Черновцы мои, Чернiвцi…

Черновцы мои, Чернiвцi…

Города

Нью-Йорк никогда не спит,
Берлин никогда не спит,
Москва никогда не спит,
А надо бы отдохнуть…

Мой город мне в душу зрит,
Он мой талисман и щит,
Душа его верно чтит…
Судьба выбирает путь…

Сияет в судьбе звезда,
Ведет по земле звезда,
Зовет за собой звезда —
И некогда отдохнуть…

Но где бы ни жил, всегда,
Мой город зовет сюда:
— Сквозь бури и сквозь года
Вернись, хоть когда-нибудь!

Две силы есть — Ин и Янь,
Два полюса — Ин и Янь,
Две сущности — Ин и Янь.
А более — ничего…

Иллюзиям платим дань…
Устал? Отдохни… Но встань!
А что там за гранью — глянь:
Твой город — вернись в него…

Объяснение в любви родному городу

Пожилось в Черновцах девятнадцать мне лет,
Треть того, что я прожил на свете.
Но дороже его в мире города нет.
Нет красивей его на планете.

Верю: город возник под счастливой звездой
И построен для радостной жизни.
Каждый дом в нем и сквер, каждый камень простой
Учат нас пребывать в оптимизме.

Есть у каждого города «нрав и права»,
Есть особое предназначенье…
Черновцы, Черновцы – город «Ч», город «А!» —
Ты для радости и вдохновенья.

Город светлых надежд, город первой любви,
Город незабываемых песен,
Отыщи на планете меня, позови,
Верно ль жил в отдалении, взвесим.

Я не нажил нигде ни хором ни угла,
Ни богаче не стал, ни моложе….
…Но есть город, а в нем моя радость жила
И поныне живет здесь, быть может.

Вам, мои земляки, пожелаю удач,
Пожелаю здоровья и света…
День рождения, город, теплом обозначь
И сердечным приветом поэта…

Город «А!»

Почему Черновцы – город «А!»?
Потому что в ответ на слова:
— Я приехал к вам из Черновцов! –
Собеседник, не медля, готов
Междометием вас одарить:
— А! —
Мой город успел озарить
Столько судеб на долгом веку…
Город «А!», я в себе берегу
Лейтмотив буковинской весны…
Ты в мои возвращаешься сны
Вместе с той, что как прежде мила…
Черновцы, город «Ч», город «А!»…

Память о Черновцах

Этот город, в котором я не был уже столько лет,
Был в тени городов, по которым я больно скитался…
Но не стерт из души песен города трепетный след,
Но сквозь годы и дали доносится радужный свет…
Черновцы, Черновцы! В них душою поныне остался….

Там я вышел на свет в ожидании радостных дней,
Сделал первый разгон очумелого велосипеда…
И однажды в сияньи веселых вечерних огней,
Я, влюбленный бродил, одиноко в мечтаньях о НЕЙ —
И сложилось в строку в ритме сердца судьбы моей кредо….

Но однако же я на пороге осеннего дня
В длинный поезд шагнул — и уехал, надолго уехал…
Я покинул его. Только он не покинул меня,
В сны и песни приходит, назад зазывая, маня…
Черновцы, Черновцы — всей судьбы моей главная веха….

Сон о детстве

В том городе — забытый и нежданный,
Незримый вдоль по улице иду…
Срывает дождь созревшие каштаны —
В карман на память несколько кладу.

Тюрьма, пожарка. музыкальный колледж,
Театр еврейский, а потом — студклуб…
А в переулке Ленька жил, мой кореш,
Пресветлый — что душа, что лик, что чуб…

Вот перекресток у библиотеки,
Там разбросался университет…
Ну, поднимите мне, как Вию, веки,
Увижу ль то, чего в помине нет?

Дом за углом, где жил актер Сокирко,
И доктор Ботошанский наверхзу….
Все на виду: готовка, пьянка, стирка,
А вот он я — к себе во двор бегу….

Я жил в соседнем, третьем, в коммуналке,
Двор заменял мне секции, кружки…
Неугомонно – прятки, догонялки —
Отчаянные летние деньки….

Мне детство поскупилось на подарки,
Хоть рвали жилы мама и отец…
Но были звезды веселы и ярки
И песни доходили до сердец….

Здесь все родное — и давно все вчуже….
Пора неодолимая пришла —
И я отсюда вышел неуклюже,
Пошел, куда дорога повела….

И я ушел так далеко-далёко
Из ставшего вдруг маленьким двора…
Печаль разлуки глубоко-глубоко,
Как будто все случилось лишь вчера….

Мы уезжаем — и пускаем корни,
Не разорвать нам узы бытия,
Не вырваться туда, где так покорно
Ждет юность отзвеневшая моя…

Приду во сне к заветному каштану.
Он кроною укроет от дождя…
Но сильно о былом грустить не стану —
Возьму пяток каштанов, уходя…..

* * *

Прилетают ко мне из далекого детства картины –
В них, конечно, мой город и это, как правило, май…
Вот те краски и запахи вновь на меня накатили –
Мол, вглядись в невозвратные образы, повспоминай…

Льют на площади главной хрустальные струи фонтаны.
Всюду пахнет сиренью, а зелень сочна и свежа…
Понавесили белые серьги на ветви каштаны,
У театра – тюльпаны… Красиво – и жизнь хороша…

И еще мое сердце не тронули стрелы Амура,
Хоть неясным мечтаниям первую дань отдаю…
И покуда в тумане стезя моя – литература…
Даже скромной догадки о жизни моей не таю…

Ах, какое оно безнадежно далекое ретро!
Мне отсюда видней, в чем ошибки и что угадал…
Только, зная ответы, задачки решать некорректно,
А когда я оттуда смотрел, ничего не видал…

Мой антисталинизм

Итак, я жил уже и рос
В густой нужде послевоенной.
Отец задумался всерьез,
Как вырвать всю семью из плена

Безденежья голодных дней…
Решенье виделось в ученье:
Пока сражался на войне,
Подростком в самоотреченье

Мстя за погибшего отца,
Конечно. было не до школы…
Но он способный – и ленца
Его не сковывала… Вскоре

Он над кроваткою моей
Огромную повесил карту,
Где в окружении морей
Страна Советов – знаком к старту

Его учебных вечеров…
Цель: доучить до аттестата….
Отец мой худ и нездоров,
Но дней отсчет пошел от старта,

А там и финиш – аттестат –
Наградой за долготерпенье
Сверх фронтовых его наград…
Курс – на дальнейшее ученье…

А в стильном фотоателье
Коллажем – класс его в витрине.
По центру – взвод учителей,
Отец в овале… Чтоб в картине

Партийный прозвучал концепт,
Поднаторевший иллюстратор
Аккордный делает акцент:
Часть фотоплощади истратил

На фотографии вождей:
В кружке Врадимир Ленин – слева,
Иосиф Сталин – справа… Всей
Картины завершенье… Клево!

