Цветок для Большого Зирро, или в духе постмодерна


Цветок для Большого Зирро, или в духе постмодерна

Цветок для Большого Зирро, или в духе постмодерна

«…Буря мглою небо кроет,
вихри снежные крутя».
А.С. Пушкин

Охота за реальностью – опасна. В азарте преследования можно забыть о самой реальности. Вдруг увидеть за спиной, как Дерсу Узала — амбу, по следу которой ты шел. Она сама начинает охотиться за тобой.
А все потому, что реальность – не статическая «переводная картинка». С ней нужно обращаться аккуратно, чуть поскреб не так, как нужно, и – все, из прекрасной наклейки она превращается в нечто «без-образное», совершенно негодное и неуместное на том предмете реальности, на который ты хотел ее налепить. И ты выбрасываешь, безнадежно испорченный картинкой, сам предмет своей реальности. Как ребенок, обиженно надув щечки, тебе уже хочется – не изменять реальность по своему эстетическому «чувству», а – наказать ее!
Знающий тайну — молчит не потому, что бытие – ложная категория или аффект наших чувств. В даоской традиции нет понятия – «ложности»! Но есть представление, что Бытие, как Путь Дао можно познать и участвовать в нем! Потому, что Путь Дао – есть структурирование Бытия в Вечности. А сознание человека позволяет ему проявляться вместе с Дао. Пусть даже — и в понимании Чжуан-цзы – как «полета бабочки». Вот эстетика, которой Эзра Паунд поверял литературный мир Запада, за что и был — подвергнут «остракизму».
Но я здесь говорю о другом — «…Охота за реальностью – опасна!». Опасна потому, что «либидозная» личность западного человека возвращается к собственному «Я», и, охотясь за реальностью, замыкает ее на «Себя». Лао-цзы использовал термин «неделание», как метод медитации. Даос размыкает реальность, уходит из-под молота Фатума. Отсюда и «беззаботные странствия в Беспредельном» — Даос избавляется от наказания своего сознания Прошлым, — поступки его не имеют последствий, так как Даос – НЕ совершает поступков! Это и есть принцип — «неделание» — Лао-цзы.

Возврат к традиции — как принцип литературного творчества, — к устоявшемуся, а потому и понятному – это даже не сопереживание. «Рыдания навзрыд в чужую жилетку» другого – нет. А что есть, если — оно есть?
Это не возвращение к иллюстрации идей, к иллюзии Реальности, за которой Пустота, изначальный Хаос становления. Того становления под влиянием летящей навстречу Вечности, что знали более двух тысяч лет назад на Востоке в Китае.
Принцип «пустоты» в творчестве, вот наше представление о реальности. Творчество — уничтожение реальности, — и оно возможно только после уничтожения в себе автора, а вслед за ним и воспринимающего, детонирующего читателя, этой тени автора. Автора, рукой которого движет не стиль, а внутренний сиюминутный порыв, «порхание бабочки». Только чувственно покойный, не истерирующийся читатель может в Тексте найти эстетизирующее его удовольствие. Только наблюдатель Платона, в своей неподвижности сидящий в пещере спиной ко входу, может наблюдать игру теней на стене, принимая их за реальность. Как только он сам начнет двигаться, то скоро потеряет свою тень среди мельтешения других теней!

Что Текст может дать самостоятельно читателю? То, что остается всегда – этический посыл автора, вектор структурирования самой реальности, не дающий провалиться в постмодернистский туман Реальности. А это уже — провиденческая реальность, способная изменить не только представление о Прошлом, но и – структурировать Будущее.
История становится реальностью, когда случайные события выстраиваются в законченную картину, где Рок установил предел человеческому сумасбродству. Выстраивается в историю не время нашей жизни, а это мы летим через время, становясь частью истории. Постмодернизм только вульгарно обыграл старую китайскую истину, что участвовать в «игре», значит — пристегнуть себя к мимолетности происходящего, значит – находиться в ней, жить в Хаосе, переживая только свою Самость – «либидо».

