НУ И СВОЛОЧЬ ЖЕ ТЫ, ВЕРКА ….
Из серии невыдуманная проза.
На первом этаже старинной, сработанной еще для Екатеринбургского полка гусар казармы, загорелся яркий, верхний свет. И почти сразу же за ним, раздался громкий и ломкий фальцет молодого, прыщавого дневального — Рота подъем! В шеренгу по одному вдоль кроватей, становись! Рота смирно!
В помещение роты ворвался пожилой уже, видавший виды и прошедшие многие горячие точки еще тогда, когда про Афганистан никто еще и думать не мог, старшина – не высокий, широкий в кости мужик, мужик и по внешнему виду, и по внутреннему содержанию, жесткий, но справедливый, суровый, но отходчивый человек. Следом за ним вошли два сержанта от милиции, молодые и рослые парни. Через минуту, громко хлопнув дверью, в казарму вошел начальник центрального отделения милиции полковник Корячко, крепко держащий за руку свою дочь, великовозрастную девицу с крашеными волосами цвета спелого баклажана, известную в округе, как Верка — сучка.
Старшина прошелся с недовольным видом вдоль шеренги молодых, с трудом сдерживающих зевоту, не выспанных ребят и не громко, но очень внятно и внушительно приказал.- Все, кто вчера был в нарядах – отбой!
Человек пять радостно бросились в не успевшую остыть постель. Панцирные сетки протяжно скрипнули и умолкли под весом молодых тел.
— Все, кто вчера не ходил в увольнение в город – отбой!
Несколько кроватей вновь недовольно заскрипели. – Говорите — сердито бросил старшина полковнику Корячко, и, поскрипывая начищенными до блеска сапогами, отошел в сторону.
Начальник отделения, низкорослый, лысоватый, с выступающими челюстью и надбровными дугами, в каком-то неопрятном, припорошенном перхотью кителе и кривыми ногами потомственного крестьянина выпустил руку девицы, вышел на середину комнаты и зло, с придыханьем проговорил.- Вчера, в городском парке, где-то между семнадцатью и восемнадцатью часами, была цинично изнасилована гражданка Корячко Вера Николаевна. По описанию потерпевшей эмблемы на петличках, и справке выданной в городское военной комендатуре, в это время в городском увольнении, сроком на десять часов, находились военнослужащие только вашей части. Сейчас, потерпевшая попробует опознать подозреваемого в изнасиловании. Попрошу соблюдать тишину и порядок при проведении опознания.
Шеренга солдат, одетая лишь в сапоги и светлые, линялые кальсоны несколько ожила. Еще бы! Многие из ребят, не раз, и не два, пользовались любвеобильной и безотказной Веркиной натурой. Отовсюду послышались веселые, шепотом, перемешанным со смехом брошенные реплики.- Ничего себе, Веерку изнасиловали!…. Да она сама кого хочешь, изнасилует….. И притом совершенно бесплатно….Ай да Верка, вот сучка дает….
Старшина, не глядя на своих солдат, грозно напомнил.- Команды вольно я не давал!
Рота дернулась, наступила полная тишина. А Верка, с сознанием своей значимости, начала неспешно осматривать лица вытянувшихся солдат. Почти каждый из них, как только она проходила мимо непроизвольно, и счастливо выдыхали сдерживаемый в груди воздух. Похоже, что многие из ребят, только сейчас поняли, что все происходящее не шутка, и теперь, только от этой, сволочной девицы, судя по всему, зависит, как сложится их дальнейшая судьба. Ну а та, я имею в виду конечно девицу даже в такой ответственный момент, кокетливо улыбаясь, разглядывала солдат, словно справный крестьянин разглядывает перед покупкой лошадь. Подошла она и к ефрейтору Лямину. Природа постаралась при создании внешности этого мальчишки. Высокая, по юношески стройная фигура с выпуклой грудью и тонкой талией венчала гордо поднятая голова с темными, волнистыми волосами и широко открытыми зелеными глазами. Его щеки, до сих пор не знающие бритвы покрывал смуглый румянец, а высоко поднятые густые брови, придавал всему его лицу несколько удивленное и обиженное выражение.
Верка, внимательно рассмотрев Лямина, ткнула ему в грудь наманикюриным пальчиком, и повернувшись к отцу сказала, плотоядно чему-то улыбаясь.- Это он, папа!
Полковник подкатил к ефрейтору , холодно спросил его покачиваясь с пятки на носок- Как зовут тебя, поганец?
Лямин бросил взгляд на своего старшину, и громко ответил, словно бросая вызов и Верки, и своей судьбе, и этому полковнику милиции Корячко.- Гвардии ефрейтор Лямин Сергей Сергеевич.