Без витаминов я взрастал,
Почти всегда – в болезни детской…
Чуть полегчало — и гулял
В тот день по Университетской

Конечно, с мамой… Подались
К витрине…
— Папа!
— Правда,что ли?
А кто твой папа. Поделись:
— Конечно, муж. Учился в школе,

Закончил… Вот на снимке он…
Прохожие к витрине встали –
Бесплатный же аттракцион…
Я:
— Ленин… И – внезапно, — Сталин –

Долой!
Мать хвать меня за руку –
И вдоль по улице – стремглав,
Поддав по заднице – в науку…
Мы добежали до угла,

Свернули – и помчалист дальше…
Еще свернули пару раз…
— Послушай, нехороший мальтчик,
Тв мог в тюрьму отправить нас,

А где ты слышал это слово…
По радио его всегда…
— Забудь нго. Не вздумай снова
Произнести – не то – беда!

Беды по счастью не случилось…
А мог вель кто-то «дать сигнал» —
Машина б тотчас закрутилась…
На то, что я был глуп и мал,

НКВД б не сделал скидки –
Ушли бы в лагерную пыль,
Едва всех не послал на пытки…
Такая вот простая быль…

Черновицкие острова

Детская библиотека на Советской площади в Черновцах

За этим домиком приземистым — с торца –
Проезд-разрез для санитарных неотложек…
Сюда впервые под водительством отца
Иду… Вступаю в мир картинок и обложек.

Меня записывают в серый кондуит –
И тонкой книжкою в обложке самодельной
Благословляют… Что мне книжечка сулит?
Едва ль осилю, ну, а срок мне дан недельный.

Еще нетвердо знаю буквы я пока,
Но начинаю храбро:
«В некотором царстве…»
Три было сына у усопшего царька.
Иван-царевич – младший… Вот ему-то дар свой

Царек оставил, покидая бренный мир…
Не все слова понятны в сказочном контексте,
Процесс познания сверх меры утомил,
Глаза слипаются, как будто веки в тесте…

— Ну, отдохни! – сынка жалея, скажет мать….
— Как – отдохни? А непрочитанная книжка?
Ее же надо за неделю прочитать.
В ней шесть страниц. А мне не достает умишка…

Со сверхнатугой эту книжку одолел,
Потом ее пересказалд отцу и маме –
И книгочейством – книгоедством заболел…
Тащусь домой с тремя толстенными томами.

В них – героический ребячий командир,
Васек, сражается за правду против кривды…
Во всех конфликтах он, конечно. победил…
А после грянули военные конфликты…

В библиотеке небольшой читальный зал.
Удобно: можно без большого перерыва
Читать, читать, читать.. Ах, кто бы подсказал,
Какие книжки лучше всех, тогда б я живо

За них и взялся бы… А вечером домой
Иду с новинкой. По пути смотрю картинки…
Мой дом – вон там: четыре блока за тюрьмой…
Шагаю, маленький, по Леси Украинки…

Сельхозвыставка 1954 года в Черновцах возле реки Прут

Наверно фильм «Кубанские казаки»
Сыграл мобилизующую роль:
Поставлены оградки и палатки…
Пришел полюбопытствовать? Изволь…

Доставленные изо всех районов
Снопы пшеницы, виноград и мед
Показывают пуще всех резонов,
Что люд советский хорошо живет.

Ну, отвлекусь, замечу мимоходом,
Что с опытом картина шла вразрез:
Ведь я еще не лакомился медом
И винограда обходился без.

Худющий и болезненный мальчонка –
Семья моя бедна и голодна…
Зарплат отца слагалося тысчонка
Лишь за квартал… Такие времена.

На выставке мне все так интересно:
Огромный бык… Зачем кольцо в носу?
Едва ль кто скажет:
— Впечатление непресно!
А кони, кони! Высотою лишь с козу

Чубатенькие пони – и контрастно
Гиганты чудо-кони под седлом!
А вот, глади: тяжеловозы!… Ясно:
Такой свезет и двухэтажный дом.

Жужжат весь день и копошатся пчелы
В стеклянных ульях… Каждому видать…
Мы посланы на выставку из школы
Живые знанья зреньем постигать.

Объемом хрюнотавры подавляют.
Не свиньи – бегемоты и слоны!
А крошки-поросята умиляют.
Так эти хрюнотаврики смешны!

Бараны, овцы, малые ягнята –
Белы, черны и рыжи – как огонь…
Козлиша, козы, ясно – и козлята…
В больших вольерах кролики… В ладонь

Зерна, чтоб покормить пеструх-хохлаток
И сизокрылых тучных голубей,
Индюшек… Достают из дюжих кадок
Огромных рыбин… Карпов? … Не робей…

Любые фрукты – упоенье ока,
Но лучше б их попробовать на зуб…
Не предлагают… Это так жестоко!
В больших ларях – разнообразье круп…

Неужто варавду побогаче стали
Жить в эс-сэс-эре люди сей момент?
В усищи фыркал с постамента Сталин,
Кроваво-красный грозный монумент…

Футбол моего детства

Возьму и назад подкручу календарь…
Тогда и окажутся в песне
Виталик Козловский, и Петька Дегтярь
И маленький Генка Колесник.

Козловский Виталька – дворовый вожак,
Стремительный, резкий, суровый
Команду сколачивал… Я же – тюфяк:
Неловкий, от астмы – лиловый….

Мечталось, хотелось футблить, как он,
С мячом прорываться по краю….
— Иди во вратарскую…. Слышишь, Семен?…
Ура! Я в команде! Играю…

Я счастлив. И я, не жалея себя,
Льва Яшина помня уловки,
Пугал нападавших, от астмы сипя…
А за неименьем сноровки,

Мешком обреченно бросаюсь на мяч,
Противника наземь сшибая…
Сквозь зубы шепчу себе:
— Только не плачь! –
В игре синяков не считая…

Я предан дворовой балдежной игре.
Команде своей и Витальке…
Футбол был везде, а у нас во дворе
В своей голубой «разлетайке»,

Финтя, как Стрельцов – две руки врастопыр,
Жестокой улыбкой сверкая,
Виталька Козловский, дворовый кумир,
Носился от края до края…

В те годы еще городской стадион,
Куда мы ходили на матчи,
Дощатым заборчиком был обнесен,
Звучали бравурные марши.

В команде «Динамо» футбольный свой век
Доигрывали два титана –
Фомин и Архангельский… Правда, на бег,
Прорыв их уже не хватало.

Но так, как Архангельский круто финтил,
Как «щелкал» Фомин по воротам!…
Кто раз это видел, вовек не забыл –
Обыгрывали, как по нотам…

Центральная площадь – футбольный Гайд-парк:
Толклись здесь часами «тиффози».
Зимою и летом. Завязли в зубах
Атаки, броски… Как в гипнозе

Твердили друг другу:
— Вот это был бег!
— Вы видели, как он прорвался?…
Здесь каждый – великия футбольный стратег:
— Уж я бы быстрей разобрался,

Кого лучше ставить на эту игру!
— Да, тренер у нас безголовый!…
… Казалось, что я без футбола помру —
Мальчишка не сильно здоровый,

Я бредил игрою. Я знал игроков…
В дворовой команде и классе
Порой доходило и до кулаков:
Ведь я не хотел быть в запасе!

