№264.СТИХИ ИЗ «ТАЁЖНОЙ ТЕТРАДИ».Инд.заявка.

ПРИВЯЗАННОСТЬ

Люблю тайгу! Нигде на свете нет
Такого эха – гулкого, как вече.
И в час, когда над ней встает рассвет
И в час, когда ложится синий вечер.
Люблю тайгу! За таинство ночей,
За нрав ее крутой, но не кричащий,
За мир ее – поистине ничей
И за ее нечесаные чащи…
Люблю тропу, ведущую к шатру.
По ней бегу – веселый и босой я,
Забрызганный лучами и росою,
Когда к реке спускаюсь по утру.
Там над водой смородина густа,
Там рябчик напевает осторожный…
Да будет свята эта красота
В ее извечной тишине тревожной!

* * *
В этом месте у пихтового колка
Задержала бег широкая река.
Здесь порог. И серокаменный прижим
Водопадный исповедовал режим.
Он швырял тугие струи свысока.
Белой пеной стала горная река.
Эта пена густо жалась к берегам,
Да терзал округу водопадный гам.
Чуть подальше от пихтового колка
Стала тихой и размеренной река.
В чистом зеркале прошедшей ад реки,
Распускались голубые васильки.

СИНИЦА

От уже минувшей ночи,
От зари паралича,
Солнце встать над миром хочет
На пружинистых лучах.
Над травой – зеленым пледом,
Просветлела даль – ясна.
Вот и слились солнце с небом –
Синева и желтизна.
На какие-то кулички
Синь синичку понесла.
Ножки птички, словно спички,
Но какие два крыла!
Как же быстро ей летится,
Как легка, как весела!..
Нет, не верю, что синица
Где-то море подожгла.

* * *
Часто вижу себя в темнохвойном лесу,
На звенящей ключами, речушке Бель-Су.
О, какая счастливая это пора!
Разжигаю костер. Мне – никак без костра.
Принесу сушняка – и не жаль, и не лень.
В омутке, на кукане томится таймень.
Котелок закипел и погода тиха,
Обдает ароматом округу уха.
Ты, старушка-речушка, со мной говори,
Буду слушать тебя от зари до зари.

* * *
Крестьянский дом у самой кромки леса.
К крыльцу бежит тропинка вдоль реки.
Зима в разгаре – все вокруг белесо
И щеголяют в шубах мужики.
Залетный ветер наст от пыли чистит,
Гремит вдоль окон мерзлое белье.
Но роща мне милей – в зеленых листьях.
И неприятна нагота ее.

* * *
Как шумит к ледоставу шуга!
что с рекой замерзающей делает?
Пролегли в побережье снега –
Мертвый пух – ослепительно-белые.
Первый шаг молодильной зимы,
А сугроб докатился до цоколя.
И в шубейке, обуто в пимы,
Санки катит дитя краснощекое.

В ЗИМНЕМ ЛЕСУ
Справа следы и слева,
Солнце, сугроб, сосна,
Синий очесок неба,
Стылая тишина.
Соболь на ствол не вскочит,
Филин не закричит.
Лес оживает ночью,
Днем он, как будто спит.
Взвился у старой елки
Ветер-юнак — вихраст.
Ночью загнали волки
Лося на хрупкий наст.
Старый больной сохатый
Брел в свой привычный мир…
Вижу — рога-лопаты,
Шкуру вороний пир…
Справа следы и слева.
Солнце, сугроб сосна,
Синий очесок неба,
Стылая тишина.

* * *
Все чаще сны приходят не благие.
То взрыв, то мчит на Север самолет,
А может, то не сны, а ностальгия
Мне жить на белом свете не дает?

О камни бьется работяга-Бия,
Кипя, навстречу ей Катунь идет…
Хоть на Алтае жизнь теперь — не мед,
Себя все чаще вижу на Оби я.

Великая сибирская река,
Как от меня ты нынче далека!
Нет, это я теперь живу вдали

И не в снегах, а в зное и в пыли.
Со счета сбился: сколько же морей
Лежит меж мной и родиной моей.

* * *
Я много лет выращивал сосну,
Она была моей святой мечтою.
И перед тем, как отойти ко сну,
Я любовался дивной красотою.

Бывало, тонкий ствол слегка качну,
Как засверкают иглы надо мною –
Под желтым солнцем или под луною
Я видел кроны пышную копну.

