Записки участника чеченской войны 1-10

Сергей Ермолов

Добро пожаловать в ад
Записки участника чеченской войны
роман

1

Я почувствовал, что жизнь медленно уходит из меня. Мне становилось трудно дышать, очертания предметов теряли свою определенность, солнце начало казаться серым. Но я не испытывал ни страха, ни сожаления. Ничего не боялся и ни о чем не жалел. В этом медленном возвращении в небытие был соблазн неудержимого приближения к вечности. Я увидел подлетающий ко мне снаряд, его искристую траекторию. Слышал глубокое плюханье. Снаряд разорвался в глубине сна и разбудил меня.
Моя разведрота совместно с 1 МСБ выдвинулась для проведения операции в районе села Баслар.
Мы шли лесом. Пробирались гуськом на расстоянии двух-трех метров друг от друга. Впереди — сержант Милешкин. Он хорошо ориентировался на местности. За ним шли саперы. Неожиданно Милешкин присел, подняв руку. Группа остановилась. Впереди оказался овраг, в котором могло быть охранение боевиков. Саперы отделились от нас и перебежками достигли устья оврага. Было жарко и душно. Хотелось пить, а до цели еще идти и идти. Вскоре саперы возвратились — путь свободен. Из оврага выбрались на окраину поля.
Короткий отдых. Все бойцы мгновенно сели. Несколько человек отошли в сторону по нужде. Через десять минут все поднялись и двинулись дальше.
В этот момент меня позвали к радиостанции.
— Как дела, старина? — спросил дежурный по оперативному штабу.
— Здесь тихо, — ответил я. — Если не считать шума, который поднимаем мы.
— Задержанные есть?
— Только Слепцов и я.
— Неплохо, — сказал дежурный. — Я свяжусь с вами позже. Следует опасаться худшего тогда, когда особенно тихо.
Шли молча. Впереди — дозор, по бокам — тоже. Слышно было только тяжелое дыхание, изредка брякало оружие.
Поднялись на ровную площадку и наткнулись на три полуразрушенные землянки. Возле них лежали недавно распиленные, еще не успевшие потускнеть доски. Но свежих следов поблизости не нашли. Заминировали подходы.
Мы спускались с холма, когда услышали приглушенные автоматные очереди. Стреляли в районе действий 1 МСБ. Там завязался настоящий бой и по звуку можно было определить, что он смещался в нашу сторону. Расстояние было не больше трех километров и мы побежали на звуки выстрелов.
1 МСБ шел нам навстречу и напоролся на «чехов» за Басларом. Им здорово досталось. Я связался с соседом через несколько минут после начала стрельбы.
— Восемнадцатый, у тебя все нормально? — запросил я первый батальон.
— У нас уже пятеро «холодных», — медленно отозвался первый.
Моя рота продвигалась вперед, развернувшись в боевую цепь. Солдаты держали автоматы наизготовку и вслушивались в стрельбу, которая эхом раздавалась со всех сторон. Разведрота должна была перекрыть боевикам пути отхода, и я занялся перегруппировкой. Поступил приказ не ввязываться в бой самому и ждать. Мне не хотелось распылять силы роты. Интервал между людьми был всего тридцать метров. Для разведчиков это все равно, что плечом к плечу. Я исходил из обстановки. Прорыв боевиков мог произойти в любом месте.
Я двигался вперед короткими перебежками, изредка замечая солдат между деревьями. Все шли осторожно, постоянно останавливаясь и вглядываясь, осматривали каждый подозрительный куст.
Где-то гремел бой, но я не прислушивался. В глубине души я надеялся, что автомат идущего впереди разведчика будет молчать, что боевики далеко и уйдут еще дальше. Лучше всего, если в самый ад.
Мы развернулись фронтом на запад и ждали появления «чехов», которые должны были попытаться отойти на восток, чтобы вырваться из окружения.
Солдаты расположились неровной цепью в пятнадцати — двадцати шагах друг от друга, тщательно замаскировавшись.
Я не был выдающимся командиром. Делал свое дело и не более того. Под огнем голову не высовывал, неприятностей старался избегать и верил в удачу, которая не даст погибнуть. Я не любил принимать решения за других.
Разведчики лежали неподвижно, прислушиваясь и поглядывая друг на друга. Впереди длинной очередью застрочил пулемет и на весь лес затрещало эхо.
— Там уже играют в ящик, — сказал кто-то.
Я услышал, как шальная пуля отлетела рикошетом в нашу сторону.
— Там кто-то уже обмочил штаны.
Рота еще несколько раз меняла позиции, пытаясь перехватить отходящие группы боевиков. Я старался растянуть боевую линию, чтобы не допустить охвата с флангов, но не был уверен, что «чехи» не нападут с тыла.
Я заметил какое-то движение между деревьями и застыл на месте, чтобы не выдать своего присутствия. Руки от волнения стали влажными.
Появились первые боевики. Они шли прямо на наши позиции, ни о чем не подозревая. Цепочка людей двигалась в нескольких сотнях метров от нас. Их было немного — человек двадцать.
— И чего их сюда несет? — спросил я. — Дороги им мало, что ли?
«Чечены» о чем-то совещались. Видно было плохо. Один за другим они спустились в овраг. Некоторое время никого не было видно, потом фигуры появились опять. Уже ближе. Вылезли из оврага и шли прямо на нас.
Я следил за перемещением «чехов» и, потеряв терпение, решил атаковать их. Одна из групп прикрытия открыла огонь. Первая очередь словно вспугнула пальцы, застывшие на спусковых крючках, с минуту стоял оглушительный треск автоматов, пока стрельба не обрела определенный ритм.
Боевики приближались, их огонь усиливался. Пули все чаще били в ствол дерева, за которым лежал я, срезали листья с ветвей. Нужно было менять позицию. Короткими перебежками я двинулся в сторону, стараясь выйти на фланг линии огня.
Мы попали под сильный гранатометный обстрел. Взрывы ложились так плотно, что не могли не испугать. Одна из гранат попала точно в яму, в которой сидел Силин. Я повернулся в его сторону и увидел, как на землю, обратно, падает то, что прежде было человеком, а сейчас сыпалось кусками мяса, костей и кровью.
Я видел, как несколько «чеченов» упали. Тогда «чехи» начали обходить нас слева, поспешно припадая и пригибаясь к земле.
Еще одна группа боевиков приближалась короткими перебежками. «Чехи» бежали, падали, снова бежали. Они стреляли не только впереди себя, но и отстреливались от солдат, наседавших сзади. Я уже ощущал себя в самом центре боя и позволил желанию выжить решить все за меня. Я крутился, приседал, прыгал и стрелял, не чувствуя ударов веток по лицу, стараясь не думать, а лишь реагировать на происходящее вокруг.
Впереди в кустах что-то мелькнуло, и в ту же секунду ударила очередь. Пули веером неслись сквозь листву, сбивая их и срезая ветки. Солдаты пытались остановить надвигающихся боевиков, почти в упор стреляя из «подствольников». Разрывы гранат слились в один сплошной гул. Но, казалось, что треск автоматных очередей еще больше усиливался.
Я выстрелил в сторону набегающих боевиков и бросился на землю. Конечно, я не попал, прозвучали ответные очереди. Пошатываясь, я побежал вправо, вдоль края зарослей, намереваясь зайти в тыл боевиков. Споткнулся, упал и двинулся дальше на четвереньках. Я прополз несколько метров до более укрытого места, достал гранату и, выдернув чеку, бросил ее. Граната взорвалась, далеко не долетев до цели. Я двинулся вперед, непрерывно стреляя в мелькающих между деревьями «чехов».
Пули свистели совсем рядом со мной. Впереди кто-то закричал. Очень сильный крик перешел в резкий визг, который, казалось, смог заглушить стрельбу и больно резал слух. Я ощутил мурашки на спине и подумал о том, что способен кричать так же.
Почти в то же мгновенье взрыв гранаты бросил Милешкина на землю. Он лежал, распластавшись на спине, а из рваных, пропитанных кровью брюк и ботинок торчали раздробленные белые кости. Солдат попытался подняться и обеими руками сжал окровавленные голени. Он не кричал, только неожиданно быстро качал головой из стороны в сторону. Я увидел, что его глаза уже закрыты.
Ясно мыслить в хаосе боя, среди криков и грохота стрельбы невозможно. Я чувствовал себя совершенно парализованным и беззащитным. Но вид приближающихся боевиков вернул мне способность двигаться. Я поднял автомат и прицелился в рослого бородача в обмундировании почти черного цвета. Я попал в него и «чечен», будто споткнувшись, внезапно упал и исчез из виду в кустах.
Солдаты передвигались рывками и перебежками. Обстановка становилась все опаснее. Приходилось бояться, что можем попасть друг в друга. Уже было поздно останавливаться и раздумывать. Неспособный думать мозг выхватывал и запечатлевал лишь отдельные эпизоды боя, которые мелькали передо мной с постоянно увеличивающейся скоростью.
Пахомов бежал между деревьев, вдруг резко остановился, обернулся и посмотрел на меня. Я бежал за ним и тоже остановился. Пахомов смотрел на меня и протягивал руки.
— Мама, — сказал он. — Я убит.
Он опускался, вытянув вперед ноги, и тяжело упал на ягодицы, скрестил руки на груди, откинулся назад и ударился затылком о землю. Он еще раз произнес «мама» и умер. Лежа рядом с ним, я расстрелял до конца магазин, достал у него из подсумка новый и перезарядил автомат. Нацепил на пояс еще одну «неприкосновенную». Ему она больше не понадобится. Его смерть перестала зависеть от него.
Я продвинулся немного вперед, чтобы иметь лучший обзор. Нашел очень удобную позицию рядом с толстым стволом поваленного дерева, оперся о него плечом и, защищенный с одной стороны, ощутил себя почти в безопасности.
Вдруг я увидел боевика, приближающегося сквозь кусты. Выстрелил по нему. «Чех» метнулся в сторону, уходя от пуль и тут же подставился Котову, лежащему по другую сторону зарослей. Тот мгновенно выпустил в «чечена» длинную очередь.
-Чехи» умирают слишком медленно! — крикнул мне лейтенант, вскочил и бросился вперед. Он был еще молод и, похоже, что ему нравилось воевать. Я позавидовал легкости, с которой он двигался. Мне так уже никогда не суметь. В движении я оказывался более уязвимой целью. Но все же мне пришлось подняться и броситься следом. Шанс выжить в бою для двоих всегда выше, чем для одного.
На бегу я открыл огонь из автомата, веером прочесывая «зеленку». Очереди раздавались со всех сторон и стрелять следовало осторожнее, чтобы не попасть в своих. Котов двигался быстрее и скрылся из виду в зарослях.
Не успев остановиться, я неожиданно выскочил на открытую поляну, которую покрывала только трава. На противоположной стороне рядом с деревом притаился «чех».
Мне очень хотелось его убить и я выстрелил. Но бородач, сидящий у дерева, даже не пошевелился. Я дал по нему еще одну очередь и только после этого догадался, что боевик уже был мертв. Я словно оказался в нереальном мире, в котором мне приходилось воевать даже с мертвецами.
Перебежав через поляну, я врезался в густой кустарник и поверх листьев увидел продирающегося сквозь «зеленку» боевика. Выстрелил по нему через ветки и листья. Не попал. «Чечен» отреагировал мгновенно, послав ответную очередь. Мне пришлось стрелять по нему из неудобного положения — перекатываясь по земле. Попасть из такой позиции практически невозможно, тем более, что я старался не столько завалить «чеха», сколько уйти от его пуль. Мне просто повезло, когда он двинулся в сторону от меня. Попасть в мою тушу, распластавшуюся на земле было совсем не сложно.
«Чечены» бежали мимо, не останавливаясь, стараясь нащупать меня короткими очередями. Когда свист пуль сместился немного в сторону, я приподнялся и выстрелил, но «чехи» уже успели скрыться.
Я дал еще одну очередь по зарослям кустов, медленно встал и осмотрелся. Плотность стрельбы не уменьшалась, постоянно прерывалась взрывами и мне показалось, что весь бой еще впереди. Ощущать это было неприятно. Я понимал, что мои шансы уцелеть уменьшались с каждой минутой. Присев у дерева, я перезарядил автомат.
Надо было двигаться. Встать и идти. Я с трудом поднялся и сделал несколько шагов в сторону выстрелов.
Когда кусты начали редеть, пополз и вскоре увидел «чехов», которые двигались большой группой и непрерывно что-то кричали.
Перебегая с места на место, я бил по «чеченам» короткими очередями. Тщательно, как на стрельбище, прицеливался перед каждым выстрелом. Но все мои пули летели мимо и боевики продолжали надвигаться. Перед ними словно двигалась стена огня, состоящая из непрерывного потока пуль и взрывов.
Я видел, как упал лейтенант Слепцов и на меня нашла оторопь. К горлу подкатился комок. Лейтенанту осколком гранаты снесло всю нижнюю часть лица. Лежа на спине, он захлебнулся кровью, которая выплескиваясь, заливала ему грудь. Он останавливал кровь руками, пальцами ощупывал лицо, словно ища подбородок, которого уже не было. Меня душило ощущение полного провала. Тело не слушалось. Я опять ощутил чужую смерть, как свою.
Я едва успевал замечать, что происходило вокруг. Около десятка боевиков обходили нас слева. Я бросился им навстречу, но несколько длинных очередей заставили меня кинуться на землю. Били с другой стороны. «Чечены» пробивались с разных направлений. Мою роту подставили под превосходящие силы противника.
Чуть различимые среди кустов фигуры боевиков быстро приближались. Я уползал в сторону от их пути, старательно вжимаясь в траву. «Чечены» беспрерывно стреляли и несколько пуль просвистели над моей головой. Очереди «чехов» стелились у самой земли, срезая траву. Пули летели так плотно, что меня спасла только небольшая яма, оказавшаяся поблизости.
Мне повезло, и я попал в «бородача», идущего в мою сторону. На секунду он замер, схватившись рукой за раненую ногу. Этого было достаточно, чтобы выстрелить уже прицельно и свалить его. Подбежав к еще дышавшему «чеху», я дал контрольную очередь в голову. В его карманах не оказалось никаких документов. Лишь несколько листков, исписанных неразборчивыми каракулями. Я забрал его магазины.
Из кустов выбежал сержант Девятов и чуть не завалил меня короткой очередью. Он тут же кинулся обратно и я побежал за ним. Впереди раздалась длинная очередь. Девятов отстреливался от нескольких бегущих на него боевиков. Я выстрелил по «чеченам» и упал на землю рядом с сержантом.
Затрещала очередь где-то совсем рядом. Пули летели со свистом, который неожиданно прекратился, словно ударившись обо что-то около меня. Повернув голову, я увидел, что Девятов уткнулся лицом в землю.
Вдруг в стороне левого фланга ударили пулеметы и гранатометы. «Чехи» оврагом пробивались вглубь леса. Я правильно сделал, еще перед боем осмотрев всю местность. Теперь было не сложно сориентироваться и занять удобную позицию.
Пробегая мимо кустов, я наткнулся на лежащего Толкачева. Его широко открытые глаза смотрели прямо на меня. Кровь струйкой текла из раны на голове, кожа была серой от налипшей на нее пыли. Губы приоткрылись и искривились. Он был мертв. Мне уже никогда не вернуть пять бутылок, которые он у меня занял в долг.
Каждую секунду я ожидал появление боевиков. Впереди и где-то сбоку слышались частые выстрелы. Ситуация складывалась очень серьезная. Внезапно из-за куста возник «бородатый». Машинально я вскинул автомат и нажал на спусковой крючок. Нас разделяло не более восьми метров. Наши очереди раздались одновременно и «чех» исчез так же неожиданно, как появился. Через несколько шагов между деревьями, но уже в другом месте, возникла фигура опять все того же боевика. Мы вновь обменялись выстрелами.
Я чувствовал, что мне не хватало воздуха, и что-то сжимало горло. Указательный палец до боли прижимал спусковой крючок автомата, который уже не стрелял.
Мои ребята пробовали атаковать, но через пол минуты выдохлись, наткнувшись на плотный огонь.
Я упал в грязь. По-видимому ручей: дождей давно не было. Над головой слышался свист пуль, заставляющий плюхнуться лицом прямо в грязную жижу. Я старался не дышать, но рот, нос, уши все же заполнились водой и грязью.
Солдаты залегли по склону оврага и беспрерывно стреляли короткими очередями. Опять раздалось несколько взрывов. «Чехи» пытались достать нас выстрелами из подствольных гранатометов.
Через несколько минут боевики один за другим начали отползать назад. Только пара снайперов осталась на месте. Они простреливали все пространство перед собой перекрестным огнем и казалось, что от их выстрелов «зеленка» становилась реже.
Шаров рядом со мной стрелял длинными очередями из пулемета, пока ему не выбило глаз и не разворотило затылок.
Обойти стороной стреляющих снайперов было невозможно. Пригибаясь, я делал резкие рывки с места на место уходя назад и ожидая удар пули в спину. Обычная неразбериха боя мешала мне ориентироваться. Я смутно видел солдат, прыжками передвигающихся между кустов. Каждый искал единственно верное действие, которое сохранило бы ему жизнь.
Я выбрал удобную позицию для стрельбы и залег. Примкнул новый магазин к автомату и полоснул длинной очередью, пристреливая пространство перед собой.
Котова рядом со мной ранило в руку. От боли он опрокинулся на землю, но быстро поднялся и схватил автомат. Неожиданно он резко выпрямился, как-то неестественно изогнулся, запрокинул голову назад и повалился вниз лицом. Я был так же не способен помочь ему, как и самому себе.
Никогда прежде возможность собственной смерти не казалась более реальной. В какое-то мгновенье ко мне пришло то ощущение, которое преследовало во сне, и я испугался. Ощущение сидело где-то внутри и от него было невозможно избавиться.
Я пробирался вперед, используя как прикрытие каждый куст. Вдруг, сквозь просвет в зелени, я увидел троих сидящих на корточках боевиков. Я распластался на земле и замер. Затем осторожно, сантиметр за сантиметром, поднял голову и, не спуская взгляда с «бородачей», наставил на них автомат. В следующую секунду дал длинную очередь. Все трое упали и лежали не шевелясь. Выждав минуту, я выстрелил в крайнего справа. Он был мертв. Стреляя во второго, я увидел, как третий рванулся в сторону, на ходу разворачиваясь и посылая в меня очередь. Мне показалось, что пули летят прямо в лицо. Было очень сложно не зажмуриться и не ткнуться в землю, а продолжить стрельбу на добивание. Я попал в него, но для верности расстрелял весь магазин в уже мертвое тело.
Спрятавшись в кустах, я с трудом восстановил дыхание и решил, что теперь было бы лучше двинуться в противоположную сторону. Было очень сложно выяснить, что происходило. Мимо меня пробежал Симонов. За ним гнались несколько боевиков. Я глубже присел в кустах и приготовился к стрельбе.
Когда «чехи» оказались на линии огня, я ударил по ним длинной очередью. Выбравшись из кустов и выпустив очередь в бородатое лицо, по широко открытым глазам, я побежал вслед за Симоновым.
Я бежал по тропинке, готовый в любой момент залечь и открыть огонь. Наткнулся на лежащего Симонова. Одна его щека была прижата к земле, глаза широко открыты, а в горле чернела дыра. Не трогая труп, я пошел дальше.
Следовало быть более осторожным. Я крался вперед уже медленнее, постоянно останавливаясь и оглядываясь вокруг. Перед тем, как выйти на открытый склон, я опустился на колени и разглядывал пространство впереди сквозь ветки.
Уходившие в сопки боевики, оборачиваясь, торопливо, не прицеливаясь, стреляли, все шире и шире разбегаясь по «зеленке».
Подошла воздушная поддержка. Четыре «горбатых» в пять заходов НУРСами полностью очистили сопку о «чехов».
Командиры взводов, которым удалось выйти из боя живыми, собирали уцелевших солдат, пересчитывали их, выясняли потери. Последствия боя выглядели страшнее, чем было в действительности. Но чтобы разобраться в этом требовалось время.
Но не успели мы отойти к «вертушкам», как сообщили, что 2-я МСР не возвращается. 2-я искала свой третий взвод, полностью состоящий из контрактников, который должен был находиться на блоке с восточной стороны села. Уже несколько часов со взводом не было связи.
Вытянувшись в цепь, подразделения двигались на запад. Обогнули невысокую гряду, за которой виднелись желто-серые крыши домов среди зелени. Село словно вымерло.
На восточной стороне села чуть в стороне от тропы громоздились большие валуны. Рядом с ними я увидел солдат, раздетых и разутых. Безоружные они лежали неподвижно. Лица были изуродованы до неузнаваемости, у многих отрезаны уши. Среди тел выделялась фигура лейтенанта Семенова. Я часто выпивал с ним. Сейчас, вместо озорных глаз в его глазницах торчали две автоматные гильзы.
Мы находили бойцов, чьи рты были забиты камнями. У каждого оказалось перерезано горло. Но крови было мало, она лишь немного залила грудь каждому трупу. У многих солдат были вырезаны языки и отрублены кисти рук. Нашли солдата, рядом с которым лежали его вырезанные внутренние органы.
Погибших несли на плащ-палатках, меняясь поочередно. Бойцы шли молча, подавленные увиденным.
Трупы солдат сложили рядом с «бортами». Осторожно и бережно собрали из карманов мертвых все патроны. Каждый из них должен был найти свою смерть.
Один из контрактников отошел и заплакал, бормоча, что русские слишком мягки, слишком добры, слишком беззлобны.
Как выяснилось позже, преследуя группу боевиков третий взвод нарвался на засаду.
Я видел, как приземлялся «борт» с погибшими бойцами. На взлетке были разложены носилки.
Выключенные двигатели «борта» заглушились не сразу. Из-под еще неоткрытой двери капала кровь. Опознать останки бойцов было очень сложно.
С этих смертей все и началось, потому что я решил: хватит воевать непонятно зачем. Я объявил свою собственную войну. Я внезапно понял, что готов убить любого — другого выхода у меня уже не было.