Футбол до поры был важнее всех дел,
Футбол был моим вдохновеньем…
Потом он ушел от меня, улетел –
Не сладил с внезапным взросленьем…

Когда перестраивали стадион
В столично-овальную чашу,
И я там таскал на носилках бетон,
Ступая в осеннюю кашу….

А ныне совсем опустели дворы –
Мальчишек компьютер прельщает…
Мне жаль их, лишенных великой игры,
Которая дружбу вмещает…

НСШ № 24

Свихнусь от косоглазия иль позвонки сверну:
На всех девчонок в классе я гляжу, не на одну.
Подписаны матрикулы, уроков нет, ура!
Каникулы, каникулы, веселая пора!

На всех печенья пачечка, в бутылке – лимонад –
Ты с классом, Тоня Пащенко, идешь на променад.
В косичках ленты белые и белый фартушок…
Со мной чего-то сделалось, ну, точно, дурачок.

Дурачусь от смущения, волчком кружусь, бешусь…
Дружок идет степеннее, он, Сашка Левеншус,
Сказал, грызя печенье, что в Тонечку влюблен:
— Пиши стихотворенье! – приказывает он.

Как солнце светит ярко, в ветвях галдят птенцы,
А за оградой парка – родные Черновцы.
С каштанов на аллею – бельчата – игруны…
Нам с ними веселее, мы шалы и пьяны…

Взмывают ввысь качели, чтоб камнем падать вниз,
Кружатся карусели, девчонок смех и визг.
Как будто катаракту мне удалили с глаз –
И я влюбился – ах ты! – во всех девчонок враз!

Я, как мой дикий пращур, их видом ввергнут в грех:
Во все глаза таращусь, поцеловал бы всех!
Смотрю: Садовник Люся – и что-то в сердце – щелк!
Глаза – черешен блюдца, косички – черный шелк.

За Ниночокй Ломинской бегу, она: «Лови!…»
Бесчувствия поминки, прелюдия любви.
Я в панике, я в шоке, хочу назад, в покой…
А вот у Белки Шойхет… Потрогать бы рукой…

У Катеньки Бекетовой ручоночки тонки…
Пока, пока, покедова, невинные деньки!

Планетка-восьмилетка в соседстве от тюрьмы…
За память –«кол» — отметка: ее забыли мы!
На улице Нагорной – и как могли забыть?
Она – немой укор нам – учила нас любить…

Черновицкий трамвай

На майских праздниках детей ЧТТУ
Катал по городу игрушечный трамвайчик.
Я им завидовал, но понимал тщету
Надежд попасть в него – большой и толстый мальчик….

Зато в обычном я с утра и до темна
Могу кататься невозбранно и бесплатно.
И мне завидует дворовая шпана:
Кондуктор-мама – не хухры-мухры! Понятно?

В вагонах маленьких обычно теснота,
Площадка задняя – пристанище для «зайца».
Лафа карманнику: толпешка-то густа –
В очках и с тросточкою, чтоб слепцом казаться…

Педаль кондуктора – к отправке два звонка,
Для торможения песок на рельсы сыплют….
А на подножке два замерзших мужика –
На сэкономленные гривеннники выпьют?

«Рогатка—Прут» и «Прут-Рогатка» день деньской…
Кондуктор громко объявляет остановки,
— Берем билетики, — взывает, — штраф большой…
Кондуктор знает «уклонистов» все уловки…

На спуске к «Танку», (что случалось много раз) –
Трамвай зимой сползал со скользких рельсов набок…
Трудилась мама, чтобы я голодным в класс
Отнюдь не хаживал – и в грамотешке навык

Устроился основою судьбы…
Потом внезапно всюду рельсы поснимали –
И очень-очень скоро город позабыл,
Как перезвякивались весело трамваи…

Троллейбус-то удобней, спору нет,
Но отчего-то очень жаль их, неудобных,
Холодных, тесных, резко звякавших вослед…
Зато ко мне всегда так безоглядно добрых…

Танк

При Черновицком глав-жел-дор-вокзале
На въезде в город навсегда застыл
На перекрестке танк на пьедестале…
Тот танк, который самым первым был

В отчаянно стремительной атаке…
Фашистских дотов страшен вал огня,
Но краснозвездные летели танки,
Спасая город, значит, и меня,

Хоть я родился лишь спустя три года…
Над Черновцами загустел июнь.
Танкист глядел взволнованно и гордо…
А черновчанин, весь седой, как лунь,

С цветами к танку подошел:
— Спасибо!
Он весь в цветах – обшарпанный металл…
Танкист:
— Так славно пахнут! И красиво…
Танк заслужил. Он лихо воевал,

Мой личный лимузин, моя каретка…
— Скажи нам имя, славный командир…
— Да, вроде ни к чему… Ну, Гончаренко…
Но я еще не все освободил

В Европе города… Идем на запад…
Такой красимвый город Черновцы!
Цветы прекрасны и чудесен запах…
Прощайте, люди! По местам, бойцы!…

Стоят по городам Европы танки
На пьедесталах. Много лет стоят.
Повсюду захоронены останки
Геройских командиров и солдат

И эта память пусть пребудет с нами
И перейдет в грядущие года….
Пусть высится и танк над Черновцами,
Но не стреляет больше никогда…

Холодильник

Улица Гете на стыке с Университетской….
Через брусчатку – в ворота. Направо во двор…
Ключ мне доверен, да больше: доверен недетский
Весь городской холодильник…
— Ну, да, перебор…

Я шестиклассник, двенадцатилетний подросток –
В горпищеторге вполне уважаемый спец.
— Комплекс машинный, конечно, освоить непросто?
— Просто, непросто… Наставником был мой отец….

Он, фронтовик, уникальный механик-электрик,
По совместительству в торге – начальник ГО.
Плюс газ-вода. Автоматы – навязанный хет-трик…
В комплекс машинный отец не пускал никого.

Город внедрял автоматы со сладкой водичкой.
Впрочем, внедрял их не кто-то, а тот же отец….
Множество точек, наладка… Работа с наличкой…
Он, рассмотрев варианты, решил наконец:

— Ладно. Возьмусь за газ-воду, но бизнес сезонный.
И холодильник за мной…
— Ну, а как ты один?
— Есть и дублер. Не взыщите – слегка незаконный…
— Как – незаконный? А кто он?
— Да Сеня, мой сын.

— Как, ты доверишь продукты незрелому сыну?
Город оставишь без масла, сыров и колбас!
— Только ему и могу я доверить машину.
Он не запьет, не проспит, не сбежит, не продаст.

— Может, на время возьмем из обслуги кого-то?
— И капремонт всех систем назначайте тогда…
— Он же пацан – и нельзя по условиям КЗоТ’а…
— Только Семен, если точно нужна газ-вода!

Плюнув на КзоТ, развезли автоматы по точкам…
— Может, сойдет авантюра, но чур, не болтать!
Он-то пацан, но со взрослого будет росточком…
— Делаем дело – и нечего КзоТ приплетать!

