На Панфила!
Война — это война…
(Герцог из к/ф «Тот самый Мюнхгаузен»)
Жи! — тонко пропела сталь над головой короля Александра.
Жи! — понеслась обратно, с не меньшими скоростью и точностью — только успевай, кланяйся ей, иначе — голова с плеч.
Жа! — обрушилась на левое плечо — король увернулся, откинув корпус чуть в бок.
Жу! — теперь, перестроив направление, попыталась вонзиться в торс, и Александр прыгнул назад, тщательно втянув живот — но сталь дернула-таки его по защитному жилету в области последнего ребра.
— Герда! — обиженно выкрикнул король. — Все, конец!
— Ну, да, соглашусь: тебе конец — все кишки наружу, — объявила королева, прекращая атаки и опуская саблю вниз. — Фу, Алекс. Ты стал неуклюжим, — упрекнула она мужа. — Стареешь?
— Скорее, это ты и твоя сабля взрослеете, — переведя дух после серии уклонений, ответил Александр.
— Милый, ты ведь читаешь газеты, — королева лихо бросила саблю пажу: тот поймал, обтер клинок специальным полотенцем и поставил оружие в стойки. — Что было на первой полосе утреннего выпуска? — и Герда принялась расстегивать пряжки защитного жилета. — Там было следующее: понтумский король Панфил продолжает наступление на Трикранию. И очень успешно.
— Ну и что? — буркнул Александр.
— Трикрания — это рядом, а ее князь — твой старый приятель. Ты что, забыл, как вы метелились крикетными битами из-за спорного удара? — напомнила Герда.
— Не из-за спорного удара! — вдруг выпалил, вспыхивая, король. — А из-за тебя! Он тебе подмигивал, а ты ему улыбнулась. Издевательство какое!
Герда с досадой прикусила губу: не стоило, ох, не стоило будить те воспоминания. Александр тогда, хоть и наградил трикранского князя Кларенса знатной плюхой в ухо, а разобиделся на супругу-кокетку, три дня дулся, завтракал, обедал и ужинал отдельно и не приходил к ней «в ночное». Герде пришлось переступать через кое-какие свои принципы и на четвертую ночь самой поскрестись в дверь спальни супруга, с бутылочкой кофейного ликера и двумя рюмашками в руках. Помирившись с королевой, Александр помирился и с князем Кларенсом, который после крикетного поединка отлеживался в своих покоях. Мужчины признали, что вели себя по-мальчишески, и обещали друг другу не повторяться. Правда, случай этот, похоже, до сих пор отдавался в памяти Александра раздражающим эхом.
Но теперь Герда прогнала досаду и пошла в атаку, ведь на кону была судьба нескольких государств:
— Так ты из-за этого не хочешь помогать Трикрании? Потому что до сих пор дуешься на Кларенса?
— Не передергивай! — отбивался король. — Я не хочу воевать, потому что не хочу воевать!
— Придет Панфил, и ты будешь вынужден! Каким бы ты ни был миролюбом, а защищать свои земли ты обязан! Сядешь на коня (благо избавился от своих страхов), возьмешь саблю и поведешь кирасир на его улан! — и Герда, распалясь, швырнула жилет в пажа.
— Вот когда он придет, тогда и будем об этом говорить, — уже спокойнее парировал Александр. — В конце концов, всегда можно договориться.
— С этим низкорослым идиотом? — хохотнула королева. — У него же мания — завоевать весь мир. Возомнил себя непобедимым полководцем, императором всего Ленда! А сам — маленький, толстый и косоглазый. Узурпатор! Переговоры, договоры его только раздражают. Такого надо прихлопнуть, как зарвавшегося таракана! Устроил военный переворот в Понтумии, а теперь другие страны заражать вздумал, — Герда разошлась не на шутку и рубила воздух, но уже не саблей, а рукой. — Да будь у меня полномочия, уже бы давно раздавила эту жжабу! Чего с ним нянькались? Надо было сразу же организовать интервенцию в Понтумию и вернуть ее трон законным наследникам! Теперь из-за своей политкорректности и отгребаем всем Лендом! — маханула руками так, что Александр едва успел головой дернуть и свой нос спасти, иначе получил бы неслабый удар в переносицу.
— Ну, опять развоевалась, — проворчал король (он, почему-то, наоборот погружался в состояние покоя, когда супруга взрывалась). — Вспотела, покраснела. Пойдем в душ, — и обворожительно улыбнулся.
— Куда? — не сразу поспела сменить мысли Герда. — А, в душ, — озорно улыбнулась в ответ. — Пошли, пошли, — и первая поскакала вприпрыжку к выходу из фехтовального зала.
Душ они любили, даже обожали. Потому что в душ король и королева ходили вдвоем и там не только мылись…
Александр вздохнул и с тоской посмотрел в высокое голубое небо.