2

Уже два дня подряд с 20.00 до 22.00 «чехи» обстреливали аэродром.
Утром в 6.00 моя разведрота совместно с 5-й МСР налегке пошло на прочесывание высот, с которых велся обстрел.
Началась операция с марша. По сторонам от дороги, по которой двигалась рота, не исключались засады. Поэтому солдаты вынуждены были беспрерывно вести круговое наблюдение. Я поставил перед каждым разведчиком конкретную задачу, установил режим передвижения и сектор ведения огня.
Поднялись напротив аэродрома. Первая группа взошла на самый хребет, а моя рота цепью растянулась по склону.
Солдаты шли медленно, постоянно останавливаясь и внимательно оглядывая заросли. Они не перекликались между собой, стараясь идти так, чтобы видеть соседа справа и слева.
Через два ущелья обнаружили домик, около которого были свежевырытые окопы и стрелянные гильзы. Копоть на них свидетельствовала о недавнем их использовании.
Я получил приказ продолжить прочесывание.
Мы шли, пересекая тропы, поляны, высохшие кусты и спиленные деревья. Пролезая через кусты дикой малины, я исцарапал всю правую руку.
Пробираясь по склону, солдаты внимательно осматривали все на своем пути. «Чечены» контролировали эту территорию. Устраивали засады, различные ловушки. Идущие впереди ощупывали чуть ли не каждую палочку, каждую подозрительную веточку и под одной из них обнаружили тщательно замаскированную мину, а несколько шагами дальше еще две. Боевики минировали все тропы, оставленные села, огневые точки.
Дошли до последнего ущелья перед селом Кемер. Спустились к реке Кимрасти. Долина сужалась. Горный массив слева от нас становился все более крутым. Мы не могли идти ближе к подножию горы, но постоянно ориентировались по ее вершине. «Чехи», которые могли охранять проход, должны были расположиться слева от нас.
Лес закончился, и тропа стала зигзагами подниматься по крутому травянистому склону. Вверху, метрах в ста, я увидел шалаш, сплетенный из веток, а вокруг него силуэты идущих впереди солдат. Они дали знак, что можно продолжать движение.
В нескольких метрах от шалаша находилось сложенное из камней укрытие для пулемета. Вокруг было разбросано несколько пристрелочных гильз. Я осмотрелся по сторонам. Каждую секунду в Чечне ожидаешь пулю.
Мы продолжали идти под жарким солнцем. Я посмотрел на часы. Наше движение продолжалось больше пяти часов. Жара была слишком сильна, и я думал только о ней и шел машинально, переставляя ноги, не сознавая, что иду. Время текло медленно и давило меня.
Когда-то у меня было тренированное тело, но теперь я отяжелел и даже в свежевыглаженной форме имел помятый вид. Я был слишком стар и слишком толст для этой войны, в которой совсем не хотел. Я спокойно, можно сказать равнодушно, дослуживал свой срок. Занимал должности, на которые армия не считала нужным тратить свои лучшие молодые кадры. Перед Чечней я преподавал на курсах ГУНиО. Конечно, я предпочел бы что-нибудь другое, но я не распоряжался собой. На оставшиеся два года службы право думать за меня сохраняли мои начальники. Меня это устраивало. Я уже давно потерял надежду на успех, выдвижение и прочие чудеса. Так я и служил, пока не заговорили о Чечне. Кто-то докопался, что в начале афганской войны я был разведчиком. Но никто не подумал о том, что за истекшие годы я прибавил в весе и в годах и убавил в смелости. Меня действительно привлекали в подразделения разведчиков, и я несколько раз уходил в тылы «духов». Но произошло это только потому, что командир батальона не любил меня и, когда ему предложили найти добровольцев, назвал меня , без которого мог прекрасно обойтись. В разведке я выполнял лишь очень узкие задания, а в живых остался единственно потому, что мне повезло больше, чем остальным. Тогда я был моложе, менее грузен и более энергичен. Я пробовал возразить против отправки в Чечню, но был приказ, а мне надоела жена, надоела вся моя жизнь, и в конце концов я согласился.
Тропа стала более узкой и я послал по одному дозорному вправо и влево. Я сосредоточил все свое внимание на спуске. Камни под подошвами переворачивались и выскакивали из-под ног. Приходилось пробираться через заросли колючего кустарника.
Я позволил остановиться и передохнуть. После этого двигались несколько быстрее. Но мне что-то не нравилось. Я взглянул на часы. Час дня. Большая часть пути была пройдена. Еще три-четыре часа и мы будем у цели. Не следовало торопить время, тем более, что это совершенно бесполезно. Торопливый всегда проигрывает. Сколько торопливых увезли в цинке в Россию. Торопиться было нельзя. Но и медлить опасно. Не торопиться и не медлить.
«Чечены» всегда оказывались там, где мы их не ждали. «Чечены» всегда были хитрее нас. Мы спали, а они строили планы, чистили оружие. Здесь все зло было «чеченами».
Мы перешли через гребень холма и начали спускаться по склону. Было жарко и тихо. Деревьев становилось больше и, радуясь тени, я пошел чуть быстрее, почти перестав бороться со своим стареющим телом.
На поляне обнаружили несколько трупов лежащих солдат. Идущий впереди Акимов попытался перевернуть один из них на спину. Раздался сильный взрыв. «Чехи» заминировали трупы. Акимову повезло. Он избавился от войны только благодаря рваной голове и множественным осколочным ранам ног.
По виду трупы солдат лежали здесь уже несколько недель. Валялись черные головы, усеянные личинками и остатками насекомых. В черных ртах белели зубы. Всюду были разбросаны потемневшие обрубки рук и ног. Из куч тряпья, слепленного грязью, торчали берцовые кости, вылезали позвонки.
Двое срочников подорвались на минах. Миной-ловушкой сержанта Медведева разорвало на несколько больших окровавленных кусков.
Проскунову продырявило шею. «Убило меня» — успел сказать он и не ошибся.
Двое или трое срочников плакали. Другие хотели бы, но словно забыли, как это делается.
— Чечню прикончить, — сказал Ковалев. Он направил дуло автомата в землю и дал длинную очередь. Вставил новый магазин и расстрелял его тоже — в траву, в деревья, в воздух.
Через час пришли два «борта». Найденные трупы и подорвавшихся погрузили в «вертушки». Машины улетели, увозя убитых и раненых.
Боевой дух был — хуже некуда. Нас били, а отстреливаться было не в кого. Люди выбывали из строя без толку, зазря. При прочесывании обнаруживали только женщин, детей и стариков.
Я рассматривал лес на склоне, надеясь заметить темное пятно, быстрое движение. Сплошь деревья. «Чехи» ловко избегали открытых мест.
«Чечены» придерживались тактики снайперских засад. Огневые точки боевиков среди зарослей или развалин были практически неуязвимы для огня. Солдаты боялись снайперов больше, чем неожиданных атак.
Скорее всего «чехи» сидели где-нибудь в укрытии, на тщательно подготовленных позициях и ждали, пока мы не пойдем к ним сами. Возможно, как раз в этот момент выбирали, стрелять ли мне в голову или шею, и спорили, что будет лучше.
Я думал о смерти. Нельзя откладывать этот вопрос до последнего дня, на крайний случай. Мысль о смерти не должна застать врасплох, когда измучен или слаб.
Моя смерть могла оказаться снарядом мины. В самую последнюю долю секунды раздался взрыв и, подтвердив все мои страхи, разнесет тело в клочья, оторвет руки и ноги, оставив кровавое месиво.
В Чечне нет безопасного тыла. Кругом враги. Меня могла убить любая женщина или старик. Не всегда удавалось удержать себя от желания выстрелить в любого бородатого.
Первые дни в Моздоке не оставляли желать ничего лучшего.
В начале своего приезда в Чечню я еще не насытился войной, а потому не признавал расслабленности. Каждое задание было для меня исполнением долга, каждый мертвый боевик и каждая успешная операция — победа во имя родины и Кремля.
Но такой паршивой войны нарочно не придумаешь. Лучше идти, как идешь и не слишком усердствовать. На войне, если хочешь, чтобы тебя не застали врасплох, нужно вжиться в нее.
Я спрашивал себя, зачем я в Чечне, для чего принимаю участие в боевых операциях. Перспектив на повышение у меня нет, так что все равно: пошел бы я на операцию или нет. Для моей карьеры это не имело значения, так же как не имело значения для исхода войны. У меня не было никаких иллюзий. Я лишен ложной гордости и все-таки шел туда, куда не хотел идти, и участвовал в боях, в которых не хотел участвовать. И ругал себя за глупость из-за которой очутился в Чечне. Я оказался натуральным мясом, предназначенным для собак.
Операция подходила к концу. Мы развернулись по солнцу и шли по направлению к базе. Опасные зоны, где можно было наткнуться на мины-ловушки, остались позади. Но меня не покидало чувство напряжения и тревоги. Жизнь в Чечне очень быстро учит не доверять безмолвию тишины и мирным селам. «Чехи» могли проявить себя автоматными и пулеметными очередями в любом, самом неожиданном месте. Я шел в середине колонны. Это было самое безопасное место. Пока первые ряды примут на себя удар боевиков, можно успеть занять выгодную позицию. На самых опасных участках шли молодые, только что прибывшие срочники.
Я не любил прочесывания. Неожиданная встреча с боевиками, когда отсутствует превосходство в технике, когда за спиной нет средств усиления, всегда очень опасна.
На дороге обнаружили три противотанковые мины, стоящие одна возле другой. Мины подорвали.
Совершенно неожиданно идущий в нескольких шагах передо мной лейтенант Анин шлепнулся на спину посреди дороги, и только после этого я услышал выстрел. Его ноги барабанили по дороге, но он был уже мертв.
Бой с находящимся перед нами снайпером прекратился только тогда, когда пара «горбатых» обработала холм.
Чеченские снайперы проскальзывали между наших позиций ночью, выбирали холм или дом среди сети дорог и затаивались в ожидании. Мы шли именно мимо такого места.