Если для «Мемориала» причиной развала СССР был запал бессильной ненависти в романах Солженицына, то для меня — вся эта бодяга закончилась в колонне молчаливых демонстрантов на Лубянке, косивших глаза на «чужих». Свою боль, свою покорность, свой мазохизм «дети Арбата» не хотели делить со страной!
А развал тоталитарной системы — попытка оргазма России, заждавшейся сексуальной революции. И вот оно – пришло! Анархия экономической Свободы, Равенство — давно «выровненных по рангу», Братство по «воровской киче». И Россия, тряся телесами, забилась в сладострастных конвульсиях. Неужели – понесет? И кто – «отец русской» демократии? И какого бастарда – родит? Вот уже Второе Тысячелетие, а где оно – дитя любви, почему медлит появляться на свет?

Линда Ирвинг пустила слезу на установке закладного камня на Лубянке, среди бедно одетых сумрачных людей с плакатами Гулага, греющих руки на ветру от пластиковых стаканчиков со свечами, молча толпящихся вокруг камня на митинге памяти, куда я привел ее, дочь миллионера, Председателя совета директоров «Банка Оф Нью-Йорк». Россия сбросила Большого Брата с пьедестала, но стала ли «соломенной вдовой», жаждущей «нового» Сожителя? Где претенденты, поведущие ее к венцу?

Красные клены вдоль линии особняков. Яркое небо Атлантики посылает на тщательно постриженные газоны слабый ветерок, чуть шевелящий резные, насыщенные цветом листья по мостовой. Поутру, Линда здоровалась с соседом по вилле, Бон Джови и направлялась на прогулку по Лонг-Айленду на одном из четырех своих скакунов.
Спорт и знания – привилегия богатых. Получить всестороннее образование — считалось традицией их семьи, их бизнеса. Бакалавр Принстонского Университета, Линда продолжила образование, она два года изучала французский язык в Париже, а потом русский – в Международном Университете имени Патриса Лумумбы.

Я заехал за ней в общежитие Университета, где Линда жила в комнате с подругой из Нигерии, крупной, томной красавицей с мечтательными глазами. При нашем разговоре с негритянкой, я невольно смотрел на полные сладострастные губы, мягко произносившие: «Линда скоро выйдет, она переодевается». Я отошел к холлу этажа, дожидаясь моей подруги. Она появилась в черном пальто, элегантно подчеркивающем ее крупную фигуру, на ногах американские ботики на невысоком толстом каблуке, черные густые волосы тщательно и плотно зачесаны на затылок.
«Едем?» — коротко бросила. Так могла сказать только москвичка, и этим Линда мне нравилась. Слова, которые она не знала, Линда просто пропускала, не заменяя их американскими слоганами или коверкая русскую речь, и это тоже было прелестно. Новые слова она быстро записывала в блокнотик, который вдруг появлялся в ее руках. Писала левой рукой, как-то неудобно заворачивая ее – это было необычно, ручка, зажатая всей кистью, быстро двигалась над страницей. Блокнотик так же неожиданно исчезал в широком кармане пальто. Линда поднимала на собеседника большие карие глаза с длинными ресницами. Простота богатых людей меня опьяняла.
Позднее Алик Силин, банкир с Якиманки, сразу оценил – породу. Да и Марат в своей галерее бисером рассыпался перед ней. Ничего — это не навредит моему бизнесу, а может многому научить, — надеюсь, не повторится история с моей бывшей подругой, когда я работал литейщиком художественной бронзы в мастерской московского скульптора.