В другое время он бы порадовался тем изумительным, розовым и желтым краскам, которыми лукавили редкие облака, подсвеченные солнцем. Может быть, даже развернул бы свой мольберт и занялся живописью — ведь с тех холмов, где он сейчас находился, открывался прекрасный вид. Под легким, теплым ветром сонно перекатывало золотые пшеничные волны поле; шумела невесомыми ветвями нарядная березовая роща, словно девушки в белых сарафанах и травяных венках водили весенний хоровод; убегала в таинственный сумрак далекой пущи белая нить дороги, копируя изгибы соседней речки. А в одной из извилин водной ленты, как птичка в гнезде, приютился маленький хуторок, казавшийся игрушечным: белые стены домиков, красные черепичные крыши, хрупкий журавль колодца, «лохматое» гнездо аистов на обрезанной липе у калитки.
Король опять вздохнул, потому что увидел: на дальних холмах в боевом порядке выстроились пушки короля Панфила.
«Сойдемся, и ничего не останется от этой красоты, — мысль была очень горькой. — Зелень, хутор, пшеница, — все в грязь…»
Вопрос о войне был решен быстро и просто, без лишних уговоров со стороны Герды.
Князь Кларенс, растеряв почти все свое войско в двух битвах с Панфилом, сам попросил помощи у соседа. Отказать Александр не мог. К тому же, он прекрасно понимал: захватив Трикранию, Панфил не остановится, а пойдет дальше — на цветущую Цикадию — королевство Александра и Герды.
— На Панфила! — решительно заявила королева, узнав, как истрепалась из-за непомерных амбиций узурпатора Трикрания; и сорок две тысячи пехотинцев, тридцать пять тысяч кавалеристов, полторы тысячи пушек, гаубиц и мортир, которыми располагал Александр, отправились под бело-зелеными стягами Цикадии на помощь стонущим от войны соседям.
Вот почему Александр был в седле, облаченный в блистающие кирасу и шлем, при старинной рапире, которой крушил черепа и панцири врагов еще его дед, и в высоких сапогах с золотыми шпорами. Вся эта военщина не доставляла ему никакого удовольствия. Одно успокаивало: в Трикрании король и его войско выполняли миссию миротворцев.
Этим утром, светлым, августовским, полным запахов влажной от росы травы, объединенная армия Цикадии и Трикрании давала решающий бой полкам страны-агрессора — Понтумии. И Александр должен был командовать этим мероприятием.
Пару дней назад он и его генералы (не без участия королевы, конечно), вооружившись подзорными трубами, провели рекогносцировку на местности и пришли к выводу, что сшибаться в зарубе с Панфилом будет удобно именно на этом живописном поле.
— Десять батальонов и одиннадцать эскадронов — на левый фланг, — указывала Герда. — Двенадцать батальонов и тринадцать эскадронов — на правый. В центр — вторую дивизию и основную батарею. Чтоб конница врага не прошла! Он как раз ее сюда планирует. Видите? А мы после канонады своих гусар выпустим. Кларенс, будь готов. Кирасиры — лавиной с того холма, будто из ниоткуда. Ударят по левому флангу…
Окончательный совет — в ночь перед сражением — проходил в крестьянском доме села Порожнее, которое располагалось недалеко от намеченного поля боя.
Генералы тягали по карте кубики разных цветов, изображавшие свои и вражьи полки, и судачили, какую бы хитрость замутить.
Герда сидела у печки в мягком кресле, которое взяла с собой в поход, прихлебывала столетний коньяк из матового бокала и дергала с блюдца ломтики лимона. Александр стоял рядом, опираясь на высокую спинку кресла, тоже болтал коньяк в бокале и посматривал то на сосредоточенное лицо супруги, то на генералов, которые постоянно делали замечания не особо сведущему в военном деле Кларенсу. Князь, погодок Александра, высокий, темноволосый молодой человек с узким и нервным лицом, пытался внести свои изменения в диспозицию, но нарывался на снисходительное: «Не мешайте, юноша. Вы себя уже показали».
— Кирасир лучше поставить в центр, — заметил один из старых вояк. — А гусар — на правый. Эффективней будет головная атака. Что скажете, государь?
Александр ответил не сразу. Он как раз впустил в рот пару капель коньяка и задумчиво гонял их из одной щеки в другую, наслаждаясь горячей терпкостью напитка. И мысли от этого становились ясными, и почему-то хотелось искупаться в ночной речке. Той самой, что огибала хуторок…
— Ничего менять не будем, — ответил король, заметив, как напряглась Герда (изменения диспозиции ударяли по авторитету королевы — почти весь план принадлежал ей). — Позиции у нас великолепны, расстановка сил грамотная и вполне сбалансирована. Гусары Кларенса ударят из своего центра по центру врага — эта миссия как раз для них. Они обозлены прошлыми неудачами, и в бой сорвутся с утроенной силой. Думаю, такого со счетов сбрасывать нельзя.
— Точно! Правда! — вскрикнул, расцветая, Кларенс. — Мои молодцы готовы драть задницу хоть самому черту! Ой! — вспомнил, что рядом — королева. — Прошу прощения…
— Прощения будете просить, если провалите атаку, — буркнула Герда, сверкнув глазами в князя…
Александр, вспоминая совет, вздохнул в третий раз, надел шлем, который снимал, чтоб освежить голову под ветром, и повернул коня, белого, смирного, длинноногого Воланчика, в сторону своих полков. От него требовался выход, чтоб взбодрить солдат перед боем…
— Алекс, что ты там застрял?! — издали крикнула мужу Герда.
