Ересь
Сотворение Мира
Гончар, запуская в волосы
Костлявою пятернёй,
Вертит ногами босыми
Глиняный шар земной.
Старуха со вшивой гривою
Толчёт подбородком мрак:
«Нынче горшок – двугривенный,
Нынче кувшин – пятак!»
Хнычет мальчишка, пятками
Давя тараканов звёзд,
И трёт рубашонкой латаной
Вздёрнутый в небо нос.
«Юродивый, эх, юродивый!
И ночью, и днём за так
Экую крутит уродину:
Нынче кувшин – пятак!»
Снуёт ребятня поджарая,
Тараща рачьи зрачки:
Шар полыхает пожарами
И брызгами саранчи.
Старуха, отдав за подати
Мёд, молоко и урюк,
Вешает лапти с лохмотьями
На месяца вбитый крюк.
И в этой зияющей темени,
Визжа, как дверной засов,
Вертится мягче и медленней
Гончарное колесо.
Трубка набита чемерой;
Берут, не боясь руки,
С шара пыльцу свечения
Белесые мотыльки.
Старуха храпит и крестится.
Хохочет кривой торгаш:
«Разве безглазой девице
Этот «бурдюк» продашь!
Вертеть – так вертеть уж тронами!
Чтоб льнул к пятаку пятак!»
Тыщу веков, нетронутый,
Гниёт гончара тюфяк.
Текут по лодыжкам ссадины
От проволочных шипов;
Прыснет в лицо с громадины
Кровь, перегной и плов.
И только философ, по суху
Бредя к началу начал,
Бормочет ослу и посоху:
«Будет раздавлен гончар».
Тот, под шептанье улицы,
Не получив ни гроша,
Подслеповато щурится
На неказистый шар:
Глядит, как в розовой рытвине –
Лужице от подков –
Бьют плавниками рыбины
Чешуйчатых облаков.
сотворение Евы
Ты взял крыло, змеиный яд и пух –
И я рванулась на огонь болотный.
Веками, бормоча проклятья вслух
И хмуря бровь, бредёт за мной охотник.
Добудь меня, летящую, стрелой,
Пока я птица. Взмою – злей и глуше –
И оборвусь на рыхлый аналой,
Зарытый в развороченной церквушке.
Добудь меня, бегущую, копьём,
Пока я лань. Раздробленная голень –
Грех ловчего, зализанный зверьём,
Замолен голубями с колоколен.
Добудь меня, ползущую, в силок,
Пока змея – вертлява, как наяда –
И умирает сумрачный цветок,
Глотая сгустки прыснувшего яда.
Летела, только перехвачен взмах;
Бежала, но твоё копьё скорее,
Ползла на север, в маковых холмах,
Но след змеи в рывке растёрт и прерван.
На травы скинув кобры капюшон,
Я стала Женщина. Охотник с телом бычьим,
Что кожу с погремушками нашёл,
Так и не смог пресытиться добычей.88
Изгнанные из рая
Клокочет прогорклая лунь-слюда
В горле горчичных сосен:
Тёмное рубище ткет вода
Пряслом бобровых кросен.
Как в преступленье, как в рай и в хлам,
В лесную полночь замешаны:
Стелет шёпот по синим мхам
Летящая поступь лешего.
Здесь, где мёртвые ладят торг,
По кубкам плеснув полыни,
Печёт, вздыхая, древесный бог
Оладьи из лунной дыни.
Выменяй мой узловатый рок
На сполох брусничного зарева,
И дай в придачу льняной платок
Из моего приданого.
…Мечется в ветках бедняцкий рог —
Бродяжья душа пастуха –
Семь веков, как пастух оглох
И заблудил в лесах.
Рвётся вслед одичавший рог –
В смертельный лесной перекрёст:
Крадётся небом, как полночь, волк
К стреноженным стаям звёзд.
Спугни горящую пропасть-пасть,
Готовую грызть до кости.
Спаси их! но мёртв их пастух — и нас
– как звёзды – уже не спасти.116
Миндальные шершни
Над распустившейся луной
Мелькание миндальных шершней;
Женьшеневый отвар замешан
С огнём и чёрной бузиной.
Я мастерила оберёг,
Войдя в темнеющий орешник –
От опрокинутых пирог,
Рогов, когтей и рачьих клешней –
Тебе. Трёх ящериц язык,
Лишайник, глаз столчёный волчий
И малахит. Ходил кадык —
Ты пил, и был настой тот горче,
Чем белена. Под капюшон
Ты спрятал скулы цвета кости
И, сгорблен, на восток ушёл
С моей ореховою тростью.
Когда нагонит вдруг гроза
Иль пёс шальной, светясь оскалом, –
Иди, тот пояс повязав,
Что из осоки я соткала.
…Ты миновал обитель ведьм,
Зигзаг змеи, лесные своры
И хижину, где вяжет смерть
Петлю неброского узора.
Отколь мне было то прознать,
Что сгубят не лихие беды,
А локтя стаявшая гладь
И привкус губ, как месяц, бледных?
Что, пригубив другой отвар,
На полатях других покоясь,
Забудешь путь под мой анчар
И сбросишь осоковый пояс.
