Зиме, казалось, не будет конца. Уже давно проложен был «зимник» — автомобильная дорога по реке Оми, и выросли кратеры льда вокруг прорубей, из которых черпали зимой воду жители городка. Домой из школы Владик возвращался узкой тропинкой среди сугробов, поднявшихся выше роста десятилетнего мальчишки. Во время сильных морозов тепла в школе обычно не хватало, ученики в классе сидели не раздеваясь. Мерзли пальцы, и замерзали чернила. В такие дни по местному радио объявляли, что учащиеся начальных классов могут школу не посещать. Но четвероклассники, особенно мальчишки, считали делом чести прийти в школу именно в сильный мороз.
И хотя учительница Вера Ивановна, начиная уроки, заявляла своей гвардии: «Вас мало, значит можно хорошо поработать, успею спросить каждого!», все знали, что двоек, и вообще, низких оценок, она ставить не будет. А пятерку в такие дни иногда можно получить очень легко. Жалея учеников, Вера Ивановна устраивала гимнастику, как для первоклашек: «Мы писали, мы писали, наши пальчики устали…» Все смеялись, девчонки с удовольствием, подняв руки вверх, сгибали и разгибали заледеневшие пальцы. Мальчишки чаще не участвовали в этой игре, грелись по-своему: толкались, стреляли из ручек-трубочек.
В левом ряду за второй партой сидела Таня Огородникова. Владик был влюблен в нее еще со второго класса, когда она впервые появилась в школе. Таня не числилась в красавицах, как Света Воинова, по которой страдала половина мальчишек не только своего, но и параллельного, четвертого «б». Лицо у Тани самое обычное, веснушки на носу, но глазищи, посмотришь – утонешь! Владику со своего среднего ряда были хорошо видны аккуратные тугие косички с белыми бантами, беззащитный затылок, в который иногда попадали картофельные пульки или жеваная промокашка.
Стрелял Юрка Малышев, полновластный хозяин последней парты в правом ряду, человек приставучий и вредный. Когда он стрелял во Владика и мазал, пульки попадали в Таню, она вздрагивала, но не оборачивалась, а Владик грозил Малышеву кулаком.

С этим Юркой еще до морозов была история. Во время большой перемены к Владику подошел Толя Фомин:
— Малышев хочет с тобой драться, вызывает на бой.
Помолчав, добавил тише:
— За Таню Огородникову.
«Вот это новость!» — удивился Владик, и тут же внутри что-то оборвалось — «надо же, и Юрка значит тоже…»
Малышев ростом не удался, но был, чего уж там хитрить, сильнее Владика. Он был еще и очень ловким, вертлявым, в обычной мальчишеской возне обычно одерживал верх над многими одноклассниками. Отказаться от боя было невозможно. Владик не трусил, не боялся драться, боялся проиграть. Чуть дрогнувшим голосом спросил:
— Где и когда?
— На катке, сегодня, — ответил Фомин, — судьей буду я, ты не против?
Какое там «против», для судьи, секунданта Толя самый подходящий человек – честный и справедливый.
— Я согласен.
— Тогда приходи на каток, как начнет темнеть.
После уроков Владик шел домой один. За обедом повозил ложкой в любимом фасолевом супе, приготовленном мамой, и уселся делать уроки. Но ничего не лезло в голову. Едва дождавшись сумерек, оделся, накрутил на валенки коньки и поехал к катку по улице, по плотному укатанному снегу, как делали все городские мальчишки. В обычные дни каток, оборудованный на льду замерзшей реки, пустовал. Еще сверху Владик увидел, что Юрка с Толей, оба на коньках, ждут его. Он тут же скатился вниз по горке рядом со ступеньками, для тех, кто ходил на реку за водой, и оказался на катке рядом с ними.
Соперники сделали круг по катку и сблизились. Толя следил, чтобы все было по справедливости. Злости никакой не было. Малышев ударил первым, лениво, уверенно, как бы нехотя. Целил в лицо, а Владик увернулся, получил удар в плечо, но на ногах устоял. Переученный левша, Владик писал правой, а все остальное, для чего другим мальчишкам приходилось пользоваться правой, делал левой рукой. Ударил и тут левой, Юрка не ожидал, удар пришелся прямо по носу, хлынула кровь. Фомин остановил бой: по неписаным рыцарским правилам биться надо было до первой крови. Владик достал из кармана платок и подал побежденному Юрке. Тот приложил его к носу, стал оправдываться:
— У меня нос слабый!
Уняли кровь, пожали, как положено, руки и разошлись, не сказав ни слова о Тане Огородниковой. Домой Владик мчался быстрее ветра, но радость победителя была с червоточинкой: уж больно легкой оказалась желанная победа!

Морозы стали отступать, но ряды «гвардейцев» поредели: заболели три девочки, среди них и Таня. Теперь, отрываясь от тетради и бросая взгляд в привычном направлении, Владик видел не косички Тани, а голую ветку березы за окном, на которой часто устраивали посиделки шустрые синицы.
Не пришел в школу Толя Фомин. Вера Ивановна сказала, что у него большое горе – умерла мама. Первый урок прошел в непривычной тишине. После перемены, потолкавшись в коридоре, ребята оживились. Владик оставался задумчивым и рассеянным. Что же это за жизнь такая, и как вообще может случиться, что мама, близкая и родная, мама, которая может пожалеть и поругать, вылечить болячки и накормить вкусными пирожками, мама, на которую можно сердиться и которую каждый, хоть раз в жизни, обижал сам, мама вечная — вдруг исчезнет насовсем?

Владик был еще совсем маленьким, не ходил в школу, когда однажды он очень сильно рассердился на маму. Теперь он уже не помнил, по какому пустячному поводу.
— Ты плохая, ты мне не мама, я не люблю тебя! — заявил он и ушел в свой угол.
— Вот и ладно, — спокойно ответила мама, — теперь у меня нет сына, и я могу делать все, что хочу!
Она порылась в книжном шкафу, достала с полки толстую книгу и, усевшись в кресло, стала ее листать.
Владик был зол на маму, на игрушки и на весь мир. Любимый клоун полетел под кровать, туда же поехала пожарная машина. Плюшевый мишка таращился на Владика глупыми пуговичными глазами. Ему стало жалко мишку, а еще больше себя самого. Папа, наблюдавший с самого начала за размолвкой мамы и сына, подошел к Владику.
— Тебе, сынок, надо у мамы прощения попросить!
— Уйди! — оттолкнул Владик папу. Слезы посыпались из глаз крупными горошинами. Он подбежал к маме, уткнулся лицом в ее колени и разрыдался:
— Пожалей меня, мама!
Мама гладила сына по голове, а он плакал все горше. Наконец, обняла, прижала к себе и так держала, пока Владик не перестал плакать. Слова прощения так и не прозвучали, но мама все поняла и простила.

Прошло несколько дней. Выздоровела Таня Огородникова, вернулся в класс Толя Фомин. Все было как обычно, и урок пения, последний в четверг. Владик любил уроки пения. Они проходили в кабинете музыки, где в углу у входа стояло пианино, и вела эти уроки не Вера Ивановна, а учительница музыки Клара Николаевна. В школе говорили, что муж Клары Николаевны, бывший враг народа, но не очень опасный, потому что ему разрешалось теперь жить в их городе. Когда Владик начал рассказывать об этом дома, мама остановила его:
— Не повторяй глупости за другими! Семья вашей учительницы – русские немцы, до войны они жили в Поволжье, а когда на нас напал Гитлер, они переехали к нам, в Сибирь. Никакие они не враги, такие же, как мы, советские люди!
В кабинете музыки ученики сидели иначе, чем на обычных занятиях. Мальчики занимали одну половину кабинета, девочки — другую. Владик сидел вместе с Толей Фоминым, потому что у обоих был музыкальный слух, а у Толи еще и очень хороший голос. Он часто запевал и даже пел соло. Про Малышева Клара Николаевна говорила, что у него хорошее чувство ритма. Когда пели хором, она просила Юрку не стараться петь громко и тянуть мелодию, а говорить слова в такт с музыкой, как читают стихи.
Урок пения начался с того, что Клара Николаевна села за пианино и сыграла очень красивую музыку, от которой всем сразу стало веселее, будто возвратился Новый год и каникулы. Казалось, бегут лошадки и звенят колокольчики. Закончив играть, Клара Николаевна сказала, что это был отрывок из музыкального цикла Чайковского «Времена года». Потом была распевка – специальное упражнение, чтобы голоса зазвучали. И дальше пели песни хором. Песни были разные: про чибиса у дороги, про картошку, про любимый край. Были девчоночьи песни, когда мальчики только слушали. У мальчишек были свои любимые – военные, героические: «Варяг», «По долинам и по взгорьям», «Тачанка». В этот раз пели красивую и печальную песню «Там вдали за рекой». Запевал, как обычно, Толя Фомин:

Там вдали за рекой загорались огни,
В небе ясном заря догорала…

Высокий голос чисто выводил мелодию, Владик вместе с другими мальчиками подхватывал:

Сотня юных бойцов из буденновских войск
На разведку в поля поскакала.

