Болельщики


Болельщики

Вольдевей

БОЛЕЛЬЩИКИ
Рассказ

Я подошел к окну. За его стеклами был обычный мир – город, оживленное главное шоссе, пересекающее этот город, дома микрорайона, отстоящие от онкологического центра в некотором осторожном удалении. Это из его окон я смотрю и думаю о том, сколько мне еще дней предстоит видеть, ощущать эту жизнь. Боль в паху утихает лишь, когда приходит медсестра и делает укол. У нее при этом лицо бухгалтера, который делает зряшные начисления в ведомости на зарплату.
Ко мне подходит Садовничий. Мы познакомились с Леонидом в столовой. В его левом легком рак. Он так и сказал об этом, а я удивился. Если рак одного легкого, то не сдобровать и правому.
— Ну, как ваши куринные?
Я понимаю, это так, шутливо, по-мужски.
— Сегодня там болело меньше.
— Ну-ну. Забудьте о них!
— И что?
— Болеть не будут. И вообще, рак – это болезнь сознания. Охваченного страхом.
Я аж повернулся к нему, а он уточнил свою мысль:
— Да, да! Что-то в наших мозгах прибегает к раку, чтобы… проверить силу духа.
— А вы с этим сенсационным открытием, — предложил я, — выступите перед нашим многочисленным собранием больных! Здесь их наберется человек семьсот.
Я разозлился. Я очень разозлился. А Садовничий смотрел на меня кротко, словно овечка на волка.
— Всем сразу? Не поможет, я же не Кашпировский! — Садовничий похлопал себя по карману. – А пойдемте-ка покурим!
Курить здесь запрещено всем. А он, легочник, должен быть вообще навеки исключен врачами из списка не только курящих и нюхающих, но и даже смотрящих на табачные киоски.
— А что у вас?
— «Vegas Robaina», — с улыбкой, — местной фабрики.
— «Аврора» что ли? Без фильтра?
— Угу.
За трансформаторной будкой мужики устроили курилку. Были здесь ржавый бидон, высокий пень, плита на кирпичах, отогнутая железяка от забора. Мы присели покурить.
Такого наслаждения я давно не испытывал. Сигареты были настолько же забористыми, наверное, как и кубинские сигары Vegas Robaina. Но я их не курил. А дым от «Авроры» показался сладчайшим, настроение поднялось до ликующего.
Мы уже кое о чем поговорили. Ну, небо, ну, облака, ну женщины, которых мне теперь не видать из-за аденомы. Но это как-то отошло на второй план, когда я спросил собеседника о его болячках.
— А вы, Леонид, особенно и не тужите по поводу рака.
Вот к такому выводу я и пришел, глядя на беззаботное поведение Садовничего.
— Пройдет!
— Да что же, это чирей что ли? Снимок делали?
— Делали.
— Анализы брали?
— Брали!
— И что, вы собираетесь выписываться?
— Когда легкое будет чистым, а клетки под микроскопом – только мои!
— И вы знаете, когда это произойдет.
— Думаю, что да… Многое зависит от моего сына.
— Ничего не пойму! Можно еще сигарету?
Затянулся от души. Дым рассеялся. Я подумал, что сюда сейчас набегут медсестры. Но, вероятно, будут и пожарные.
— Я жду, когда мой сын поможет мне излечиться от рака.
— А где он?
— Дома. Вы понимаете, в чем дело, — уселся поудобнее на перевернутом бидоне Садовничий, — у нас в семье жизнь такая, болеть за всех! Мы — болельщики!
Да, ну и профессия, ну и семейка! А он продолжал:
— Все началось с моего детства. Мой брат Артем, мне было лет пять, а ему уже все десять, напоролся на гвоздь. Перед домом валялся старый диван, вот он и прыгал на нем, пока нога не сорвалась на гвоздь, целую сотку! Икру ему пропороло. Когда он закричал, отец выскочил на улицу, а меня скрутила ужасная боль в икре правой ноги. Я еле дотащился до своей комнаты. Пока для Артема вызвали скорую помощь, пока его ногу обработали и перевязали, никто обо мне и не вспомнил. А я все это время чувствовал, как рану промывали, как кожу зашивали, как постепенно утихала пульсирующая боль.
Когда меня нашел отец, я лежал у себя на кровати, но стонать уже перестал. Я не понимал, что происходит, но на вопрос отца, расплакался и сказал, что подвернул ногу. Отец осмотрел ее и кроме внезапной опухоли, ничего не нашел. На ногу наложили компресс.
Я выздоровел вместе с Артемом. И еще вместе с ним я болел несколько раз. Был его ноющий молочный зуб. Еще — ожег, когда он делал опыт в школьной химической лаборатории. Так, по мелочам. Но я не жаловался, а мне было обидно, что брат не испытывает ничего подобного, когда начинал болеть я…
А после все это исчезло. Вместе с Артемом. Его сбило машиной, когда он катался на велосипеде, а я потерял сознание. Это было вечером, дома. Я тогда перешел во второй класс.