988-й
До верности и до вереска,
До веры, до верфи, до верви,
При ворожбе и безверии –
Доверие.
…Целковыми ли, иль золотом,
С червонным заходом меркнет
По-над отихшим омутом –
Церковь.
Колышется, будто в ознобе,
В тинную заводь обронена;
А побочь в чешуйчатых робах –
Черти.
О чём, из болотной крицы,
Под рябью плавучих храмов
Медноволосых язычниц
Молитвы?
Горлачик с медвежьим салом
До бурого дна испит ли?
Идолу с тьмой в глазницах
Всё мало.
… Но из изумрудного нереста
Окунь, облит в перламутр,
Поспел сквозь рыбачьи сети –
К заутренней.
накину на клетку с вороном
Накину на клетку с вороном
Вытканный дым килима;
Водой, на тоску сговоренной
В церквях от Твери до Рима,
Напьюсь. Пахнут льдом и явором,
Плавясь, покровские свечи –
Воском укутав плечи,
Уйду за крылатым табором.
Раздам ворожбу ворожеи,
Тревожную в страсти и страхе:
Изгибы лебяжьей шеи –
Ветру, тебе и плахе.
Свеченье точёных запястий –
В мужские скользкие пальцы,
Вышивку бисерных платьев –
В женские узкие пяльцы.
Будет мне ветрено-солоно:
Возьму, уходя от ночи,
Булавку, что против порчи,
И клетку со спящим вороном.
венецианское
Горсть светляков в канделябре,
Коньячные блики льдин;
Дымно, и лунные жабры
Дышат в просвет гардин.
Небо на миртовых пяльцах
Растянуто, как канва.
Темны, с обручей сочатся
Древесные кружева.
Ночь, где рассыплет зёрна
Созвездье твоих измен,
Бьётся шитьём узорным
О белую гладь колен.
В тёмной небесной сорочке
За стайкой резных гондол
От прощелыг и пророчеств
Бреду, подобрав подол.
Колье из алмазов сочных
Швырнула в шкатулку верст:
У груди на дешёвой цепочке
Южный Крест.
***
Веранда, сумеречный сквер,
Ботинок лаковый.
Кружатся в глубине таверн
В кадрили факелы.
Щеколда, звякнув, полоснёт
Безмолвье душное;
Вздремнул у грабовых ворот
Страж с колотушкою.
Скользнул за вышитый тесьмой
Полог алькова
Сеньор; подведены сурьмой
Хористки брови.
В теснине схронов и хором
Тащился с присвистом
Кортеж бродяжьих похорон
Под скрипку чибиса.
Качнулся, пробив час убийц
Тут лунный маятник:
Хранит всех мёртвых от лисиц
Булыжник-памятник.
Кумыс, калач, кабацкий чад
И россыпь проса.
Хмелел рапсод, струной бренча,
От кальвадоса.
Из револьвера по свече;
Сочится окорок;
Девица в вытертой парче
С шафранным локоном.
Здесь яд гюрзы, дубовый стол,
Кошель дублонов –
Торги за право на престол
В харчевном лоне.
Никто не видел, как сверкнул
Из тьмы карбункулом
Зрачок, и пара тонких скул,
Сведённых мукою.
Под завыванье шалых псов
С двери таверны
Замшелый скинула засов
Холера.
ЧужеЗемец
Не в глянцевитый муслин морей,
Взбитый с желчью слоновьих бивней –
Как в плед, оберни меня в март и ливень,
Откинув щеколду древних дверей.
Не тень кипариса с медовым отливом,
Как в мутных бусах, под душным песком –
Холщовую тень перевитой ивы
Мне повяжи, точно ткань, платком.
Там крепкий запах прожжённых рей,
Лодыжек, истёкших горячим глянцем,
Наложниц, свитых, как плетью, танцем
И повторённых в зрачках зверей.
Там тёмные сливы в глазах, и в косы
Плетут воронье крыло чернил –
Там ночь, забродившая зноем плёсов,
Во вздохах огня по кайме могил.
…Я в русой рубахе пришла – остаться.
Перстень тропиков брось в костёр:
Имя дай, безымянный палец
Облив венчальным кольцом озёр.
Буре быть и не быть покою:
Удушлив поздний цветок грозы;
Пойду к венцу под льняной фатою
И в римских сполохах органзы.
Швырнул мне под ноги цветов слюду,
Что кровоточит, как будто рана.
Когда, далеко, ты горишь в бреду,
Вянет в кувшине костёр тюльпанов.
Черкни мне строчку, злодей и странник:
«Я жив. И нет дня, чтоб не помнил ржи.
На спицах любовь, будто шарф, вяжи».
Пока ты жив – всё свежи тюльпаны.
Но если, как угорь, вползёт пырей
В блеклые стебли и тюль тюльпанов –
Вплету тебе в горький венок герани –
Подсолнухи фонарей.
***
Молнией вышьет тучу
Серебряный свист коростеля:
Я в ледяной падучей
Дрожу на чужой постели.
Дьявол плеснёт в бокалы
Коньяк из огня и дрожи:
Адское пламя! – мало
Прозрачной под инеем коже.