Они ехали долго в ночной тишине
По широкой украинской степи…

Коварный враг — безликие белые уже поджидали юных героев:

Вдруг вдали у реки засверкали штыки –
Это белогвардейские цепи!

Казалось, они, мальчишки четвертого «а» класса, и есть эти самые бойцы. Бесстрашно помчались они в атаку, обнажив шашки, и конечно, готовы разбить ненавистного врага, но:

…боец молодой вдруг поник головой
Комсомольское сердце пробито.

Он упал возле ног вороного коня
И закрыл свои карие очи —
«Ты конек вороной передай дорогой,
Что я честно погиб за рабочих!»

Уже став взрослым человеком, Владик обнаружил некую странность этой песни: почему это в разведку направили целую сотню молодых, неопытных бойцов, а не малочисленную группу опытных разведчиков? Почему разведчики помчались на врага, вместо того, чтобы, выполнив задачу разведки, скрытно вернуться, доложить командиру? Но песню не разлюбил, как и многие другие песни, которые пели с Толей Фоминым на уроках сосланной русской немки Клары Николаевны.

Домой из школы шли с Фоминым. Владик вспомнил, как передавали по радио, что сегодня вечером можно будет увидеть третий советский искусственный спутник Земли, он должен пролететь над городом.
— Мы будем наблюдать сегодня: папа, мама и я. У папы есть морской бинокль. А правда здорово, что мы первые в Космосе?
— Здорово! — подтвердил Толя, — на втором спутнике летала собака Лайка, а скоро и человек полетит!
— А ты согласился бы полететь в космос, даже, если, как Лайка, не смог бы вернуться на Землю?
— Согласился бы, очень хочется на Землю из космоса взглянуть!
— Да. И на Луну слетать! Я думаю, пока мы школу окончим, ученые научатся возвращать на Землю космические аппараты.
— Научатся, если войны не будет… Ты знаешь, что американцы изобрели очень мощную бомбу и трех таких бомб хватит, чтобы расколоть земной шар?
— У нас такая бомба теперь тоже есть. И к тому же Америка не враг, она помогала Советскому Союзу в войне против Гитлера. Вон, в городе до сих пор можно встретить американские грузовики «Студебеккеры»!
— Это во время войны Америка была союзником, но у власти там не народ, а капиталисты, и теперь она — противник!
Владик не нашел, что возразить. Помолчали. Было тревожно, а вдруг капиталисты возьмут и взорвут три бомбы, или даже две, а наши в ответ – тоже. И расколется мир на части. Как же тогда люди будут жить на осколках Земли?
Уже у дома Владика разговорились про рыбалку. Как здорово было летом сидеть на речке с удочками, ловить пескарей, чебаков, налимов!
— Сейчас, зимой тоже можно рыбачить, прорубей по реке много наделано, рыба собирается туда подышать и поесть, если найдется чего, — сказал Толя, — Санька, ходил недавно и за каких-то три часа наловил полведра!
Санька, конечно, враль известный, и все же…
— Только ловить надо ночью… Давай сходим вместе на рыбалку?
— Хорошо бы, только потом днем заснешь на уроках!
— А мы в субботу пойдем, в воскресенье уроков нет, можно отоспаться!
— Давай, а тебя отпустит… — Владик хотел сказать: «мама», но прикусил язык, ведь у Толи теперь нет мамы, — тебя папа отпустит?
— Меня отпустит, а тебя?
— Меня тоже!
Владик был уверен, что маму уговорит, а папа и вовсе возражать не станет. На том и расстались.
После ужина, когда стемнело, Владик с мамой и папой, вышел во двор. Соседи тоже всей семьей выбрались посмотреть на спутник. Скоро послышался крик: «Летит!». Маленькую звездочку, которая не спеша пересекала небо, было хорошо видно и без бинокля. В бинокль Владик надеялся рассмотреть спутник, но увидел ту же звездочку, только она была намного ярче. Спутник пролетел и скрылся за горизонтом. А все люди продолжали стоять и глядеть на звезды, на Млечный путь…
Много спутников летает теперь вокруг Земли. Но странное дело, не довелось больше ни разу Владику — Владиславу Петровичу, увидеть земную теплую звездочку, пересекающую небо среди далеких и холодных неподвижных звезд. Может быть потому, что, став взрослым, он редко поднимал глаза к небу, а может, потому, что жил в большом городе, где фонари ночью светят так ярко, что невозможно что-то разглядеть в небе.
Ночью Владику приснился сон. Будто он возвращается домой из школы. Вот уже совсем рядом дом, и мама во дворе. И вдруг на его пути появляется глубокая трещина в земле. Трещина это становится шире, ее невозможно перепрыгнуть, а мама на той стороне улетает все дальше от Владика…

В субботу, после школы, Владик стал готовиться к ночному походу за рыбой. На что ловить рыбу они с Толей обсудили заранее. Толя должен приготовить и захватить пареный горох и белый хлеб, а Владик – тесто. Тесто не простое, особое. Владик попросил у мамы подсолнечного масла, флакончик анисовых капель и пшеничной муки.
Насыпал муку в миску и добавил воды, потом тщательно перемешал и скатал колбаску. Разделил ее на три части. В одну часть добавил масла, в другую – анисовых капель, а третья осталась без добавок. Достал коробочку, где с лета лежали леска, крючки, свинцовые грузила. Соорудил две удочки, подобрав в чулане два коротких удилища. На толстую леску каждой удочки прицепил по три поводка с крючками на разной высоте от грузила, чтобы у рыбы был выбор. Кто ее знает, где, на какой глубине, она гуляет зимой? Скорее всего — у дна, тогда поднимаясь вверх, к проруби подышать, наткнется на какой-нибудь поводок с наживкой, не на один, так на другой, или третий, захочет перекусить, а тут — рыболов!
Когда стемнело, Владик сложил в рюкзак принадлежности, наживку и состряпанные мамой для рыболовов пирожки, приготовил клеенчатую сумку для рыбы и стал одеваться: теплые штаны, свитер, ватник, на ноги валенки, на руки варежки из собачей шерсти – это все само собой! Поверх ватника брезентовая штормовка, поверх варежек брезентовые рукавицы – для защиты от воды. Рюкзак за спину и «Пока мама, жди с уловом!»

По пустынной ночной улице идти было совсем не страшно. До дома Толи, освещая дорогу, горели фонари. У калитки Владик дернул за веревочку, щеколда звякнула, тут же отозвался пес. Толя, ожидавший Владика, но еще не одетый, выскочил навстречу и впустил Владика в дом, предупредив на ходу:
— Ты только тихо, сестренку не разбуди!
Пока Толя натягивал валенки и такие же, как у Владика, ватник и штормовку, из кухни доносился плеск воды и Владик заметил отца Толи. Довольно старый, лет, наверное, тридцати пяти, отец держал в руках цветастое детское платьице, с которого стекала вода. Перед ним стояло корыто с пенной водой, и торчащей из него стиральной доской.