На этом месте рассказа Садовничего нас застукали. Правда, мы уже не курили. Но нас, подозревая во всех смертных грехах, погнала отсюда замглавврача по хозчасти.
После обед был сон. И лишь вечером, выйдя из столовой, мы сели в тихом закутке коридора нашего этажа между отделениями, под пальмами в кадках и журчание воздушного насоса в аквариуме с золотыми рыбками.
Признаюсь, что меня странно поразил неполный рассказ Садовничего. Мне хотелось вот так же, как он, отстраненно следить за процессом собственного выздоровления.
А он опять насмешливо спросил:
— Ну что, как там твои …
У меня внизу немного ломило. Но не как вчера. Именно вчера я терпел, терпел, почти до самого отбоя, а после пошел на поклон к дежурной медсестре. Лишь после доклада врачу сделала укол.
— Ничего, терпимо, — махнул я рукой, — уже почти не думаю о боли, а мне хочется узнать, что дальше произошло в жизни у вас?
— Когда я пришел в себя, — продолжил Садовничий, словно не было перерыва в несколько часов, — наверное, мой обморок продлился мгновение, надо мной стояли отец и мать. Бедные, они еще не знали, что случилось с Артемом. Минут через пятнадцать в дом прибежали друзья брата. А все это время родители допытывались, что случилось со мной, и рассуждали о том, какому врачу меня показать. А я боялся сказать о брате. И еще я боялся того, что «увидел» в обмороке: на меня накатывался автомобиль с включенными фарами.
Садовничий посмотрел на меня как-то испытывающее и спросил:
— Не правда ли странная история? Но она имеет продолжение, до нашего здесь с вами разговора. В 21 год я женился. Моей женой стала студентка третьего курса, когда я сам учился на четвертом, но — в политехе. А она — в медицинском институте. Мы старались не заводить детей до окончания учебы. Вообще у Ксении вместе с интерном и началом работы прошло пять лет.
Жена объявила о беременности под Новый год. Но началось немного раньше, когда ее затошнило. Я не знал об этом, просто сидел в кресле, и неожиданно на меня нашло. Стал грешить на ужин, но через час пришла с работы Ксения.
«Мне что-то стало неважно на автобусной остановке. Я подумала… Одним словом, Леонид, у нас будет ребенок!».
Так уж вышло, что «носили» ребенка мы вместе. Да, да, симптомы беременности я чувствовал не хуже ее: тошнило, кружилась голова, тяжело ходить в последние месяцы, отечность… Я не мог ничего поделать с собой, но пытался скрывать все, насколько удавалось. А вот когда у Ксении начались схватки, я был в это время на работе. Меня скрутило так, что Петрович, начальник отдела, сжалился и отпустил меня домой. Пока я собирался, позвонила теща и сказала, что Ксению увезли в роддом.
Я корчился на заднем сиденье такси, а уже у самого дома истошно закричал. Водила резко тормознул, повернулся ко мне, и увидел мое бледное, искаженное от боли лицо, залитое потом.
— Ты что? Эй, мужик? Да ты совсем больной? Аппендицит? Разворачиваемся в больницу?
Но мне в этот момент резко «полегчало», и я ответил вымученной и счастливой улыбкой:
— Не надо, у меня кто-то родился…
Вот здесь таксист и сам побелел лицом и, не мешкая, выскочив, открыл мою дверь.