С Линдой мы познакомились в подвале художника Арто на Сивцевом Вражке, где тот писал маслом ее портрет. Портрет Линде не понравился, там она выглядела какой-то румяной толстощекой русской бабой, она оставила его в мастерской, пообещав забрать позднее. Чтобы не огорчать гостеприимного и самоуверенного живописца с Арбата, я увел Линду на улицу. Мы прошлись до моей галереи на Волхонке, но показывать что-либо я не стал, атмосфера лихорадочного бизнеса для потустороннего зрителя могла испортить романтический настрой прогулки по Москве. Обветшалый бассейн был закрыт высоким забором, мы шли, я рассказывал неторопливо историю этого места на Пречистенке, Линда слушала внимательно, прижавшись к левой моей руке грудью. Знает она, как угодить мужчине. Это расслабляло, и я неожиданно рассказал ей о Панагии. Сам не зная почему, пообещал спуститься с Линдой в катакомбы, начинавшиеся в пристройке детской скульптурной студии ДК, забыв свое обещание завхозу-осетину — не рассказывать чужому о не своей тайне. Тоннели тянулись до Стрелки и дальше на Замоскворечье, а в сторону Арбата можно было выйти к Смоленке.
Поистине, мир устроен мужчинами, но крутится вокруг женщин. После той прогулки я часто называл Линду – Фата Морганой.

Линда, говорившая по-русски без акцента, желавшая познать эту страну, укатила в Ташкент и Самарканд к минаретам Узбекистана, к «экзотике» Востока. Оттуда она вернулась очень недовольной. Минареты были величественными — истинный мужеский нарратив, однако ей не понравилось отношение мусульман к женщине.
Европа, исторгшая один из библейских народов, как нацию избранных, претендовавших на Отцовство в религии, теперь подверглась напору новой напасти – претендующих на Отцовство во всем мире – Ислама. Да и Русь всегда воспринимала себя как защитницу Ортодоксального христианства, а потому — и осталась «один на один» с враждебным миром. Нет опоры в ненадежных соседях.
Не удивительно, что страна может выразить свою Самость и отчаяние, ощущая уже руку Рока на своей вые, в скабрезной форме. Песни, частушки, прибаутки на темы коитуса наиболее популярны в народе.
Художники в своих подсознательных творениях, если не совсем пьяны, предугадывают события будущего. Вот и история с продажей, почему-то выбранной американкой, картины художника андеграунда из коммуны на Рождественке, что находилась в полуразрушенном монастыре, вспоминается сейчас как мистика.
На картине было изображение в кроваво-красных тонах минарета — если смотреть картину горизонтально, а если вертикально – то это здорово напоминало эрегированный фаллос. Художники творят не из пустой фантазии бесплодного ума. Творчество – наиважнейшее и древнейшее качество человека, отличающего его от животных. В этих снах разума проявляется материнская природа Социума.

Что для страны начиналось с окраин, для Москвы начиналось с Арбата. Ерничество, наряду с юродством, – основные свойства русского характера, — не путайте с рацио-сексуальным карнавалом Европы, — оно зло и исступленно. Страна тогда жаждала Иного. Когда русские женщины хотят лечь под иностранцев, значит — русские мужики продали их, чтобы иметь иллюзию власти у себя в стране.
Все революции начинаются с трансформирования сексуального опыта народа в энергию освобождения и очищения через коитус Социума, для которого, если напряжение не разрешается оргазмом, ничего в происшедшем не является законченным. Вот и — «февральская революция» 1991 года — была постмодернистской революцией женского нарратива, страждущей своего лингама. Это потом — народ возжелал Останкинскую башню. Символично! Но было поздно — Россию уже оприходовали американцы. То, что женоподобному Горби в 1991 году на смену пришел дурилка Е.Б.Н., только подтверждает женскую природу народной любви. Осталось только обратиться к этосу русского народа, наиболее подходящего для языческой Руси, когда властвовал мужской нарратив. Что любит народ на своих торжищах, что наиболее разбирали с прилавков на Арбате иностранцы, как сувениры из «дикой» страны? Не знаете – могу, как знаток народного творчества – подсказать. Разворачивающиеся в лицо «дурилки» и вкладываемые одна в другую матрешки, с круглыми личинами.