И от Ильи до Сретенья,
От дымчатой ржи до хлеба –
Ах, как недолго! – от неба
До паденья.
русальная полночь
Неудержимый, неподвластный,
Изящный полуночный вор
Под небом, выкрашенным басмой,
Дарил рубин в оправе гор.
Недосягаемый, неверный;
Испив гранатовый мускат,
Бредёт в тенистый сумрак сельвы,
Опаловый от глаз дриад.
Недобрый, непоработимый;
Почуявши гортанный зов,
Он рыскает в русальной тине
Меж эдельвейсовых венков.
Неосторожный и небрежный;
Но, чешуёй заколдовав,
Взбиваю, как перину, нежность
Над тёмной простынью пруда.
Приляг; под вспышками магнолий,
Где вечен сон и душ, и тел,
Зияющим обрывом воли
Влечёт бездонная постель.
И дева, что мешает в ступе
Дурнишник с тёртой берестой,
Когда приблизишься, исступлен,
Плеснёт коралловым хвостом.
Ты тот, который нем и нежен,
Я – та, которая беда:
Лесной сатин скользящ и бежев
Над белым омутом бедра.
Приляг же: слышишь поступь ласки?
Был оборотнев побратим,
А станешь зряч к оттенкам ряски,
Подвластен и поработим.
Супротивъядие
Мерцающий кубок молчания
Из темнолунного слитка
Вырезан в полночь. Нечаянно
Струится под кров, качая
Рожками цвета чая,
Коралловый свёрток улитки –
К кубку, где яд молчания.
…Мастер, зорюя в горнице,
Взглянет на терем маковый,
Схороненный в зыбкой чаще.
Перед иконой Троицы,
Из снежного пуха горлицы
И опустевших раковин,
Тонкую точит чашу –
Да раковина отравлена.
Сороки трещали немолчно
В перевязь чертополоха:
Разжались бы пальцы девичьи,
Пролив на сорочку щелочью
Янтарный настой травы.
Коли б в метель, что призрачна,
Мастер не шёл скоморохом
Искать в омертвевших топях –
От русокосой Невы
До белоросой Свислочи –
Жабий камень любви.
***
Часовня в обруче ручья,
В монистах раковин;
На алебастровых плечах
Хитон из маков.
Бездумно отпустив в туман
С возницей бричку,
Срезаю в алый сарафан
Гурьбу лисичек.
С прозрачных мочек – под покров
Еловой сельвы –
Из ежевичных светлячков
Скользнули серьги
В иглицей штопаный сундук
Из мха и плюша:
Не дотянуть студёных рук
До побрякушек.
Но вынырнул из-под корней
Царёк смолистый:
«Взамен искристых пузырей
Отдашь монисты».
Снимала платье и кольцо –
В дремучий терем
Роняла. Брызнуло в лицо
Зарницей серег.
Метала молнии праща
Из лисьей кожи –
Лес испокон не возвращал
Своих наложниц.
…Дивился егерь: «Хорош-ша!»
Да ловчий ахал:
Серёжки девичьи в ушах
У росомахи.
Осиный укус
Вилось жужжанье прялки
И летело на свет.
Из-под браслета гадалки
Трефовый глазел валет.
Шарахнулась девка: «Кто он?»
Гадалка, чей рот – петля,
Свистела: «Как ворон, чёрен,
И, как цапля, костляв.
Будёт сундук твой полон,
И тонок китайский шёлк –
Он чёрен, как будто ворон,
И в золоте знает толк.
Будет изба добротна
И будет пух без клопов;
Будут тащить с охоты
Гирлянды тетеревов.
Будет подворье сыто
И расшита тесьма;
Протьму муки насыплют
В разбухшие закрома».
Вилось жужжанье прялки
И билось крылом в стекло,
По гладким плечам гадалки
Мерцанье свечи текло.
Трясясь, как осины ветка,
Бледностью налита,
Глядела красивая девка
В хищный оскал вальта.
Тенисты глаза, как рощи,
Да ржавчина лёгких кос,
Локоть прозрачно-тощий
В укусах медовых ос.
В удушье вертела грустно
Цепочку, что нищий плёл –
Как градины, хлынули бусы
С шеи на гулкий пол.
Шептала: «Любить-то стану
Того, кто костляв и скуп?»
Хлопнула створка ставней,
Точно ладонь о круп.
Расхохоталась гадалка,
В трещине рта – кольцо;
Взвилось жужжанье прялки
И цокнуло о крыльцо.
«Будет колье из кости
Вместо дешёвых бус;
За золото лекарь с локтя
Осиный сведёт укус».
Вскрикнула; на колени
Кинувшись, собрала
Прямо в льняной передник
Градины из стекла.
Шмыгнув под дверную балку,
Как от бродячих свор,
Бросилась от гадалки
Опрометью во двор.
К свече, будто девку жалко
И будто спасти могло,
Метнулось жужжанье прялки
И обожгло крыло.
…Над озерцом распустилась,
Точно кувшинка, грусть;
И размешалась с тиной
Горсть разноцветных бус.