И под присмотром отца всюду тянут проводку,
Трубы фланцуют, прессуют, заданьем горды…
— Эй, Михаил, все готово! Ты дай хоть на водку…
— Завтра придете – упьетесь: налью газ-воды…

Я по утрам с понедельника и до субботы
Гордо влезаю в обтерханный комбинезон –
И приступаю – ответственней нету работы…
Четко отец инструктировал… Помнится он

Твердо наказывал: раньше, чем главный рубильник
Вниз повернуть, нужно воду подать и рассол…
И, нагнетательный вентиль открыв, в холодильник
Минусы гнать: вниз рубильник – компрессор пошел…

Есть два манометра, в ванне с рассолом – термометр –
(В трубах хранилища перетекает рассол) –
— Холода больше мне! – Это завскладом…
— Сей мОмент!
— Эй, не усердствуй! – Манометр: — До края дошел…

То прибавляю подачу. А то – убавляю…
Дело нехитрое – бдительность только нужна…
Тех, кто впервые приходит, собой удивляю…
— Молод…
— Подумаешь! Важно: работа нужна!

Часто начальство со мной, как со взрослым мужчиной
Держит совет на серьезе – когда им шутить?
Я до шести регулирую холод машиной.
Просят:
— Не мог бы и вечером похолодить?

Городу нужно – я холод даю сверхурочно:
Свежего масла прислали – и нужно его
Вмиг заморозить… Работаю четко и точно 6
С батей умеем, а более нет никого…

Смены ночной не положено нашей машине.
За ночь слегка потеплеет в хранилище, чуть…
Утром компрессор врублю – все обратно остынет…
День, и неделя, и месяц, и лето… Забудь!

Школа опять предъявляет права на подростка…
С вахты рабочей без радости я ухожу:
Мне на работе привычно. Спокойно и просто…
В школе – напряг. Но рабочую марку держу…

Был я дублером отца на машине два лета.
Он той порою заочный кончал институт.
Стал инженером – и баста: рабочая спета
Песня: начальником в пуско-налалку зовут.

Позже впрямую едва ль этот опыт сгодился,
Да и наставников лучше отца не нашлось.
Не оттого ль инженер из меня не сложился.
Я и машины живем исключительно врозь.

Что-то осталось на уровне памяти генной:
Сын-музыкант – он водитель лихой и пилот…
Школа отца все равно остается бесценной
Хоть на другую стезю нас судьба развернет…

Опера в Черновицком трамвайном парке…

В трамвайном парке — «Запорожец за Дунаем»!
Здесь самодеятельность классная была…
Заполнен клубный зал, начала ожидаем…
Рояль у сцены, ноты… «Скрипка» подошла,

Кларнет, ударные… Настройка инструментов…
Зал в нетерпении… Начните же скорей!
Аудитория волной аплодисментов
Торопят труппу… Запирание дверей…

Прожектор занавес бордовый озаряет.
Все понимают, что начнут уже вот-вот.
Зал, затаив дыханье, мигом замирает…
Вступает музыка – и занавес ползет…

И начинается волнующее действо…
Дуэт скандальный… В нем Одарка Карася,
Грызет, шпыняет за похмельное злодейство…
И тут оказывается, что труппа вся –

Своя: водители, диспетчеры, монтеры…
Карась – Шлемко—водитель – я его узнал…
Зовут солиста, как мне помнится, Григорий…
Поет Кривенко за Одарку… Не встречал…

— А кем она у вас работает в трампарке, —
Я вопрошаю маму гулким шепотком
О той, кто в сложной роли-партии Одарки
Живет естественно и сочным голоском

Нам выпевает о томительных страданьях,
Виною коих, ясно, муж ее, Карась…
— Она – жена водителя…
В скитаньях,
Как очень многие, семья та подалась –

(Я о героях пьесы, а не об актерах) –
Из Запорожья – от погромов царских прочь.
Аж за Дунай бегут в Туреччину – и ворох
Проблем у них переселенческих… Помочь

Султан желает запорожцам по сюжету…
Мне удивительно: и раньше и сейчас
Цензура жесткая крамольное либретто
Не запретила… И всерьез волнует нас

Рассказ бесхитростный о том, как приживалось
Семейство наших запорожцев «за бугром»,
Как ностальгия темным пьянством выражалась…
Смешно? Не очень, хоть и с легким юморком

С волшебной музыкой, чудесным хеппи эндом
Нам перессказан драматический сюжет,
Вошедший в плоть и кровь национальным брендом…
Он много раз на протяженье долгих лет

В живой реальности народа повторялся…
И столько выпито в том горе горьких кварт…
А в светлой партии Андрия изощрялся
Уже совсем немолодой водитель Шварц

Василь Иваныч – (от рожденья он был Миша) –
Чудесен тенор Шварца – несомненный дар –
То форте (громко), то пиано — (тише, тише)…
И резонирует отзывчивый радар

Всех душ синхронно: о любви поет водитель
К дивчине славной… Богданенко за нее –
Диспетчер Надя… И душою вслед летите
За чистым тенором… Мучительно мое

Андрию-Шварцу сердце вторит вдохновенно…
«Бог из машины» подключается – султан –
(Сюжет наивен очень, скажем откровенно) –
Не в этом дело… Что за музыка! Я пьян

От звуков сказочных, от пения и скрипки —
(В театре подлинном конечно бы оркестр
Играл стозвучный) – Всем понравилось: улыбки,
Аплодисментов шквал и
— Браво! – крики с мест…

Я «Запорожца…» и в театре настоящем
Когда-то слушал… А сегодня вдруг дошло
Сверх содержания: не надо быть ледащим,
Сам стань творцом, коль неожиданно зажгло

Мечту сердечко о несбыточно прекрасном…
Твоя мечта осуществится, лишь начни.
Поверь в себя однажды – будет не напрасным
Шаг по стезе творенья… Не робей, шагни…
ЧСТ
Рассказать ли вам о тех, о ком
Есть в душе в душе воспоминания?
По утрам я мчался в техникум,
Как несутся на свидание.

Превращали здесь кого – в кого?
Расспросите поседевших нас,
Как на улицу Котовского
Мы летели в Цили Львовны класс…

Потому что математика –
Мамой всех наук пристроена
А ленив – не мать, а мачеха –
Та наставница престрогая…

Были мы уже степеннее,
Чем простые старшеклассники,
И была у нас стипендия…
Дни степешки – наши праздники.

Знали цель: попав в рабочий класс,
После вырваться в начальники…
А учили-то, учили нас
Гениальные наставники.

До сих пор в мозгах колышется
Это знание надежное
Вроде физики от Лифшица,
Воздадим Иделю должное.

И остались не ошметки в нас
От учения нехилого
По черчению – от Жметкина,
Сопроматчика Кириллова…

Мы те знания не пропили,
Что так трудно шли к извилинам,
Даже те, что не по профилю –
И они судьбу творили нам…

И в мои (за курс ответчика)
До сих пор в мозги врезаются
Строки Пушкина от Федченко,
Крепкий «дойч» от Нонны Зайцевой…

Каждый здесь свое осиливал
По судьбе, а для примера вам,
Скажем, — пение Васильева
И стишата Венцимерова.