3

Я опять кричал во сне. И от этого внутреннего крика проснулся весь в холодном поту и со страхом огляделся по сторонам. Ничего нового. Но я знал, что это не так. Каждый день в Чечне все больше открывал мне глаза на самого себя. Возможность добраться до самой сути была заманчива, но в то же время пугала.
Утром бойцы нашли Будакова. Обезглавленный труп лежал у тропы, на подходе к роте. Было трудно понять, почему он не успел сделать даже одного выстрела. Местность вокруг хорошо просматривалась.
Передо мной лежал человек, которому открылась истина войны. Не та лживая, которую обычно ищут, а та, которая настигает всегда неожиданно.
Разведрота получила задачу в 7.00 выйти в район села Сангам на «зачистку».
Передвижение заключалось в быстром преодолении труднопроходимых участков по склонам сопок и бегом открытых участков местности. В конце концов словно перестаешь соображать, куда и зачем бежишь. К этому невозможно привыкнуть.
Сначала я презирал жару Кавказа, но вскоре уже боялся ее. Я завидовал молодым офицерам, которые, казалось, почти не потели, и завидовал своим сверстникам, которые примирились с жарой и теперь спокойно выдерживали самые жаркие часы. Сначала я обманывал себя тем, что привычка дается не сразу, что требуется время, надо пожить в Чечне еще немного, чтобы смириться с жарой. Но чудо не произошло.
Может быть, именно жара нагоняла на меня излишний страх. Она делала враждебным все вокруг. Враг скрывался где угодно, в самом воздухе.
Меня тревожило, что разведывательные данные, на основе которых планировалась операция, могли уже устареть, да и вообще вызывали сомнения. Не было смысла лишний раз подставляться под пули в стране, которая ни с кем не воевала. Подставляться приходилось дуракам вроде меня.
Чеченцев здесь было слишком много, и они все были объединены. Я не знал ни одного случая, чтобы «мирные» помогали федеральным войскам, когда их к этому не вынуждали.
На боевых приходилось действовать отдельными группами, избегая ходить по дорогам и тропам, которые контролировались «чехами». «Бородатые» знали о каждой группе, находящейся на операции. Иногда казалось, что они знают все и обо мне. И охотятся за мной.
Я не сомневался, что нам грозит очень серьезная опасность, и во мне заговорило чувство самосохранения. Иногда хотелось, чтобы внутри меня не осталось ни одного иного чувства. Может быть, тогда и удалось бы выжить в Чечне.
Пересекли лесистый склон. Лес начал редеть и мы вышли на травяной участок. Не показываясь из-за деревьев вели наблюдение. Луга по краю леса спускались к самой низине, к интересующему нас селу.
В бинокль я внимательно осмотрел каждый дом и не заметил ничего подозрительного. Все было, как обычно. Все чеченские села похожи одно на другое. Иногда мне казалось, что мы пытаемся зачистить одно-единственное село, у которого, по непонятной причине, меняются названия.
В этот момент я почувствовал страх.
— Колян !
Антонов удивленно обернулся.
— Что-нибудь не так?
— Просто будь повнимательней. Эти твари могут прятаться где угодно.
Пока мы подходили к селу, я успел повторить эти же слова себе не один раз.
В селе не было видно никаких признаков жизни, но бойцы двигались с напряжением людей, идущих по краю пропасти. Я снял с плеча автомат. Все сделали то же самое.
Мы были еще далеко от ближайшего дома, когда на меня брызнула кровь идущего впереди Пухаева. Вошедшая в голову пуля вырвала из его затылка кусок мяса. И крови было слишком много для одного человека. Мне бы никогда не удалось смыть ее с себя.
— «Чехи»! — закричал кто-то из солдат. — Я их вижу!
Ему следовало крикнуть это раньше. Может быть, это следовало кричать, не переставая, только въехав на территорию Чечни.
Я услышал только первый выстрел и словно оглох от грохота взрывов, которые слились в голове в один гул.
Когда ударил первый выстрел, я мгновенно бросился в сторону и, привычным движением перехватив автомат, открыл ответный огонь.
Передо мной метались срочники, мешая целиться. Очереди боевиков уже успели опрокинуть на землю несколько молодых солдат, которые всегда были легкой мишенью.
Было жарко и слишком светло. Но дома казались черными и солдаты казались черными. Разведчики бестолково бегали, подпрыгивали и закрывались руками, падали и сучили ногами. Вокруг них по камням стучали пули.
«Чехи» были по нам короткими очередями. Попасть в неопытных срочников было не сложно. Учиться воевать им приходилось на собственном опыте. Слишком часто этот опыт оказывался единственным и последним.
Из дома на возвышенности пулеметчик боевиков вел прицельный огонь. Он действовал расчетливо и хитро. Первых бойцов, вошедших в село, пропустил, а как только подошел я с основной группой, ударил.
Пули пронзительно взвизгивали вокруг меня, поднимая фонтанчики пыли.
Несколько солдат попытались сделать перебежку в направлении села, но опять залегли и открыли стрельбу по домам. Но палили наугад, так как не видели боевиков.
Нас с нескольких сторон накрыли разрывы мин. Все рассредоточились, стараясь найти хоть какое-то укрытие, но его не было.
Рота начала отходить, но боевики стремясь зайти с флангов, начали отрезать пути отхода.
Мины сыпались сзади нас, лишь слева еще оставался свободный участок и было совсем близко до густых кустов. Балашов вскочил на ноги и побежал к «зеленке». Он почти добежал до деревьев, но вдруг наступил на клуб желтого дыма, взлетел вверх двумя кусками и ударился о стену листвы. Он висел там на тонких ветках, кровь хлестала из безного туловища, тело сотрясалось от толчков выливающейся крови, а восемнадцатилетнее лицо еще было живым.
Меня испугала мысль, что «чехи» предугадали все наши действия. Может быть, у них было время подготовиться для встречи именно нашей группы. На войне не следует исключать самый худший вариант развития событий. Для меня он был основным.
«Чехи» продумали все пути нашего отхода и блокировали их. Я должен был соображать быстро и правильно. Каждая секунда промедления оборачивалась неизбежными потерями. Ошибочное решение не оставляло мне шанса остаться в живых.
Открытое поле очень легко блокировать, через него не прорваться. Выход был только в проходе через село. Я должен был выбрать этот вариант. Приняв решение, следовало действовать.
Огонь боевиков усилился. На какое-то время, я не только потерял возможность управлять ротой, но и вообще не мог наблюдать за происходящим. Рота оказалась в тяжелом положении. Мы попали в огневой мешок. К пулеметному обстрелу добавилась методичная стрельба чеченских снайперов.
Фланговые группы разведроты скрытно передвигались от дома к дому вглубь села. Но пока их действия не могли облегчить наше положение.
Перестрелка продолжалась. Центральная группа, в которой шел я, попала в наиболее опасное положение. Мы находились под перекрестным огнем пулеметов.
Мы были уже на подходе к ближайшему зданию, когда сзади раздались крики и грохот взрывов. Я обернулся и увидел бойцов, разбегающихся в поисках укрытий. Почти в упор по ним било с крыши несколько боевиков. «Чехи» обстреливали солдат из гранатометов. Никто не оказывал сопротивления. Я видел, как тела разрывались на части и взрывы разбрасывали окровавленные куски.
Боевики раскололи наши ряды прежде, чем мы поняли, что произошло. Затем они атаковали нас с обоих флангов. Очень сложно было что-то противопоставить профессионализму «чехов». Непонятно, как мне удалось уцелеть среди солдат, которые могли ощущать себя профессионалами только в мечтах.
Разведчики смотрели на меня, словно ожидая, что я скажу им, когда они умрут. Солдаты хотели выжить и делали то, что я им говорил. Только страх способен заставить действовать без сомнений.
Мы ползком добрались до первого дома. Исаенков вскочил на крыльцо, выстрелил в висевший на двери замок, сбил его прикладом, распахнул дверь.
В доме стоял полумрак. Белов с РПК полез на крышу. Я встал у окна и приготовился к стрельбе. Белов длинными очередями обстреливал невидимых для меня «чехов». Ответные пули начали залетать в окно и впиваться в противоположную стену. Я укрывался за стеной и изредка отвечал короткими очередями по окнам ближайших домов.
Вдруг на крыше ухнул разрыв гранаты. Дом зашатался. С потолка посыпалась штукатурка. Пулемет на крыше замолк.
У стоящего надо мной Провалова, опирающегося о стену, пуля снайпера вырвала из шеи кусок мяса и на меня полилась кровь. Он умер почти мгновенно. От своей пули не убежишь.
Следовало рассредоточиться и, может быть, продержаться до подхода помощи. Но не следовало считать себя спасенным раньше, чем это произойдет. Решения всегда принимаются слишком медленно, когда не касаются самого себя.
Боевики короткими перебежками приближались к нам и группировались за большим домом, затевая какой-то маневр. Вскоре оттуда выбежали несколько «чехов» и двинулись в сторону нашего левого фланга.
Я выбрался из дома и, пригибаясь, побежал вдоль забора. Неожиданно громкий взрыв бросил меня на землю. Совсем рядом в небо взметнулся столб черного дыма, сквозь который пробивался огонь.
Я осторожно сделал несколько шагов, выглянул из-за угла и посмотрел в сторону горящего дома. Никого не было видно. Рухнула крыша. При ее падении взметнулся огромный столб искр.
Впереди меня раздался взрыв. Оглянувшись, я увидел чеченского гранатометчика, пытавшегося попасть в солдата, который со своей позиции простреливал всю улицу.
Я бросился в густое облако пыли, поднятое взрывом. Пыль скрывала меня от боевиков, словно дымовая завеса, но и я ничего не видел, не знал, что меня ждет, когда из него выскочу. Мог выбежать прямо на ствол «чеха». Выскочив из дыма, свернул в сторону и побежал во двор, чувствуя, как мало у меня шансов уцелеть.
Я ощутил, как сильнее заколотилось сердце и во рту стало сухо.
Следовало остановиться и немножко осмыслить создавшуюся ситуацию. Бездумные метания из стороны в сторону никогда не приводили ни к чему хорошему.
Я пошел медленнее, стараясь уйти как можно дальше вглубь села. Колени подгибались, а глаза застилали прыгающие цветные пятна. Все виделось в каком-то тумане.
Несколько бойцов отбивались от «чехов» в саду, среди «зеленки». Я чуть не выбежал под огонь чеченского пулеметчика, но успел залечь раньше, чем боевик среагировал на мое появление.
Я ощутил, как ко мне приблизился свист пуль: «чечен» стрелял более прицельно.
Разведчики прорывались справа, за стеной совершенно непроницаемых кустов. Мне не следовало рисковать и оставаться на прежнем месте. Я отполз на несколько метров в сторону и осторожно раздвинул руками ветки.
Чеченский пулеметчик стрелял из-за большого камня. Ствол пулемета и сошки были видны чуть правее камня, а бородатое лицо показывалось то справа, то слева. Он словно пытался понять: попал в меня или нет. Похоже, что он не был в этом уверен и послал длинную очередь в то место, где только что лежал я.
Я ждал, когда «чех» покажется в очередной раз. Но этого не произошло. Пулемет смолк и боевик сменил позицию.
В десятке метров от меня пробежало несколько бойцов. Они уходили от преследовавших их «чеченов». Я мгновенно оценил ситуацию и плотнее прижался к земле, выставив вперед ствол автомата.
Один из боевиков дал очередь по ногам бойцов, а другой бросил две гранаты. Сила двойного взрыва разбросала солдат в разные стороны. Ни один не смог подняться и «чехи» кинулись на добивание, держа в руках длинные ножи. Я выстрелил по «бородатым», но они словно не обращали внимания на свистящие вокруг них пули и продолжали резать тела. Уже не опасаясь попасть в своих, я длинной очередью расстрелял остаток магазина и бросился назад сквозь кусты.
Подбежав к дому, бросил в окно гранату и после взрыва залез внутрь. Пробежать сквозь дом не удалось. Сразу несколько очередей ударило по стене, за которой я прятался. Можно было отвечать только короткими, неприцельными очередями.
«Чехи» прятались в кустах рядом с домом.
Через проем окна доносился звон разбиваемого стекла, и снова раздался свист пуль. Я отвечал короткими очередями.
Рядом с одним из соседних домов шел ожесточенный бой.
Следовало пробиваться к своим. Мне просто повезло, что от одного дома к другому протянулся каменный забор.
Лейтенант Рожков собрал вокруг себя нескольких бойцов и закрепился в кирпичном здании.
Вставив новый магазин, я выглянул из-за стены и увидел нескольких солдат. Они делали резкие рывки то в одну, то в другую сторону. Опять застрочил пулемет боевиков. Один из бегущих выронил автомат, ухватился обеими руками за живот и, закричав от боли, закружился на одном месте. Я выстрелил в направлении пулеметчика весь магазин, но тот словно был абсолютно неуязвим.
Я увидел боевиков, быстро бегущих через «зеленку». Я был так близко, что видел их бородатые лица. В нескольких шагах от меня раздался выстрел, один из бегущих дернулся и упал. Высунувшийся из укрытия Бобров ухмыльнулся мне, держа в руках снайперскую винтовку. Я указал ему на пулеметчика и начал пробираться к другой стороне дома.
Нужно было двигаться очень осторожно, стараясь не натыкаться на доски. В доме стоял особенный запах — запах крови, его ни с каким другим не спутаешь. Пули и осколки гранат беспрерывно били по стенам.