Владику вспомнилось, как лет пять назад, еще до школы, когда после обильных дождей рядом с их домом образовалась огромная лужа, он стащил из дома точно такое же корыто, чтобы поплавать в нем по воде. Папа Владика каждое лето ходил механиком на речных судах по Иртышу и Оби. «Ходил» — так говорят настоящие моряки, а все остальные считают – «плавал». Владику очень хотелось, когда вырастет, тоже «ходить» по реке, а лучше по морям и океанам. А в той огромной луже – ну, хоть попробовать!
Но едва он выволок корыто за калитку, как из дома с хворостиной выбежала мама. «Куда это ты тащишь корыто? — закричала она, — А ну-ка, сейчас же верни на место!» Владик пытался объяснить, что он только немножко попробует плавать, но мама была неумолима. «Моряк с печки бряк, туда же – плавать! Сей же час — домой!» — и грозно подняла над головой хворостину.
Сидевший на заборе черный кот Индус вдруг прыгнул маме на спину, мама закричала, бросив хворостину, а Владик, оставив корыто у ворот, бросился наутек. Потом мама вспоминала этот случай со смехом. «Нашелся у нашего сына защитник, — рассказывала она папе – всю спину когтями расцарапал!»

Отец Толи вышел в прихожую, на ходу вытирая руки передником, улыбаясь, ответил приветствием на вежливое «Здрасьте!» Владика и помог одеться сыну.
— Ни пуха вам, ни пера… ой, да что это я! – смутился он, — Надо как-то иначе: ни чешуи, ни плавника, наверное, ведь вы на рыбалку!
— К черту, — серьезно ответил Толя, и ребята вышли на улицу.

По пути к реке фонарей уже не было, но светил месяц. Спустились с крутого берега, пошли по пустынному зимнику. Толя вел к известному ему месту – большой проруби в стороне от города, где наловил рыбы сосед. По пути встретили несколько сидевших с удочками у небольших прорубей и лунок, взрослых рыболовов. Чем дальше отходили мальчики от города, тем тяжелее становилось на душе у Владика. Папин теплоход зимой «стоит на приколе», сам он работает на заводе и сегодня у него ночная смена. Маме дома должно быть скучно и страшно одной, без мужчин. И Владику тоже тоскливо и одиноко, хотя рядом молча шагает Толя. О чем он думает? О маме, которой теперь уже нет?
— Как ты думаешь, Бог есть? – неожиданно спросил Фомин.
Вопрос прозвучал очень серьезно. Если бы об этом спросил Юрка Малышев, то Владик, не задумываясь, ответил бы: «Конечно, нет!». Но Толя – другое дело. Он доверял Владику, не боялся быть осмеянным, он сомневался и хотел услышать мнение товарища.
О том, есть ли Бог, сам Владик размышлял часто. Иногда, когда очень нужно было, загадывал. И даже давал обещания. Например, не успел выучить уроки, шел в школу и повторял про себя: «Только бы не спросили! Я прошу тебя, добрый Боженька, помоги! Если не спросят, поверю, что Ты есть!» Не спрашивали, но Владик приходил к выводу, что Бог тут не причем, станет он заниматься такими мелочами, просто повезло! И давал себе обещание, что больше по такому поводу беспокоить Бога не будет. Просить помощи у Бога надо, когда происходит что-нибудь очень серьезное.
Однажды это случилось. Прошлой зимой заболела мама, попала в больницу с воспалением легких. Неделю лежала в беспамятстве с высокой температурой. Ходил к ней один папа, Владика не пускали. А он молил Бога: «Если Ты всемогущий и добрый, помоги! Я обещаю, что буду верить в Тебя, только пусть все будет хорошо, и мама выздоровеет!»
Мама выздоровела. А Владика снова начали терзать сомнения: «Все-таки, это врачи спасли маму, или помог Бог?» Не мог поверить до конца в его существование и не мог не верить совсем. Жил и чувствовал себя предателем и клятвопреступником.
Перед Толей Владик не боялся показаться смешным. Ответил честно:
— Не знаю. То мне кажется, что есть, а то – нет! Ученые изучают далекие галактики, спутники вон вокруг Земли летают. Где он, Бог?
— Папа говорит, что Бог – в нас самих. Он везде и одновременно нигде. И помогает тем, кто в него верит. Папа верит в Бога, мама тоже верила.
— Как же тогда Бог допустил, что твоя мама умерла? – сдерживаемый Владиком вопрос все же вышел наружу.
— Ее не стало для нас, теперь она на небе. Она долго болела, и Бог взял ее бессмертную душу к себе. А мы наказаны за грехи. Папа – за свои, а я за свои, за то, что сомневаюсь: то верю, то не верю. Может, еще за что-нибудь…
«Да, всегда найдется, за что наказать. И меня ждет наказание! Я ведь тоже сомневаюсь» — подумал Владик, а вслух спросил:
— А как поверить? В школе все учителя говорят, что Бога нет, пионер не должен верить…
— Папа говорит, что просто захотеть и поверить, нельзя. Что-то должно произойти, и тогда ты сам почувствуешь.

За разговором и смутными мыслями добрались до нужной проруби. На треноге из жердочек висел керосиновый фонарь. У проруби с удочкой сидел рыболов – тот самый сосед Санька.
Когда-то Санька верховодил компанией малышей, к которой прибивался и Владик. Он не командовал, не грозил, не совершал никакого насилия над теми, кто был младше его. Выходил, к примеру, из дома на улицу мальчишка с куском черного хлеба, помазанного маргарином, круто посыпанным солью. Санька тут же произносил:
— Чур, на двоих!
И мальчишка без промедления отламывал полкуска и отдавал Саньке. Он носил с собой стопку обрезков оконного стекла, обмотанную по бокам изолентой, подносил к глазам, смотрел через нее вдаль на небо или зеленые деревья и вдохновенно врал:
— Вижу Москву, Кремль, Сталина!
Конечно, все, кроме самых маленьких и доверчивых, знали, что Санька все выдумывает, но все равно выстраивалась очередь желающих посмотреть на вождя, тогда еще живого, на далекую столицу. Санька ничего не требовал, не просил за удовольствие, но само собой получалось, что малыши делились с ним кто красивым камешком, кто цветным стеклом, кто леденцом.
Санька прикладывался ухом к телеграфному столбу, чтобы услышать новости, и все делали то же самое, слушали неясный завораживающий, манящий в дальние края гул.
Только одна забава у Саньки была жестокой, и Владик ее всегда боялся. В плохом настроении Санька наступал на ногу стоящему поблизости малышу и заявлял:
— Не передашь другому — у тебя мать умрет!
И начиналось! Примета считалась верной, каждый старался не остаться последним, а когда это все же случалось, потому что все вокруг разбегались, слезы лились ручьем. Но тот же Санька подходил и великодушно разрешал:
— Ладно, наступи мне на ногу, не жалко!
И слезы высыхали, и мальчишка наступал с облегчением, потому что все знали: у Саньки матери нет, живет у тетки, а на тетку примета не распространялась.
Малыши подросли, пошли в школу. Санька тоже повзрослел, поступил в школу ФЗУ. На улице появлялся редко, но когда все же это происходило, удивлял своих младших приятелей то ножичком с наборной ручкой из плексигласа, то трехцветным фонариком, какие бывали у железнодорожников, одаривал щедрой рукой старыми заводскими подшипниками, из которых, если их разбить, доставали шарики – большую ценность для любого мальчишки.