Готовил дом для добродушных птиц –
Для жаворонков, зябликов, синиц…
И выросла огромная сосна

Раскидиста, красива и мощна.
Но нет мне от нее приятных дней:
Горластый ворон свил гнездо на ней.
* * *
Как я любил купать в реке коней!
Или скакать охлюпкою по ней.
Какая радость! О, какая жизнь!
За гриву расплетенную держись!
И не нужны ни плеть, ни удила —
Лети, куда лихая понесла.
Лихая же несла на глубину,
Не думалось о том, что утону.
Пускай вода в реке встает стеной —
Конь непременно выплывет со мной…
Сияют звезды — фонари в ночи!
По всей реке разбрызганы лучи.
О, эти звезды! В свете их огней
Я так любил купать в реке коней!

ПОЛЯ
Конец зиме. По настовому полю,
Забегали опять перепела.
И в сапогах на босу ногу Поля,
Шатаясь, шла. Слегка перепила.
Расхристана, вальяжная походка –
Полинка – с непокрытой головой.
Дебелая красавица-молодка,
Что в двадцать лет уже была вдовой.
Отчаянно плясала среди выжиг
На вечеринках, на краю села.
И называли вдовушку бесстыжей,
А ведь она бесстыжей не была.
Подгнили на избе ее стропила,
Но некому сменить, иль укрепить.
И Поля в водке горюшко топила:
В воде его никак не утопить.
У ней – почтарки находилась сила,
Жить в той беде виновной без вины:
По избам «похоронки» разносила
Еще, быть может, год после войны.

* * *
Какой тебе от кипятка навар?!
Над травами проколдовал весь день я.
Вот замурлыкал песню самовар,
Я так люблю его святое пенье!
Парок окна коснулся невзначай,
Оно тотчас же стало мутноватым.
И все заполонил таежный чай
Неповторимым мятным ароматом.
Кто с нами пьет, тот знает, почему
Мы возле самовара не скучаем.
Ни пиво нам, ни водка ни к чему,
Когда весь дом благоухает чаем.
Какой тебе от кипятка навар?!

ПРЕДЗИМЬЕ
Оборвав последний лист калины,
Ветер зло освистывал тайгу.
Раненная песней лебединой,
Умирала осень на лугу.
Так унылы северные дали
По холодной и сырой поре!
Все колки, все горы ожидали
Смены власти в хмуром октябре.
Не привязана к конкретной дате,
Задержалась по пути зима.
Но не ждал ее трудяга-дятел —
Гулко добывал себе корма.
Он в своей юдоли понял что-то!
Что ему морозы, что пурга?!
Да и там – за далью перелета –
Есть ли дом теплее, чем тайга?

* * *
Ничего не помнится мне кроме
Злых людей и воровских манер…
Кто я был такой тогда для коми,
Коми лагерной АССР?
Лес везли — поскрипывали сани,
Ненадежная дорога — наст.
Там, в тайге, под северным сияньем
Родина воспитывала нас.
Были мы должны, по чьей-то мысли,
К власти уваженье обрести.
Мы учились… Жаль, из «школы» вышли,
Может быть, один из десяти.

* * *
Ударит неожиданно мгновенье,
Окатит душу всеохватный страх,
И – вот уже цепей стальные звенья
Звенят на сбитых и больных ногах.
Насквозь пронзает Севера остуда,
Идешь в строю, неведомо куда
И допытаться силишься, откуда
Пришла к тебе кромешная беда.
Как сердце арестанта бьется в раже
Среди болотных хлябей и степей!..
И никому на свете не докажешь,
Что ты рожден совсем не для цепей.

* * *
Сколько радости в голосе птичьем!
Ну ещё б — ни цепей, ни оков
В ослепительно белом величье
Череды кучевых облаков.
Глянешь ввысь и — такая отрада!
Провожаю глазами полет…
Ничего мне на свете не надо —
Только б слышать, как зяблик поёт…

* * *
Погляжу, как ярко солнце светит,
Возблагодарить бы свой удел:
Красотища!.. Но второй билетик
Я бы получить не захотел.
Не скажу: судьба не привечала —
Все прошел, поблажек не просил…
Но предложит Бог начать сначала —
Пусть добавит лошадиных сил.

КРЕЩЕНСКИЕ МОРОЗЫ
Посеребренная внутри
Межрамного пространства вата.
И ты мне, что ни говори,
Во всем Крещенье виновато!
В сугроб стеклянный явор врос,
Чуть кроною его касаясь.
Вокруг трещит такой мороз,
Что печка в доме не спасает.
А во дворе — и тишь, и гладь,
Шум ветра стыни не нарушит,
И мы пораньше ляжем спать,
Чтоб отогреть тела и души.

* * *
На берегу таинственной реки,
Где голоса людские не звучали,
Росою умывались васильки,
И утирались желтыми лучами.