Я наткнулся на Верхова, который был ранен в живот. Я видел его ставшее вдруг сразу белым лицо и стиснутые зубы. Из-под формы вывалилось что-то красное. Он судорожно сжимал это пальцами. На лбу у него выступили крупные капли пота. Одна нога загнулась, и он не мог ее выпрямить. Запрокинув голову, он часто дышал, не отрывая рук от живота. Верхняя губа, белая, как кожа, мелко дрожала. Он весь напрягся, хотел приподняться и вдруг сразу обмяк. Губы перестали дрожать.
Боевики уже не хотели рисковать. Они разделились и теперь подкрадывались сразу с трех сторон. Удержать эту позицию стало невозможно. Следовало уходить. Но раньше, чем я успел отдать приказ об отходе, что-то грохнуло над головой. Казалось, что на меня обрушился потолок.
Оглушенный взрывом, я приходил в сознание, выплюнул набившуюся в рот пыль и поднялся на колени. Обрушилась противоположная сторона дома и тут же в той стороне раздалось еще несколько взрывов. Выглянув в образовавшийся проем, я увидел Рокотова, у которого одно плечо с раздробленной ключицей опустилось ниже другого и беспомощно повисла рука. У него один глаз был поврежден, а другой вытек. Я вколол ему обезболивающее.
Упавшая балка совершенно расплющила голову Рожкова. На плоском лице не выступала ни одна черта, нос исчез, зубы тянулись двумя плоскими рядами.
Справа короткими очередями, экономя патроны стрелял Карелин. Потом сразу один за другим за стеной раздалось несколько взрывов. Справа остались только боевики.
«Чехов» оказывалось слишком много. Может быть, «чехами» были все жители этого села.
Я слишком хорошо знал, что произойдет дальше. Все пути отхода оказались перекрыты и возможности уйти уже не было.
Я подполз к разбитому окну и выглянул наружу. Совсем близко раздались выстрелы, и я только успел присесть, как автоматная очередь проделала в стене ряд больших дыр. Пули свистели по коридору, во все стороны летели куски штукатурки. Вжавшись в пол, я отполз в противоположном направлении, уходя с линии огня. Я дважды свернул за угол и оказался достаточно далеко от стрельбы, чтобы рискнуть встать и дать несколько очередей наружу.
«Чехи» начали бросать гранаты. Большинство разорвалось перед домом, но две попали в окна. Одна из гранат взорвалась на лету и стоящему рядом с проемом Селихову порезало лицо и руки. Вторая граната добила его. Он упал навзничь, не выпуская из рук автомата. Уже мертвый, солдат продолжал стрелять. Его палец прижал спусковой крючок, и пули полетели в потолок.
Неожиданно огонь боевиков стал реже. В бою нет ничего опаснее неожиданности.
— «Чехи»-суки опять что-то придумали, — сказал Логинов.
Шум за стеной стихал. Я был уверен, что там кто-то шептался. Я нащупал гранату и положил ее рядом с автоматом. Затем я услышал звук, который как бы пронзил все мое тело. В кустах кто-то громко крикнул:
— Эй, русский, русский!
Все замерли. Дышать стало тяжело.
— Русский, русский! — продолжал тот же голос. — Мы идем убивать тебя.
Мне показалось, как будто на мою спину неожиданно опустилась чья-то рука. Потом она поползла к голове и дошла по волосам до лба. Я почувствовал себя так, как человек ощущает во сне, когда хочется закричать, но не способен произнести что-нибудь даже шепотом. На голову что-то невыносимо давило.
— Все, — сказал я. — Мы по уши в дерьме. По самые уши. Если мы останемся здесь, то нам жить час, максимум — два. Если попытаемся выбраться, кому-то может повезти. Но на это не стоит особенно рассчитывать.
— Так что нам делать-то? — спросил Иванченко.
Решили обмануть боевиков. Сделали вид, что покинули дом. Логинов и Анохин одним броском преодолели несколько метров и скрылись за углом. Я ждал, когда появятся преследующие их «чехи».
Я не успел среагировать на первого, промелькнувшего мимо. Моя очередь пришлась на второго, который как-то неестественно взмахнул руками и рухнул на землю, отбросив автомат в сторону.
Вместе с Орловым я выбежал в сад за домом и увидел Логинова, который припав к стволу дерева, стрелял через кусты.
Пятеро солдат успели выбежать из дома, вытащив всех раненых, когда кровля обрушилась на замыкающего Андреева и скрыла его прежде, чем он успел издать хоть один звук.
Нашу попытку можно было назвать удачной.
Мы пробежали мимо дома с огромным замком на дверях. С его чердака нам в спину ударил автомат. Свалил Анохина, перебив ему обе ноги.
Пулемет боевиков стрелял по нам из сада справа. Я бросился влево, под прикрытие беспорядочно наваленных досок.
Анохина добили несколькими короткими очередями.
Бежать было бессмысленно и даже опасно. Невозможно предсказать перед кем окажешься через пятьдесят метров. Но у меня не оказалось другого выхода. Я долго полз через кусты.
Рота оказалась разорванной на две неравные части и исход боя был уже определен.
Поднявшись, я огляделся по сторонам. Любое направление грозило опасностью.
Я долго и тяжело петлял среди домов.
Ноги стали будто чужие, а внутри все горело.
Обессилев, присел около стены и попытался осмыслить, что происходит, но ничего не получилось.
Короткими перебежками двинулся дальше и увидел Иванченко, который отстреливался из-за огромной бочки короткими очередями. Вдруг я услышал оглушительный взрыв и увидел, как выстрел из гранатомета насквозь пробил металлическую емкость и оторвал Иванченко руку. Боец закрутился на одном месте, потом вскочил и побежал прямо под пули боевиков, что-то крича.
Пробежав вдоль дома, я выскочил из-за стены и, рванувшись через двор, спрятался за толстым, поваленным деревом. На этот раз очереди не последовало. «Чеченов» не было видно. Осторожно, чтобы не выдать себя, я приготовился к новому броску, но услышал негромкий треск за спиной. Я развернулся, прижался к стволу и понял всю беззащитность своей позиции.
Я пролез через дыру в заборе и забежал в дом. Неожиданный взрыв совсем рядом бросил меня на стену.
Я очнулся и сразу ощутил во рту вкус крови. В доме раздавались очереди. Я потрогал затылок, вспухший и мокрый, — боль отдалась в глаза. Встав на четвереньки, пополз вперед, часто останавливаясь и прислушиваясь.
Пытаясь сориентироваться, я ощупывал стену. Прошло несколько минут, пока мне удалось наткнуться на дверь. Послышались голоса солдат, бегающих взад и вперед в дыму. На меня налетел молодой боец и чуть не сбил с ног.
Я был готов застрелить Коробова, но сдержался и сказал:
— Давай, сынок, выбираться отсюда, времени терять нельзя.
Пули защелкали по стене, на мою голову и плечи посыпались куски штукатурки.
Вместе с бойцами я перебрался к другой стороне дома. Надо было уходить, пока меня не завалили «чехи». Я не пытался думать. В подобных ситуациях размышлять вредно. Боевики не оставили мне для этого времени. Любой бы на моем месте испугался.
Я пополз по направлению к двери и заметил, что дрожу от страха. Я сжимал автомат крепче, чем было необходимо и напряжение сковывало движение. Мы все боялись. Я бросил в проем гранату и сквозь грохот взрыва услышал свист пуль. Этот путь был опасен. Я закрыл глаза и прижался щекой к полу.
Я столько раз хватался за автомат, что одеревенели руки. Я уже ничего не чувствовал, ощущая только свое горячее дыхание, раздирающее грудь, боль в голове, пот, заливающий глаза и лицо. «Чехи» не давали нам передышки, не давали времени вне игры. Я ощущал себя движущейся мишенью.
Пули тугими шлепками входили в стену, за которой я укрылся вместе с Захариным. И каждый их удар заставлял бойца инстинктивно вздрагивать.
— Не дергайся, — сказал я. — Пули, которые слышишь не твои. Первый раз вижу, чтобы профессионал так обосрался.
— Черт! — отозвался Захарин. — Ну и дела. Что с нами делают эти чеченские ублюдки.
Фигуры боевиков все время находились в движении. Когда их засекали, они меняли позицию. В каждом человеке есть желание уцелеть. Нам просто повезло, что у «чехов» закончились гранаты. Идти в лобовую атаку на открытом пространстве было бы самоубийством. В соседнем доме тоже оборонялись наши и, если они не сдадут свои позиции, мы продержимся долго. Может быть, даже до подхода помощи.
Я ждал помощи. Один раз над нами слышался рокот вертолета, но над селом навис сплошной дым и в небе ничего не было видно. Все, кто еще оставался в живых, были ранены или контужены. В ушах стоял невыносимый звон. Лицо и руки покрылись пороховой гарью вперемшку с осевшей пылью, но это последнее, на что обращаешь внимание, когда вокруг свистят пули.
Я уперся в стену и замер. Из занятой позиции я мог простреливать сектор примерно в шестьдесят градусов и быстро уйти из-под обстрела, если меня обнаружат.
Я увидел выбегающего из дома Орлова. За ним клубами тянулся дым. Он остановился, ладонью попытался сбить тлеющие огоньки на своей форме, отдернул ногу — в лодыжку попала пуля, — нагнулся, чтобы осмотреть рану, и другая пуля снесла ему часть черепа.
Сквозь шум боя я услышал дикий крик. Из-за стены выскочил Антонов. Одной рукой он держался за обрубок другой руки , из которого лилась кровь, и беспрерывно кричал. Одновременно несколько очередей сбили его на землю и заставили замолчать.
Терехину, стоящему недалеко от меня, пулей вырвало клок волос со лба. Кровь заливала его глаза, пенящиеся ноздри. Окрасила грудь. Нас накрыло взрывом. Я услышал резкий крик. Оглянулся и увидел, как Терехин пытался ползти, отталкиваясь от пола кровавым дрожащим обрубком ноги, поливая кровью мусор. От невыносимой боли он начал кататься по полу. Но через минуту, вздрагивая, затих.
Трупы солдат валялись как попало. У лежащего в проходе Дунаева оторвало часть лица — очередь прошила его шею и подбородок. Надо мной пули с чавканьем впивались в мертвое тело, свисающее с крыши.
В доме послышались крики чеченцев, грохнул взрыв и я услышал топот ног бегущих людей.
Мы уходили через сад, рассредоточившись по «зеленке», предварительно забросав ее гранатами.
Вдруг метрах в сорока от меня, за спинами уже миновавших опасный участок бойцов, из окна подвала раздалась очередь и пули одновременно опрокинули на спины двоих солдат. Из-под кирпичной стены бил пулемет.
Я упал прямо на скользкий от крови труп валявшегося боевика и пополз на четвереньках вдоль кустов. Мелкие камни впивались в колени изрезали ладони.
Услышав сзади непонятный звук, я повернулся и вскинул автомат. Кто-то из бойцов уходил вслед за мной.
— Справа, сотка, — крикнул я. — Красная крыша.
Мы находились почти на краю села. Но к месту сбора еще надо было добраться. я пробирался вдоль домов и заборов, старательно избегая встреч с мелькающими повсюду боевиками.
Мне казалось, что я иду прямо на стволы «чехов». Никогда прежде я так сильно не ошибался, и уже начинал сомневаться, что смогу выбраться из этого ада живым.
Несколько раз я слышал очереди впереди и прятался в закоулках. Меня никто не замечал и это было просто везением. Я молился всем богам, которых знал.
Мне предстояло пробраться вдоль гряды метров шестьдесят. Не следовало рисковать. Времени для этого уже не было.
Я полз, прижимаясь к земле так, что оцарапал подбородок о камни. Неожиданно я наткнулся на трупы двоих солдат.
Обнаженное тело Боброва лежало на земле. Рот у него был открыт и я видел кровавый обрубок языка. Глаза у него были выколоты. Ниже пупка висел еще один кровавый комок. Острым лезвием был распорот живот и через проем вытащен желудок. Тело было покрыто знаками, вырезанными ножом.
У Рокотова вместо левого глаза свисал пучок тонких бело-красных сухожилий и мышц, на котором повисло омертвевшее глазное яблоко. В середине его горла была рваная рана: ему вырезали голосовые связки.
Непонятно, как бойцам удалось пробраться к дому с красной крышей, расположенному с края села. ребята разбирались в ситуации не хуже меня: смысла оставаться здесь не было.
Мы отходили по совершенно открытому простреливаемому месту. Автомат, зажатый в моих руках, стал мокрым. Я бежал, падал, снова бежал и падал. сердце билось у горла, мешая дышать.
Чечены долго стреляли нам вслед, уверенные в своей безнаказанности.
Перед рассветом мы вышли в расположение своей части.
Потом, в течение нескольких дней, на базу в одиночку и группами возвращались заблудившиеся солдаты, и никогда — ни до, ни после — число дезертиров не было так велико.
Моя прежняя жизнь казалась отдаленной от меня годами. Все прошлое неожиданно стерлось в памяти. Мои чувства заполнил страх, боль, опасность. Я проживал каждую минуту и секунду так, будто они последние. Не существовало никакого другого времени и никакого другого места, кроме как здесь и сейчас.
Водка — единственное утешение в этой проклятой Чечне. то дождь лил, как из ведра, то солнце палило нещадно и вокруг всегда полно «чехов». Самый настоящий ад. Только после стакана — другого можно было почувствовать себя нормально. Боевики и в горах и в селах — среди мирных, как рыба в воде.
Мы проигрывали войну. Мы быстро отбивали утраченные позиции — не считаясь с потерями. Чечены гибли, но было непохоже, что число боевиков уменьшалось. Наши войска были всесокрушающи и способны на все, что угодно. Для того, чтобы спасти Чечню, приходилось уничтожать ее. Войска восстанавливали контроль над всей территорией, но она оставалась занятой «чехами».
Все, что я видел в Чечне — это очаяние, страх и смерть. Каждый из нас знал, что войну мы проигрываем. Об этом много не говорили. Но чеченская компания продолжалась.
Иногда мне казалось, что я уже умер, только сам об этом не знал.