Я пошел по той по тропочке,
Пусть она не столь и хлебная,
Под рукой Вилорк Петровича,
С поощренья Нонны Глебовны…

Золотая строгость Гольдина
И оркестр с трубой Маргулиса –
Все вошло в понятье – Родина –
И вовеки не забудется

Где теперь друзья-наперсники,
С кем мы ездили на практики,
Сочиняли наши песенки,
Отмечали наши праздники?

Где она, та невозвратная,
Темно-русая красавица?
Жизнь подходит предзакатная
А любовь моя не старится…

Груз потерь оплачу, оплачу,
Годы – черно-белым тельником…
Мой поклон Георгий Палычу,
Что меня зачислил в техникум…

Танцы на крыше Дома офицеров

Над Театралкой горячечный Эрота пульс,
С крыши оркестр возбуждающе нервы щекочет.
Самозабвенно твистуют подростки – и пусть!
Знаю: со мной танцевать ни одна не захочет.

По Тетралке гуляю, с ней болью делясь,
Горечь мою прочитает от корки до корки:
Дом офицеров – там танцы на крыше, где я
Не был ни разу – танцор из меня никаковский.

Я неуклюж, и стеснителен – и одинок,
Косноязычен… А что ни скажу, все – некстати….
Танец – движение сердца и музыка ног,
Только мои не фурычат в такой ипостаси.

Что-то со мною не так, не пойму отчего.
Вся молодежь наверху, я внизу. Неприкаян…
Кажется, я вообще не от мира сего –
Горько, обидно, что выпала доля такая…

Кто же со мной согласится пойти танцеывть?
Кто улыбаться захочет такому партнеру,
В медленном танце позволит себя обнимать?
В танце с посмешищем не оберешься позору…

Как я завидую тем, что легки и ловки,
Как я мечтаю и сам твистовать и кружиться!
Ну, а такому достанутся только плевки —
Ни танцевать и ни с девушкою подружиться…

С крыши несется потоком густой звукопад,
Дарит кому-то восторг, а кому-то смятенье.
Здесь одновременно рай для кого-то и ад,
Неутолимая боль, для иных – вдохновенье…

Немецкий язык

Пускай несладкою, пускай бесхлебною
Была моя тропа сквозь снег и дождь…
Давид Абрамович и Нонна Глебовна,
Спасибо вам за мой неслабый «дойч».

Мой город вылеплен мечтою зодчего,
Хранит под крышами немало тайн…
Одна мне ведома: помимо прочего
«Дойч» эхом прошлого таится там…

Язык был крыльями, язык был парусом,
Он стал опорою моей стопы
И в журналистике, и в дружбе с Клаусом,
Во всех превратностях крутой судьбы.

В иных наречиях потом стал докою:
Болгарский выучил прям на бегу.
И по-английски я свободно трекаю,
И по-испански кое-что могу.

Язык — мой выигрыш, мое могущество,
Он джиу-джитсу мой и карате,
Мое заведомое преимущество
В мирской бессмысленности-суете.

Когда слова чужих языков втискивал
Сквозь узколобие в усталый мозг,
Тот соответствия в родном выискивал,
Врезая в память их, как в мягкий воск.

И главный тайный дар моих учителей —
Мой русский, вымолившийся в стихи,
И тонкий сборник, ими не прочитанный,
Он — покаяние за все грехи.

Тропа негладкая к закату тянется,
О том, что скромно жил, зря не жалей.
Пусть память верная в душе останется
Бессмертной славою учителей.

Музыка

Дан звонкий голос. Слух едва-едва
Дотягивал до певческих канонов.
И у меня был «Гонер Верди-2» —
Наипевучий из аккордеонов.

На Киевской, на третьем этаже,
Он разливался песней о девчонке
Из нашего двора. Была уже
Она в душе… Той песней до печенки

Не уставал соседей донимать –
На большее мозгов недоставало…
В игре меня пытался наставлять
Горлисский Гриша… Но успехов мало…

Сам Гриша музыкантом был «на ять»:
Консерваторским классным кларнетистом –
В муздрамтеатре выпало играть –
И он играл певуче и искристо…

Я под началом Гришиным постиг
Мелодику в согласье с чувством ритма,
Предвосхитившие корявый стих…
В нем, ясно – Люда – и плохая рифма….

Я даже и в музшколу походил –
Была в ДК текстильщиков музшкола –
Чем лишь острей, больней разбередил
Сознанье неспособности – и скоро

Эксперимент с музЫкой прекратил…
Однако не совсем остались втуне
Уроки эти – ( я и в хор ходил) –
И благодарен песенной фортуне:

Подшлифовался неуклюжий слух –
И ныне у катрена и рефрена
Мой слух – один из самых верных слуг….
Моя душа из песенного плена

Не вышла и не выйдет никогда –
И наша черновицкая «Маричка»
Идет со мной по жизни сквозь года…
Вся жизнь моя – как песен перекличка.

И в ней уже давным-давно звучат
Мои, в которых ты, любимый город
И та, на чей глубокий ясный взгляд
Я навсегда моей душой наколот…

А ежели попросите, тогда
В минуту запоздалых откровений
Спою «Гори, гори, моя звезда»
И что-нибудь из собственных творений…

Николаевская церковь

Названья улиц в милом городе моем
Изменены опять — и стали «самостийны»,
Но в Черновцах души, где памятью живем,
Советский прежний сохраняем ретро-стиль мы —

Так нам привычнее… Я мысленно иду
По Волгоградской мимо лавочек и рынка…
Чуть-чуть подальше пустырек один найду —
Нетленна в памяти заветная картинка.

Стоит октаэдр-сруб, увенчанный крестом,
Четыре века здесь стоит назло погоде…
В летящем облике, законченно простом,
Идея четкая: земля мала… На входе

Церквушки — (без единого гвоздя
Сработанной топориком азартно) —
Давно замок… Помысли, не входя,
О Господе… И, может быть, внезапно

На душу откровенье снизойдет,
О чем-то в жизни очевидно важном.
Господь стезей высокой поведет
К добру… Ведь он заботится о каждом…

Завод

«Вернулся я на родину…» —
Вот — песенное вспомнилось.
У всех своя солдатчина,
У всех она горька…
Я не представлен к ордену,
Мне двадцать два исполнилось –
А где искать удачи нам –
Удача так релка…

Гэбэшникам-потешникам,
Что кадрами заведуют,
Дано заданье важное:
Евреев не пускать…
— Так, так – окончил техникум… –
Работу мне советуют,
— У нас-то – дело зряшное –
В Израиле искать…

А мне, чтоб служба в армии
Была бы в стаж засчитана,
Нужна сейчас, немедленно,
Любая, но сейчас…
Заталкивают в парии…
Пусть будет и не чистая –
Такой, поди, немеряно –
И эта не про нас?