Шептали что-то ветерки – легки,
Глядели звезды круглыми очами.
Но васильки, как люди, спят ночами.
Им видеть эти звезды не с руки.

У берега, где ели высоки,
Лежит обкатанный веками камень,
Но пахнет и водой, и васильками.

Таков уклад таинственной реки…
А мне бы хоть на час попасть в тайгу,
И погулять на этом берегу!

* * *
Ударят глухо валуны со дна,
Росой напьется майская поляна
И поплывёт от речки седина
Тяжелого, холодного тумана…
В кустах цикад засеребрится звень —
Совсем легко, сначала — осторожно
И ты увидишь, как родился день
В своей рубашке — синей невозможно!

* * *
Настойчивые запахи душицы
И деревенской бани дух квасной
Мне никогда не перестанут сниться
На жарком ложе в стороне иной.

До красноты распаренные лица,
Ещё бы: жгуч нещадный белый зной,
Но черный ковш водицы ледяной
Дает душе остудой насладиться.

Березовые жесткие листки…
Ходи-работай, веник, в две руки.
Когда приходишь из тайги с грибами –

Нет ничего милее русской бани,
А выйдешь из парилки в белый свет, –
Как будто поюнел на двадцать лет!

* * *
Торопится дорога – далека,
Волнуется перед уборкой жито,
Овраг, ручей, поляна – велика –
Всё солнечными бликами залито.

Пасутся кони около колка,
Где вымахала рясная ракита –
Вся крона диким хмелем перевита
Под облаками цвета молока.

Там с мятликами шепчется ковыль –
Извечный пожиратель торной пыли.
И мы по той дороге проходили,
Где ветер нежно ивам косы вил.

Цветут мои родные зеленя…
Но без меня. Ты слышишь, без меня!

* * *
Не разжигать на берегу костра,
Не видеть плес большим ковшом украшенный…
Вы скажете, мол, песенка стара,
Забыть пора твой день позавчерашний.

Ну, кто же спорит, да, позавчера,
Но ничего не знаю в мире краше.
Ни гром, ни град, ни камнепад не страшен
В такие золотые вечера.

Да, прошлого вовеки не вернуть.
Не одолеть мне и обратный путь.
Пусть память оборвется, словно нить?

Зачем же прошлым в новом мире жить?..
Я против не имею ничего,
Но нет меня без этого всего!

* * *
Я видел востроглазую сову.
Хотите, даже место назову.
Она летала тут, летала там,
Развешивая эхо по кустам.
Все перья крыльев – в отзвуках молвы!
Что делало бы эхо без совы?!

* * *
Я видел на взгорье поющие ели
Блестели зеленой весенней эмалью,
В открытое небо спокойно глядели,
В раздумье качаясь, как будто дремали.
Напрасно я слух свой держал на пределе.
Дрозды и кедровки по лесу летали,
Да ухали совы на дальнем увале,
А ели не пели, а ели молчали.
И все же, подумалось мне на привале,
Не зря же поющими ели назвали.
Я слышал, рукой приложиться к ним надо,
И только потом разольются рулады
Так звонко, так нежно, забудешь едва ли…
Но это должна быть рука Страдивари.

* * *
Стылый туман, словно стон над рекой,
На зиму в белое рядится ласка,
Алой брусники болотный покой,
Осени поздней последняя ласка.
Поотцвели васильки-огоньки,
Кануло в Лету весёлое лето…
Как мне не хочется думать про это!
Время ли – осень для белой тоски?!

«И только по грядущему тоску….»
Арсений Тарковский

* * *
Мне судьба даровала
страницу такую –
Вся черна,
как бывает черно мумиё.
Но при том
о грядущем совсем не тоскую,
Потому что оно –
не моё. Не моё!
Дал бы Бог, чтобы в нём
были счастливы внуки,
Чтобы жизнь их вела
на благие дела,
Чтобы души не грызли
страданья и муки,
Чтобы кровь по дорогам
земным не текла.
Чтобы к ним никогда
не пробился из «прежде» –
Весь в облыжных идеях –
напыщенный тать…
Но на чём возлежать
столь не скромной надежде,
Если мне о таком
довелось лишь мечтать?!
Загляните в историю –
сумрак кромешный,
Где – считай, не считай –
сколько зим, столько бед:
Так устроена жизнь
на Земле этой грешной,
Что у каждой эпохи
есть свой людоед.
Всем находится пища –
и вору, и зверю,
А у времени плоть никогда не болит…
Я хотел вам сказать,
что в грядущее верю,
Но прошедшее так говорить не велит…