Театральная история

Знаменитый драматический театр из Москвы приехал на гастроли в уютный провинциальный город, каких немало в средней российской полосе. Среди привезенных москвичами спектаклей достойное место занимала нетленная трагедия Вильяма Шекспира «Юлий Цезарь».
Как только гастролеры расположились в провинциальной гостинице, из окон которой открывался чудесный вид на великую русскую реку, главный режиссер, человек известнейший и любимый всей страной (Советов), вызвал к себе в номер своего нетитулованного молодого помощника.
— Голубчик, дорогой, — приятно грассируя, продекламировала знаменитость, — не сочтите за труд, подыщите массовку для «Юлия Цезаря». Вы же знаете, мы взяли сюда далеко не всю труппу…
Помреж поморщился, ибо у него наклевывалась встреча с давней пассией, очаровательной брюнеткой, проживавшей именно в этом прекрасном городе. Но делать нечего — надо было выполнять задание Мастера.
Помреж, разумеется обратился за содействием в местный театр и к городским властям.
— Мне нужны молодые мужчины, — важно пояснил он, вальяжно закинув ногу за ногу, провинциальным руководителям, — человек двадцать, желательно знакомых с воинской дисциплиной. Говорить им ничего не придется, только немного постоять в костюмах солдат римской армии с бутафорскими щитами и копьями.
— А пожарники подойдут? — прищурившись спросил второй секретарь партийного комитета.
— Подойдут, наверно, — уверенно кивнул помреж и удовлетворенно крякнул.
Вечером к театру своим ходом прибыл взвод пожарных во главе со старшим сержантом.
Огнеборцы перестроились в колонну по двое, проникли в здание театра, уменьшенную копию Малого в Москве, и, пройдя в партер, расположились на сцене.
Когда помреж вышел на подмостки, старший сержант скомандовал «Сми-ир -на-а!», сделал три строевых шага, отчего произошло заметное сотрясение подмостков, и, молодецки приставив правый сапог к левому с одновременным приложением огромной пятерни к пилотке, четко отрапортовал:
— Товарищ помощник режиссера! Второй взвод городской пожарной части по вашему приказанию прибыл! Замкомвзвода старший сержант Рябоконь.
Помреж вспомнил службу в армии, застегнул кургузый пиджачок и отреагировал небрежно, но вполне адекватно:
— Дайте «Вольно».
Сержант с изяществом и грацией молодого тюленя отскочил в сторону и повторил команду помрежа. Добры молодцы-пожарные ослабили ноги; кто — левую, а кто — правую.
— Товарищи, — веско сказал помреж, у которого через пятнадцать минут начиналось волшебное свидание с черноглазой пассией, — объясняю обстановку: завтра мы играем здесь трагедию Шекспира «Юлий Цезарь». Вы, товарищи, получите… э-э-э… обмундирование и снаряжение и выйдете на сцену в начале второго акта — по команде, конечно.
Сделав паузу, впрочем короткую, ибо негоже было опаздывать на свидание с возлюбленной, помреж продолжал:
— Первое отделение рассредоточится здесь, — помреж показал где, — второе — здесь, третье — здесь. Вы, товарищ старший сержант, — обратился помреж к младшему командиру — здесь.
Сержант Рябоконь вытянулся и рявкнул:
— Есть, товарищ помощник режиссера!
— Вольно, вольно, — как-то не по уставу, скороговоркой, отозвался помреж и продолжал. — Вот здесь будет располагаться палатка вашего, так сказать, командующего, Юлия Цезаря… Цезарь, значит, выходит из палатки, а вы, все как один, поворачиваетесь к нему и начинаете между собой переговариваться. У Шекспира ремарка: «шум голосов». Далее Цезарь поднимает руку — вот так (помреж показал, как главный герой поднимет правую руку), — и начинает читать свой монолог, а вы, наоборот, замолкаете…ну и до конца сцены, стоите, молчите, смотрите на Цезаря, а в паузах — друг на друга… Как только упадет занавес, вы, товарищи, организованно уходите за кулисы и сдаете обмундирование и снаряжение… Задача ясна? — с некоторым нетерпением спросил помреж, повернувшись к сержанту.
— Никак нет! — бодро ответил младший командир и нахмурился.