— Ох, же блядь, и выбрала насильника,- не громко, но внятно произнес старшина, багровее лицом и шеей одновременно.- Он же еще мальчик не целованный, с Дунькой, небось, и то не знаком.
— С какой Дунькой?- продвинулся к нему Корячко.- С какой, какой? – зло выдохнул старшина, отвернувшись к окну — С Кулаковой.
Либо полковник не понял намека старшины в пристрастии некоторых солдат к самоудовлетворению, либо, что, скорее всего ему было абсолютно наплевать на слова прапорщика. – Одевайся — бросил он Лямину и, повернувшись к сержантам милиции, приказал — Взять его, — а сам вместе с дочерью направился к выходу.
— Я буду требовать настоящего расследования — вслед ему, громко и зло проговорил, почти прокричал старшина. – Требуй — безразлично и пренебрежительно ответил Корячко, и покинул казарму.
В камере предварительного заключения, жарко дыша прямо в лицо Сергею, и окатывая того приторно – гнилостным запахом нездоровых зубов, полковник прошипел — Либо тебе парень сто семнадцатая с отягчающими, сроком до семи лет, либо счастливая семья, через годик – два отдельная квартира и почти новая машина.
— Но я даже не знаком с вашей дочерью,- почти плача пробормотал Лямин, — Какая сто семнадцатая, какая семья?
-Счастливая я сказал, счастливая – и, повернувшись к выходу, словно невзначай ткнул ефрейтора в развороте коленом в пах. Железная, с круглым глазком дверь протяжно скрипнула, а Сергей катался от боли по заплеванному полу, задыхаясь от бессильных слез, и громко, не умело матерился.
Через две недели ,когда сошли обширные кровоподтеки со всего тела, Лямин вернулся в роту, а через месяц Верка Корячко стала Верой Николаевной Ляминой. Со стороны жениха в качестве свидетеля выступал все тот же много опытный старшина, который давно уже понял, что если он и откажется от этой почетной миссии, Сергею от брака не отвертеться. Парень был уже сломан. На скучной, чопорной свадьбе старшина планомерно, но безрезультатно надирался дорогой посольской водкой, и старыми выдержанными более пятнадцати лет коньяками. Придя за полночь в родную казарму, и подняв роту по тревоге, он, играя желваками на багровом от выпитого лицом громко выдохнул.- Если хоть одна блядь, я имею в виду, если хоть кто ни будь из вас хотя бы раз, даже шутя, даже в пьяном виде пройдется по поводу свадьбы Лямина, или подойдет к его Веерке ближе, чем на пять метров, самолично голову сверну,- и, сжав поросшие рыжеватыми волосками кулаки, неожиданно для всех, и для себя расплакался.- Долбаная власть, долбаные законы — пробормотал он, и присев на деревянный табурет возле кровати провалился в глубокий сон.
Каждую субботу, к КПП подъезжала желтая милицейская машина, и увозила под сочувственные взгляды товарищей, молчаливого и как будто сразу повзрослевшего Сергея в его семейное гнездышко.
К концу лета, когда Веркин живот уже заметно округлился, старшина пробил для Лямина и его супруги отпуск., она возжелала рожать у его родителей.
В небольшом уральском городке Миассе, Ляминых хорошо знали. Родители Сергея работали инженерами на заводе, выпускающем цемент и другие строительные материалы – одно из самых больших предприятий в городе. А живой еще дед, участвовал в гражданской войне на Урале, да так и осел здесь, потеряв руку в конном, роковом для себя сражении.
Родители Сергея, Верку встретили, если и не как родную, но все равно достаточно тепло, тем более, что сын не словом не обмолвился о причине его такого, скоропалительного брака.
Молодым выделили большую, светлую комнату с видом на горы Ильменского заповедника, купили двуспальную кровать и новый телевизор. Одним словом все как полагается.
Сергей на робкие вопросы своей матери Людмилы Ивановны по большей части отмалчивался или обходился односложными ответами, а Верка так же вела себя достаточно мудро и тактично. Советовалась со свекровью об имени для будущего ребенка, или обсуждала с будущим дедом можно ли заранее покупать детскую кроватку и куда ее лучше поставить. Отпуск пролетел быстро. Десять суток – разве это срок, и первого сентября Сергей в сопровождении жены поехал на вокзал.
Прямо возле вагона, видимо проигрывая на людях где-то увиденную сцену проводов солдат в действующую, Верка повисла у Сергея на шее, горячо целовала его в щеки, оставляя жирные следы яркой, безвкусной помады, и нарочито поддерживая свой большой живот, твердила мужу в ухо.- Ты уж пиши, Сереженька. Нас с ребенком не забывай. Мы ж тебя любим….
