В городе, где часто идут дожди, где воздух пахнет кефиром, где улицы помнят о пыли, как люди — о динозаврах, гасли шлагбаумные фонари, пропускающие естественный свет медленной дорогой воображения. Город, просыпающийся в холодном поту, судорожно подёргивался в объятьях рассвета, закуривая сразу несколько заводских труб. Окна открывались мыслями о погоде, подозревающими, что опять идёт дождь. В сплошной бесконечной луже, как в ванной, лежали отражённые толстогрудые облака и надували мыльные пузыри.
Города растворяются, исчезают внутри себя. Когда заканчиваются города, начинается пустыня непонимания. Выбросить обручальное кольцо в открытую форточку, и, разбив окно настежь, шагнуть в свою бессознательность. Я буду лужицей на асфальте. На едва уловимое мгновение выпрыгнет солнце из штанов горизонта и высушит меня. И снова дождь. Ты будешь идти по нашёптанным улицам, разбавляя мысли влажным воздухом, концентрированным ветром, и выдохнешь:
— Этот проклятый дожжь, — намеренно вычеркнув сухую букву «д» из алфавита откровенности.
И распахнёшь зонтик.
Но бесконечно-малая часть меня, сообщённая круговоротом воды в природе, уже будет скользить по твоей щеке, коснётся краешка губ, повернёт на остром подбородке, и, готовая сорваться вниз, испытываясь земным притяжением, всё-таки продолжит чувствовать твою тёплую кожу. Я услышу пульс твоей тонкой шеи, будто бы колокольчиком звенящий в пространстве одного биения сердца. Я буду облизывать каждую клеточку, оптически увеличенную мной до размера тетрадной клетки. И я высохну на тебе. Я высохну от любви к тебе.
Ты придёшь домой, ляжешь у ног потёртого томика Блока, как кошка сворачивается подле своего чувства, своей любви, и, не дождавшись мягкого поглаживания, заснёшь розовым сном. Тебя приснятся дрожащие от холода звёзды. Там, где сон заканчивается рассветом, когда солнце испаряет последние звёзды, напоминающие в своей бесконечности капельки росы, начинается новая жизнь. Я стряхну в твоём сне с небесного дерева свежую прохладу звёзд, и ты проснёшься с новым именем, с новым светом.
Осознание того, что меня нет, будет вечно шариться в потёмках моего безсознания как высшая форма мудрости.