— Ты, родимый, говорил между стонами, что почти приехал, — сказал он тоном опытного врача-психиатора, — иди, я поеду один… Лучше, поеду один.
Я вышел. А шофер стал обыскивать заднюю часть салона – нет ли там действительно новорожденного. До того я натурально «родил». Да и фильмы сегодня дурацкие показывают, то про инопланетян, то про рожающих мужиков.
Но я об это тогда не думал, я ликовал. Почти на глазах моего прежнего водителя остановил другое такси и помчался в роддом…
В аквариуме что-то произошло. Две рыбки сцепились из-за крошки корма.
— Да, — сказал я, не зная, как относится к подобным историям. Но у меня закралась мысль, что меня разыгрывают. Садовничий понимающе усмехнулся. Он решил добить меня до конца.
— Когда Ксения вышла ко мне в роддоме, то призналась: «Мне казалось, что я не одна была в своих муках. Я чувствовала твое сопереживание. Какой ты у меня хороший!»
А я, хороший человек, втайне от нее вскоре пошел к психотерапевту. Если вы знали Людмилу Аркадьевну? Носкова, умная женщина. Она ничему не удивилась, а выложила альбом с вырезками из газет и журналов. В некоторых публикациях под рубрикой «Это интересно» или что-то подобное, подтверждались случаи сочувственных болей у мужей рожениц. Правда, не таких сильных и почти реальных как у меня. Потом разговор перешел на гипноз, самовнушение. Пощелкав мышью и клавиатурой, она развернула ко мне монитор компьютера и я прочитал: «Стигматы (греч. — stigma, stigmatos: укол, рубец, пятно, знак) — покраснения кожи, кровоподтеки или язвы, непроизвольно появляющиеся на теле некоторых глубоко верующих людей в тех местах, где, согласно Евангелиям, у распятого Христа были раны от тернового венца и гвоздей».
«Стигматы, — сказала врач, — рассматривается католической церковью как чудо. Но ваш случай интересен другим – желанием помочь близким»
«Да ничего я не желал! — воскликнул я. — Все происходит без моего желания!»
«Не скажите! Бывает непроизвольное самовнушение у очень мнительных людей. И тогда происходят нарушения процессов обмена веществ в тканях — покраснение, отеки кожи и другое. У Максима Горького появлялись на руках пятна «ожогов», когда он писал о сценах, связанных с огнем и страданиями от пожаров людей.
Писатель! Ерунда, я письма-то еле пишу по Интернету. Я вспомнил о брате и рассказал о болях, связанных с ним.
После Людмила Аркадьевна долго молчала, обдумывая что-то. Наверное, пыталась подвести научную базу. И сказала, что мой случай представляют собой демонстрацию неожиданных и нереализованных связей, которые существуют между различными модальностями поведения, которое присуще близнецам. Я-то помню точно все эти слова. Память у меня, слава Богу, еще нормальная. В опытах проведенных некоим ученым Милтоном Эриксоном было описано постгипнотическое поведение человека. Но эта работа давнишняя. А сейчас в моде теория немецких ученых резонансной природы гипноза мозга…
Я сказал, что я не близнец…
В итоге Людмила Аркадьевна стала настаивать на полном и бесплатном моем обследовании.
«Вами я обязательно займусь!» Это были ее слова перед прощанием.
Она, вероятно, и занялась бы мной против моей воли, но что-то страшное произошло в ее семье, и Носкова умерла от инфаркта.

