. Мотивационное топливо не загрязняет атмосферу ввиду своей идеальности. «Щупальца! Вы видели их? Только что, вон там, целая стая!». Так обладатели галстуков и белых рубашек встречали пробный полёт мотивационного топлива. Дело в том, что это топливо обладает динамикой, оно движется со скоростью света, пробивая насквозь головы и будоража сознание. Но этот микрошок—лишь побочный эффект, сопровождающий первые полёты. Далее, когда закончится процесс адаптации, когда эта топливная модель будет естественным образом вживлена в генотип человека, вероятность всякого рода отклонений от наличествующего самоощущения, будет сведена к абсолютному нулю. Что это означает на деле? Сосед говорит, что получаемая в течение жизни информация всё-таки будет структурирована, а это значит—добавляю я от себя—что диктатура информации наконец-то выстроит идеальную во всех отношениях вертикаль власти, передающуюся по наследству и являющуюся врождённой характеристикой личности всякого индивида. Ментальный оплот тоталитаризма. Триумф цифрового варварства. И всё это с индивидуальным подходом. Летим дальше.
Перед полётом принято принимать ванну отдыха. Зачем ванны на побережье, спросите вы? Затем, что побережье в данном повествовании отличается от ванн своей вымышленной природой. Также и истина. Человеческое изобретение. Я изобрёл маску льва затем, чтобы изолировать себя от споров, нацеленных на нахождение истины. Для серьёзных научных дискуссий я слишком мал; для обывательских спекуляций меня сегодня нет на месте. Моё тело – курьер. Так вот сегодня вместо курьера лев, готовый разрывать в клочья любых наглецов—посетителей. Тихо спускается ночь. Я плачу. Плачу оттого, что всё лишено смысла. Плачу оттого, что моё желание самому выковывать какой-либо смысл испарилось. Плачу оттого, что даже ненавистного мне Бога, которого не существует, я не в силах отмести раз и навсегда. Я не имею права критиковать веру и верующих. У меня нет оснований отрицать Бога. У меня есть лишь желание это делать. Желание отнять у себя прекраснейший смысл жизни, идти дальше, продолжать свой поиск вместо того, чтобы просто принять на веру. Правильно ли это? Это честно по отношению к самому себе. Чтобы быть добрым и честным, я полюблю Бога, выпью, как таблетку. Теперь он во мне. Теперь слёзы сменились на улыбку. И весь этот хоровод событий и эмоций имел место вокруг несуществующего не-что; истеричное движение было вызвано словом из трёх букв и им же было навеяно спасительное мягкое, как лучи заходящего солнца, успокоение. Источник не в самом слове, а во мне. Бог во мне. Я выпил его, словно растворённый в родниковой воде хрустальный порошок от желудка. Этот горделивый препарат будет регулировать моё пищеварение. Надо порекомендовать соседу добавить щепотку Бога и в его мотивационное топливо для укрепления конструкции. Я сплю. Я улыбаюсь. Сегодня я переварил Бога. Я преодолел Бога и могу продолжить свои поиски искрящегося света весенней гармонии, не боясь быть ослеплённым очередным Абсолютом. Или очередным участником конкурса масок Абсолюта. Дерево без корня. Странствующая улыбка. Путь.

Ровно в полдень я появился на площади в своей неотразимой маске льва. Я сам лично её смастерил, причём далось мне это нелегко! Но затраченные усилия и время с лихвой возместились удовольствием, которое я испытал всем телом, одев маску впервые и выйдя в ней на улицу, к обители пыльных тротуаров и приветственных возгласов, каждый раз вбирающих в себя нотки принуждённости. Погода была дивная, но отвлекаться на неё не имеет смысла, так как она была лишь фоном; вместилищем огромной и, казалось бы, неоспоримой, но в то же время весьма уязвимой условности, чей оседлый покой был столь же условен, как и сам факт её объективного существования.