Король посмотрел на нее — эдакую амазонку на прекрасной гнедой кобыле — и опять потревожил грудь вздохом: ну почему в такой хрупкой красавице столько воинственного? Да, она отлично смотрится в кирасе и с любимой саблей при поясе, а из-под козырька шлема пленительно сияют огромные, зеленые глаза, заставляя сердце трепетать так, будто ему, Александру, снова двадцать и снова он без памяти влюблен в резвую генеральскую дочку с непослушной рыжей челкой. Но намного пленительнее она бы смотрелась в бледно-зеленом платье из невесомого крепдешина, с белой, похожей на паутину, шалью на точеных плечах, и у рояля в гостиной. Играла бы и пела мягким, нежным голосом старинный романс…
— Алекс! — строго напомнила о действительности Герда, замечая, что супруг погрузился в некие грезы. — Твой выход! Мы идем на Панфила.
— Да, милая, я готов, — вздрогнул король и, приосанившись, направил Воланчика к полкам, над которыми реяли флаги и сверкали штыки.
— Гей-гей-гей! — задорно орали речевку бравые усатые воины для короля, гарцующего вдоль их первого ряда. — Скачи вперед веселей! В бою смотри — не робей! Мы всех-всех смелей!
— Ха-ха! — довольно смеялась Герда, не отставая от супруга, который снял шлем в знак уважения к воинам. — Здорово! Наконец-то Панфил отгребет! Наконец-то повоюем!
— Еще как повоюем! — ожесточенно отозвался скакавший чуть позади королевской четы князь Кларенс. — Своих гусар я сам поведу!
Александр, поприветствовав армию, вернулся на тот холм, откуда запланировал наблюдать за битвой. За ним столпились его генералы и адъютанты.
— Ты как хочешь, а я — к пушкам. Буду командовать ядрами! — объявила Герда (надо сказать, командование артиллерией было ее заветным желанием).
— Милая, мне бы хотелось видеть тебя рядом, — заметил король.
— Нет-нет! — возмущаясь его желанию, воскликнула королева. — Топтаться здесь? Вдали от веселья? Нет-нет! Я — на главную батарею! — и, не дожидаясь никаких возражений, стегнула лошадь, чтоб сорваться туда, откуда через пару минут должны были дать первый залп по Панфилу.
— О, господи, — Александр только за сердце хватился и махнул рукой одному из адъютантов. — Будь при ней, Терентий! И прошу: любую возможность используй, чтоб вернуть королеву!
А сам без отрыва, даже не моргая, следил за стремительно проносящейся мимо выстроенных квадратами полков всадницей. Ее гнедая лошадь словно летела, не ощущая на себе ноши. Белый плюмаж развевался на сияющем, как зеркало, шлеме, и солдаты, видя королеву, от всей души кричали ей «слава!» и «ура!»
— Государь, — обратился один из генералов к Александру, — ее величество очень правильно делает. Она поднимает боевой дух воинов.
— Да, и опускает мое сердце в пятки, — простонал король и скрежетнул зубами, потом два-три раза глубоко вздохнул, чтоб вернуть равновесие мыслям. — Господа, займите позиции. Мы начнем, пока нас не опередили…
Битва началась в десять утра с удара главных артиллерийских батарей Александра. Конечно же, Панфил ответил — из всех своих орудий сразу.
Канонада, которую запланировала Герда, продолжалась часа два. Поле, отданное на растерзание бомбардирам, моментально лишилось всех тех красок, которые восхитили поначалу Александра, и стало похожим на спину каторжника, исполосованную жестоким кнутом, — все в рытвинах, бороздах, ямах.
Ядра проносились, как птичьи стаи, при удачном попадании разбивая брустверы, редуты и пушки, взметывая столбы земли и огня, подбрасывая в воздух несчастливых людей, лошадей, телеги, орудия. Из-за дыма и пыли передовые позиции были совершенно невидны.
— Ужасно, чудовищно, — шептал Александр, наблюдая за столпотворением с холма.
Рядом то и дело свистали и рвались гранаты, пугая Воланчика, и король постоянно держал поводья натянутыми (не хватало еще, чтоб лошадь понесла). Он не обращал внимания на то, что его адъютанты отъехали подальше, укрывшись от опасных снарядов за специальный заслон из бревен и земли, и не слушал их уговоров сделать то же самое. Красуясь белой конной статуей на самой вершине холма, король не отрывал глаз от центральных редутов. То ли ему казалось, то ли нет, но он слышал звонкий голос Герды, выкрикивавший приказы артиллерии: «Заряжай! Огонь! Твою мать! Где заряды?!»
Адъютантам ничего не оставалось, как вернуться к государю, тем более, что орудия взяли передышку, дым слегка развеялся, заворачиваясь в дикие спирали, и Александр четко закомандовал:
— Трубите атаку. Гусары, батальоны обоих флангов — вперед!