4

Рота готовилась к рейду по «зачистке». Времени на отдых было слишком мало. Усталость оказывалась не только неприятна сама по себе, но была опасна тем, что делала ребят разбитыми и несобранными и вела к ненужным потерям.
Прибыло пополнение «срочников», и до обеда я был занят их размещением. Для молодых бойцов все здесь было странным и непривычным. Они выглядели жалкими и несчастными, хотя и старались создать о себе противоположное мнение.
Все солдаты казались мне похожими один на другого. Я никого ни о чем не спрашивал. У меня не было такого желания. Я словно все еще пытался забыть то, что произошло раньше. Эту привычку им предстояло приобрести одной из первых. Воспоминания о пережитых смертях были способны свести с ума любого. Следовало просто покоряться происходящему.
С самого утра было очень жарко и душно, и на совещании в батальоне я чувствовал себя отвратительно. Я стоял, прислушиваясь к немногословным рассуждениям и приказаниям, которые казались разумными только для новичков. Я уже успел убедиться, что о том, что происходит вокруг, где находятся боевики, откуда может угрожать опасность в штабе знали не больше, чем любой командир отделения.
В узкой комнате собралась большая часть офицеров батальона. Мы столпились вокруг майора Павлюка перед картой района, на которой были отмечены новые расположения федеральных войск.
— Нужно заставить боевиков воевать так, как хотим мы, а не как хотят они, — сказал майор Блохин.
— И когда же это произойдет? — спросил я.
Для Блохина в жизни все было ясно: пожрать, выпить, переспать. Никаких колебаний, никаких сомнений. Мне следовало быть таким же, но я не мог.
Нам говорили, что усмирить чеченцев легко, а здесь оказалась война.
Боевики воевали грамотно. У них, как и у наших войск, были четко определенные зоны ответственности с эшелонированием сил и средств. Базовые склады находились в труднодоступных районах, которые хорошо охранялись.
Я очень хотел, чтобы война закончилась, хотел избавиться от нее и совсем не стремился испытывать ненависть к чеченцам. Я им почти сочувствовал.
Возвратившись с инструктажа, я застал своих бойцов устанавливающими палатки и другие сооружения для штабных подразделений. Солдаты расчищали территорию от кустов, устанавливали проволочное заграждение и выравнивали грунт.
Пристроив карту на столе, я опять изучал обстановку, которую знал наизусть. Это было защитой от моих собственных сомнений.
Я всегда знал, что оказался в армии не случайно. Я не любил хаос и неразбериху. Меня не привлекала острота ощущений. Я ни с кем не сходился поближе и не стремился к этому, довольствуясь обычным общением с окружающими. Я хорошо знал, что мне не нравилось и всегда предпочитал одиночество любой компании.
Я боялся признаться себе, что старею. Все дело было в этом. Почти все, с кем приходилось общаться, оказывались моложе меня.

5

Я засыпал и просыпался с одним и тем же шумом в голове, который начался в последнее время и сквозь который все звуки доходили до меня заглушенными и неясными.
Вышли на прочесывание села Сум-Юрт.
Мы спускали по склону, покрытому травой, которая местами была вытоптана. Нам следовало избегать открытых мест.
Я все еще нервничал. Без дела всегда был таким. Как только на день, на два приходилось останавливаться, меня было не узнать. Я в таком состоянии ругался по пустякам, грозил солдатам наказаниями. мой внутренний страх постоянно искал выход и, когда ему не было выхода в бою, он разряжался по-пустому, но разряжался всегда.
Я хотел, чтобы меня ненавидели, боялись — лишь бы быть хорошим командиром. Я хотел идти быстрее, но не мог же толкать солдат перед собой. В конце концов я был вынужден направиться к голове колонны.
Операция казалась простой и легкой. Сум-Юрт зачищали уже не раз. Может быть поэтому в бойцах не было обычного напряжения перед неизбежным боем.
У ребят были свои правила выживания на этой войне. Они твердо знали, что перед выходом на операцию нельзя говорить о мясе, а на операции нельзя бриться. Фотографироваться следовало ближе к завершению боевых и ни в коем случае нельзя на выходе говорить о замене. Солдаты таскали в карманах ложки с прострелянными черенками или какие-нибудь другие талисманы-хранители. Моим талисманом был «стечкин».
Я не знал пистолета лучше «стечкина», калибр девять, стрельба одиночными и очередями, прицельный огонь от двадцати пяти до двухсот метров, магазин на двадцать патронов. Несколько тяжеловат, громоздкий, но мне подходил в самый раз.
На войне всегда необходимо во что-то верить — просто ради самой веры.
Я шагал впереди. Ноги пока еще слушались меня и не подгибались. Но жара окутывала и сжимала со всех сторон. Я был заперт в ней. Пот струился по лицу и, высунув язык, я мог ощутить соленые капли. Пот застилал глаза.
Шли спокойно одной цепочкой без боковых дозоров, не встречая по пути ни троп, ни дорог. Эта территория считалась почти безопасной. Вокруг были расположены несколько крупных баз федеральных войск и, в случае обнаружения, у боевиков было не много шансов уйти от преследования.
Идущий впереди боец выбросил руку вверх и присел. каждый шедший следом повторил его жест, присел и настороженно начал оглядываться по сторонам.
Поднятая вверх рука означала возможную опасность и тогда все останавливались. Если выяснялось, что все спокойно, идущий первым той же рукой делал отмашку, и движение продолжалось. Две поднятые и сцепленные над головой руки предупреждали о том, что впереди замечено что-то непонятное и солдаты продвигались вперед медленнее, держа оружие наготове. круговая отмашка рукой означала встречу с боевиками.
Ничего неожиданного, но осторожность никогда не бывает излишней. Мы тихо поднялись и продолжили свой путь.
Несмотря на осторожность, то один, то другой из солдат наступал на сухую ветку и слышался хруст. я успокаивал себя тем, что такой звук не распространялся далеко. Продвигались довольно быстро и камуфляж уже пропитался потом. Минут через пятьдесят хода остановились, не нарушая порядка движения и оставаясь на достаточном удалении друг от друга.
Замаскировались в засаде, осмотрелись. В бинокли старательно обследовали каждый склон, каждую высотку, вглядываясь во все, что делалась вблизи и на дальних сопках вокруг села. Ничего неожиданного не было.
На подступах к селу я внимательно осмотрел стену леса и решил, что густая зелень деревьев и кустов справа — прекрасная позиция для боевиков, так как оттуда открывался вид на все поле, через которое сейчас шла рота. я приказал приготовиться открыть заградительный огонь. Но «чехов» поблизости не оказалось и мы вошли в село без единого выстрела.
Я не сомневался, что все жители на стороне боевиков и злился на всю эту опасную бессмыслицу. На то, что приходилось раздавать им лекарства и продукты, вежливо выслушивать их ложь и улыбаться, получая плевки в лицо. Все чеченские села одинаковы, у всех жителей одинаковые худые, угрюмые, черные лица, везде одинаковая ложь. Они ненавидели нас и с удовольствием всех бы нас перерезали.
Я был уверен, что каждый чеченец рассуждал так: боевики — это свои ребята, родившиеся в нашем селе или в соседнем. Возможно, иногда они поступают действительно круто. Они силой увели к себе в отряд подростка, а когда прячутся в нашем селе, вероятно, что вслед за ними будет произведен обстрел. но все же они свои. Хотя я, естественно, хочу сохранить свою жизнь и жизнь моих детей и жены, я надеюсь на их победу. Поэтому я буду помогать им, когда это не слишком рискованно. Я никогда не выдам их солдатам, если они станут допрашивать меня. Я не трус. Я — чеченец. Так рассуждал каждый и это следовало иметь в виду.
Солдаты двигались по обеим сторонам улицы. Ведущий группы смотрел вперед, остальные наблюдали за противоположными сторонами улицы, стараясь не пропустить ни малейшего признака опасности.
При осмотре одного из дворов на нас бросились две кавказские овчарки. Пришлось их пристрелить.
Я увидел двоих женщин и пятерых солдат, которые громко спорили и кричали. Бойцы держали в руках уток, а женщины наскакивали на них. Одна ухватилась за шею утки и тянула к себе, пиная солдата ногой, но с близкого расстояния, так как отойти подальше не позволяла короткая шея птицы. Резко взмахнув, Захарин ударил женщину по лицу, и она упала. Свернув птицам головы, бойцы бросились догонять остальных.
Это село чем-то тревожило меня, пока я был там, однако когда мы ушли из него, тревога, как ни странно, только усилилась. Я не сумел уловить настроения чеченцев, которое осознал только после ухода. Они не просто держались с нами враждебно и даже презрительно, они были слишком спокойны, слишком уверены в себе, как будто знали что-то такое, чего я не знал. Они словно ожидали нашего прихода, ожидали вопросов и даже отрепетировали ответы. Они встретили солдат слишком уверенно и невозмутимо.
Мы шли уже около двух часов, останавливаясь только для того, чтобы прислушаться или замереть на время.
Я часто подавал знак и все сразу же останавливались, пригибаясь к земле. Я смотрел на карту, поднимал четыре пальца и показывал новое направление движения.
Мы вышли к одному из сел полностью разрушенному войсками.
Рассредоточившись, разведрота осторожно продвигалась вдоль «зеленки», садов и огородов. Слышался лишь мерный шорох шагов. Местность до самого села была открытой. Раньше здесь возделывали землю, но сейчас никто не работал, все словно вымерло. «Чехи» вряд ли попытались бы напасть днем на хорошо просматриваемой дороге. И все же охранение двигалось далеко впереди.
Мы шли мимо полностью разрушенных домов.
— Здорово поработали славяне, — сказал Логинов.
На окраине села я остановился, послав вперед разведывательный дозор. Мы слишком долго находились на открытом пространстве и это могло плохо закончиться, но впереди все по-прежнему было спокойно.
Я опять посмотрел на часы. Еще пять минут. Пора подниматься и идти дальше. Я встал и что-то заставило меня насторожиться. Неожиданно охватило ощущение, которое единственное помогало уцелеть на этой войне — ощущение опасности.
Вдруг из-за дома в сотне метров впереди от меня раздалась оглушающая пулеметная очередь. Я бросился на землю и укрылся в беспорядочно наваленных ветках деревьев. В голове застучало. Перед глазами поплыли синие, красные круги. Придя через несколько секунд в себя, я увидел распластавшегося рядом Филипченко с обезумевшими от страха глазами и широко открытым ртом. Я кивнул ему головой и начал отползать от пулемета вправо. На руки, голову и спину непрерывно падали срезанные пулями ветки и листья.
Внезапное нападение «бородатых» застало нас врасплох. «Чехи» атаковали с такой скоростью, что у меня не было времени организовать оборону. Кто-то закричал. Надо мной просвистели пули и врезались в грудь солдата, бегущего с «мухой». Не издав ни звука, он упал на землю, потом перевернулся на живот, подтянул к себе гранатомет и выстрелил в сторону пулемета. Не попал.
В идущей впереди группе были только срочники с самой заурядной подготовкой. Они отреагировали на очереди боевиков, как гражданские. Просто замерли на месте. Замешательство и страх отключили разум, парализовали руки и ноги.
Казалось, что «чехи» появлялись ниоткуда. Я видел, как начинали умирать мои солдаты — один за другим. Некоторые бросались бежать, но это не могло их спасти. Лишь двое, кинувшись на землю, пытались отстреливаться.
Я знал, что попав в засаду самые большие потери происходят в первые несколько секунд и минут боя. Мы получили удар с той стороны, откуда не ожидали. Началась паника. Одни солдаты метались, другие, наоборот, остановились. Я пытался что-то сделать, но мои попытки оказывались бесполезны. Теперь каждый старался выжить в одиночку.
Пулеметчик боевиков стрелял длинными очередями, и я подумал, что «чехи» очень уверены в себе, если так неэкономно расходуют патроны. Обычно они стреляли короткими очередями и не бросались патронами зря.
Раздавались взрывы, солдаты падали на землю, прятались за деревьями, столбами, вжимались в любую неровность дороги. С большим трудом я пытался понять, что происходило вокруг. В полуоглушенном состоянии это было не легко. Непонятно как, но мне все еще удавалось оставаться живым. Один из осколков гранаты сорвал со лба лоскут кожи. Рана была неопасна, но кровь сильно заливала глаза.
После первого шока бойцы приходили в себя и уже пытались организовать плотное прикрытие с флангов.
Мне не пришлось долго ждать, пока кровь из ссадины на лбу запеклась и рана перестала кровоточить.
Времени размышлять не было. Я все время находился в движении. самое главное в бою — чтобы противник никогда не мог точно понять, где я нахожусь. Меня могли спасти только внезапность и скорость.
На этой войне солдаты слишком быстро приучались к потерям. Они видели, как умирали убитые и раненые. Первое, что каждый солдат должен был усвоить: сохранить жизнь и победить противника легче, сделав бросок вперед на пятьдесят метров, чем укрывшись за большим камнем.
Я послал пятерых бойцов в обход позиций боевиков. Больше я их никогда не видел.
Я посылал «срочников» в самые опасные места. Незачем самому играть с судьбой.
На открытом пространстве я был слишком удобной мишенью для снайпера. Нужно было возвращаться в село. Заняв позицию рядом со стеной, я видел «чехов», которые спешили закончить свою операцию.
Нам в тыл уже зашла группа боевиков и, судя по плотности огня, не меньше двух десятков. Держась в стороне от линии обстрела, я бросил за стену гранату, потом еще одну. И побежал, даже не дождавшись, пока перестанут свистеть осколки. Для того, чтобы спастись, приходилось рисковать. Мне было необходимо добраться до запущенного сада, густо заросшего «зеленкой» .
Пригибаясь, я побежал к кустам, стреляя на ходу, потом упал за кучу щебня. Еще пара домов и я мог достичь своей цели, но «чехи» очень старались этому помешать.
Я прыгнул за стену. Пули срикошетили и, взвизгнув, ушли вглубь сада. Я увидел бегущего ко мне Дутлова. Было похоже, что он просто не обращал внимания на пули, свистевшие вокруг. От страха у него помутнелся разум. Он вообразил, что только я могу дать ему шанс спастись. Срочники всегда надеялись на кого-то, но только не на себя.
— Не путайся под ногами! — крикнул я солдату, отталкивая его в сторону и стреляя из автомата, поводя стволом вокруг себя. Дутлов в это время торопливо перезаряжал свой автомат.
Прикрываясь огнем срочника, я повернулся и побежал, петляя, по кустам. Пролез сквозь изгородь и остановился. Ощупал голову и опять ощутил теплую, липкую кровь. Я заметил краем глаза какое-то движение и бросился на землю. Сквозь переплетения ветвей я увидел крадущегося бородача. он вертел головой из стороны в сторону, держа автомат наготове. Я указал на него Дутлову и, тщательно прицелившись, медленно нажал на спусковой крючок. Очередь в грудь почти оторвала боевика от земли, словно подпрыгнув, он упал на спину.
Взвод Колонина, шедший в боковом дозоре избежал неожиданного нападения и теперь пытался опрокинуть «чехов» с фланга, но сделать это оказалось непросто. Небольшие группы боевиков были рассредоточены по всему селу, и каждая контролировала свой, пристрелянный участок.
Выдвинувшийся вперед в минуты атаки взвод Колонина был вынужден залечь, неся потери. Чтобы стрелять через головы прижатых к земле бойцов, надо было перейти на новые позиции. Боевики заметили передвижение и открыли огонь из гранатометов, охватывая полукольцом с левой стороны.
— Прежде мне удавалось верить сказкам о том, как мы побеждаем в Чечне, — сказал Дутлов.
Прячась за каменной стеной, мы добежали до кирпичного дома и сквозь дыру залезли внутрь. Совсем рядом раздалась очередь. Мы затаились по обе стороны оконного проема.
— Все под контролем, — сказал я.
Обрадованный возможностью уцелеть, солдат сделал шаг ко мне, и в ту же секунду от головы Дутлова во все стороны полетели куски мяса, ошметки мозга, обломки костей вперемешку с кровью. Удар пули отбросил солдата к стене. Его тело дернулось и замерло без движения. мне так и не удалось сделать из него хорошего разведчика.
Я проскочил по ближайшему проходу и выбежал наружу. Двигаться через улицу было опасно, и я пошел вдоль ограды через сад.
Казалось, что выстрелы сдвигались куда-то в сторону. Я шел и шел вдоль забора, а он все не кончался. Дойдя до небольшой калитки, я остановился и медленно выглянул на улицу. У дома напротив валялись два человека.
Я осторожно приблизился к двум лежащим на земле телам. «Чехи» были мертвы. У каждого в голове было по маленькой ране. Я торопливо обыскал карманы обоих, но они уже были пусты. Кто-то сделал это раньше меня.
Я прошел через развалины дома и, стараясь не высовываться, осмотрелся. Что-то шевельнулось в тени разрушенных стен, и я разглядел человека, прицеливающегося из снайперской винтовки. Секундой позже я увидел цель боевика — несколько солдат пробирались через разрушенный дом.
У меня было слишком мало времени для тщательного прицеливания. Я вскинул автомат и, жестко прижав его к стене, выстрелил. Попал. Мне представилось, как пули пробивают мышцы и дробят на своем пути кости.
Моя очередь заставила солдат броситься на землю, но увидев меня, они поднялись, и мы двинулись навстречу друг другу. Появилось еще несколько бойцов, вообразивших, что вместе они представляют собой значительную силу.
Близко и оглушительно раздался взрыв, больно ударив воздухом по барабанным перепонкам. Сквозь взвившееся пылевое облако я увидел, как Карпенко вдруг резко разогнулся, схватившись за грудь и с перекошенным лицом упал на спину. Камуфляж быстро пропитывался кровью. Я вытащил из нарукавного кармана аптечку и вколол ему «промедол». Затем попытался остановить кровь индивидуальным пакетом.
Солдаты палили во все стороны, не видя боевиков, а «чехи» спокойно расстреливали нас с безопасных позиций.
Взрывом гранаты Логинову разорвало левый бок и оторвало руку. Из обрывков вен хлестала кровь. Солдат повалился на спину и затих. Я уверен, что он не успел ничего почувствовать. Не успел даже сообразить, что умер. Все произошло слишком быстро. Разобрав магазины убитого, мы двинулись дальше.
Мы наткнулись на группу боевиков, прочесывающих дома. «Чехи» лучше нас ориентировались в развалинах. Я не сомневался, что прежде они жили в этом селе. Не следовало позволять жителям покидать свои дома, когда их обрабатывала авиация и артиллерия.
Я пробирался вперед от стены к стене, изредка простреливая короткими очередями опасные места.
Мы опять попытались занять прочную позицию в одном из домов и оказались под огнем пулемета, который держал нас на месте.
Я увидел Баланова, державшегося обеими руками за голову. Похоже, что он был контужен.
— Безумие! — кричал он. — Война — это безумие. Нас обязательно уничтожат.
Взрыв потряс дом, и взрывная волна бросила меня по узкому коридору. Поднимаясь, я увидел Баланова, опирающегося о стену. Его единственный уцелевший глаз удивленно моргал, осматривая руку с оторванной кистью.
— Я не могу поверить, что все это происходит со мной, -сказал он.
По его подбородку потекла кровь, и солдат замер, откинув назад голову.
Что-то гремело и падало. Пахнуло дымом и послышался треск. Я начал задыхаться, дым ел глаза.
Я услышал очередь и вслед за нею треск разбивающейся у меня над головой штукатурки. Я знал, что следующие пули войдут мне в спину. Но одновременно с очередью раздался громкий крик и, оглянувшись, я увидел Баранова, который аккуратно отрезал «бородачу» левое ухо, стараясь не запачкаться кровью, хлеставшей из раны на шее.
Граната взорвалась в соседней комнате, и меня ударило взрывной волной. Я поплыл в пустоту, неожиданно открывшуюся под ногами.
Очнулся оттого, что кто-то тормошил меня за плечи и бил по щекам. Когда я открыл глаза и начал подниматься, хватаясь руками за стену, Емельянов выпрямился и вытер рукавом лицо. Я встал, чувствуя тошноту, во рту было солоно, в голове шумело. Емельянов что-то сказал, но я ничего не услышал и показал на уши.
— Надо уходить! — крикнул сержант, но о том, что он произнес, я догадался лишь по жесту руки.
В бою шансов выжить ничтожно мало. Мне просто повезло больше, чем остальным.
Неожиданно я услышал несколько очередей крупнокалиберного пулемета.
Мое спасение от смерти было случайностью. Задержка бронеколонны на несколько минут могла оказаться непоправимой. Я продолжал лежать за стеной и поднялся лишь тогда, когда начал различать голоса солдат, бежавших рядом с БТР.
Перебегая через улицу, я наткнулся на мертвого солдата. Взрывом у Борзенко было сильно изуродовано лицо. Оторванная рука лежала неподолеку. Я обходил труп, нога у меня скользнула, ударившись о стену, я потерял равновесие и упал в лужу загустевшей крови. Вскочил и начал стрелять в лужу. Я хотел убить эту кровь. Пути проскальзывали сквозь кровавое месиво и уходили в землю.
Подъехавшие «коробочки» открыли подавляющий огонь и «чехи» отступили. Я ждал и надеялся, что это произойдет и не торопился с преследованием.
Мы нашли Столярова, который в течение двух часов прижимал зубами артерию на своей руке, чтобы не истечь кровью.
Уцелевшие разведчики сидели, прислонившись к стенам домов. Большинство были ранены, на всех пятна крови. Не было ни одного, у кого не сдали нервы. Оставшиеся в живых ни на что не годились несколько дней.
Среди трупов солдат лежали оторванные руки и ноги, неизвестно кому принадлежащие. Кто-то из бойцов принес оторванную кисть чьей-то руки и бросил ее в общую кучу.
Мотострелки приволокли за ноги молодого русоволосого боевика. Его руки были связаны за спиной, нога ниже колена была раздроблена пулей.
Угрожая ему «стечкиным», я пытался узнать, кто напал на нас и откуда был известен наш маршрут. Боевик молчал. Я несколько раз пнул его раздробленную ногу. Из раны показались острые обломки костей. Но хохол, лицо которого исказилось от боли, по-прежнему молчал. Коротко размахнувшись, я ударил его кулаком по лицу, и когда он опрокинулся на спину, несколько раз выстрелил в голову.
Я потерял контроль над собой. Я бил ногами и стрелял в уже мертвое тело, превращая в кровавое месиво. Ножом попытался отрезать голову, но ничего не получилось. Тогда я взял гранату и вбил ее в открытый рот. Меня оттащили. Я не смотрел во что превратилось тело. Мне это стало не интересно.
Впервые глядя на трупы только что убитых славян, воевавших на стороне боевиков, я чувствовал скорее удивление, чем потрясение. Но уже через полчаса ощущал себя так, будто ничего особенного не произошло.
Я убивал пленных боевиков только потому, что живые они снижали «счет вражеских черепов». Я уже перестал не только обдумывть что бы то ни было, но и думать вообще. Война не могла предложить мне ничего, кроме крови, слез и пота. Я уже не думал о победах и пытался предотвратить полное поражение. Подводя итоги дня, я научился замечать положительные результаты и игнорировать неудачи. Мы победили в этом бою, но я знал, что мой бой еще не закончен.