Подобно полководцу, победоносно шествующему по только что захваченному населённому пункту [X], я, задрав голову повыше, неспешно плыл по пронизанному солнечными лучами и теплом воздуху, плавно — будто бы в режиме замедленного повтора в каком-нибудь спортивном репортаже – лавируя между траекториями взглядов балерин, руководителей, матерей, зрителей, актёров, пловчих с мощными спинами и в разноцветных купальных шапочках, фокусников, обладателей бород, шрамов, скрытых под эпидермисом, порою ещё более прозрачных, чем среда обитания их хозяев, а вместе с ней и это их обитание, зовущееся жизнью. Нет, нет, это далеко не все. Хотя, достаточно было бы поподробней описать пускай и одного из них, общая картина стала бы гораздо полнее, потому что все были частичкой каждого. Они были цветными головными уборами, шарканьем сапог, теми самыми шрамами, рыбками, содрогавшимися в первобытных плясках и обитающими где-то на дне аквариумов—зрачков, периодически наполняющихся чистейшей морской водой, в которой, кстати говоря, рыбки эти теряли свою призрачность и становились самым реальным, самым громким, самым тяжёлым, в общем, самым условным из всего, что только можно себе представить. Мы не видим этих рыбок, потому что это хорошо спрятавшаяся пара ног, а порою лепет годовалого малыша. Читайте глупости. Читайте эти глупости. Да, читайте глупости, ведь, читая глупости, вы читаете рыбок! Все эти рыбки суть косвенное проявление произвольно взятой крошечной части нашей общей палитры, нашего пирога, зовущегося стабильной неустойчивостью, или попросту Историей. Это вывернувшиеся наизнанку лоскутья бренности. Наши прапрапрадеды ту самую бренность прозвали неустойчивой стабильностью. Обе эти половинки, сливаясь, образуют то, что индийцы когда-то нарекли именем майя. А разве в этом дело? А? Я спрашиваю, извольте ответить!
Тссссс…. Наш воздух стал более плотным, начал слоиться, расплываться кристально прозрачными складками, тягучими и манящими, как берёзовый сок. Вечерело. Грива маски, оберегавшая часами ранее обрывки моих отныне свободных размышлений, уже засыпанных воображаемым песком из разбившихся о скалы песчаных часов (неважно, что они были по ту сторону реальности), так вот, грива маски теперь развевалась на ветру, спокойно, будто осознавала чувство выполненного сегодня долга. Я маршировал в свою пещеру, вырубленную в [«]нигде[»], чтобы стать радугой. Да, тут не нужна была никакая маска; тут был даже миниатюрный фонтанчик! Свет, зависящий от настроя, не обращал на себя внимания, разве что ласкал своей мягкостью и белизной. Вернувшись в свою обитель, я мог не торопясь припомнить за чашкой чая сегодняшнюю прогулку и собрать нечто целое из разбросанных по всей нервной системе кусочков головоломки. У меня появилась возможность почувствовать себя Прометеем, собирая красные, жёлтые, синие, белые искорки в туесок, который по завершении вышеобозначенной умственной операции с уверенностью можно будет называть Этной, или, скажем, Ключевской сопкой. Всё кажется таким монотонным, обыденным, тусклым. Кому-то так кажется, но уж точно не мне! С одного ракурса мне открывается дремлющие спокойствие, облачённое в ночные одежды бархатистых тонов, с другого—геометрические фигуры на плоскости, на которых стоит что-то из кухонной утвари, с третьего—ничего, которое посредством интуиции сообщает о том, что неподалёку устроилось «всё». Роскошь непонимания может позволить себе каждый. Но когда к ней примешивается дерзость отрицания, то это уже преступление. Против Себя, человечества. Как приятно вообразить себя растворившимся в позднем лете, прохладном, но солнечном. Мысль на природе вдвое проворней! У меня не было претензий к окружающему контингенту. В конце концов, единение с вселенской гармонией разгладит все шероховатости на простыне самоощущения, смятой после акта рефлексии, являющего собой верх интимности.