Санька обрадовался ребятам. Похвастаться уловом он не мог и явно скучал. Ребята достали свои снасти, насадили наживку – тесто и хлеб, закинули в воду. Прорубь была большая, вытянутая в одну сторону, места хватило всем. Санька принялся расхваливать свой удачный улов в прошлый выходной. По его словам, пойманную им рыбу ели впятером всю неделю он, его тетка с мужем и два их сына.
— Сегодня что-то не то, — пожаловался Санька, — ходят вот такие, — он раздвинул руки шире плеч, — а брать не берут! В прошлый раз, правда, самый клев под утро начался, но и ночью рыба шла.
Владик заглянул в прорубь. В темной воде действительно двигались какие-то неясные тени, похожие на крупную рыбу.
— Что для рыбака главное, — продолжал Санька, — терпение! Я вот сюда хожу регулярно. Сначала рыба плохо брала, боялась, в глубь уходила. А я каждый раз хлебушка приносил, или жмыха, и в воду бросал. А еще фонариком светил, небось, видели мой трехцветный?! Сначала красным посвечу, потом прикорм кину и желтый, а за ним зеленый включаю, как поезду: мол, путь свободен. Вот и приучил!
— А что же это сегодня у тебя керосиновый фонарь горит? – поинтересовался Толя.
— Так батарейка же не вечная, села, а на новую денег нет. Вот зарплату на будущей неделе дадут, куплю.
— А на заводе ты что делаешь? – спросил Владик.
— В литейном работаю!
— Это там, где «чушки» чугунные?
— Сам ты «чушка»! Это горячий цех, там хорошо, но опасно, молоко за вредность дают. Вот школу ФЗУ закончу разряд получу, тогда не ученические, а настоящую зарплату буду получать.
Ребята замолчали, каждый думал о своем. Владик опять подумал о маме, как она там, дома, одна? Небось, за него переживает. Она всегда за Владика переживает, только виду не подает, и страшно боится, когда Владик к реке ходит, зимой ли, летом – все равно.
Владик знает – ей цыганка нагадала, предупредила, что сыну воды нужно бояться, она для него большая опасность. Другая мать, наверно, испугалась бы, сына к реке близко не подпускала, а мама Владика – ничего, только всякий раз, как он на реку идет, просит: «Будь осторожен, пожалуйста!».
Владик вдруг вспомнил прошлогоднее происшествие с Санькой, о котором даже в городской газете писали.
— Саня, расскажи, как ты под лед провалился! – попросил Владик.
Санька об этом рассказывал не в первый раз, но всегда с удовольствием потому, что в газете назвали его героем, да так оно, похоже, и было: растеряйся он и все могло закончиться трагически.
— Да очень просто. Повел я своего двоюродного братца Кольку на каток. Он за зиму подрос и пристал ко мне – не отвяжешься: «Научи, Саня, на коньках кататься!». Ну, мы и пошли. А на катке народу – за всю зиму никогда столько не было! Весна уже, солнышко пригревает, всем покататься хочется напоследок. Ну и отвел я его в сторону, чистый лед на реке нашел. Показываю, что да как. Как отталкиваться носком, как повороты делать да тормозить резко. Стал Колька осваивать премудрость, на коньках стоять он уже давно умел, а тут тормозить раздухарился, да еще с притопом. Я ему: «Осторожней смотри, как бы лед не проломился!» А он смеется: «Ты большой – и ничего, а я маленький, меня лед и подавно выдержит!»
Санька поправил фонарь, проверил удочку. Владик достал из рюкзака пирожки с картошкой и подал Саньке и Толе, и начал есть сам. Пирожки, завернутые в несколько слоев газеты и старый мамин шерстяной платок, еще не успели остынуть.
— Ну, так вот, разогнался Колька от меня, а значит и от берега подальше, насколько чистый лед позволял, и затормозил. И вдруг – раз, провалился, только голова видна, и кричит! Я к нему, как дерну – вытянул, выдернул наверх, он ведь легкий, брат! И в тот самый момент, даже не понял как, сам в воде очутился. Колька к ребятам на каток побежал, кричит, на помощь зовет. А я в воде, чувствую: валенки с прикрученными коньками сейчас на дно утянут, и тоже кричу!
В этом месте рассказа слушателям положено было задать вопрос, которого ждал рассказчик, и Толя спросил:
— Саня, а как вы кричали?
— Ну, Колька, напугался очень, кричал, как Чита, а я — как Тарзан!
Надо сказать, что в те годы на экранах кинотеатров прошёл знаменитый американский фильм «Тарзан», на который ходили целыми семьями, а ребята ухитрялись посмотреть не по одному разу. И даже спустя годы продавались в поездах транссибирской магистрали черно-белые открытки, изготовленные глухонемыми фотографами, где изображены были улыбчивые обаятельные герои фильма: Тарзан, его подружка Джейн и обезьяна Чита. В ходу был стишок: «Жили-были три бандита – Джейн, Тарзан и баба Чита!»
Среди ребят особым уважение пользовались те, кто умел кричать гортанным криком, прикладывая ко рту ладони, как это делал в фильме Тарзан, подзывая своих друзей животных. Именно этот крик и имел в виду Санька, а Чита, конечно, существо симпатичное и очень положительное, но более низкого ранга.
— Оказалось, провалились мы с Колькой в старую, заброшенную прорубь. Лед там был тонкий, а края сравнялись и не были видны. Ну, меня вытащили, да я и сам уже выбирался, только уж очень скользко было, ухватиться не за что. Пимы сбросил, утонули вместе с коньками… От тетки, как полагается, влетело, правда, потом, после статьи в газете, очень благодарила, за то, что Кольку, ее родного сына, спас.
Владик полез в рюкзак и достал всем еще по пирожку – с капустой.
— Вот что жалко, так это коньки — настоящие, хоккейные! Тогда велики были, а сейчас бы в самый раз, укрепить собирался не на пимы, а на ботинки заклепками…
Санька дожевал пирожок, снова заглянул в прорубь:
— Ходят, заразы, а все мимо, — сплюнул он с досады на лед.
— Сань, а ты мать, отца своих помнишь? – спросил Толя.
— Не-а, не помню. Отца и не было, а мать умерла, когда мне четырех лет не исполнилось. Тётка говорит, надышалась она каких-то паров на заводе в гальванике, легкие сожгла.
— А что ты ее все «тётка» да «тётка» называешь, злая что ли? – спросил Владик.
— Да нет, это я так… Дома называю тётя Клава. Тётя Клава и дядя Миша у меня хорошие, не жадные, обещают деньги из семейных выделить на коньки с ботинками. А там, я в заводскую хоккейную команду попрошусь, в молодежный резерв, — должны взять!

Где-то вдали, в городе из громкоговорителя на столбе прозвучал гимн, наступила полночь. Разговор затих. Знакомые ковшики: созвездия Большой и Малой медведиц висели на своих привычных местах, Луна заметно переместилась по небу. Фонарь светил желтым неярким светом над прорубью, но, сколько ни всматривались ребята, пытаясь увидеть в глубине рыбу или, хотя бы намек на ее присутствие, все было напрасно, исчезли даже тени.
Беспричинная, глухая тоска охватила Владика. Исчезли все звуки, звездное небо давило своей холодной беспредельностью. Луна пугала мертвым светом покрытого оспинами застывшего лица. Как в страшном сне показалась Владику вдруг рваная граница бездонной трещины. Он вскинул на плечо рюкзачок, по губам уловил вопрос Толи:
— Ты куда?
Ком в горле мешал говорить, еле выдавил:
— Я… домой…
— Да ты что, собирались ведь на всю ночь!
— Не, я не останусь, мне надо…
— А удочки?
Владик махнул рукой и побежал к берегу, провожаемый недоуменными взглядами ребят. Ну и пусть, пусть думают, что хотят! Все равно… Сейчас он поднимется по обледенелым ступеням наверх, там – кривым переулком, мимо рынка до своей улицы. Пусть так дольше добираться до дома, чем по реке, и улицы темные, пусть, зато трещина будет уже не страшна! И бегом, бегом…
Пустынные ночные улицы, лай потревоженных собак. Холодный воздух раздирал легкие, ноги наливались свинцом. Быстрей! Споткнулся, упал, захватил ртом снегу, еще немного… Снова бегом, вот и калитка во двор, старый пес Букет громыхнул цепью, не залаял – узнал, завилял хвостом. Окошко в комнате освещено, мама не спит, остановился, перевел дыхание, постучал в дверь. Легкие мамины шаги:
— Кто там?
— Это я, мама! Я вернулся…

В понедельник в школе Толя рассказывал ребятам про удачную ночную рыбалку, но не подходил к Владику, бросая издали на него презрительные взгляды: «Слабак!». На очередном уроке пения он больше не сел рядом с Владиком, переместился на свободное место впереди.

