Однажды вечером…


Однажды вечером…

ОДНАЖДЫ ВЕЧЕРОМ…
(Из цикла детективных рассказов о Матвее Таволгине).

О том, что Витька Полетаев разводится, в селе знали все, кроме самого Витьки и его жены Ниночки. Сплетни по их судьбе ходили толпами вторую неделю. А некоторые из разведенок, кому Виктор очень нравился, заранее старались, как можно чаще попадаться ему на глаза. Но герои деревенских измышлений мирно сидели на берегу реки, на излюбленном месте в ракитнике, и наслаждаясь теплым, слегка ветреным летним вечером, тихо переговаривались.
— Вить, а если девочка родится?
— Ой, Нинок, да хоть дюжина. Ты, о другом подумай, как тёще скажем. Узнает – ору на три огорода разведёт, стыда не оберёшься на всю деревню.
— Какого стыда? Чего мелешь! Я мужняя жена, а дети для жён, что вода для рек. Это ещё бабушка говорила.
— Причём здесь ты? Клавдия Сергеевна любую правду перекричит, до каждого кирпича доорётся. И за что она так меня ненавидит? Год живём, и год лютует.
— Говорила бабушка, отдельно жить надо. Только по настоящему и видим друг друга, когда в ракитник выберемся. А что теперь? Куда с ребёнком?
Виктор, покряхтывая, молчал, собирая вокруг себя камешки и швыряя в реку. Молчала и Нина, расчёсывая волосы и убирая налипшие травинки с платья.
— Нин, а может, в город податься? С моей профессией везде сгожусь.
— А жить где?
— Квартиру снимем, все с этого начинают.
— С ребёнком, одна, в чужой квартире, а ты на работе… А случись что? Тут хоть орёт, да родная. Ты ей сделай чего-нибудь хорошего, она и поутихнет.
— Ага, мало сделал! Дров на десять лет вперёд запас, два сарая поставил новых, гараж построил, крышу перекрыл, забор поменял и ворота. Не пью, скотины во дворе, что в колхозе, за год на машину собрали! Чем больше я строю, тем больше она злится. Ну, что ей ещё не хватает! Твой покойный отец столько бы не сделал, сколько я за год.
— А вот отца не тронь! Не тронь отца, он хоть и пил, да мать при нём была тише воды, да ниже травы.
— Ага, тихоня, что в загоне. Только рот откроет, он ей промеж …
— Не тронь отца, не тронь. Это он по пьянке бил, только по пьянке.
— Ладно, царство ему небесное, да земля пухом. Не серчай, к слову отца вспомнил, к слову. Только мне иногда кажется, что Клавдия Сергеевна во мне жизнь свою прошлую видит, вот и гонит со двора от страху, что бы я тебе однажды подобное не устроил. Она же Ивана Ивановича ради детей терпела, а так бы…
— Ну, знаешь, Витенька, это уже все границы переходит. То мать не хороша, то отец негожий, может, и я слова доброго не стою…
Нина вскочила, выбралась из ракитника и пошла вдоль берега. Виктор посмотрел ей вслед, улыбнулся, затем сбросил с себя одежду и с разбегу нырнул в речку. Нина обернулась на шум воды, Виктора нигде не было. Прошла минута, вторая, третья… Виктор не выныривал. Безмолвное зеркало воды словно замерло в ожидании парня. Но время шло и ничего не изменялось. Плавать Нина не умела и испуганно заметалась по берегу, а её обезумевший голос, словно ножом кромсал тишину,
— Витя, Витенька, ты где, родненький, любименький, отзовись, Витюшенька, отзовись… господи, да что же это такое! Господи! Витя-я-я-а-а!
— Ну, ты чего напугалась? Подумаешь, утонул, молодая, ещё найдёшь себе другого.
Виктор вылез из камышей, где прятался, и, вытряхивая из ушей воду, подошёл к жене. Нина, увидев мужа живым, обняла, прижала к себе мокрого, а затем вдруг побагровела и со всего размаху влепила пощечину. Дальше в ход пошли брюки и рубашка. Нина хлестала по спине мужа с такой силой, что возле шеи выступили кровавые рубцы, а с рубашки посыпались пуговицы. Но Виктор улыбаясь, только отмахивался и тихо приговаривал:
— Ах, так ты меня любишь! Больше я выныривать не буду. Ах, так!
Виктор снова разбежался и исчез в реке. Но Нина, швырнув следом одежду, не оглядываясь, ушла в село.