Горнист приложил свой инструмент к губам, но вместо звонко-медного сигнала к наступлению в воздухе противно засвистала железная смерть. В образе гранаты она взрыла землю под лошадью Александра и разорвалась, обдав его величество грохотом, землей, огнем и диким лошадиным ржанием…
Первый раз в своей жизни благовоспитанный и интеллигентный цикадийский король-искусствовед Александр громко и с чувством молвил коротенькое и весьма нехорошее слово на «б». Это случилось тогда, когда перепуганные адъютанты вытащили его из-под убитого Воланчика.
— Доктора! Король ранен! — вопили вокруг — Александр был весь в крови.
— Да я вроде целый, — пытался сделать заявление его величество.
Кровь принадлежала бедняге Воланчику — он спас Александру жизнь, приняв все осколки и огонь на себя. Коня под королем просто разорвало. Все, что досталось венценосной особе — пара глубоких царапин на левом бедре, столько же — на правом плече, ссадина на левой скуле и сорванный каблук на одном сапоге. Другие осколки, полетевшие в Александра, вреда не принесли, попав в кирасу и шлем. Что ни говори, а доспехи себя проявили с самой лучшей стороны.
Король, взбешенный тем, что произошло, оттолкнул от себя добрый десяток заботливых рук и вскочил на ноги. Выпрямившись во весь свой почти двухметровый рост, он взревел тем громоподобным голосом, каким его славный отец Фердинанд Завоеватель созывал армию:
— Коня мне!
Адъютанты бросились врассыпную — добывать государю лошадь. Своих они предлагать не решались: Александр не так давно стал ездить верхом, и под седло ему готовили специальных, смирных лошадок, а у молодых офицеров скакуны были все сплошь резвыми и горячими.
Король, видя такую канитель, зарычал, как разъяренный тигр, и схватил за поводья первого попавшегося жеребца — вороного, с горящими глазами, четырехлетку.
— Чтоб вас всех пере…ло! — смачно выразился, взлетая на седло. — В атаку, я сказал! — это рявкнул, увидав, что эскадроны и полки Панфила уже начали движение на их позиции.
Горнист наконец затрубил, ему с разных сторон отозвалось дружное «ура!», и цикадийская кавалерия, кирасиры и гусары, двумя потоками — серебристым и бело-зеленым — хлынула навстречу черно-желтым уланам Панфила.
— И…сь всё в пыль! — в очередной раз матернулся Александр и выхватил саблю. — Отведу душу! Руби! — с таким ужасным воплем пришпорил горячего вороного и сорвался в бешенный галоп, чтоб успеть за своими кирасирами.
Адъютанты, наскоро препоручив себя Богу, ринулись за ним…
Вороной был великолепен. Он не скакал — летел, нагоняя и обгоняя кирасир. И вражеские пули, осколки ядер и гранат не цепляли ни его, ни всадника.
Александр ликовал. Некое бешенное, жаждущее драки существо проснулось в нем и теперь требовало выхода. И он не противился — целиком и полностью положился на эту часть своей натуры, которая, понимал, передалась ему от воинственных предков.
Сейчас было время воина, а не время художника. И поэтому:
— Ураа! Рубии! — орал король Александр, перелетая на коне через подбитую метким ядром пушку.
— Ура! — подхватывали его рев не менее воинственно настроенные кавалеристы; они видели, что государь (весь очень кстати окровавленный) ринулся в атаку вместе с ними, и это, казалось, придало их сердцам бесстрашия, а лошадям — дополнительную скорость.
Ряды несущихся навстречу улан неотвратимо приближались, грохоча копытами лошадей. Их пики с маленькими желтыми флажками были кровожадно направлены вперед.
— Государь! — кричали Александру прилипчивые адъютанты. — Сбавьте скорость! Вы не должны быть в первых рядах!
Кто-то из них даже изловчился и, рискуя жизнью, ухватил коня Александра за повод, чтоб замедлить скачку. Это дало свой результат — короля обогнали другие кирасиры. Они сшиблись с уланами. Началась невообразимая свалка: кони полетели копытами вверх, люди — ногами в стороны. Орали все — воины, лошади. То и дело бабахали взрывы. Казалось, даже земля исторгала некие гневные вопли из-за того, что ее топтали, ранили, корежили. Александр и его адъютанты подоспели к самой зарубе.
Король на своем вороном вломился в самое жаркое место, где звон сабель превратился в один сплошной треск, и пустил в ход рапиру. Колоть, рубить и отражать встречные удары стальными нарукавниками, — это у него получилось замечательно. Оно и неудивительно — три раза по два часа в неделю, хоть и без особой охоты, Александр отдавал фехтованию и борьбе. И за это он теперь должен был благодарить Герду…
— Герда! — вдруг вспомнил король и чуть не пропустил удар уланским палашом в голову.
Он ведь не видел, что случилось там — на передней батарее — когда под ним убило Воланчика. После своего падения он упустил из виду те позиции, куда отправилась командовать Герда. И теперь это озарение стало причиной для нового потока нецензурщины из уст короля.
— Кирсан! Ипполит! Стефан! Ко мне! — позвал Александр своих адъютантов, которые преданно держались рядом, отбивая лихими саблями вражеские наскоки на государя. — Едем на батарею королевы!