Зачем со мной так, Родина?
Сама же злонамеренно
Ввергаешь в озлобление,
Во вражеский вертеп…
Но встретил Лешку Ройтмана…
— Устрою! – он – уверенно.
— С зарплатой?
— Без сомнения.
По крайности – на хлеб…

— А что за предприятие?
— Завод металлоштамповый.
Я главному механику
Представлю хоть сейчас…
Армейского приятеля
Авторитет не крапленный:
К начальственному кранику
Пристройка удалась…

Его в толпе безбашенной
Директор сразу выделил:
— Так, парень рассудительный,
Пойдет на комсомол…
И вот, значком украшенный,
Пробился Лешка в лидеры…
Он верный и решительный:
Сказал – и не подвел…

Я по утрам не мешкаю:
С Гайдара в рань звенящую –
На Стасюка – и далее
До бани – прямиком…
А кем служу-то? Пешкою.
Работу настоящую
Конечно же не дали мне
В раскладе заводском.

Участочек гальваники.
Где цинковали шаечки,
Решили перестраивать –
И я вожусь в грязи.
Сижу в кислотной «ванночке»…
Ни за какиме шанежки
Другой себя подтравливать
Не станет… Боль в нруди…

Из бруса ванна сложена,
Армирована стержнями
Из красной меди, толстыми –
Окаменела вся…
Спина моя скукожена…
Кувалдами да пешнями
С кислотными наростами
Борюсь, в грязи скользя.

А после смены – в клуб меня
Алешка Ройтман требует –
И песни на два голоса
Солдатские поем…
Без песен не могу ни дня,
А Лешка мной не гребует —
То весело то горестно
Солируем вдвоем…

Но стаж мой зафиксирован –
И план осуществляется,
И к противоположному
Отныне я стремлюсь:
Шаг мной инициирован –
И дядя добивается
Мне отпуска… К неложному
Успеху тороплюсь…

Я стаж себе приращивал,
А сам я на вакациях
Учил-зубрил историю,
Немецкий и стихи…
Систему одурачивал
В несложных махинациях…
Москва, всех хуже что ли я?
Отвергнуть не моги!

… Вернулся из столицы я –
И в тот же день уволился:
Таким был запланирован
Решительнейший шаг…
Раз в жизни так стремился я,
Сумел – и не поссорился
С мечтою… Был шокирован
Завод… Встречай, журфак!

Как я готовился в вуз…

В парке Калинина, там, к стадиону поближе,
К лавочке жесткой приник, все учу и учу….
Мама дала мне с собою мешочек коврижек…
Ладно, прервемся… Коврижкой слегка постучу —

И по стволу опускается рыжая белка,
Чтобы коврижкою зубы ее не ломать,
Сам разломлю для нее аккуратно и мелко —
Легче ей будет сухую коврижку жевать…

Дружно грызем, а прохожие с доброй улыбкой
Смотрят на эту картину — и им хорошо…
Ну, пожевали — и снова с надеждою зыбкой
Учим историю…
— Скучно, хвостатый дружок?

Что ж, возвращайся к себе на сосну. До свиданья!
Завтра опять приходи – посидим, похрустим…
«Дембелю» трудно даются забытые знанья,
Надо их грызть, если сильно в студенты хотим…

Город песен

Что сейчас — не скажу вам, а в юные те времена
Этот город, как солнцем, был песнями щедро напитан.
И «Маричка» была по утрам каждодневно слышнв,
И была «Черемшина» с «Червоною рутою»… Вы там
Все ли помните, что легендарный Степан Сабадаш
Выдавал очень мудро по праздникам, к памятным датам?
За «Ромашку» его с «Полониной» полцарства отдашь —
Пусть звучат на весь город, как раньше звучали когда-то.

Пусть великий Гнатюк, наш Гнатюк, черновицкий — Дмитро,
Вновь порадует нас «Пирогами … веселыми … с сыром»…
В этих песнях взывало к душе человечьей добро,
Отзвук песен прекрасных звучит и поныне над миром.

Черновцы дали миру бессмертно великих певцов.
В ряд с Карузо поставим по праву Иозефа Шмидта.
Вот и Соня Ротару, чей голос родной и лицо
Из сердец и пластинок ни стерты не будут ни смыты.

Благодарную память стяжал навсегда Ивасюк —
Над «Червоною рутой» не властны года и границы.
«Водограю” ответит счастливый сердец перестук…
В город сладостных песен душа неизменно стремится…

Песня первой любви…

Поезд

Садятся в длинный поезд пассажиры —
У каждого свой груз и свой маршрут.
Все где-то были, что-то пережили
И что-нибудь еще переживут.
Но есть закон случайного общенья
И вот попутчик, глядя в потолок —
Душа давно искала облегченья —
Несвязный начинает монолог:

— Ну что мне в ней: задира, балаболка
И тридцать лет прошло — потерян след…
А память вдруг уколет больно-больно.
Как будто вправду бед сильнее нет.
Нет, это не в цветной кинокартине,
А только в доброй памяти моей:
Вновь Черновцы в искристом серпантине
Сентябрьских стремительных дождей.

И это я не страшным сном напуган-
Однажды так и было наяву:
Та девочка сейчас свернет за угол —
Все тридцать лет зову ее, зову.

Hе верю в неземные голоса,
Но если есть на свете чудеса,
Пусть в снах ее, хотя бы в снах ее
Звучит признание мое.

Уснул попутчик, сердце успокоив,
А я его безвинного, браню:
Не ведает, что он подсек под корень
Всю выдержку хваленую мою.
В оконной раме — ты, — как на иконе,
Тянусь к тебе, — а ты вдали, вдали…
И между нами — не стекло в вагоне,
А тридцать лет границей пролегли.

Темнеет за окном степная нива.
На полке некомфорт моим бокам…
О, память, ты не жаль меня ревниво —
И больше не заманивай в капкан!
Воспоминанье – о своем, нетленном…
Полна картин печальных голова…
Мне вспомнились, звучавшие рефреном,
Попутчика последние слова.

Рефрен его я наизусть запомню
И повторю, как заговор, сто раз.
И может в эту иль иную полночь
Ты вдруг услышишь звуковой мираж:

«Не верю в неземные голоса,
Но если есть на свете чудеса,
Пусть в снах твоих, хотя бы в снах твоих
Есть что-нибудь о нас двоих…»

* * *

Тяжелая ветка каштана качается…
О чем приуныл, Билли-бой?
А это грусть первой любви не кончается,
А значит – жива и любовь.

Не знаю, какими назначено нормами –
По сколько любви и кому —
У всех моих песен тональность минорная
Любивший поймет, почему.

Качается ветка каштана и капают
На листья густые желтки…
— Прощай навсегда! —
Мне родная река поет…
О, ночь, отчего так жестки

Подушки на полке вагонной, в гостинице,
И к радости нету дорог?
А скоро и горькая старость настигнется,
Два шага еще – и порог…

Грусть первой любви – доминантою памяти,
В той грусти нет яда и зла…
Круги по воде – юность бросила камешки –
Расходятся… Эх, понесла

Судьбина по кочкам – и чересполосицей…
Конечно, я сам виноват…
Слеза покаянья непрошенно просится…
Ах, если бы в юность назад,

В мой песенный город… Ах, если бы, если бы…
Прости меня, юность-любовь…
Высокий мальчишка сбегает по лесенке…
Не надо грустить, Билли-бой…

Люда

Шелухой подсолнуха улица усыпана,
По карманам семечек, как у дурачка…
А любовь-то звонкая горечью напитана,
А вокруг-то девочек, но в душе — тоска.