Весной, с началом навигации отец Владика решил, наконец, давний вопрос с квартирой в городе Омске. Летом, когда закончились занятия в школе, семья переехала на новое место жительства, и в пятый класс Владик пошел уже в другую школу, в другом городе. С Толей Фоминым он больше никогда не встречался. А если бы и встретился, то никак не смог бы объяснить ему, почему в ту зимнюю ночь во время рыбной ловли, ни с того, ни с сего, убежал вдруг домой, к маме…

Зиме, казалось, не будет конца. Уже давно проложен был «зимник» — автомобильная дорога по реке Оми, и выросли кратеры льда вокруг прорубей, из которых черпали зимой воду жители городка. Домой из школы Владик возвращался узкой тропинкой среди сугробов, поднявшихся выше роста десятилетнего мальчишки. Во время сильных морозов тепла в школе обычно не хватало, ученики в классе сидели не раздеваясь. Мерзли пальцы, и замерзали чернила. В такие дни по местному радио объявляли, что учащиеся начальных классов могут школу не посещать. Но четвероклассники, особенно мальчишки, считали делом чести прийти в школу именно в сильный мороз.
И хотя учительница Вера Ивановна, начиная уроки, заявляла своей гвардии: «Вас мало, значит можно хорошо поработать, успею спросить каждого!», все знали, что двоек, и вообще, низких оценок, она ставить не будет. А пятерку в такие дни иногда можно получить очень легко. Жалея учеников, Вера Ивановна устраивала гимнастику, как для первоклашек: «Мы писали, мы писали, наши пальчики устали…» Все смеялись, девчонки с удовольствием, подняв руки вверх, сгибали и разгибали заледеневшие пальцы. Мальчишки чаще не участвовали в этой игре, грелись по-своему: толкались, стреляли из ручек-трубочек.
В левом ряду за второй партой сидела Таня Огородникова. Владик был влюблен в нее еще со второго класса, когда она впервые появилась в школе. Таня не числилась в красавицах, как Света Воинова, по которой страдала половина мальчишек не только своего, но и параллельного, четвертого «б». Лицо у Тани самое обычное, веснушки на носу, но глазищи, посмотришь – утонешь! Владику со своего среднего ряда были хорошо видны аккуратные тугие косички с белыми бантами, беззащитный затылок, в который иногда попадали картофельные пульки или жеваная промокашка.
Стрелял Юрка Малышев, полновластный хозяин последней парты в правом ряду, человек приставучий и вредный. Когда он стрелял во Владика и мазал, пульки попадали в Таню, она вздрагивала, но не оборачивалась, а Владик грозил Малышеву кулаком.

С этим Юркой еще до морозов была история. Во время большой перемены к Владику подошел Толя Фомин:
— Малышев хочет с тобой драться, вызывает на бой.
Помолчав, добавил тише:
— За Таню Огородникову.
«Вот это новость!» — удивился Владик, и тут же внутри что-то оборвалось — «надо же, и Юрка значит тоже…»
Малышев ростом не удался, но был, чего уж там хитрить, сильнее Владика. Он был еще и очень ловким, вертлявым, в обычной мальчишеской возне обычно одерживал верх над многими одноклассниками. Отказаться от боя было невозможно. Владик не трусил, не боялся драться, боялся проиграть. Чуть дрогнувшим голосом спросил:
— Где и когда?
— На катке, сегодня, — ответил Фомин, — судьей буду я, ты не против?
Какое там «против», для судьи, секунданта Толя самый подходящий человек – честный и справедливый.
— Я согласен.
— Тогда приходи на каток, как начнет темнеть.
После уроков Владик шел домой один. За обедом повозил ложкой в любимом фасолевом супе, приготовленном мамой, и уселся делать уроки. Но ничего не лезло в голову. Едва дождавшись сумерек, оделся, накрутил на валенки коньки и поехал к катку по улице, по плотному укатанному снегу, как делали все городские мальчишки. В обычные дни каток, оборудованный на льду замерзшей реки, пустовал. Еще сверху Владик увидел, что Юрка с Толей, оба на коньках, ждут его. Он тут же скатился вниз по горке рядом со ступеньками, для тех, кто ходил на реку за водой, и оказался на катке рядом с ними.
Соперники сделали круг по катку и сблизились. Толя следил, чтобы все было по справедливости. Злости никакой не было. Малышев ударил первым, лениво, уверенно, как бы нехотя. Целил в лицо, а Владик увернулся, получил удар в плечо, но на ногах устоял. Переученный левша, Владик писал правой, а все остальное, для чего другим мальчишкам приходилось пользоваться правой, делал левой рукой. Ударил и тут левой, Юрка не ожидал, удар пришелся прямо по носу, хлынула кровь. Фомин остановил бой: по неписаным рыцарским правилам биться надо было до первой крови. Владик достал из кармана платок и подал побежденному Юрке. Тот приложил его к носу, стал оправдываться:
— У меня нос слабый!
Уняли кровь, пожали, как положено, руки и разошлись, не сказав ни слова о Тане Огородниковой. Домой Владик мчался быстрее ветра, но радость победителя была с червоточинкой: уж больно легкой оказалась желанная победа!

Морозы стали отступать, но ряды «гвардейцев» поредели: заболели три девочки, среди них и Таня. Теперь, отрываясь от тетради и бросая взгляд в привычном направлении, Владик видел не косички Тани, а голую ветку березы за окном, на которой часто устраивали посиделки шустрые синицы.
Не пришел в школу Толя Фомин. Вера Ивановна сказала, что у него большое горе – умерла мама. Первый урок прошел в непривычной тишине. После перемены, потолкавшись в коридоре, ребята оживились. Владик оставался задумчивым и рассеянным. Что же это за жизнь такая, и как вообще может случиться, что мама, близкая и родная, мама, которая может пожалеть и поругать, вылечить болячки и накормить вкусными пирожками, мама, на которую можно сердиться и которую каждый, хоть раз в жизни, обижал сам, мама вечная — вдруг исчезнет насовсем?

Владик был еще совсем маленьким, не ходил в школу, когда однажды он очень сильно рассердился на маму. Теперь он уже не помнил, по какому пустячному поводу.
— Ты плохая, ты мне не мама, я не люблю тебя! — заявил он и ушел в свой угол.
— Вот и ладно, — спокойно ответила мама, — теперь у меня нет сына, и я могу делать все, что хочу!
Она порылась в книжном шкафу, достала с полки толстую книгу и, усевшись в кресло, стала ее листать.
Владик был зол на маму, на игрушки и на весь мир. Любимый клоун полетел под кровать, туда же поехала пожарная машина. Плюшевый мишка таращился на Владика глупыми пуговичными глазами. Ему стало жалко мишку, а еще больше себя самого. Папа, наблюдавший с самого начала за размолвкой мамы и сына, подошел к Владику.
— Тебе, сынок, надо у мамы прощения попросить!
— Уйди! — оттолкнул Владик папу. Слезы посыпались из глаз крупными горошинами. Он подбежал к маме, уткнулся лицом в ее колени и разрыдался:
— Пожалей меня, мама!
Мама гладила сына по голове, а он плакал все горше. Наконец, обняла, прижала к себе и так держала, пока Владик не перестал плакать. Слова прощения так и не прозвучали, но мама все поняла и простила.

Прошло несколько дней. Выздоровела Таня Огородникова, вернулся в класс Толя Фомин. Все было как обычно, и урок пения, последний в четверг. Владик любил уроки пения. Они проходили в кабинете музыки, где в углу у входа стояло пианино, и вела эти уроки не Вера Ивановна, а учительница музыки Клара Николаевна. В школе говорили, что муж Клары Николаевны, бывший враг народа, но не очень опасный, потому что ему разрешалось теперь жить в их городе. Когда Владик начал рассказывать об этом дома, мама остановила его:
— Не повторяй глупости за другими! Семья вашей учительницы – русские немцы, до войны они жили в Поволжье, а когда на нас напал Гитлер, они переехали к нам, в Сибирь. Никакие они не враги, такие же, как мы, советские люди!
В кабинете музыки ученики сидели иначе, чем на обычных занятиях. Мальчики занимали одну половину кабинета, девочки — другую. Владик сидел вместе с Толей Фоминым, потому что у обоих был музыкальный слух, а у Толи еще и очень хороший голос. Он часто запевал и даже пел соло. Про Малышева Клара Николаевна говорила, что у него хорошее чувство ритма. Когда пели хором, она просила Юрку не стараться петь громко и тянуть мелодию, а говорить слова в такт с музыкой, как читают стихи.
Урок пения начался с того, что Клара Николаевна села за пианино и сыграла очень красивую музыку, от которой всем сразу стало веселее, будто возвратился Новый год и каникулы. Казалось, бегут лошадки и звенят колокольчики. Закончив играть, Клара Николаевна сказала, что это был отрывок из музыкального цикла Чайковского «Времена года». Потом была распевка – специальное упражнение, чтобы голоса зазвучали. И дальше пели песни хором. Песни были разные: про чибиса у дороги, про картошку, про любимый край. Были девчоночьи песни, когда мальчики только слушали. У мальчишек были свои любимые – военные, героические: «Варяг», «По долинам и по взгорьям», «Тачанка». В этот раз пели красивую и печальную песню «Там вдали за рекой». Запевал, как обычно, Толя Фомин:

Там вдали за рекой загорались огни,
В небе ясном заря догорала…

Высокий голос чисто выводил мелодию, Владик вместе с другими мальчиками подхватывал:

Сотня юных бойцов из буденновских войск
На разведку в поля поскакала.