Только куда? В какую сторону? В этой свалке разве можно было разобрать, где теперь право-лево? И Александр, ловко нанизав на рапиру очень настырного поединщика, растерянно посмотрел по сторонам. Куда же?!
Но адъютанты на то и адъютанты. Это дополнительные глаза, руки и ноги, когда надо.
— Ваше величество! Прошу — за мной! — бойко отозвался синеглазый, щеголеватый даже в кровавой схватке, Ипполит и поскакал прочь из сечи, прокладывая дорогу государю…
Не без приключений добрались они до желаемых редутов.
Под Александром опять убило лошадь, а его самого зацепило пулей у левого локтя. Адъютант Стефан отдал государю своего рысака и побежал ловить себе коня из тех, которые потеряли седоков при зарубе. Кирсан получил осколочное в ногу, а его каурому оторвало левое ухо, но и офицер, и скакун держались бодро и не отставали от короля.
Вот и батарея. И жизнь на ней кипит: солдаты, разгоряченные работой у лафетов, оголившись по пояс, снуют туда-сюда, поднося заряды; мелькают шомпола, огрызаются пушки, подпрыгивая и откатываясь назад. Все вокруг бурое, изрытое, а от запаха пороха жутко хочется чихать.
— Берегись! — крикнул кто-то, и вражеское ядро с завыванием пронеслось над присевшими солдатами куда-то далеко за укрепления, там ухнуло, взметнув столб красного пламени.
— Ха-ха! Слепая пташка! — захохотал белозубый и черный, как уголь, пушкарь, махая промазавшему снаряду шомполом.
«Весело», — подумал Александр.
У него отлегло от сердца, когда откуда-то сбоку послышался грозный, но такой милый, голос Герды:
— Выворачивай влево, балда! Влево, ушлепок! Влево, дубинааа!
Она была в своей стихии. Наконец-то.
Стройной, удивительно светлой фигуркой королева, казалось, пронизывала задымленное пространство, будто солнечный луч, пробившийся сквозь грозовые тучи, и сыпала короткими фразами направо и налево, резко взмахивая обнаженной саблей:
— Заряды где?! Сюда! Живо! Пятую заряжай! Унтер, ты что, заснул?! Уберите раненых! Смотри — зашибет! Огонь по уродам! Смотри — колесо трещит!
Пробегая к тому месту на батарее, которое требовало ее внимания, и совершенно не обращая внимания на свиставшие мимо пули, Герда бросила взгляд на трех всадников, что остановились у телеги с зарядами. И застыла, узнав в одном — самом красном от крови — супруга.
— Алекс? — неуверенно спросила королева, отводя в сторону выбившиеся на лоб из-под шлема пряди рыжих волос.
— День добрый, милая, — кивнул, улыбаясь, Александр. — Я просто счастлив, что…
Не договорил — Герда, ахнув, птичкой взлетела к нему на седло, повисла на шее — только звякнула кираса о кирасу — и запричитала в ухо:
— Снежинка моя! Как же так? Кто тебя так?
— Ну, война все-таки, — смешался от неожиданности король. — Не в крикет играем…
— Болит? Ой, господи, всю щеку располосовало. А рука? А нога? Тебе плохо? Ты себя не жалеешь. Тебе не надо было с холма спускаться, — со слезами и укором в голосе продолжала Герда, вытирая кровь с лица супруга, потом повернулась к артиллеристам, что отвлеклись от своих дел, наблюдая за царственной четой. — Чего стали?! Ваш король ранен! Ну-ка, вдарьте по сволочам, да со всех орудий!
— Заряжай! — тут же хором отозвались на ее требование унтеры.
— А где Терентий? Где мой адъютант? Я послал его защищать тебя, — спросил, в очередной раз осматриваясь, король.
— Тот мальчик? Ему голову снесло. Начисто, — еще раз хлюпнула носом Герда и тут же рявкнула на бегущего мимо с холщовой сумкой солдата. — Почему только три заряда?! Пять надо брать! Лентяй!
— Бедный Терентий, — пробормотал Александр, вспомнив по-детски округлое, румяное лицо погибшего адъютанта. — Он у родителей младший, любимый сын, — ему вдруг стало плохо: в глазах все подернулось красным и закачалось, теряя резкость; если бы не кираса, не позволявшая спине сгибаться, король сник бы к шее рысака от нахлынувшей слабости. Скольких таких сыновей он сам, своей рукой нынче убил?
— Алекс! Плохо? — королева не могла не заметить его посеревшего лица и ухватила супруга за плечи.
— Все хорошо, — через силу улыбнулся Александр, мотнув головой, — это от дыма помутилось. Вы тут все порохом пропитали. Фух, прошло… Что Кларенс и его гусары?
— Они молодцы, — бойко докладывала Герда. — Ушли в атаку, далеко продвинулись. Порубили много вражьей пехоты и кавалерии. С вала хорошо видно, как воюют. Пойдем смотреть!
«Ведет себя, как ребенок на ярмарке», — вздохнул король и, спешившись, последовал за женой.
Королева оказалась права: с редутной насыпи отлично просматривалось поле битвы, по которому бравые гусары Кларенса, махая саблями, и пехотинцы центральных взводов гоняли конников и солдат Панфила.