Ты, душа ранимая, за тоску прости меня:
Незадача с выбором, вот уж сплоховал –
Ведь она, любимая – нежная, красивая,
Я же грубо выделан, я не идеал.

Мне гундят приятели, мол, не вышел мордою,
Чтоб дружить с Людмилою, дескать, простоват
И не обаятелен, и одет не в модное…
А любовь – лавиною, я не виноват.

Я стою на лестнице у окошка мутного,
А внизу под яблоней, ясно кто – она…
Что за околесица? Хоть чего бы путного —
Рифмами да ямбами голова больна…

Мы живем на Киевской возле парка Шиллера.
Летние каникулы, тихие дворы…
А любовь накинется, так что из души ее
Ты попробуй выкури – не хухры-мухры…

Вот и вся история – ничего хорошего.
К горестным бессонницам душу приготовь…
Вовсе невеселая, в плен взяла непрошенно,
Первых рифм пособница – первая любовь…

Киевская, 3…

Старая яблоня, столик расшатанный,
Двор невеликий в объятьях квартала…
На волейбол, на стхи и на шахматы
Тихого дворика раньше хватало…
И на акации в пышном цвету,
Чтоб потом вспоминать и тужить..
Хватило на красивую мечту,
А ее – на всю большую жизнь…

Будто про детство рассказ без названия
Или о юности кинокартина…
Чтобы вступить на дорогу мужания,
Тихого дворика тоже хватило…
И на разлуки, зовущие в новь,
Чтоб судьбу, как удастся, сложить…
Хватило и на первую любовь,
А ее – на всю большую жизнь…

Киевская, 9

В парке Шиллера шелест акаций,
А из парка мне виден балкон,
На котором должна показаться,
Та, в кого я так странно влюблен.
Я дождусь, достою, домечтаю,
Допечалюсь — и наверняка
Через годы разлуки узнаю
Олененка с ее свитерка.

Припев:

Люда Еремеева…, Киевская, 9…,
Время перемелет все в серую муку…
Отчего ж вне времени, на любовь надеясь,
Я в мечтах навстречу ей бегу,
Я в мечтах навстречу ей бегу…

Эта девочка в сердце осталась
Болью воспоминаний и снов,
Значит, юность со мной поквиталась,
Сохранить не сумевшим любовь.
Ни засохший цветок, ни записку…
Только памяти горестный бред:
Я слоняюсь по Новосибирску,
Чтоб увидеть в толпе твой берет.

Припев.

Отвыкаю локтями толкаться,
Отпускаю на волю года…
Мне под сень черновицких акаций
Не вернуться уже никогда.
Я однажды совсем успокоюсь.
Над Нью-Йорком утихнет гроза…
Мне бы только услышать тот голос,
Посмотреть напоследок в глаза.

Припев.

Повесть первой любви*

Начинается втайне
Такая простая историйка
О девчонке и парне
Из провинциального дворика.
Я не стал бы делиться —
Зачем обнажать сокровенное?
Но она повторится
В судьбе чьей-то юной наверное.

Припев:

Мы играли с ней в прятки у нас во дворе…
Вдруг любовь разбудила меня на заре.
Я влюблен, а признаться в любви не могу…
Образ девочки Люды в душе берегу.

Прогудел длинный поезд,
Поплыл по дороге мужания…
Строчки грустные в повесть
Готовы вписать расставания.
Юность песней взовьется,
Подай ей дела и события…
И грустить остается
Книжонка, на полке забытая…

Припев:

Навещает с метелью мороз в декабре,
Снег не тронут следами у нас во дворе…
Где мы тропки протопчем на чистом снегу?
Сколько выпадет встреч нам на долгом веку?

Мы у Бога попросим –
И снова под звездами вечными
Незнакомая осень
Одарит внезапными встречами.
Неслучайные встречи
На трудной дороге мужания –
Негасимые свечи –
И столько в душе обожания…

Припев:

В повесть первой любви не войдет эпилог…
Пусть не знаем пока, на какой из дорог
Будут новые главы в нее внесены,
Про счастливые встречи грядущей весны…

* Этой песне по меньшей мере сорок лет. Она мною давно забылась, как почти все первые давние совсем еще неуклюжие стихи. Но вот – словно бы воскресла, вернулась из небытия. Наверное в этом есть некий сакральный смысл – и я включаю ее в коллекцию текущих произведений…

Луна первая — над Черновцами…
(Фрагмент поэмы «О тебе»)

* * *

Триста семьдесят лун… Я сквозь время смещаюсь…
Если б юность вернуть наяву,
Я к тебе подойду – и уже не смущаясь
Ненаглядной моей назову.
Я прошу извинить… Вы не сердитесь,
Что былое во мне ожило?
Триста семьдесят лун, триста семьдесят —
Тридцать лет пролетело, прошло…

Тонет город в любви. Город дышит любовью,
Где я девочку встретил одну,
Где проспектом любым и тропинкой любою
К твоему прибегал я окну.
Я прошу извинить… Вы не сердитесь,
Что былое во мне ожило?
Триста семьдесят лун. Триста семьдесят –
Тридцать лет пролетело прошло…

В облаках журавли промелькнули, курлыча…
Так вовеки им вдаль улетать…
А у каждого Данте есть своя Беатриче –
И тебя мне всю жизнь вспоминать.
Я прошу извинить… Вы не сердитесь.
Что былое во мне ожило?
Триста семьдесят лун. Триста семьдесят,
Тридцать лет пролетело, прошло…

2

Над Черновцами – ясная луна
И в черном небе звезды колдовские,
А для меня – простого пацана –
Вся радость – в песнях… А любил — какие?

Вот Бейбутов поет, как он ловил,
Взор девушки одной в тоске напрасной…
Я все слова по слуху разучил,
Любил мотив томительно прекрасный…

Ах, лучше бы мне песни той не знать!
Певец меня, поэт ли изурочил?
А может, нужно было понимать,
Что Бейбутов судьбу мне напророчил?