6

Вышли на поиск в район села Карамаш. Выход разведгрупп — это будни разведроты. Мы двигались по маршруту и стремясь к встрече с боевиками и избегая их обнаружения. Так было всегда.
Утренняя недолгая прохлада вызывала дрожь. Не было еще и шести часов утра. Такое раннее время, как обычно, оказывало на бойцов гнетущее действие. Впереди их ожидал слишком долгий день, полный опасностей.
— Я не хочу, чтобы кто-нибудь из вас был убит в первом же бою, — сказал я «срочникам», для которых это была первая боевая операция.
День оказался очень жарким. В знойном воздухе не ощущалось ни одного дуновения ветра. Мы шли по одному из маршрутов в районе, в котором поиск происходил регулярно. Труднодоступный хребет, весь заросший густой «зеленкой». Старались обнаружить следы прохождения боевиков.
В полдень мы подошли к самому гребню высоты 1517. Подъем был крутой и трудный. Бойцы карабкались на склон изо всех сил. У меня от напряжения дрожали колени. Чтобы облегчить движение, пришлось идти зигзагами, часто останавливаться. Когда взобрались на вершину, был дан часовой отдых.
Несколько минут я осматривался вокруг ни о чем не думая. Я весь словно превратился в глаза и уши, но не заметил никаких признаков движения в «зеленке». Если кто-то и двигался, то различить это в сплошных зарослях, от которых рябило в глазах, было почти невозможно.
— Что-то уж слишком тихо вокруг, — сказал Велихов.
— Сплюнь, — ответил я.
Меньше всего мне хотелось, чтобы эту тишину нарушили выстрелы. Я не слышал никаких звуков, кроме шелеста травы.
Большинство солдат сбросили рюкзаки и разлеглись на траве. Было заметно, что на этом месте останавливались раньше. Трава была примята, валялись пустые сигаретные пачки, окурки, несколько консервных банок. Останавливаться здесь не следовало. Обычно боевики минировали места возможных стоянок поисковых групп.
Где-то далеко что-то загрохотало — то ли взрывы, то ли гром надвигающейся грозы. Определить было невозможно. Я поднял голову и увидел, что бойцы тоже прислушиваются. Их руки — с ложками и консервными банками застыли у ртов.
— Жарко? — спросил я у Сухорукова.
— Жарко, — ответил он и облизнул губы языком. Его лицо было мокрым от пота.
— Все будет хорошо, — сказал я. — Постарайся меньше думать. Просто делай то, что должен делать.
Было невозможно объяснить необстрелянному солдату, что такое война. Об этом можно узнать только пытаясь выжить в бою.
После отдыха мы двинулись дальше. попали в густые заросли и шли очень медленно. Ребята действовали отлично. Они знали, что делают, пока вокруг было все тихо.
Жара стояла невыносимая. Даже в тени нельзя было найти прохлады. отдохнув немного на склоне, мы стали спускаться к ручью на восток. Бойцы шли молча.
Пройдя через невысокий хребет, мы попали в долину, поросшую густым лесом. Русло высохшего ручья пересекало ее поперек. Я пошел со своей группой вдоль отмели направо, а Велихов — налево.
Я поскользнулся и упал, больно ударив колено о камень. Я со стоном опустился на землю и долго тер больное место. Не повезло. Еще предстояло идти несколько часов.
На краю склона остановились и прислушались. Выдохнув и задержав дыхание, я поначалу слышал только стук собственного сердца. Потом стал различать шорохи листьев. я не видел природы, для меня существовала только местность, пригодная для атаки или обороны.
На втором перевале через сопку тропинка разделилась на две. Одна пошла вправо, другая — вверх по склону. Первая показалась малохоженной. Мы двинулись по второй.
Солнце слепило глаза и щеки начали болеть от непрерывного прищуривания. Мы поднимались по склону холма. Деревья поредели, сменились кустарником. Шли осторожно, останавливаясь и осматривая местность впереди.
Чем дальше продвигались, тем хуже становилась тропа. Долина сузилась и стала походить на ущелье. Приходилось карабкаться на крутой склон и хвататься руками за корни деревьев. От жесткой почвы под ногами у меня начали болеть подошвы ступней.
Мы шли через заросли горелого леса. Это было очень сложно. Стволы деревьев с заостренными сучками лежали на земле в беспорядке. В густой траве их не было видно, и поэтому солдаты часто спотыкались и падали. Сучья рвали одежду, царапали руки.
Вернулась разведгруппа. Мы попали в овраги.
— Пройти невозможно, — сказал Лагутин.
— Невесело, — ответил я.
— Лучше вернуться. Здесь пахнет засадой.
Мы разделились на две группы. И когда одна пересекала открытое пространство, другая обеспечивала прикрытие.
Когда вышли из зоны поиска, с меня спало напряжение ожидания встречи с боевиками. Я двигался автоматически и ненавидел своих бойцов за то, что они были моложе и выносливее меня.
Когда подошли к блок-посту, солдаты начали вдруг хохотать. Все. Без всякой причины. У меня усталость сковала все мышцы тела, вызывая чувство безразличия к происходящему.
Через час мы пришли в расположение третьего батальона и после короткого отдыха двинулись по узкой тропе, ведущей к первому батальону.