По всему выходило, что на этом участке поля перевес был на стороне войск Цикадии и Трикрании.
— Да-да, — комментировала Герда. — И не только здесь. Вот смотри, — она протянула супругу подзорную трубу. — На левом воины генерала Макса здорово метелят понтумийцев. Раскололи надвое и рассеивают по полю. Максу и его офицерам надо будет Звезду Отваги дать — не забудь. А солдатам — пару бочек коньяка презентовать… А смотри правее: мы загнали противника в реку. Здорово! А теперь — на дальний холм смотри, где сам Панфил расположился. Что видишь?
— Ругает. Панфил ругает кого-то, — рассказывал Александр, глядя туда, куда предлагала Герда. — Ногами топает, руками машет. О, затрещиной наградил!
— Проигрывает гад, потому и бесится, и генералов своих толчёт, — сделала вывод королева. — Ну-ка, ребята! — рявкнула она бомбардирам во всю силу своих легких. — Еще раз, да из всех орудий! — подняла саблю. — О-огонь!
И пушки очень послушно и дружно, как одно ружье, бабахнули в сторону врага новой порцией смертоносного железа и огня. Да так бабахнули, что земля сотряслась.
— Урра! — довольно вскрикнула Герда и даже запрыгала на бруствере. — Смотри! Смотри! Мы в обоз с зарядами попали! Ну и взрыв! Ну и взрыв!
«Для нее это, похоже, развлечение», — кисло подумал Александр.
Да, взрыв на той стороне и в самом деле вышел знатный — огонь почти до самого неба взметнулся, развалив вражеские редуты почти до основания. А еще — вывел из строя значительное количество гренадеров противника, выступивших в атаку.
— Алекс, поехали добывать Панфила! — Герда подскочила к мужу с новой сумасшедшей идеей. — Смотри — по прямой до его холма сейчас все свободно — всех разогнали по закоулкам! Все поле под контролем наших войск. Мы подцепим с собой Кларенса — он точно не откажется ухватить за вихры этого выскочку — взлетим на холм и скрутим Панфила! — и, не дожидаясь ответа супруга (слишком уж она распалилась), королева затребовала. — Коня мне! Коня!
Кто-то моментально подвел Герде её гнедую Барышню, пляшущую от нетерпения на месте, и королева, взлетев в седло, опять грозно замахала саблей:
— За мной! На Панфила! — и перемахнула, словно птичка, через бруствер, чтоб нестись на врага.
— Ох, господи! — простонал Александр именно то, что обычно стонал, сталкиваясь с безумными порывами супруги, и поскакал следом, хотя желания охотиться за Панфилом у него было маловато. — Когда ж ты навоюешься, милая? — он чувствовал себя покинутым и ужасно одиноким, но не хотел, чтоб так же чувствовала себя Герда, поэтому решил не отставать от нее ни на шаг, а еще — король до дрожи во всей спине за нее волновался.
Компания, которую предприняла ее величество, была во всех отношениях безумной. Правда, присоединиться к ней нашлось немало желающих — из числа гусар Кларенса и кирасир Александра. Да и многие пехотинцы, на данное время свободные от боя по причине уничтожения врага, с воинственными криками понеслись догонять доблестных королеву, короля и целый эскадрон, желающих взять штурмом командный пункт понтумийцев.
В результате почти все батальоны второй цикадийской дивизии, определенной в центр поля боя, резко перестроили направление и поперли на ставку короля Панфила.
Ясное дело, что Панфил не на шутку разволновался, видя, что стал объектом отчаянной атаки. Он понял еще полчаса назад: битва проиграна. Его сто десять тысяч воинов не выстояли против девяноста тысяч Цикадии и Трикрании. Может, дело было в том, что в войске Панфила оказалось слишком много призывников из завоеванных стран (приневоленных к службе парней, которые видели в Панфиле захватчика своей родины и не горели желанием защищать его на полях Трикрании)?
В общем, через минут десять картина вырисовалась четкая: Панфил поспешно сел в седло и, сопровождаемый своими адъютантами и генералами, ускакал куда-то далеко за холмы, которые, тем временем, успешно штурмовали кирасиры Александра и гусары Кларенса вперемешку с пехотинцами второй дивизии.
Отход Панфила взялась прикрывать гвардия — пять сотен рослых, усатых воинов, закованных в панцири из вороненой стали. Они непрошибаемой двойной стеной выступили навстречу цикадийцам и трикранцам и наставили на них ружья, сдобренные штыками.
— Враг дал деру! — оглушительным криком озвучила бегство противника Герда и еще раз пришпорила лошадь. — Веселей! Надо догнать труса!
— Милая, умоляю! — завопил ей Александр. — Впереди — стрелкИ! — видя, что супруга не особо реагирует на его голос, он решил взять ситуацию под контроль: опасно сблизившись с королевой, ухватил ее за пояс, дернул к себе на седло, облегчая Барышне бег, и резко направил своего рысака влево, уходя с линии огня.
— Ты с ума сошел! — успела еще возмущенно наорать на мужа Герда, цепляясь за пряжки его кирасы.
Но все получилось как раз вовремя: они завернули в сторону как нельзя кстати.