…Я жил в периферийном городке,
Учился в затрапезной восьмилетке,
Жил в коммуналке… Словом, жил в «совке»…
Томясь в тех рамках, в той ужасной клетке,

Мечтала о возвышенном душа…
А Вышней волей мне дарован голос…
Бедна семья, буквально ни шиша,
Порой, буквально ни «копья»… Кололось

Буквально все, чего бы не желал…
С младенчества смирял свои желанья…
Мечтать не вредно… Вот я и мечтал,
Не знаю сам, о чем… Мои мечтанья –

Не об игрушках… Об обновках мне
Не грезилось и ничего не снилось…
А как-то Бог увиделся во сне:
Стоял с мешком у двери и, как милость,

Он ссыпал из мешка к моим ногам
Букашек расползающихся горку…
И мама разъяснила: дескать, нам,
В безденежье намаявшимся горько,

Когда-нибудь он много денег даст…
Когда купили старенький приемник,
Был в доме праздник… Худ и головаст,
Я замирал в мечтаньях неуемных,

А музыка меня вздымала ввысь,
Рифмованные оглушали строки…
Прошу: Утесов, песней поделись…
Вокала мне бесплатные уроки

Давал тот старый, маленький «Рекорд»…
И погружаясь в песни, забывался…
Мне в песнях открывался тайный код,
Секретный ключ к моей судьбе давался…

Те песни заменяли мне кино…
В безденежье так редки были фильмы…
Мне в кинозале страшно: там темно…
В дни выборов безденежно утиль мы

Киношный – в университетский зал
Смотреть ходили с мамой – мне не в радость,
Сидеть терпенья нет – и я сползал
С рук мамы на пол, а душа терзалась…

Хоть мал был, знал: есть у меня душа.
Она была. Я жил в ее просторах.
Мечтал. Грустил. Умишком не спеша
Взрослел… Ну, а в душе мне, может – сорок,

А может быть – и девяносто лет –
И в сны мои являлся странный город –
И словно бы душа мне шлет привет
Из — не отсюда, будто снами вспорот

Наброшенный на душу темный холст –
И в необъятном горестном смятенье…
Я просыпаюсь… Школа… Малый рост,
Картавость, бедность… Горько! Невезенье:

Учительница первая моя
Была отнюдь не эталон морали –
И я несчастный, маленький… Змея
Картавила, кривляясь – и не знали

Родные, как мне в школе тяжело…
С трудом я во второй перевалился –
С учительницей новой повезло –
И я маленько отошел, раскрылся…

Вдруг оказалось: выучить стихи
Мне легче, чем любому в нашем классе…
Лишь брошу взгляд – готово… Ни строки
Не перевру, читая… На Парнасе

Посмеивались, глядя на меня,
Я думаю, и Пушкин и Некрасов…
И я в читальне проводил полдня,
Читая все подряд… Начальных классов

Ступени проходил, скажу тебе, —
Уроками себя не утруждая,
Не напрягался в суетной борьбе
За высшие оценки… Но читая

Я улетал в нездешние миры…
Я был одним из храбрых мушкетеров…
Стеснялся, сторонился до поры
Тех, в фартучках, кем школьных коридоров

Кишат пространства… Для чего они?
Не знаю, как себя вести с такими…
Идут по школьным коридорам дни,
Бегут недели и летят лихими

Сентябрьскими кометами года…
Вот позади уже и восьмилетка –
Немного троек… А теперь куда?
Не в ремеслуху же… Судьбы разметка

Ведет, минуя школу, в ЧСТ…
Осведомленным аббревиатура
Понятна… Неоформленной мечте —
Стезя… Учусь… Учительства культура

Повыше, чем в несчастной НСШ…
Там, впрочем, был Давид Абрамыч Эдлис –
О нем-то память сохранит душа:
Немецкому учил нас так, что «пелось»

На дойче всем свободно и легко…
Нас в техникумской группе тридцать с гаком
Одних парней… Механики! Клубком
Качусь, верчусь юлою… Ставлю на кон

Упорство, волю, память и мозги…
Стипендию дают… Вот это стимул –
С четверочек сорваться не моги!
Черченье доконает, чтоб я сгинул!

Кропаю со слезами чертежи –
Карябал, как попало, в восьмилетке…
А здесь, хоть лопни – вынь да положи
Преподу все заданья, а отметки

Должны мне гарантировать доход…
А физика? А химия?… Отрадой,
Что в техникуме свой оркестр… Поет
Васильев, в общем, славно, но усладой

Не стало это пенье для меня…
Я спел бы много лучше, но стесняюсь…
Есть голос… За стеснительность казня
Себя жестоко, все же не решаюсь

К Маргулису — маэстро подойти…
И остается дар Господний втуне…
Господь за нерешительность прости –
Я к песенной судьбе моей – фортуне

Хоть мог бы, но, стесняясь, не шагнул,
Застенчивость душила, ну, хоть тресни!
А сверх того меня Кобзон лягнул:
Он голосом моим такие песни

Запел! Опять пророчила судьбу
Мне песня… Я еще о том не ведал,
Слова ее записывал во лбу…
(Той песни и поныне я не предал)…

А вот однажды я попал в кино…
Картина потрясла до основанья…
«Колдунья»! Влади! Ей одной дано
В дремавшем сердце смутные желанья

Подростка-недотепы разбудить…
Глаза ее и вправду колдовские
Вонзились в душу… Стало горше жить –
И слаще… Вот кладу, кладу мазки – и

Уже почти и загрунтован фон –
И я перехожу к самой картине…
Я замер у «Рекорда»… Мне Кобзон
Поет моим же голосом… А ты мне,

Иосиф, без конца зачем поешь,
Об этой ослепляющей, девчонке?
Уже ее заметил я… Хорош!
Достал уже той песней до печенки…

…Да, я тебя заметил с первых дней…
Казалось, ты и есть Марина Влади…
Но я все реже вспоминал о ней…
Вокруг все потускнело… Как в окладе –

Икона – ты в сиянии любви…
Любовь лавиной сердце затопила,
А я косноязычен виз-а-ви
И что сказать? Затмила, ослепила –

И сердце спотыкается в груди,
И как мне быть с собой, с тобой? Не знаю…
Что делать? Что сказать тебе? Поди
Лишь посмеешься?… Милая, родная…

Слова любви из песен достаю…
Шепчу, но так, чтоб ты не услыхала…
А хочешь, для тебя одной спою
Ту песню по-кобзоновски… Искала

Хоть в чем-то воплощения любовь…
К тебе всего-то двенадатилетней…
Люблю тебя… Кусаю губы в кровь,
А всем, конечно, видно все – и сплетни

Нас липкой паутиной оплели…
И если раньше ты не замечала,
Но, видимо, подружки донесли –
Дичишься… А моя любовь крепчала…

* * *

Куда, шальное время, ой, куда ты?
В какие ты уносишься края?
Я отправлялся с Киевской в солдаты,
А возвращался на Гайдара я.

Из коммунально-скудного соседства —
В хрущебную ячейку угодил.
Но жаль мне неприкаянного детства,
В котором я, однако, счастлив был…

Так быстро вырастая из одежды,
Футболом разбивая башмаки,
Питало детство чистые надежды
И удивлялось таинствам строки….

Живой душе взрослевшего солдата
Потерянного детства было жаль,
А на Гайдара сердцу тесновато —
И выгнала печаль в чужую даль.

Уходят с Черновицкого вокзала
Зеленые, как лето, поезда….
И осень в свой черед не запоздала.
Январским снегом седина легла…

Все дальше я от Киевской, все дальше…
Теперь вот между нами пол-Земли….
Неужто это я — тот странный мальчик?
Пред зеркалом задумавшись, замри…

Мне б снова разогнать, давя педали
По Киевской лихой велосипед…
Мы не успели с Людой, опоздали,
Творя любовь… Семь бед — один ответ…

Врастают в землю старые домишки,
И мы уйдем туда же — се ля ви….
Оставить бы хотя бы в тонкой книжке
О городе рассказ и о любви…