В отличие от русских, сентиментальность немецкого характера вошла в анекдоты, хотя немцы со времен последней проигранной войны изменились. Конец 18 века — конец эпохи Просвещения, и преддверие объединения Германии и революционного переустройства Франции на основе Разума, — эпоха рационализма. Еще далеко до декадентского Заката, до «нового язычества» — в лице Руссо, Вагнера и Мицкевича, до — «Валгаллы» и пангерманизма в Германии, до — «панславянизма» и большевизма в России, торжества историзма и «умного» Социума. Современность, с её бесплодным скептицизмом и бесчеловечным рационализмом, превращает Социум в «игру» маклеров на товарно-сырьевой бирже, а интеллектуалов – в маргинальных акробатов-клоунов «сгоревшего цирка». Откуда возник этот кризис, а точнее вакуум, глумливого постмодернистского мышления?
Бог «никогда» не смеялся, об этом сказано у Экклезиаста: «Потому что смех глупых — то же, что треск тернового хвороста под котлами в аду. И это – суета!» (гл.7-6)

О предопределенности истории. Пророки всегда боролись с Роком, в отличие от темных предсказателей, извлекающих из невежества народа сиюминутную выгоду. Нет столкновения двух мировоззрений — Запада и Востока, а мифы народов о конце света говорят всего лишь о конце их культурной традиции, исчерпавшей себя. Направление Юг-Север, которое нам определяет Дядя Сэм – наваждение американского постмодернизма, как до этого и их представление об «Империи зла». Нет — перста Всевышнего, двигающего миллиард народов ислама по предначертанному пути. Вы, наверное, забыли о миллиарде индусов, разбросанных по миру от Фиджи до Африки, и от Англии до Америки? А больше миллиарда китайцев и японцев — от Южной и Северной Америки до Парижа и Праги?
Я пишу о Прошлом, будто оно только становится сейчас, тогда яснее видна его связь с Настоящим Парадоксальным.
Согласитесь, осмысливая так фабулу рассказа, мы как бы находим в клубке событий не только узелки «истины», но и свободные концы нитей, уводящие в неизвестность — которых в реальной жизни может и не было, но делающие свое дело — изменяющие Прошлое в нашем представлении.

Семья Ирвинг гордилась братом Линды, что принимал участие в операции «Буря в пустыне» летчиком В-15. Америка, с ее небоскребами Манхеттена, тоже претендовала на «отцовство для демократии». «Буря в пустыне» была странной войной на Ближнем Востоке. Впервые американцы применили подкуп высших чинов Саддамовского режима, что позволило избежать больших потерь для US Армии. Это был опыт коррупции целого государства. В СССР в таких масштабах так было только в Узбекистане в Андроповские времена.
Опыт — американцы прошли сполна, дав заем Горбачеву в $4млд., проводившийся через «Банк Оф Нью-Йорк», и который загадочным образом был разворован. Концы кредитного дела упрятаны теперь глубоко – произошел развал СССР. Кредит теперь должны будут отдавать другие поколения «лохов».

Минареты Востока для Линды сошлись с башнями Торгового Центра, символа могущества Америки в мире, — в одном из рухнувших небоскребов, ближе к вершине, был офис «Банка Оф Нью-Йорк». А вездесущий Церетели установил на берегу Гудзона свою скульптурную композицию под названием «Большое Зирро», еще недооцененный и не понятый подарок Нью-Йорку. По-русски – неудобно произнести – но тоже Большой П…. Что еще можно ожидать от монументалиста-ёрника, выразившего суть русской эстетической традиции!

Подмосковное Подушкино. В лесу луговую траву прибило седой изморозью, и опавшие листья на дорожках насытились цветом. Желтые и красные грибы-мухоморы в поредевших папоротниках под деревьями смерзлись, торчат как на пляже яркие зонтики. Под утренним солнцем ядрено парят холодом поляны.

Добавить комментарий