Отныне маска будет помогать мне наслаждаться перемещением. Вернее, она и станет моим транспортом и одновременно проводником в мир мёртвых. Что это за мир? Никакой фантастики: разве царство мёртвых Аид не реалистично до невозможности? Пощупайте своё существование и поймёте, что на ощупь оно ничем не уступает существованию в Аиде! Поняв это, вы поймёте, о каком мире мёртвых я говорю. Ах, эта маска льва! Я сам не ожидал, что она придаст мне столько уверенности в себе. Почему же необходимо дурить себя, устраивать себе праздники, чьё априорное свойство—закабалять. В этот лазурный вечер, пришедший на смену тяжёлому оранжевому дню, вопросы переливались и пестрели чуть ли не расторопней, чем размножаются бактерии. И умирают. Ещё сутки назад я преследовал лишь одну цель, достичь которую представлялось посредством выполнения нескольких операций как материального, так и идеального характера. Первая, самая ранняя, наивная и абстрактная, та, что зародилась в недрах моего уязвлённого сознания неделю/месяц/год назад, это спрятать себя от хищных соседей по реальности. Тех, кто мыслит. Тех, чьи мысли острей зубов пираний. Тех, чьи устремления зачастую ограниченны биологической программой и рационализированы в целях…а, впрочем, без цели. Квази-цель не есть цель. Аналогия с грибами: опята, конечно, вкусны, но прёт лишь от ложных опят. Цели—обоснование бытия. Это рационализация бытия. Но ведь тогда получается очень смешная вещь. Выходит, что само по себе бытие лишено смысла, если необходимо придумывать свой, искусственный смысл? Если приходится будоражить ледокол-разум, выталкивая его из убежища и заставляя в срочном порядке обрабатывать море бытия, дробя льдины иррациональности. Но ведь льдинам невдомёк, что рядом есть Человек, которому они мешают и который привык хладнокровно решать все свои проблемы. А тем временем смею предположить, что, как явление, льдины гораздо старше человека по его же ничтожным людским меркам. Человек пожимает плечами, думая: «Ах, эта нелепая льдина (иррациональности)! Она мешает проплывать моим судам. Необходимо уничтожить её, иначе данный участок моря (бытия) так и будет пребывать в бессмысленности, ведь я не смогу им воспользоваться». Стало быть, Покоритель (или просто человек) ждёт от своего бытия какую-то выгоду, которая и есть та самая цель, либо несколько целей, достижение которых сулит достижение той самой выгоды, крупнейшей, верховной цели. Иначе, с какой целью каждый спрашивает себя, зачем и для чего он живёт? А с той самой, чтобы извлечь выгоду из своего изначально бессмысленного существования с точки зрения объективной реальности. Смысл подвластен лишь обладателям разума. Разум—удел Человека. Но ведь вкуснее жить ставя перед собой мнимые цели, цели, лишённые логики, носящие подражательно-конформистский характер, гибкие, как провода. Бедный разум! На какие только извращения не способен его подвигнуть его обладатель.
Индивид—это компьютер. Цели—это провода; это атомы, из которых соткано пространство между индивидом и голой реальностью. Реальность с её воздухом, пищей, водой—это ток. Кто собрал такой компьютер? Ну уж точно не Бог, я вовсе не к тому клоню. Столь несовершенные, свободные для трактовки механизмы мог создать лишь случай. Случай, не доступный для обработки примитивным компьютерным интеллектом. Случай, ускользающий от понимания, но с большим трудом уложенный в тесные ёмкости, которые мы называем языком с его буквами, словами и предложениями. С его эмоциями и, стало быть, с его предвзятостью и стремлением раскладывать по полочкам, давать названия, давать характеристики, наделять неодушевлённое чертами мало того, что свойственными лишь живым, но даже обладающим сознание существам, таким как мы с вами, людям. Стремление рационализировать и объяснить то, что объективному толкованию неподвластно. То, что не нуждается в толковании. Это мы нуждаемся в том, чтобы толочь объекты познания до тех пор, пока они не принимают иную форму—форму нашего познавания, форму истолкования.