Они ехали долго в ночной тишине
По широкой украинской степи…

Коварный враг — безликие белые уже поджидали юных героев:

Вдруг вдали у реки засверкали штыки –
Это белогвардейские цепи!

Казалось, они, мальчишки четвертого «а» класса, и есть эти самые бойцы. Бесстрашно помчались они в атаку, обнажив шашки, и конечно, готовы разбить ненавистного врага, но:

…боец молодой вдруг поник головой
Комсомольское сердце пробито.

Он упал возле ног вороного коня
И закрыл свои карие очи —
«Ты конек вороной передай дорогой,
Что я честно погиб за рабочих!»

Уже став взрослым человеком, Владик обнаружил некую странность этой песни: почему это в разведку направили целую сотню молодых, неопытных бойцов, а не малочисленную группу опытных разведчиков? Почему разведчики помчались на врага, вместо того, чтобы, выполнив задачу разведки, скрытно вернуться, доложить командиру? Но песню не разлюбил, как и многие другие песни, которые пели с Толей Фоминым на уроках сосланной русской немки Клары Николаевны.

Домой из школы шли с Фоминым. Владик вспомнил, как передавали по радио, что сегодня вечером можно будет увидеть третий советский искусственный спутник Земли, он должен пролететь над городом.
— Мы будем наблюдать сегодня: папа, мама и я. У папы есть морской бинокль. А правда здорово, что мы первые в Космосе?
— Здорово! — подтвердил Толя, — на втором спутнике летала собака Лайка, а скоро и человек полетит!
— А ты согласился бы полететь в космос, даже, если, как Лайка, не смог бы вернуться на Землю?
— Согласился бы, очень хочется на Землю из космоса взглянуть!
— Да. И на Луну слетать! Я думаю, пока мы школу окончим, ученые научатся возвращать на Землю космические аппараты.
— Научатся, если войны не будет… Ты знаешь, что американцы изобрели очень мощную бомбу и трех таких бомб хватит, чтобы расколоть земной шар?
— У нас такая бомба теперь тоже есть. И к тому же Америка не враг, она помогала Советскому Союзу в войне против Гитлера. Вон, в городе до сих пор можно встретить американские грузовики «Студебеккеры»!
— Это во время войны Америка была союзником, но у власти там не народ, а капиталисты, и теперь она — противник!
Владик не нашел, что возразить. Помолчали. Было тревожно, а вдруг капиталисты возьмут и взорвут три бомбы, или даже две, а наши в ответ – тоже. И расколется мир на части. Как же тогда люди будут жить на осколках Земли?
Уже у дома Владика разговорились про рыбалку. Как здорово было летом сидеть на речке с удочками, ловить пескарей, чебаков, налимов!
— Сейчас, зимой тоже можно рыбачить, прорубей по реке много наделано, рыба собирается туда подышать и поесть, если найдется чего, — сказал Толя, — Санька, ходил недавно и за каких-то три часа наловил полведра!
Санька, конечно, враль известный, и все же…
— Только ловить надо ночью… Давай сходим вместе на рыбалку?
— Хорошо бы, только потом днем заснешь на уроках!
— А мы в субботу пойдем, в воскресенье уроков нет, можно отоспаться!
— Давай, а тебя отпустит… — Владик хотел сказать: «мама», но прикусил язык, ведь у Толи теперь нет мамы, — тебя папа отпустит?
— Меня отпустит, а тебя?
— Меня тоже!
Владик был уверен, что маму уговорит, а папа и вовсе возражать не станет. На том и расстались.
После ужина, когда стемнело, Владик с мамой и папой, вышел во двор. Соседи тоже всей семьей выбрались посмотреть на спутник. Скоро послышался крик: «Летит!». Маленькую звездочку, которая не спеша пересекала небо, было хорошо видно и без бинокля. В бинокль Владик надеялся рассмотреть спутник, но увидел ту же звездочку, только она была намного ярче. Спутник пролетел и скрылся за горизонтом. А все люди продолжали стоять и глядеть на звезды, на Млечный путь…
Много спутников летает теперь вокруг Земли. Но странное дело, не довелось больше ни разу Владику — Владиславу Петровичу, увидеть земную теплую звездочку, пересекающую небо среди далеких и холодных неподвижных звезд. Может быть потому, что, став взрослым, он редко поднимал глаза к небу, а может, потому, что жил в большом городе, где фонари ночью светят так ярко, что невозможно что-то разглядеть в небе.
Ночью Владику приснился сон. Будто он возвращается домой из школы. Вот уже совсем рядом дом, и мама во дворе. И вдруг на его пути появляется глубокая трещина в земле. Трещина это становится шире, ее невозможно перепрыгнуть, а мама на той стороне улетает все дальше от Владика…

В субботу, после школы, Владик стал готовиться к ночному походу за рыбой. На что ловить рыбу они с Толей обсудили заранее. Толя должен приготовить и захватить пареный горох и белый хлеб, а Владик – тесто. Тесто не простое, особое. Владик попросил у мамы подсолнечного масла, флакончик анисовых капель и пшеничной муки.
Насыпал муку в миску и добавил воды, потом тщательно перемешал и скатал колбаску. Разделил ее на три части. В одну часть добавил масла, в другую – анисовых капель, а третья осталась без добавок. Достал коробочку, где с лета лежали леска, крючки, свинцовые грузила. Соорудил две удочки, подобрав в чулане два коротких удилища. На толстую леску каждой удочки прицепил по три поводка с крючками на разной высоте от грузила, чтобы у рыбы был выбор. Кто ее знает, где, на какой глубине, она гуляет зимой? Скорее всего — у дна, тогда поднимаясь вверх, к проруби подышать, наткнется на какой-нибудь поводок с наживкой, не на один, так на другой, или третий, захочет перекусить, а тут — рыболов!
Когда стемнело, Владик сложил в рюкзак принадлежности, наживку и состряпанные мамой для рыболовов пирожки, приготовил клеенчатую сумку для рыбы и стал одеваться: теплые штаны, свитер, ватник, на ноги валенки, на руки варежки из собачей шерсти – это все само собой! Поверх ватника брезентовая штормовка, поверх варежек брезентовые рукавицы – для защиты от воды. Рюкзак за спину и «Пока мама, жди с уловом!»

По пустынной ночной улице идти было совсем не страшно. До дома Толи, освещая дорогу, горели фонари. У калитки Владик дернул за веревочку, щеколда звякнула, тут же отозвался пес. Толя, ожидавший Владика, но еще не одетый, выскочил навстречу и впустил Владика в дом, предупредив на ходу:
— Ты только тихо, сестренку не разбуди!
Пока Толя натягивал валенки и такие же, как у Владика, ватник и штормовку, из кухни доносился плеск воды и Владик заметил отца Толи. Довольно старый, лет, наверное, тридцати пяти, отец держал в руках цветастое детское платьице, с которого стекала вода. Перед ним стояло корыто с пенной водой, и торчащей из него стиральной доской.