Поезд тронулся. Остановки в Миассе короткие, пассажиры иной раз мороженное купить не успевают. И лишь вскочив на решетчатую ступень вагона, Сергей внимательно посмотрел на благоверную, и уже при входе в вагон грустно сказал ей — Ну и сволочь же ты Верка, ну и сволочь….
К демобилизации ребята готовились обычно загодя. У сапог набивались набойки и подрезались на скос каблуки. К парадкам пришивались серебристые аксельбанты, а погоны и лычки на них изготавливались из бархата. Приводились в порядок фотоальбомы и значки. Лямин этой, ставшей уже как бы священной пред демобилизационной лихорадкой не страдал, и то, было бы странно – жена, ребенок, дочка, уже скоро пол года, и вдруг какие-то бирюльки….
Из отдела цензуры старшине принесли письмо, адресованное Сергею от матери. Старшина прочел, порвал и бросил в нужник. Но строчки душу жгли, как будто это его, уже давно покойная мать писала.
Здравствуй сыночек. Ну, как ты там? Скорее бы ты вернулся домой. Кто знает, может быть с твоим возвращением у нас все и наладится? Отец просил не писать, но мир не без добрых людей.… Уж лучше я расскажу, чем ты услышишь, от кого ни будь другого, еще подерешься, не дай Бог. Дочка твоя, а наша внучка Леночка растет здоровенькой, молчаливой, плачет совсем мало. Отец говорит, что она на тебя похожа, я что-то этого не нахожу, скорее на Веру. Кстати о Вере. Что- то с ней происходит? Стала нам грубить, часто уходит из дома под вечер. Уже несколько раз дома не ночевала. Грудью кормить бросила, говорит, что молоко пропало, а я же вижу, вся блузка на груди сырая. Но самое страшное сынок, пить она стала. В нашем заводском клубе ее часто видели, как она пьяная на старых плакатах спала. А как пьяная приходит домой, кричит так, что все соседи слышат, мол, дескать, могла тебя легко посадить. Господи, да за, что же сынок? Я знаю сынок, ты на плохое не способен. До свидания, привет тебе от папы и дедушки, а дочка прикладывает к письму свой палец в шоколаде.
Когда Сережка вернулся домой, Вера какое-то время терпела, крепилась, ходила с ним под ручку в кино и к озеру. Но через неделю сорвалась, домой ночевать не пришла, а позвонила откуда-то, в трубке кроме ее пьяного голоса слышались веселый мат и мужские голоса. Сергей сажал девчушку , дочку свою в пеструю коляску и шел с ней как будто бы на прогулку, а сам заходил во все, более или менее известные заведения, все Верку искал.
Иной раз всю мокрую, в моче и рвоте на чужом крыльце отыщет, под колонкой холодной водой отмоет, на плечо положит, и так через весь город…. И так постоянно….
Осень в том году выдалась на удивление сухая и красивая. На фоне зеленых сосен и елей, золотистые березы выглядели очень контрастно, словно на школьной аппликации — просто чудо какое-то, ярко синее небо, белые, летящие стволы берез, голубые горы Вишневого перевала и сверкающее ртутью озеро.
— Ребята, Верку мою не видели?
— Да вроде сегодня не было…
— Привет ребята, Верка не заходила?
— Утром видел ее, пьяная уже в зюзю. И что ты с ней нянькаешься? Гнал бы ты ее в шею….
— Ребенок у нас, Леночка….
— Сергей, Серега, постой! – Сергея с Леночкой в коляске догонял знакомый парнишка- бармен из “ Бригантины”. – Сергей, у нас утром тусовались геологи из Челябинска. Верка твоя среди них вертелась.
У Сергея почему-то голос предательски дрогнул — Давно? А куда собирались?
— Я ж говорю, утром. А идти вроде бы думали к Лосиному распадку. А там кто знает…
— К распадку? – Сергей уже почти кричал.- Там же и трезвому мужику ходить то опасно. Послушай Мишка, отвези Леночку к моим, очень прошу.-
Мишка посопел для солидности, но все-таки взял коляску и повез ее к высокому дому, дому, где жил Серега со своей семьей.
Верку Сережа увидел еще издали. Ее тело в красном, вызывающем платье, неестественно согнутое, кто-то попытался закидать камнями и сосновыми лапами, но платье красное, хорошо заметное среди зелени …
Когда Серега обмывал у родника Веркино опухшее лицо от запекшейся крови, и его слезы солью обжигали ее ссадины, она еще дышала. Придя на мгновенье в себя, жена его попыталась рассмеяться. Ее горячий шепот уже гнал ярко-алую кровь горлом — Ты мне Сереженька сразу понравился… А любви все-таки нет, не получилось. Она дернулась, неестественно вытянулась и затихла, став почему-то очень красивой и домашней.
Через весь город Сергей привычно несет тело Верки на своем плече. Несет в последний раз.