По команде своего капитана, из-за пузатости напоминавшего жука-скарабея, гвардейцы Панфила пальнули в атакующих.
Первых ряд цикадийцев и трикранцев сломался: пораженные свинцом кони с дикими воплями опрокинулись, всадники полетели вверх тормашками, тоже не молча.
— Атака! Атака захлебывается! — рычала Герда, уносимая объятиями супруга куда-то в сторону.
— Это с самого начала было безумной затеей, — процедил сквозь зубы Александр (ему опять было жутко больно: одна из понтумийских пуль попала в икру). — Ипполит! Возьми королеву! — передал жену адъютанту, который верно следовал за ним. — И валите отсюда куда подальше!
— Протестую! — взбунтовалась Герда.
— Это мужское дело! — теперь зарычал король — он растерял все свое ангельское терпение. — Если тебе для полного счастья нужен Панфил, я его тебе достану! — его синие глаза так необычно яростно сверкали из-под козырька шлема, что у Герды язык занемел.
Он опять выхватил рапиру и заорал во всю силу легких:
— Цикадия! Ко мне! В обход! В обход! На холм! На холм! На штурм! На штурм! — и полетел наверх по склону холма, наискось.
— Алекс! Не надо! — уразумев, наконец, на какое безумие она толкнула мужа и остальных, закричала Герда.
Конь всхрапывал, и Александр всхрапывал. Рапира, которой он махал, призывая за собой воинов, казалось, потяжелела раза в три; пот заливал глаза, грудь под кирасой просто горела — так было жарко. Еще бы — солнце давно перевалило за полдень. Всё это суммировалось и добавляло ярости, делало необычайно огромным желание быстрей разобраться со всеми встречными препятствиями.
Кирасиры и гусары, которым повезло не сгинуть при первом налете на холм Панфила, быстро перестроились, чтоб следовать за королем. Теперь они штурмовали не по прямой, а по диагонали, и это вынудило вражескую гвардию менять позиции. С той же стороны, откуда изначально пошла атака цикадийцев, подоспели стрелки из второй дивизии — их ружья дружно захлопали в сторону гвардии Панфила. И последние оказались практически меж двух огней. А лошади цикадийцев скакали быстро.
— Руби! — выкрикивая жестокое, безжалостно слово-приказ, король Александр с грохотом вломился в первый ряд гвардейцев; а те орали, пытаясь успеть перезарядить ружья раньше, чем этот ненормальный в залитой кровью кирасе и на бешеном коне налетит на них. — И будь я проклят! — выдохнул он, разрубая пополам вместе с головой шлем первого попавшегося солдата.
— Руби! — отозвались все те, кто следовал за ним, подкованными железом копытами и белой сталью клинков снося понтумийскую гвардию с лица земли.
Холм был взят в какие-то десять минут. И победный рев штурмовавших и победивших возвестил всему полю битвы, что нынешний день — день виктории при Порожнем.
— Государь! Вот вражье знамя! — голосом, срывающимся в высокие мальчишеские ноты, отрапортовал Александру Стефан, бросая под копыта королевского рысака флаг понтумийского узурпатора. — А вот наше знамя! — указал на цикадийский штандарт, гордо заполоскавший длинными концами над тем местом, где недавно стоял Панфил.
— А сам Панфил? Без него нет победы! — прорычал Александр и швырнул в сторону шлем, который снял, чтоб охладить горевшую голову. — За ним! — он вновь махнул рапирой — в сторону небольшой группы всадников, что спешно удалялась в сторону древней пущи — но тут все в теле ему изменило: сознание помутилось, король завалился на бок и, потеряв стремена, упал с коня на землю, громыхнув помятой, потерявшей всякую парадность, кирасой.
К нему бросились все, кто был рядом. Первым оказался Стефан: он приподнял государю голову.
— Б…, — опять нехорошо выразился тот, открывая глаза. — Меня конь сбросил?
— Государь, вы сами упали, — проинформировал адъютант. — Вас ранили! — он заметил, что из щели между двумя половинами панциря короля щедро льется кровь — кто-то из понтумийских гвардейцев удачно пырнул Александра штыком во время боя, а тот, разгоряченный схваткой, даже не заметил. — Эй, скачите за доктором! — второй раз за день Стефан позвал врачевателя, а сам принялся резать ремни кирасы короля, чтоб осмотреть рану.
— Стоп! — схватил его за воротник Александр. — Я приказал догнать Панфила?
— Да.
— Не понял: почему ж никто не выполняет? Или мне самому все делать? — Александр попробовал подняться, но не получилось — упал обратно; на два последних вопроса ушли все остатки сил. Даже глаза отказались видеть ясно и четко, а уши наполнились нудным звоном. Его величество прошептал «плохи дела» и затих, прислушиваясь к боли, что начала расползаться по телу от всех тех язв, что он получил за первую половину нынешнего дня.
— Приказ короля! Выполняйте приказ короля! — прокричал Стефан, и добрая сотня еще готовых скакать кирасир с ревом «Есть!» сорвалась в карьер за бежавшим Панфилом; сам адъютант наклонился к Александру и пообещал. — Государь мой, его поймают. Точно! — и опять взялся расстегивать панцирь: раскрыл его, словно крышку сундука откинул, и сам не сдержал нехорошего словечка при виде раны.