7

Я спал чутким, беспокойным сном и был весь в поту. Я чувствовал себя скверно. нервы были настолько напряжены, что когда кто-то вошел в палатку, я сразу решил: пора воевать. Но это оказался вызов на инструктивное совещание.
Меня ожидал плохой день. Ошибиться было невозможно. Все дни были плохие.
В Чечне оказалось совсем не так, как я ожидал или хотел. Ведь если бы здесь было уютно и красиво, меня бы сюда не послали. Оставалось только не унывать и улыбаться. Будь в Чечне красиво и уютно, сюда бы приезжали те, кто делает политику.
Я не выслуживался, не лебезил перед непосредственным начальником и не требовал длительного артиллерийского обстрела, перед тем, как начать зачистку какого-нибудь села.
В 9.00 начали движение колонны бензовозов, заправщиков, которую мы сопровождали до Артын-Юрта. До места доехали без приключений в 12.00. Через 30 минут повернули обратно в полк.
Первыми шли два танка, за ними БТРы. Не доезжая 5-6 километров до Нишара, первый танк подорвался. Были повреждены катки. Сразу после взрыва мы были обстреляны из «зеленки» с расстояния один километр. Обстрел начался неожиданно, но через 20 минут все кончилось. Танкисты с подорванного танка были сильно контужены и с трудом понимали, когда к ним обращались. Механик-водитель пострадал больше всех. Фугасом у него были раздроблены ноги. Поврежденный танк подцепили к другому, поврежденную гусеницу — к БТРу и двинулись дальше.
Когда мы проезжали мимо одного из сел, я услышал очередь, раздавшуюся за спиной и обернулся:
— Кто стрелял?
— Я, — ответил Слепцов, еще держа автомат у плеча.
— Здесь нет боевиков, — сказал я.
— Как будто мы воюем только с боевиками, — ответил сержант.
Я чувствовал, что должен возразить, но так и не смог найти нужные слова.
Солдаты уже не делали различия между боевиками и мирным населением, потому что их невозможно было отличить друг от друга.
Часто в федеральные войска стреляли из вполне мирных сел и никто не мог понять, чьи это выстрелы. Приходилось сжигать дома, из которых, как мы предполагали, стреляли «чехи». Иногда там находилось несколько жителей.
— Убивайте их, — говорил лейтенант Одинцов. — Я не хочу, чтобы кто-нибудь остался живым.
БТР опять нес нас мимо какого-то села. Вдруг машину неожиданно бросило влево. Я почувствовал крутой поворот, в этот момент будто что-то толкнуло меня вперед. Падая, я услышал выстрелы и понял, что стреляют с холма рядом с селом.
Машина резко со скрипом и скрежетом затормозила и съехала в канаву. Солдаты спрыгивали на землю и открывали огонь по «зеленке».
— Уходите в разные стороны, — крикнул я. — И не высовывайтесь из канавы.
БТР ударил длинной очередью. Заныли от боли ушные перепонки. Грохот крупнокалиберного пулемета оглушил. Вылез весь экипаж, кроме стрелка и, прикрываясь броней от свистящих в воздухе пуль, открыли автоматный огонь по домам, в которых укрепились боевики.
Солдат сопровождения, дремавших в кузове грузовика, очереди и разрывы гранат застали врасплох. Срочники выпрыгивали на дорогу, но укрыться было негде — со всех сторон летели пули. Один из бойцов, державший в руках гранотомет, пытался выйти из-под обстрела первым. но очереди заставили его залечь, остановиться и боевики легко изрешитили неподвижную цель. Среди разбегавшихся солдат начали взрываться гранаты. Кто-то пытался отстреливаться. Боевиков не было видно, а мотострелки оказались перед «чехами» как на ладони.
Из дома напротив нас раздался хлопок гранатомета, и граната ударила в трак, укрепленный на броне танка. Кумулятивный снаряд пробил только трак и отлетел в сторону. Танк развернул башню и в упор выстрелил по дому, в котором находился гранатометчик. снаряд насквозь пробил дом и взорвался во дворе.
Неожиданно замолчал пулемет БТР, и я полез в его башню. В машине стоял полумрак, были опущены щитки на лобовые стекла, предохраняя от пуль снайперов. Я начал водить прицелом по домам, определяя откуда стреляли «чехи». Неподвижное тело стрелка пришлось оттолкнуть в сторону.
Стрельба по колонне не прекращалась, а еще больше усиливалась. В нашу сторону летели трассеры из дома, что стоял вверх по улице метров за двести. Я ударил по окнам длинной очередью. Вдруг передо мной в пяти метрах разорвалась граната. По мне начали пристреливаться «чехи». Я искал прицелом место, где мог прятаться гранатометчик. И я увидел его по вспышке и пыли, которая поднялась за его спиной. Выстрелил в него. И в этот момент, в правый борт, чуть выше боеукладки, ударила граната. Внутри все заволокло дымом. Под ногами завибрировал пол машины, давлением откинуло верхние люки. Боль становилась невыносимой с каждым ударом пульса. Каждый удар пульса был похож на удар по голове.
Я открыл правый боковой люк и, высунув наружу голову, осмотрелся. Ногами вперед вылез из БТРа. Боковые люки в 60-х расположены неудобно, — высоко, поэтому приходилось сначала нащупывать ногами землю, подставляя спину под пули, а потом уже вылезать.
Десяток бойцов окружали небольшой дом, из которого нас обстреливали. Я побежал в их сторону, на ходу заряжая автомат.
Свист пуль снова заставил залечь. Рядом со мной лежал солдат. Я толкнул его, окликнул. Ответа не было. Постучал по каске. Голова свесилась набок, и я увидел искаженное лицо мертвеца. Я бросился вперед, споткнулся о другой труп и полетел в канаву, заполненную досками.
Я чувствовал себя отвратительно. Казалось, что тошнотворная боль охватила все тело. Втягивая кровь через разбитый нос, я поднял автомат двумя руками и открыл огонь.
Я решил пробиваться обратно к колонне, но увидев впереди группу бегущих боевиков, бросился в первый попавшийся закоулок, пробежал по нему до поворота и увидел, что оказался в тупике. Пришлось перелезать через забор, рискуя подставиться под случайную пулю.
Пробегая через сад, я увидел несколько солдат, отходящих вглубь села. Старательно пригибаясь к земле, я двинулся в их сторону короткими перебежками.
Над землей стоял удушливый дым, было нестерпимо жарко, со всех сторон раздавались звуки боя.
Сзади кто-то застонал, и я оглянулся. Лагутин сидел у стены, раненый в грудь. Он с трудом вытирал запекшиеся губы грязной, запачканной кровью рукой и хотел встать, но закашлялся, и на губах появилась розовая пена. Он задохнулся.
Я стрелял до тех пор, пока с удивлением не понял, что израсходовал весь магазин. Кто-то пронзительно закричал от боли визгливым голосом. Я выхватил из «лифчика» новый рожок, но в тот же момент уронил его. Нагнувшись, я начал шарить по земле руками, но магазина не было, он словно исчез.
В ушах стоял непрерывный звон. Способность видеть и слышать восстанавливалась медленно. Ощущения были неустойчивыми, в глазах мелькали какие-то полосы. Едкий дым вызывал обильные слезы, чувство тошноты. Руки дрожали так, что я едва сумел протереть лицо и глаза. Но самое главное было то, что я все еще оставался жив.
Мимо меня, стреляя на ходу, пробежали два солдата. В следующий момент прямо под ними раздался взрыв с ослепительной вспышкой и солдат не стало. Вместо них я увидел бесформенную груду раздробленных костей, внутренностей и окровавленной формы. Из этого кровавого месива, как бы подзывая меня к себе, торчала конвульсивно дергавшаяся обнаженная рука.
Я тут же увидел несколько бегущих боевиков и уже начинало казаться, что они способны выскочить из любого укрытия. Я не слышал выстрелов. Может быть, я был нужен им живым. Я бросился в сторону и, пригибаясь к земле, побежал вдоль какого-то забора. на какое-то мгновенье я забыл, что происходит и почему. Это был бег в никуда.
Вдруг оказалось, что я все еще бежал, ботинки шлепали по пыли. Рывками я неудержимо двигался вперед, точно в конвульсиях дергая ногами. Мне было необходимо выйти из боя. Это желание поглощало все мои мысли и делало нечувствительным ко всему остальному. Я бежал спотыкаясь до тех пор, пока не заплелись ноги, и я грохнулся на землю, пополз и потерял сознание.
Неожиданно очередь прозвучала в моей голове, и я очнулся.
Оба «полосатых» застыли на месте, опустили пониже удлиненные носы и сделали первый залп ракетами. Одновременно грохнули четыре управляемые ракеты. затем машины пошли над селом, виляя юзом, и с каждой до земли стелилось пять-шесть огненных дорожек.
Подошедшие на помощь мотострелки подбирали трупы солдат с перерезанным горлом. Я видел все трупы, роме одного — который мне не суждено увидеть.
Уже при подходе к «коробочкам» нас снова обстреляли. Одному из солдат пробило руку, и она повисла, как мертвая.
Я опустился на сиденье и попробовал заснуть, но вздремнуть так и не удалось. Мое тело нуждалось в отдыхе, но ощущение опасности протестовало против сна. Я погрузился в полудремотное состояние.
Не многим повезет выбраться отсюда живыми. Нас прислали на убой. Не в том дело, как попадешь в Чечню, а в том, как выберешься из нее. В прессе и по телевидению картины войны не соответствовали реальности. В Чечне было хуже, чем в самом страшном аду, о котором только мечтают черти. Мое положение казалось мне совсем безнадежным. Я все чаще ощущал, что останусь здесь навсегда. Уверенность была настолько сильной, что становилось страшно.
Я опять почувствовал, что что-то происходило не так. Война — свидетельство кризиса не только в России. Я оказался слишком стар для этой войны.