— Ничего, ничего, ещё не вечер, спущу я на тебя матушку, тебе речка с овчинку покажется, нашёл, кого разыгрывать — жену беременную. Я тебе ещё припомню!
Шептала она всю дорогу, размахивая маленькими кулачками. Но ее лицо, излучало такой добрый свет, что казалось, будто солнечные зайчики поселились в ямочках ее щечек и уголках глаз.
Мать встретила её у калитки. Увидев травинку на платье дочери, сердито выдавила:
— Опять со своим, шалопутным на речке кувыркалась?
Нина томно потянулась, но промолчала.
— Всё, хватит, мое терпение лопнуло. Завтра же пойдёшь, на развод подашь, чтобы ноги его в моём доме не было.
— Мама, успокойся. Ты спишь и видишь, когда Витя меня бросит, и за что ты его ненавидишь?
— Сколько раз тебе говорила, выходи за Ваську Коротаева. Сейчас бы в городе жила, при квартире, машине, при всех удобствах. Нет же, этого прощелыгу выбрала! Что же, теперь нам весь век куковать в этой дыре? Могу я хоть под старость лет пожить в квартире с ванной, с горячей водой, с балконой, на людей с высоты посмотреть, себя показать. А этот, пень полуобразованный, тьфу! Развёл свиней, бычков, сараев понастроил, дров на три века завез. Машину собирается покупать, чтобы в город ездить. А я по городу пешком ходить хочу. Понимаешь пешком, как по своему двору хозяйкой. Он же здесь жить собирается, понимаешь жить в этом болоте, в этом…
Мать не выдержала и расплакалась.
— Мало того, что я здесь свою молодость, свою жизнь сгубила, теперь ты туда же… Господи, да за что же мне кара такая! Сколько я тебе говорила, сколько говорила!
— Мама, ну сейчас-то чего разводиться, год уже как прожили, Васька уже и забыл про меня.
Клавдия Сергеевна моментально успокоилась, вытерла слёзы.
— Как же, забыл! Вчерась опять прислал телеграмму, любит-ждёт, готов всё простить, надеется на лучшее…
— Письма помню, а телеграммы… Ты мне никогда не говорила про них.
— А если бы сказала, что изменилось? Как и письма в печку вышвырнешь, не читая. Ты же со своим с речки не вылазишь, словно дома кровати нет.
— От тебя хочешь, не хочешь, сбежишь. Сама с отцом по ночам на сеновал бегали, когда мы с братом маленькие были.
— А вы чего, не спали, что ли, подглядывали?
Нина покраснела, но ничего не ответила.
— Чего молчишь? С матерью разговариваешь, не со стенкой. Васька в гости приглашает, надо съездить, а без тебя я не поеду, ты поняла?
Нина возразить не успела. По улице бежал соседский мальчишка Славик и, размахивая Витиной рубашкой, кричал:
— Баба Клава, тётя Нина, Витька утоп, Витька утоп!
— Этого ещё не хватало, — перекрестилась Клавдия Сергеевна, — уйти и то не может по-человечески. Обязательно какой-нибудь фортель выкинет.
— Мама, ну как ты можешь! У тебя зять погиб, отец твоего внука, а ты его костеришь, почём зря, — усмехнувшись, перебила её Нина.
— В-в-в-ну-ну-ка!? Когда! Как внука… Какого внука? — всплеснула руками Клавдия Сергеевна, — я так и знала! Докувыркались, изверги. Сколько раз предупреждала, чтоб не шлялась на речку! Предупрежда… — но, обратив внимание на спокойное лицо Нины, вдруг осеклась и тихо-тихо прошептала:
— А ты чего это такая – не такая, как будто и не твой муж утоп?
Нина улыбнулась.
— Ой, мама, ты не знаешь, как он меня сейчас разыг…
И снова она не успела договорить. Соседский мальчик, подбежав к Клавдии Сергеевне, протянул ей рубашку.
— Он там, на берегу. Я его сколько мог вытащил, он об корягу животом, он там, он там…
— Как на берегу, как животом. Так ты не разыгрываешь?
— Я правду говорю, правду! Ей Богу, правду!
— Витя! Витенька! Витюшенька!
Нина, схватив рубашку и рыдая, спотыкаясь и падая, побежала обратно к речке. Мать, не понимая, что происходит с дочерью, постояла немного и скорым шагом пошла следом. А на берег уже со всех концов села сбегались сельчане. Виктор сидел, покачиваясь, закрывая обеими руками рану, и со стоном повторял:
— Откуда? Кто её приволок? Вчера же не было, вчера же не было, не было вчера, не было!
Сельчане, обступив парня, тихо переговаривались. Увидев перепачканную землёй, рыдающую Нину, молча расступились. Она кинулась перед мужем на колени и, целуя то лоб, то плечи, то его окровавленные руки, запричитала:
— Витенька, сердце моё, глазоньки мои, любимушка, да как же это так получилось, родненький, любименький. Да как же это так…
Увидев зияющую рану мужа, рванула подол платья и попыталась перевязать. Кто-то из деревенских женщин протянул свой платок. Клавдия Сергеевна, глядя на рыдающую дочку, стоящую на коленях перед Виктором, брезгливо поморщилась. В это время раздался шум подъезжающей машины, повизгивание тормозов. Больничный уазик чуть не врезался в толпу. Из него торопливо вышли местный врач Валентина Борисовна и участковый Матвей Захарович. Валентина Борисовна, наспех перевязав рану Виктора, велела срочно ехать в больницу. Сразу несколько мужчин перенесли парня в машину. С мужем уехала и Нина. А участковый, поговорив с теми, кто остался на берегу, разделся и осторожно полез в воду. Уже через несколько минут, он вытаскивал из воды огромную тяжёлую корягу, что когда-то торчала на берегу сучковатым пнём.
— Слухай, Захарыч, а Витька-то не зря говорил! Ещё вчерась эта коряга здесь валялась. Я сам видел, — раздался из толпы чей-то старческий голос. И тут же молодой добавил:
— Точно, дядь Матвей, была здесь. Я её даже попытался с места сдвинуть, да не вышло, корнями в землю вросла — не выдрать. Это какой же силищей нужно обладать, что бы её в воду швырнуть!
— Похоже, не силищей, а обыкновенным топором. Толстые-то корешки обрублены, — ответил Матвей Захарович, внимательно оглядывая корягу. Мужики тоже окружили пнину и стали рассматривать так, как будто видели в первый раз.
— Похоже, здоровый мужик корни отрубал. Видишь, какие толстые, а обрублены одним ударом.
— А ведь знал, зараза, куда кидать. В этом месте только Витька с Ниной купались. Другие все пониже песочек выбирают, и камыша там нет.
— Да Нинка отродясь плавать не умела, один Витька нырял…
— Это что же получается? Парню корягу специально подкинули?
Матвей Захарович помалкивал, внимательно прислушиваясь к разговорам. Прислушивалась и Клавдия Сергеевна.
— Это что же, у Витька конкурента завелась, коль дело такое?
— Брось словоблудить, Нинка хоть и видная, да чистая…
— Я-то что… Моя-то давеча говорила, что разводится она с Витьком…
— Чего мелешь, чего мелешь! Ты видел, как она об ём убивалась, да за такую бабу пол жизни не жалко.
— Да, что-то тут не срастается, мужики. Бабы судачат, что они расводятся, а тут такое на глазах.
— Нет, конкурента точно извести Витьку хотела! Глянь, чтоб коряга не всплыла, в дупло булыжей напичкали.
— Слухай, а что это Васька Коротаев телеграммы Клавке шлёт? Не письма, а телеграммы, чтобы всё село знало, о чём написано!
— Дурью мается, коли шлёт. У самого ни кола, ни двора, вот и цепляется к Нинке, на дом Клавкин позарился, Витька то его вишь как обиходил.
— Да ты что брешешь! Я был у него в городе, в трёхкомнатной квартире живёт.
— Правильно, у дяди своего. Тот сейчас с семьей в Монголию на три года уехал по контракту. Ну и пустил племянничка за домом присмотреть. А к осени возвращается. Вот Васёк и подыскивает, к какому боку приладиться.
— Причём тут Васёк, корягу вчерась швырнули, Васёк полгода как в деревне не появлялся.
— А кто ж кинул? Клавка с Нинкой?
— Мужики! А где коряга лежала, кто помнит? Давайте-ка её на прежнее место приладим, — предложил участковый, чувствуя, что неуёмная мужицкая фантазия может перерасти в бесполезный спор и даже большее. Сразу же несколько человек перенесли сучковатую пнину к обрубленным корням, а Матвей Захарович взял прутик и стал им размахивать над корягой, словно топором. Мужики, наблюдая за его действиями, улыбались, и только Клавдия Сергеевна подошла к участковому и тихо спросила:
— Что, Захарыч, левша рубил?
— Похоже. Ты-то на кого думаешь?
Клавдия Сергеевна усмехнулась.
— На того же, на кого и ты.
Уже на следующий день в селе забыли о разводе Нины и Виктора. Рана у парня оказалась хоть и тяжёлой, но не смертельной. Нина его чуть ли не на руках носила, лишь бы он выздоровел. Село бурлило сплетнями да пересудами о том, кто хотел убить Полетаева. В каждой бабульке проснулся детектив. До слёз в глазах, до пены на устах одни доказывали, что Васька тайком ночью приезжал, что бы злосчастную корягу набить булыжниками да в речку швырнуть, другие клялись, что это сделала Клавдия, а третьи шепотком намекали, что и у Ниночки рыльце в пушку. Не зря же она так на людях свою любовь показывает. Глаза пытается застить. Глаза! И только один Матвей Захарович посмеивался, слушая бабулькины версии, да помалкивал. Он даже в город не ездил к Ваське, а через два дня после этого случая пришел в дом сельского почтальона Самсоновой и положил на стол наручники.
— Ну что, Зинаида Михайловна, сама расскажешь или помочь?
Самсонова, сорокалетняя крепкая женщина, даже не удивилась его приходу и словам. Взглянув на поблескивающий металл, поставила рядом два блюдца с чашками для чая, вазочку с вареньем и конфетами.
— Тебе, Захарович, по-горячее или как?
— Давай пока без чая.
— Ну, тогда всухомятку рассказывай.
— С чего начать? С того, как твоя Вика Виктора обожала, а он Нинку предпочёл? Или с того, как ты молодоженов застукала на речке? А может поведать, как ты решила отомстить Виктору и распускала сплетни о его разводе …
— Не наворачивай! Ты же всего лишь участковый, а не Лев Толстой. Даже если прав, у тебя, что есть доказательства? Или ты думаешь, я газетки и журнальчики только по домам разношу, не заглядывая? Ошибаешься. Свидетелей, что именно я корягу в реку кинула — нет, а без них меня любой суд оправдает. Потому как признаваться я ни в чём не буду. Так что помни, я ещё и буквы знаю, и не только из букваря!
— А какие в селе должны быть доказательства? Если я завтра двум бабкам расскажу хотя бы половину того, что знаю, сама догадываешься. Для тебя село тюрьмой станет. Со стыда на каждом шагу тлеть будешь.
— Не расскажешь, и в тюрьму не поведёшь. Судьбу законом не измерить. Сам знаешь, Вика из–за Витьки бездетная. По-молодости согрешили, а теперь локти кусает. Я ей предлагала ребеночка оставить, а она ни в какую. Потому и в город подалась, от стыда подальше. А этот… уже и забыл о ней. Счастливый, ходит лыбится… в ракитничке со своей… Ну, ничего. Он, своё, получил, допрыгался.
— А сплетни то зачем распускала, что разводятся?
— А это Вася со своими трепетными телеграммочками мысль подкинул. Он хоть и придурок, но здоровый.
— Значит, отомстила? Наказала?
— Как могла. А ты то, как догадался? По селу сплетничают, что мужик корягу в воду подкинул.
— Профессия тебя подвела. На мужика подумали, потому что корни обрубались действительно одним ударом. Не каждый мужик выдюжит таскать по пять километров такие сумки с газетами. Да и потом, ты же левша.
Матвей Захарович взял со стола наручники, открыл дверь.
— Знаешь, что про меня говорят из–за таких, как ты? Молчишь? А я скажу. Говорят, что работать не умю, преступников не ищу! Вот поэтому я до сих пор и участковый…
Через неделю Зинаида Михайловна из села уехала.

0 комментариев

  1. gromov_igor

    Рассказ этот, вроде, про неочень счастливую любовь Полетаева и Нины, про её сварливую мать, а «главным героем» для меня получился Захарыч! Ради таких людей и стоит писать!
    С уважением,Игорь.

Добавить комментарий