Владику вспомнилось, как лет пять назад, еще до школы, когда после обильных дождей рядом с их домом образовалась огромная лужа, он стащил из дома точно такое же корыто, чтобы поплавать в нем по воде. Папа Владика каждое лето ходил механиком на речных судах по Иртышу и Оби. «Ходил» — так говорят настоящие моряки, а все остальные считают – «плавал». Владику очень хотелось, когда вырастет, тоже «ходить» по реке, а лучше по морям и океанам. А в той огромной луже – ну, хоть попробовать!
Но едва он выволок корыто за калитку, как из дома с хворостиной выбежала мама. «Куда это ты тащишь корыто? — закричала она, — А ну-ка, сейчас же верни на место!» Владик пытался объяснить, что он только немножко попробует плавать, но мама была неумолима. «Моряк с печки бряк, туда же – плавать! Сей же час — домой!» — и грозно подняла над головой хворостину.
Сидевший на заборе черный кот Индус вдруг прыгнул маме на спину, мама закричала, бросив хворостину, а Владик, оставив корыто у ворот, бросился наутек. Потом мама вспоминала этот случай со смехом. «Нашелся у нашего сына защитник, — рассказывала она папе – всю спину когтями расцарапал!»

Отец Толи вышел в прихожую, на ходу вытирая руки передником, улыбаясь, ответил приветствием на вежливое «Здрасьте!» Владика и помог одеться сыну.
— Ни пуха вам, ни пера… ой, да что это я! – смутился он, — Надо как-то иначе: ни чешуи, ни плавника, наверное, ведь вы на рыбалку!
— К черту, — серьезно ответил Толя, и ребята вышли на улицу.

По пути к реке фонарей уже не было, но светил месяц. Спустились с крутого берега, пошли по пустынному зимнику. Толя вел к известному ему месту – большой проруби в стороне от города, где наловил рыбы сосед. По пути встретили несколько сидевших с удочками у небольших прорубей и лунок, взрослых рыболовов. Чем дальше отходили мальчики от города, тем тяжелее становилось на душе у Владика. Папин теплоход зимой «стоит на приколе», сам он работает на заводе и сегодня у него ночная смена. Маме дома должно быть скучно и страшно одной, без мужчин. И Владику тоже тоскливо и одиноко, хотя рядом молча шагает Толя. О чем он думает? О маме, которой теперь уже нет?
— Как ты думаешь, Бог есть? – неожиданно спросил Фомин.
Вопрос прозвучал очень серьезно. Если бы об этом спросил Юрка Малышев, то Владик, не задумываясь, ответил бы: «Конечно, нет!». Но Толя – другое дело. Он доверял Владику, не боялся быть осмеянным, он сомневался и хотел услышать мнение товарища.
О том, есть ли Бог, сам Владик размышлял часто. Иногда, когда очень нужно было, загадывал. И даже давал обещания. Например, не успел выучить уроки, шел в школу и повторял про себя: «Только бы не спросили! Я прошу тебя, добрый Боженька, помоги! Если не спросят, поверю, что Ты есть!» Не спрашивали, но Владик приходил к выводу, что Бог тут не причем, станет он заниматься такими мелочами, просто повезло! И давал себе обещание, что больше по такому поводу беспокоить Бога не будет. Просить помощи у Бога надо, когда происходит что-нибудь очень серьезное.
Однажды это случилось. Прошлой зимой заболела мама, попала в больницу с воспалением легких. Неделю лежала в беспамятстве с высокой температурой. Ходил к ней один папа, Владика не пускали. А он молил Бога: «Если Ты всемогущий и добрый, помоги! Я обещаю, что буду верить в Тебя, только пусть все будет хорошо, и мама выздоровеет!»
Мама выздоровела. А Владика снова начали терзать сомнения: «Все-таки, это врачи спасли маму, или помог Бог?» Не мог поверить до конца в его существование и не мог не верить совсем. Жил и чувствовал себя предателем и клятвопреступником.
Перед Толей Владик не боялся показаться смешным. Ответил честно:
— Не знаю. То мне кажется, что есть, а то – нет! Ученые изучают далекие галактики, спутники вон вокруг Земли летают. Где он, Бог?
— Папа говорит, что Бог – в нас самих. Он везде и одновременно нигде. И помогает тем, кто в него верит. Папа верит в Бога, мама тоже верила.
— Как же тогда Бог допустил, что твоя мама умерла? – сдерживаемый Владиком вопрос все же вышел наружу.
— Ее не стало для нас, теперь она на небе. Она долго болела, и Бог взял ее бессмертную душу к себе. А мы наказаны за грехи. Папа – за свои, а я за свои, за то, что сомневаюсь: то верю, то не верю. Может, еще за что-нибудь…
«Да, всегда найдется, за что наказать. И меня ждет наказание! Я ведь тоже сомневаюсь» — подумал Владик, а вслух спросил:
— А как поверить? В школе все учителя говорят, что Бога нет, пионер не должен верить…
— Папа говорит, что просто захотеть и поверить, нельзя. Что-то должно произойти, и тогда ты сам почувствуешь.

За разговором и смутными мыслями добрались до нужной проруби. На треноге из жердочек висел керосиновый фонарь. У проруби с удочкой сидел рыболов – тот самый сосед Санька.
Когда-то Санька верховодил компанией малышей, к которой прибивался и Владик. Он не командовал, не грозил, не совершал никакого насилия над теми, кто был младше его. Выходил, к примеру, из дома на улицу мальчишка с куском черного хлеба, помазанного маргарином, круто посыпанным солью. Санька тут же произносил:
— Чур, на двоих!
И мальчишка без промедления отламывал полкуска и отдавал Саньке. Он носил с собой стопку обрезков оконного стекла, обмотанную по бокам изолентой, подносил к глазам, смотрел через нее вдаль на небо или зеленые деревья и вдохновенно врал:
— Вижу Москву, Кремль, Сталина!
Конечно, все, кроме самых маленьких и доверчивых, знали, что Санька все выдумывает, но все равно выстраивалась очередь желающих посмотреть на вождя, тогда еще живого, на далекую столицу. Санька ничего не требовал, не просил за удовольствие, но само собой получалось, что малыши делились с ним кто красивым камешком, кто цветным стеклом, кто леденцом.
Санька прикладывался ухом к телеграфному столбу, чтобы услышать новости, и все делали то же самое, слушали неясный завораживающий, манящий в дальние края гул.
Только одна забава у Саньки была жестокой, и Владик ее всегда боялся. В плохом настроении Санька наступал на ногу стоящему поблизости малышу и заявлял:
— Не передашь другому — у тебя мать умрет!
И начиналось! Примета считалась верной, каждый старался не остаться последним, а когда это все же случалось, потому что все вокруг разбегались, слезы лились ручьем. Но тот же Санька подходил и великодушно разрешал:
— Ладно, наступи мне на ногу, не жалко!
И слезы высыхали, и мальчишка наступал с облегчением, потому что все знали: у Саньки матери нет, живет у тетки, а на тетку примета не распространялась.
Малыши подросли, пошли в школу. Санька тоже повзрослел, поступил в школу ФЗУ. На улице появлялся редко, но когда все же это происходило, удивлял своих младших приятелей то ножичком с наборной ручкой из плексигласа, то трехцветным фонариком, какие бывали у железнодорожников, одаривал щедрой рукой старыми заводскими подшипниками, из которых, если их разбить, доставали шарики – большую ценность для любого мальчишки.