Нахмурился и помреж. Минуты летели, и до свидания с желанной провинциалкой оставалось совсем мало времени. А пассия не любила ждать. Даже возлюбленного из знаменитого московского театра.
— Так-с… что не ясно? — раздраженно бросил помреж.
Сержант Рябоконь приосанился и задал вопрос:
— Что говорить, когда выйдет…товарищ командующий?
Помреж облегченно улыбнулся.
— Да, совсем забыл… Очень правильный вопрос, товарищ старший сержант. У Шекспира на этот счет четких указаний нет. А у нас, актеров, принято, когда текста нет, но надо на сцене воспроизводить видимость разговора, негромко, вполголоса, говорить друг другу: «что говорить, когда нечего говорить». Таким образом достигается «шум голосов», которого требует ремарка великого, так сказать, драматурга. Теперь ясно?
— Так точно, ясно! — уверенно рявкнул сержант.
— Ну вот и отлично, — удовлетворенно потирая руки, заключил помреж. — Вы, товарищи, можете здесь или у себя в части порепетировать часок-другой, а меня извините — дела… Завтра милости прошу ровно в девятнадцать ноль-ноль прибыть в театр. Значит, не забудьте: «что говорить, когда нечего говорить!». Так что бывайте здоровы, товарищи!
И радостный помреж на крыльях любви помчался из театра к своей чаровнице.
Наступил вечер следующего дня.
Пожарная команда прибыла вовремя и быстро преобразилась в римских легионеров первого века до нашей эры. На сцене тем временем шел первый акт, кипели страсти, Брут с Кассием плели свои козни, и перед затаившим дыхание залом блистал своими монологами народный артист, игравший заглавную роль.
Подошло время второго акта.
Сержант Рябоконь в необычайно шедшем ему мундире римского центуриона расставил своих подчиненных по указанным ему помрежем углам сцены и сам занял предписанную позицию. Появился народный артист, придирчиво оглядел соратников-воинов, и вежливо поздоровался с ними:
— Здравствуйте, товарищи.
— Здравия желаем, товарищ…командир, — зычно, но несколько неуверенно ответил за всех «центурион».
Народный хмыкнул, а затем нахмурившись вошел в образ древнеримского тирана и скрылся в палатке.
Поднялся занавес, и перед восхищенными зрителями во всей солдатской красе предстал римский лагерь, заполненный живописными группами кривоногих легионеров, среди которых выделялся бравый центурион с петушиными перьями на медном пожарном шлеме. Зал не удержался и зааплодировал в предвкушении захватывающего действа.
Когда аплодисменты стихли, из палатки стремительно выбежал народный артист. Легионеры, повинуясь команде центуриона «делай — раз!», синхронно повернулись к выскочившему на авансцену хмурому, но величественному военачальнику, и на счет «делай — два!», шумно, но слаженно набрали в молодецкие груди воздуха, сделали паузу и громогласно выдохнули:
— ЧТО — ГОВОРИТЬ — КОГДА — НЕЧЕГО — ГОВОРИТЬ!!!
Народный артист вздрогнул так словно его поразил предательский кинжал Брута. Мрачное, исполненное величия выразительное лицо великого актера исказила странная гримаса. Казалось, Цезарь хотел что-то сказать, но в горле у него забулькало, и император, пошатнувшись, повернулся к палатке, сделал несколько неверных шагов и рухнул в бутафорский шатер, отчего тот с треском сложился. Из-под обломков палатки послышались то ли рыдания, то ли взрывы демонического хохота.
В партере и амфитеатре возникло то, что в газетах того времени обычно передавалось, как «шум в зале».
Бледный невыспавшийся помреж, переживший дивную и бурную ночь в гнездышке черноокой провинциальной богини, выбежал на сцену, рванулся к руинам палатки и приоткрыл порваннный полог.
Он увидел народного артиста, бившегося в судорогах неуправляемого смеха и находившегося в состоянии, близком к настоящей истерике.
— Ой, не могу… не могу больше! — стонал орденоносец и лауреат самой главной премии страны. — Убери ты этих… солдат…и того…в перьях…убери ради Христа, а то я дальше играть не смогу!!!
Последовали новые взрывы гомерического хохота. Трагедия превращалась в фарс.