Замки! Я строю замки из закрашенных чёрной тушью газетных и журнальных вырезок на ослепительно-ярком, бело-жёлтом побережье, омываемом юной лазурной влагой. Я улыбаюсь, приставив ребро ладони ко лбу и глядя на горизонт. Да, у нас уютно. Если я хочу отдохнуть, я ухожу в себя. Поэтому тут я не ношу маску льва. А мой сосед конструирует мотивационное топливо. Это особое топливо. Оно нематериально, однако, представляет собой разветвлённую сеть информационных стержней, стремящихся, мнущихся, гнущихся, рвущихся, срастающихся, мутирующих, пронзительно вопиющих, зато необычайно жизнестойких. Сосед говорит, что такая инновационная технология, основанная на опыте мифологизированного коллективного сознания наших далёких первобытных предков с поправкой на нашу компьютеризированную современность, станет своего рода метафизическими стволовыми клетками. Мотивационное топливо не загрязняет атмосферу ввиду своей идеальности. «Щупальца! Вы видели их? Только что, вон там, целая стая!». Так обладатели галстуков и белых рубашек встречали пробный полёт мотивационного топлива. Дело в том, что это топливо обладает динамикой, оно движется со скоростью света, пробивая насквозь головы и будоража сознание. Но этот микрошок—лишь побочный эффект, сопровождающий первые полёты. Далее, когда закончится процесс адаптации, когда эта топливная модель будет естественным образом вживлена в генотип человека, вероятность всякого рода отклонений от наличествующего самоощущения, будет сведена к абсолютному нулю. Что это означает на деле? Сосед говорит, что получаемая в течение жизни информация всё-таки будет структурирована, а это значит—добавляю я от себя—что диктатура информации наконец-то выстроит идеальную во всех отношениях вертикаль власти, передающуюся по наследству и являющуюся врождённой характеристикой личности всякого индивида. Ментальный оплот тоталитаризма. Триумф цифрового варварства. И всё это с индивидуальным подходом. Летим дальше.
Перед полётом принято принимать ванну отдыха. Зачем ванны на побережье, спросите вы? Затем, что побережье в данном повествовании отличается от ванн своей вымышленной природой. Также и истина. Человеческое изобретение. Я изобрёл маску льва затем, чтобы изолировать себя от споров, нацеленных на нахождение истины. Для серьёзных научных дискуссий я слишком мал; для обывательских спекуляций меня сегодня нет на месте. Моё тело – курьер. Так вот сегодня вместо курьера лев, готовый разрывать в клочья любых наглецов—посетителей. Тихо спускается ночь. Я плачу. Плачу оттого, что всё лишено смысла. Плачу оттого, что моё желание самому выковывать какой-либо смысл испарилось. Плачу оттого, что даже ненавистного мне Бога, которого не существует, я не в силах отмести раз и навсегда. Я не имею права критиковать веру и верующих. У меня нет оснований отрицать Бога. У меня есть лишь желание это делать. Желание отнять у себя прекраснейший смысл жизни, идти дальше, продолжать свой поиск вместо того, чтобы просто принять на веру. Правильно ли это? Это честно по отношению к самому себе. Чтобы быть добрым и честным, я полюблю Бога, выпью, как таблетку. Теперь он во мне. Теперь слёзы сменились на улыбку. И весь этот хоровод событий и эмоций имел место вокруг несуществующего не-что; истеричное движение было вызвано словом из трёх букв и им же было навеяно спасительное мягкое, как лучи заходящего солнца, успокоение. Источник не в самом слове, а во мне. Бог во мне. Я выпил его, словно растворённый в родниковой воде хрустальный порошок от желудка. Этот горделивый препарат будет регулировать моё пищеварение. Надо порекомендовать соседу добавить щепотку Бога и в его мотивационное топливо для укрепления конструкции. Я сплю. Я улыбаюсь. Сегодня я переварил Бога. Я преодолел Бога и могу продолжить свои поиски искрящегося света весенней гармонии, не боясь быть ослеплённым очередным Абсолютом. Или очередным участником конкурас масок Абсолюта. Дерево без корня. Странствующая улыбка. Путь.