— Поймают… точно… плохи дела… не крикет, — уже ничего не чувствуя, бормотал король, медленно погружаясь сознанием в темноту.
День тоже погружался: тихо тонул в вечерних, сиреневых сумерках.
Затихло настрадавшееся при свете солнца поле.
Оно было испахано, но не мирным плугом, а ядрами и гранатами.
Оно было засеяно, но не пшеницей или овсом, а телами людей, лошадей, обломками пушек, мортир, телег, саблями и ружьями, выпавшими из рук убитых.
Оно готовилось дать урожай, и явились похоронные бригады, чтоб собрать его — изувеченные тела — страшный урожай той хозяйки, что зовется войной…
Герда сидела у постели супруга и плакала, тихо, жалко, как несправедливо наказанное дитя.
Причин лить слезы у королевы было много.
Во-первых, ей сейчас болело травмированное колено.
Во-вторых, когда Ипполит скакал с ней прочь из жаркой битвы, что-то свистнуло, грохнуло, и они упали. Ей ничего — ободрала руку и ушибла колено, а адъютант погиб — ему всю спину разворотило осколками снаряда. Так случилось потому, что он (Герда потом сообразила) закрыл собой свою королеву. И об отважном Ипполите она не могла не плакать.
Но главное, самое главное: Александр, почти весь перебинтованный, лежал теперь неподвижно в глубоком забытьи, цветом лица схожий с белоснежной подушкой, в которой утопла его светловолосая голова, и дышал слабее, чем ребенок. Он получил много ран, потерял много крови, и доктор, который им занимался, сокрушенно покачал седой головой, завершая перевязку.
«Дура! Дура! Дура! — выдавала сама себе «пряники» королева, до боли в лобной кости стискивая ладонями голову. — Полководцем себя возомнила! В войну поиграть захотелось! Теперь смотри, чем все закончилось!» И слезы лились из глаз, от бессилия, от боли. От боли не в колене или ободранной руке — от боли где-то в груди, где-то в сердце. Никогда прежде ей так не болело в сердце.
— Вояка, — шепнули для нее из белой подушки. — Привет, вояка…
— Привет, — подлетела, схватила за руку — Александр невольно дернул губами — ему резко заболело где-то у локтя. — Извини, извини, извини, — запричитала Герда. — Мамочки мои, на тебе места живого нет. Где ж тебя погладить?
— Можешь поцеловать, — улыбнулся король.
Она сделала это, очень бережно коснувшись губами его губ.
— Ну и скромница, — упрекнул Александр и, хоть локоть упрямо болел, притянул жену к себе, чтоб поцеловать пожарче. — Милая, как ты?
— Прости меня, прости. Все из-за меня, из-за дуры, — опять всхлипнула Герда.
— Плакать не надо, — строго заметил король. — Мы победили?
— Да.
— Панфил?
— Его нет.
— Удрал?
— Нет. Панфила догнали, окружили, предложили сдаться. Тогда один из его генералов выстрелил ему в голову. Потом сказал, что таков был последний приказ короля, — рассказала Герда, а увидев, как супруг опять закрыл глаза, снова всхлипнула. — Кларенсу тоже досталось: он лежит в соседней комнате, с разбитой головой.
Александр помолчал, словно переваривая эти последние новости, потом шепнул:
— Наши потери?
— Почти десять тысяч убитыми, около тридцати — ранено. У Панфила потери больше.
Король опять взял паузу. Через минуту попросил:
— Дай мне воды.
Герда поднесла ему стакан, поддержала голову. Александр напился и отдохнул пару минут — сейчас даже глотки требовали больших усилий и вызвали новый приступ слабости. Затем сказал:
— Гаже войны, наверно, ничего нет.
— Согласна! — с готовностью кивнула королева.
Король с недоверием скосил на нее глаз:
— Неужели?
Герда вздохнула, присела рядом на табурет, взяла руку мужа в свою. Ей предстояло повиниться:
— Мною столько книг прочитано: по стратегии, тактике и прочей военной дребедени. Как это все красиво написано на бумаге, нарисовано на картинках. А на самом деле все по-другому: именно гадко и ужасно. И я была самой гадкой и самой ужасной на этом поле боя. Я до конца дней своих буду жалеть…
— Это зря, — улыбнулся король. — Ты была прекрасным вдохновителем для всего нашего войска и для меня. И за победу мы все тебя должны благодарить.
— Не нужна мне такая победа, — буркнула Герда, прижимаясь щекой к бинтам на груди мужа. — Хочу домой, к роялю и твоим картинам, снежинка моя.
Александр, довольно улыбаясь, погладил ее по огненным волосам:
— Я тоже буду кое о чем жалеть, — признался он.
— О чем? — спросила королева, жмуря глаза от удовольствия, как кошка, которую приласкали (очень уж приятно было ощущать на своей голове руку супруга).
— О том, что недели две не смогу любить тебя так, как ты заслуживаешь, рыжая генеральская дочка…
= Октябрь 2006 года =