Санька обрадовался ребятам. Похвастаться уловом он не мог и явно скучал. Ребята достали свои снасти, насадили наживку – тесто и хлеб, закинули в воду. Прорубь была большая, вытянутая в одну сторону, места хватило всем. Санька принялся расхваливать свой удачный улов в прошлый выходной. По его словам, пойманную им рыбу ели впятером всю неделю он, его тетка с мужем и два их сына.
— Сегодня что-то не то, — пожаловался Санька, — ходят вот такие, — он раздвинул руки шире плеч, — а брать не берут! В прошлый раз, правда, самый клев под утро начался, но и ночью рыба шла.
Владик заглянул в прорубь. В темной воде действительно двигались какие-то неясные тени, похожие на крупную рыбу.
— Что для рыбака главное, — продолжал Санька, — терпение! Я вот сюда хожу регулярно. Сначала рыба плохо брала, боялась, в глубь уходила. А я каждый раз хлебушка приносил, или жмыха, и в воду бросал. А еще фонариком светил, небось, видели мой трехцветный?! Сначала красным посвечу, потом прикорм кину и желтый, а за ним зеленый включаю, как поезду: мол, путь свободен. Вот и приучил!
— А что же это сегодня у тебя керосиновый фонарь горит? – поинтересовался Толя.
— Так батарейка же не вечная, села, а на новую денег нет. Вот зарплату на будущей неделе дадут, куплю.
— А на заводе ты что делаешь? – спросил Владик.
— В литейном работаю!
— Это там, где «чушки» чугунные?
— Сам ты «чушка»! Это горячий цех, там хорошо, но опасно, молоко за вредность дают. Вот школу ФЗУ закончу разряд получу, тогда не ученические, а настоящую зарплату буду получать.
Ребята замолчали, каждый думал о своем. Владик опять подумал о маме, как она там, дома, одна? Небось, за него переживает. Она всегда за Владика переживает, только виду не подает, и страшно боится, когда Владик к реке ходит, зимой ли, летом – все равно.
Владик знает – ей цыганка нагадала, предупредила, что сыну воды нужно бояться, она для него большая опасность. Другая мать, наверно, испугалась бы, сына к реке близко не подпускала, а мама Владика – ничего, только всякий раз, как он на реку идет, просит: «Будь осторожен, пожалуйста!».
Владик вдруг вспомнил прошлогоднее происшествие с Санькой, о котором даже в городской газете писали.
— Саня, расскажи, как ты под лед провалился! – попросил Владик.
Санька об этом рассказывал не в первый раз, но всегда с удовольствием потому, что в газете назвали его героем, да так оно, похоже, и было: растеряйся он и все могло закончиться трагически.
— Да очень просто. Повел я своего двоюродного братца Кольку на каток. Он за зиму подрос и пристал ко мне – не отвяжешься: «Научи, Саня, на коньках кататься!». Ну, мы и пошли. А на катке народу – за всю зиму никогда столько не было! Весна уже, солнышко пригревает, всем покататься хочется напоследок. Ну и отвел я его в сторону, чистый лед на реке нашел. Показываю, что да как. Как отталкиваться носком, как повороты делать да тормозить резко. Стал Колька осваивать премудрость, на коньках стоять он уже давно умел, а тут тормозить раздухарился, да еще с притопом. Я ему: «Осторожней смотри, как бы лед не проломился!» А он смеется: «Ты большой – и ничего, а я маленький, меня лед и подавно выдержит!»
Санька поправил фонарь, проверил удочку. Владик достал из рюкзака пирожки с картошкой и подал Саньке и Толе, и начал есть сам. Пирожки, завернутые в несколько слоев газеты и старый мамин шерстяной платок, еще не успели остынуть.
— Ну, так вот, разогнался Колька от меня, а значит и от берега подальше, насколько чистый лед позволял, и затормозил. И вдруг – раз, провалился, только голова видна, и кричит! Я к нему, как дерну – вытянул, выдернул наверх, он ведь легкий, брат! И в тот самый момент, даже не понял как, сам в воде очутился. Колька к ребятам на каток побежал, кричит, на помощь зовет. А я в воде, чувствую: валенки с прикрученными коньками сейчас на дно утянут, и тоже кричу!
В этом месте рассказа слушателям положено было задать вопрос, которого ждал рассказчик, и Толя спросил:
— Саня, а как вы кричали?
— Ну, Колька, напугался очень, кричал, как Чита, а я — как Тарзан!
Надо сказать, что в те годы на экранах кинотеатров прошёл знаменитый американский фильм «Тарзан», на который ходили целыми семьями, а ребята ухитрялись посмотреть не по одному разу. И даже спустя годы продавались в поездах транссибирской магистрали черно-белые открытки, изготовленные глухонемыми фотографами, где изображены были улыбчивые обаятельные герои фильма: Тарзан, его подружка Джейн и обезьяна Чита. В ходу был стишок: «Жили-были три бандита – Джейн, Тарзан и баба Чита!»
Среди ребят особым уважение пользовались те, кто умел кричать гортанным криком, прикладывая ко рту ладони, как это делал в фильме Тарзан, подзывая своих друзей животных. Именно этот крик и имел в виду Санька, а Чита, конечно, существо симпатичное и очень положительное, но более низкого ранга.
— Оказалось, провалились мы с Колькой в старую, заброшенную прорубь. Лед там был тонкий, а края сравнялись и не были видны. Ну, меня вытащили, да я и сам уже выбирался, только уж очень скользко было, ухватиться не за что. Пимы сбросил, утонули вместе с коньками… От тетки, как полагается, влетело, правда, потом, после статьи в газете, очень благодарила, за то, что Кольку, ее родного сына, спас.
Владик полез в рюкзак и достал всем еще по пирожку – с капустой.
— Вот что жалко, так это коньки — настоящие, хоккейные! Тогда велики были, а сейчас бы в самый раз, укрепить собирался не на пимы, а на ботинки заклепками…
Санька дожевал пирожок, снова заглянул в прорубь:
— Ходят, заразы, а все мимо, — сплюнул он с досады на лед.
— Сань, а ты мать, отца своих помнишь? – спросил Толя.
— Не-а, не помню. Отца и не было, а мать умерла, когда мне четырех лет не исполнилось. Тётка говорит, надышалась она каких-то паров на заводе в гальванике, легкие сожгла.
— А что ты ее все «тётка» да «тётка» называешь, злая что ли? – спросил Владик.
— Да нет, это я так… Дома называю тётя Клава. Тётя Клава и дядя Миша у меня хорошие, не жадные, обещают деньги из семейных выделить на коньки с ботинками. А там, я в заводскую хоккейную команду попрошусь, в молодежный резерв, — должны взять!

Где-то вдали, в городе из громкоговорителя на столбе прозвучал гимн, наступила полночь. Разговор затих. Знакомые ковшики: созвездия Большой и Малой медведиц висели на своих привычных местах, Луна заметно переместилась по небу. Фонарь светил желтым неярким светом над прорубью, но, сколько ни всматривались ребята, пытаясь увидеть в глубине рыбу или, хотя бы намек на ее присутствие, все было напрасно, исчезли даже тени.
Беспричинная, глухая тоска охватила Владика. Исчезли все звуки, звездное небо давило своей холодной беспредельностью. Луна пугала мертвым светом покрытого оспинами застывшего лица. Как в страшном сне показалась Владику вдруг рваная граница бездонной трещины. Он вскинул на плечо рюкзачок, по губам уловил вопрос Толи:
— Ты куда?
Ком в горле мешал говорить, еле выдавил:
— Я… домой…
— Да ты что, собирались ведь на всю ночь!
— Не, я не останусь, мне надо…
— А удочки?
Владик махнул рукой и побежал к берегу, провожаемый недоуменными взглядами ребят. Ну и пусть, пусть думают, что хотят! Все равно… Сейчас он поднимется по обледенелым ступеням наверх, там – кривым переулком, мимо рынка до своей улицы. Пусть так дольше добираться до дома, чем по реке, и улицы темные, пусть, зато трещина будет уже не страшна! И бегом, бегом…
Пустынные ночные улицы, лай потревоженных собак. Холодный воздух раздирал легкие, ноги наливались свинцом. Быстрей! Споткнулся, упал, захватил ртом снегу, еще немного… Снова бегом, вот и калитка во двор, старый пес Букет громыхнул цепью, не залаял – узнал, завилял хвостом. Окошко в комнате освещено, мама не спит, остановился, перевел дыхание, постучал в дверь. Легкие мамины шаги:
— Кто там?
— Это я, мама! Я вернулся…

В понедельник в школе Толя рассказывал ребятам про удачную ночную рыбалку, но не подходил к Владику, бросая издали на него презрительные взгляды: «Слабак!». На очередном уроке пения он больше не сел рядом с Владиком, переместился на свободное место впереди.

Весной, с началом навигации отец Владика решил, наконец, давний вопрос с квартирой в городе Омске. Летом, когда закончились занятия в школе, семья переехала на новое место жительства, и в пятый класс Владик пошел уже в другую школу, в другом городе. С Толей Фоминым он больше никогда не встречался. А если бы и встретился, то никак не смог бы объяснить ему, почему в ту зимнюю ночь во время рыбной ловли, ни с того, ни с сего, убежал вдруг домой, к маме…