Когда Садовничий сказал об этом, то проходил один из больных, не старый человек, в халате, согнутый. Он проворчал: «Лучше сдохнуть от инфаркта, чем вот здесь!»
Я посмотрел на часы. Прошло уже больше часа. Хотелось курить. И Садовничий это видел:
— Зря я вам потрафил сегодня днем с сигаретами. Вы не можете взять себя в руки.
— Да уж, — усмехнулся я, — вы-то со своими болями в полном согласии!
— Это другое. И это, вероятно, моя судьба. Ведь Ксения, все-таки, «вычислила» меня и «прижала» к стенке. Я-то ей все рассказал, как на духу. Она и ругала меня, и плакала, и гордилась. Сами понимаете, у женщин эмоций хоть отбавляй. Но мы решили беречься самим и беречь друг друга.

— Да, ну и жизнь у вас! Как в сказке! – воскликнул я. – Нелегко, вам, Леонид, нелегко!
— Ошибаетесь мой друг, — улыбнулся Садовничий. – Я привык к чужой боли. Привык ее понимать, как сочувственную. И люблю ее. От мысли, что разделяю боль любимого мне человека, становится легче. Сейчас при моих мозгах, я бы умер тогда для того, чтобы Артем остался живым! Умер бы! И фокус в том, что выздоровление жены во всех случаях идет удивительно быстро! Врачи готовы в петлю залезть от неверия в такие сроки. Но, не вешаются…

Он закрыл глаза. Мне показалось, что наша беседа закончилась. Но неожиданно я понял, что и здесь, в онкоцентре, лежит он не случайно. Неужели опять жена, а он пришел сюда, чтобы спасти ее?
— Кто на этот раз? – спросил я.
Садовничий так и улыбнулся с закрытыми глазами:
— Не жена, а сын. Ему 26 лет. Я думал, откуда у него рак? Он как-то говорил, что чуть не задохнулся в одной из пещер, куда с друзьями-студентами ходил год назад. А может, это было последствие удара о руль, когда он нырнул в какую-то колдобину. И еще надо проверить наследственность…
— Но почему не он лежит, а вы, Леонид?
Садовничий открыл глаза. В них светилась затаенная радость и уверенность в светлом будущем.
— Неужели ты не понял, что на этот раз я сам болею, у меня рак! А он, мой сын, стал болельщиком. У него только симптомы…
Да, ну и повороты бывают в жизни людей. Словно серпантин в горах.

Мы еще долго говорили, но уже на другие темы. Какой будет команда «Крылья Советов» после ухода тренера Гаджи Гаджиева, что это за лажа – многопартийность в России, какой будет зима, если лето в этом году было дождливым…
Наконец нас всех заставили идти в палаты.
Но в темноте, которую слегка разбавлял свет уличных фонарей у старающегося быть на дистанции микрорайона, мне сильно захотелось иметь хоть одного болельщика, как Леонид. И Еще я думал, что он все-таки сочинил сказку. Здесь таких столько же, как в любом сумасшедшем доме. Каждый больной – Стивен Кинг! Если бы это была правда, то каждый из больных старался найти такого вот сказочного болельщика. А он должен быть у каждого внутри?
С тем я и уснул.
Две недели спустя моего Леонида выписали. Он зашел ко мне в палату, пожал руку. А я смотрел на него во все глаза:
— Что, неужели все чисто?
— Да, главврач Сергей Павлович еле удержался на стуле три дня назад, когда ему подали снимки моего легкого. Он заставил сделать еще рентген и пригласил каких-то зубров от онкологии. Он даже не хотел меня выписывать! Но я настоял… И все благодаря моему болельщику! Но разве об этом расскажешь всем?
Я понял его. Он больше всего гордится своим сыном-болельщиком!
— Вот что, друг мой, — сказал Садовничий, — хочешь, я поболею за тебя? Я думаю, что получится!
Я знал что получится. Я чувствовал, что после того разговора с ним, и у меня все получится.
Да, через три месяца я вышел из онкоцентра с надеждой больше сюда не возвращаться.
Я спускался со ступенек здания больницы с чувством, что со мной рядом идет кто-то еще, унесший мою болезнь в никуда. И это было настоящим чудом.

Добавить комментарий