8

Сегодня утром около Ката-Юрта были убиты два моих друга, когда на их колонну напал из засады отряд боевиков. Прибывшие в район засады подкрепления обнаружили сгоревшие «коробочки» и сгоревшие трупы.
От судьбы никуда не уйдешь.
Сразу после сообщения я вылетел к месту нападения на «вертушке».
Повсюду валялись тела убитых солдат. Их лица были изувечены до неузнаваемости, у многих выколоты глаза, оторваны руки и ноги, вспороты животы, вырезаны сердца. Тела многих обуглены.
Убийство солдат продолжалось слишком долго. Убивали основательно, систематически. Прежде я не видел ничего подобного.
В 19.30 наша рота вышла на «чистку» в село Карамаш.
В колонне по одному рота шла на север. В полной тишине лишь иногда слышался треск сломанной ветки под ногой. Жара спала и это не могло не радовать.
Я оглянулся на солдат. Против обыкновения, я был ими почти доволен. Может быть, лишь потому, что идти было не сложно. Всегда находилось слишком много причин, влияющих на мое отношение к происходящему. Может быть, во мне опять загорелся огонек мести за друзей. Но данные инструктажа говорили о том, что сегодняшний рейд формальный, и я должен был подтвердить, что в районе нет боевиков и мирная жизнь села уже наладилась. Сегодня в Карамаш привезли гуманитарную помощь, а завтра придем мы.
Мне с самого начала не нравилась эта операция – и не столько сама по себе, сколько из-за того, во что она могла превратиться. Мне надоело шататься по району, не обнаруживая противника и не желая его обнаруживать. Я не сомневался, что и эта операция сводилась к уклонению от встречи с противником под видом его поисков.
Идущий впереди солдат крикнул : «Под ноги!», предупреждая двигающихся следом об опасности. Этот возглас один за другим повторили все. И каждый осторожно перешагивал консервную банку, валявшуюся на тропинке. В любом случае было правильнее не прикасаться к ней.
Осмотрев окрестные сопки, я не обнаружил ничего подозрительного. Но наше положение нельзя было назвать безопасным. «Чехи» умели маскироваться.
Нам предстояло пройти через село, которое брали штурмом, предварительно неделю обрабатывая авиацией и артиллерией. Теперь все жители ушли из него. Я решил заночевать в селе, что было бы безопаснее, чем в лесу. Но появлялась угроза, что по нам ударят свои. Время от времени артиллерия била по местам возможных расположений боевиков. Артиллерийский огонь велся обычно всплепую.
В полночь вперед пошли пятеро разведчиков во главе с лейтенантом Каменевым. За ними на расстоянии двинулась рота. Лесом мы подошли к селу на полсотни метров и остановились. Мы ждали возвращения передового дозора полчаса. Все было тихо.
Лес закончился неожиданно. Я только что обходил густые заросли, и вдруг передо мной открылись развалины, освященные лунным светом. Не было ни одного целого дома. Село окружили тройным кольцом войск и бомбили, никого не выпуская.
Мы вошли в село. Все его дома были заброшены и превратились в руины. Когда мы проходили по пустым улицам, мне показалось, что я ощущаю еле различимый трупный запах. В разной степени этот запах ощущался на территории всей Чечни.
Разрушенное село было похоже на скелет умершего животного. Рухнувшие своды, огрызки домов и груды обломков. «Веселые» истирали дома до земли.
В этом селе не было ничего, кроме развалин. Я знал, что федеральные войска входили сюда не однажды и взрывали убежища и ходы сообщений. Это продолжалось постоянно. Каждый раз проходя мимо, бойцы что-нибудь взрывали.
Место было опасное, сплошь мины, и солдаты, прежде чем расположиться, тщательно проверяли любую, якобы безопасную площадку вокруг ночлега. Было непонятно, откуда «чехи» узнавали о местах наших остановок. Может быть, они, как и мы, просто минировали любую выгодную для обороны позицию.
Мы разместились в брошенном доме, стеля плащ-палатки прямо на битое стекло и обломки кирпичей. Когда расположились поужинать, на нас спикировали два «полосатых». Неизвестно почему, но село не обстреляли.
Поднявшись утром, шли без перерыва около двух часов. Несколько раз переходили ручьи и солдаты на ходу черпали воду ладонями, опрокидывая ее на лицо. Все знали о том, какое задание получено и повода для волнений не было. Настала одна из тех спокойных минут, когда прежние страхи забылись и, одурманенные жарой и однообразием, солдаты впали в забытье. И тут нас обстреляли.
Обстрела никто не ожидал и вся рота попрыгала под откос, прячась от взрывов. Вжимаясь головой в землю, я кричал солдатам, чтобы прикрывали радиста.
Мины шлепнулись недалеко от начала колонны. Я чувствовал, что это не засада. Засада выдает себя залпом из автоматического оружия: несколько выстрелов из миномета – это только бессмысленное предупреждение противника, обесценивающее всю операцию.
Нападение было организовано безграмотно, и это нас спасло. «Чехи» напали слишком рано. Они открыли огонь, когда в зону поражения вошло лишь головное охранение, и поэтому вскоре сами попали под фланговый огонь бокового охранения. Бой был коротким и через пятнадцать минут выстрелы стихли.
Минометный расчет, открывший по нам огонь состоял из старика и двух молодых ребят. Молодые были убиты, а старик только ранен. Он лежал, мертвой хваткой держа автомат с пустым магазином, который солдаты с трудом отняли у него. Кровавые пятна темнели на левом боку рубахи.
— Кто ты? – спросил я.
— Солдат, — с трудом ответил старик, кашляя и сплевывая кровь.
— А где остальные?
— Ушли. Ты думал, что окружил нас. Но мы на родной земле.
— Бежали, значит.
— Почему бежали? Вон дорога на Грозный, — чеченец показал в правую сторону. – Еще будем сражаться.
— А тебя бросили?
— Почему бросили? – старик опять ответил вопросом на вопрос. – Я старый. Зачем меня тащить?
— Чего же ты вцепился в автомат, если старый?
На лице раненого появилось подобие улыбки:
— Я его взял давно у Ивана. Он вчера хорошо послужил.
«Чечен» сидел на земле, опершись спиной о ствол дерева. Я почувствовал, как от возбуждения и прилива крови застучало в голове. От напряжения у меня пересохло во рту и горле. Я вскинул автомат, и в тот же миг раздался выстрел, и на лбу появилось темное кровавое пятно. Старик наклонился сначала вперед, а потом безжизненно повалился на левый бок. Я не сводил взгляда с убитого почти целую минуту. Биение сердца стало утихать, напряжение ослабло, сухости во рту и горле я больше не чувствовал. Неожиданно я понял, что какая-то частица моего мозга постоянно занята мыслью об убийстве.
Я убивал не для того, чтобы произвести впечатление на солдат. Простоя чувствовал, что так будет правильно. И еще потому, что мне нравилось убивать.
Нас пытались остановить, может быть, задержать на какое-то время, и я боялся понять зачем.
Я просил у командования остановить рейд и подтянуть подкрепления. Но там никогда не прислушиваются. Вперед и только вперед, а на помощь «полосатые» привезут группу прикрытия.
— Мы не самоубийцы! – кричал я в радиостанцию.
— Выполняйте приказ.
Надо было выполнять. Шли осторожно. Часто останавливались, осматривались. Все было спокойно.
Я заставлял себя двигаться вперед. Происшедшее было только началом. Боевики уже знали о нашем продвижении. Меня не удивило бы то, что они знали о нем с самого начала. Старик не самый надежный заслон. Но вокруг оставалось много сел и в них много «чеченов».
Чеченскую проблему можно решить только одним путем. Всех «мирных чеченов» погрузить на корабли и вывезти в Черное море. Потом разбомбить территорию Чечни в порошок. А потом затопить корабли.
Москва пыталась контролировать потоки оружия, информацию, население. Всю территорию Чечни. Но для любого человека, находящегося на Кавказе самым очевидным было ощущение того, насколько все вышло из-под контроля в действительности. Год за годом войну называли правильной и справедливой и чуть ли не выигранной, а она все шла и шла, как прежде. Все расчеты, планы и намерения Кремля рушились и оборачивались лишь кровью.
Разведрота двигалась по тропинке с полчаса. Потом мы резко свернули вправо, в густые заросли. Пройдя метров сорок, остановились на отдых. Каждый из бойцов в очередной раз проверил оружие. В реальности предстоящего боя уже никто не сомневался. Нас ждала встреча с врагом, даже если тот и окажется без оружия.
Идти было сложно. Шли на подъем по склону, иногда попадались неглубокие, но с крутыми склонами овраги. Приходилось петлять между непролазными кустами. Изредка взглядывая на часы, я понимал, что мы опаздывали. Ноги уже не слушались, начинало болеть в висках.
Село появилось перед нами неожиданно. Взобравшись на очередной холм, мы увидели небольшую долину, в которую нам предстояло спуститься. Двигались осторожно, рассредоточено. Не дойдя метров триста до ближайших домов, остановились.
В окулярах бинокля было видно сады, изрезанные бомбардировками и обстрелами, поля в воронках и рытвинах.
Солдаты шли по узким улочкам села, время от времени поглядывая на проходящих жителей. Не поддаться страху и не открыть огонь по любой движущейся фигуре было очень сложно.
Я крепче сжал в руках автомат. На улицах было слишком много чердаков окон, откуда меня могла поразить пуля снайпера или пулеметная очередь. Мне больше нравились открытые пространства. Здесь враг находился слишком близко.
Каждый брошенный на меня чеченский взгляд казался взглядом снайпера, прикидывающим сквозь прицел, как лучше всадить в меня пулю. Священная война, бессрочный джихад.
Для того, чтобы выжить в Чечне, каждый прохожий рассматривался, как противник. Каждый незнакомый человек становился врагом.
Один из солдат остановился, чтобы проверить какой-то дом и обнаружил, что дверь закрыта на замок. Проходящая мимо женщина что-то сказала по-чеченски. Данилов посмотрел на нее и ответил:
— Придержи язык.
Затем достал гранату, выдернул чеку и, бросив в окно, побежал догонять остальных.
Солдаты продвигались по улице, как вдруг из ближайшего дома выбежал старик. Баженов, оттолкнув старика, сорвал с пояса гранату и, выдернув из нее чеку, швырнул в дверной проем. Пригибаясь, все метнулись прочь, но я успел услышать, как из дома донесся приглушенный визг младенца. Лежа на животе, я успел подумать, что за четыре секунды нельзя ничего сделать. Взрыв был оглушительным и мощным. Из дверного проема выбило клубы пыли и куски кирпича. Я бросился в дом. Одна из его стен была разворочена взрывом, и, посмотрев в пролом, я разглядел в мешанине оторванных конечностей, обрывков одежды и осколков посуды несколько тел, в лужах крови. Похоже, что это были двое детей и мать с грудным ребенком. Никто из них не шевелился.
— Что там? – спросил появившийся за моей спиной Агапов.
— Ничего, — ответил я. – Продолжать движение.
В сущности, любой из чеченцев был для нас врагом. Любой из них готов ударить по голове дубиной – достаточно повернуться спиной. То же делал бы и я на их месте. В Чечне невозможно было определить, откуда приходила смерть.
Я видел, как Кабанов тащил из дома старика. К солдату бросилась старуха, что-то крича. Он оттолкнул ее в сторону. Она упала, но снова поднялась на помощь деду. Кабанов выстрелил в нее. Старуха внезапно остановилась и медленно села в пыль, с удивлением разглядывая расползающееся кровавое пятно на своем платье.
Солдатам предоставлялось право решать самим – открывать огонь или нет, если появлялись чеченцы. Обычно принято было стрелять, если объекты пытались убежать или скрыться.
На другой стороне улицы какой-то бородач развернулся. Мне показалось, что он сделал это слишком резко и быстро стал уходить к ближайшему переулку.
— Эй ты, стоять! – крикнул я.
Идущие по улице люди шарахнулись к заборам и замерли, только бородач не остановился, а ускорил шаг. Солдаты вскинули автоматы. Чеченцы, стоящие вдоль заборов бросились на землю, а бородач побежал. Ударила короткая очередь. Мимо. Я хорошо прицелился и срезал бегущего по ногам.
Я подошел к сидящему на земле «чеху» и, присев на корточки, ткнул стволом пистолета в серое, мокрое от пота лицо.
— От тебя воняет, ублюдок, — тихо сказал я. – Ты понимаешь меня? От тебя отвратительно воняет.
Не размахиваясь, я резко ударил «чечена» рукояткой «стечкина». Темная бровь лопнула, из нее брызнула тонкая струйка крови. Она была какой-то неправдоподобно алой, похожей на краску.
— Что ты молчишь, когда с тобой разговаривает офицер? Ты понял, что я сказал? От тебя воняет.
Второй удар пришелся в висок. Чеченец обмяк и повалился на бок. Кровь заливала его лицо и, скатываясь с переносицы, падала на землю. Я приставил «стечкина» к голове и нажал на спусковой крючок. Гильзы полетели в сторону. Кровавое месиво забрызгало землю. Правая рука чеченца неестественно вывернулась, скрюченные пальцы вцепились в пыль, и он начал сучить ногами, стараясь зарыться головой в землю.
Нам постоянно объясняли, что мы должны быть вежливыми с местным населением. Быть вежливыми, быть дружелюбными и не превращать мирных жителей в жестоких боевиков. Но на войне очень сложно следовать правилам, которые естественны только для мирной жизни.
Оказавшись в подобных обстоятельствах, любой был бы вынужден поступать так же, чтобы выжить. На войне следует как можно быстрее забыть о том, что казалось естественным. Законы войны могут быть только жестоки. Смерть – естественная часть профессии любого военного. Я лишь старался добросовестно выполнить приказ.
Один из солдат держал молодую женщину за волосы, обхватив рукой горло и прижав к шее нож. Я закричал, чтобы тот отпустил ее. За юбку женщины цеплялся плачущий ребенок. Агапов посмотрел мне прямо в глаза, перерезал женщине горло и бросил ее на землю. Ребенок плакал навзрыд, уткнувшись лицом в землю, и солдат наступил на него ногой, втаптывая в землю.
Самое трудное на войне – это убивать и оставаться при этом нормальным. Каждому было за кого мстить. Все дело было в этом.
Солдаты торопливо бегали по домам, вытаскивая из них какое-то тряпье, одежду и, отобрав наиболее ценное, рассовывали по мешкам. Каждый старался урвать свой кусок от раздираемой Чечни. Солдатам, выполняющим самую грязную работу, оставались лишь крохи.
Эта монотонная, изматывающая нервы война была полна противоречий и нелепостей. В ней не было больших сражений – просто бесконечное патрулирование, «зачистки» и бомбардировки без видимого успеха и ожидаемого конца.
Я изменил маршрут нашего возвращения. Не следовало рисковать и выбирать самый короткий путь.
Тропы не было. Перейдя реку, мы начали подниматься по крутому склону, поросшему густыми зарослями. По мере подъема он становился все круче, и нам приходилось карабкаться, цепляясь за стволы и корни деревьев. В лесу было тихо и душно. Колючий кустарник обдирал руки, и я пожалел, что не пошел по дну ущелья вдоль ручья. Но безопасность всегда оказывается важнее удобства. Там мы могли столкнуться с боевиками, если они находились в ущелье. Выйдя из леса на травянистые склоны, я мог контролировать территорию сверху. Внизу все было спокойно.
За три часа изнурительного марша мы прошли всего восемь километров. Это небольшое расстояние отняло остатки сил. Все шли как на протезах, с трудом переставляя ноги, пошатываясь. Моим единственным желанием было упасть на землю и уснуть. Даже о еде не думал. Особенно выматывало то, что шли не напрямик, а зигзагами.
Склон стал круче. Деревья попадались реже. Слой почвы был тонок, сквозь него проступали камни. Идти было очень неудобно. Мне казалось, что мой вес тянет к земле вдвое сильнее обычного.
Мы поднимались по склону, и ощущение непонятного беспокойства охватывало меня все больше. Вершина холма подступала ближе, и «зеленка», покрывающая ее становилась гуще. Мне очень хотелось обойти заросли на расстоянии, но это оказалось невозможно. Засада была маловероятна, но склон по которому мы шли был единственным доступным для прохода на значительном расстоянии.
Поднялись на сопку. Разведывательный головной дозор вышел на вершину. Основный силы находились метрах в двуустах ниже. В это время и столкнулись с «чехами».
Возникла обычная неразбериха неожиданного боя, и очень долго мне не удавалось определить численность нападавших и их местонахождение. В первые минуты нас спасло лишь то, что движение роты было организовано в соответствии с боевым уставом: сказался мой страх.
Автоматные очереди били из двух точек со склона, на который мы поднимались. Бойцы рассредоточились и разделились на три группы. Боевики открыли огонь по всем группам.
Изредка в «зеленке» появлялись солдаты РГД и, оглядываясь, бежали, словно скрываясь от кого-то. По участившейся стрельбе я понял, что следом за нашими приближались «чехи».
Столкновение с боевиками было случайным. Мы наткнулись на большой отряд «чехов», отклонившись от своих обычных маршрутов. В этой проклятой Чечне не было ни одного надежного пути спасения. Головная часть группы уже почти поднялась на вершину, когда с соседней высоты по нам ударили шквальным огнем.
Я старался уйти с простреливаемого места, но не мог поднять даже головы.
— Где «муха»? – крикнул я. – Заткните этих козлов.
Я оглянулся и по разбросанным телам увидел, что убитых не много. «Срочники» опять подставились первыми. В бою они годились только на то, чтобы выявлять огневые точки противника. Редко кто успевал научиться действовать в бою. Жизни этих ребят на совести тех, кто компенсировал ими потери моей роты.
Я казался себе беззащитным. «Зеленка» вокруг стала сближаться, сдавливать роту. И возникло мгновенное чувство: кинуться за подмогой, выйти на связь с полком.
Боец с рацией лежал неподалеку. При первых выстрелах он попытался уйти как можно дальше с линии обстрела, но ему это не удалось. Я подполз к нему и снял с убитого рацию. Связался с оперативным штабом.
— Мы попали в засаду, — кричал я. – Мы попали в засаду.
— Ты уверен? – спросил дежурный.
— Да…Я уверен…Мы попали в засаду…
— Оставайтесь на месте. Мы скоро пришлем помощь.
— …Помощь нужна немедленно…
— Продержитесь?
Ко мне подполз рядовой Семенов. Я знал о нем лишь то, что он был призван из моего родного города.
— Я не хочу, чтобы все закончилось, — сказал он. – «Чехи» в любой момент могут выкинуть нас из жизни. Здесь все так непрочно.
От страха он перестал соображать. Это происходило с любым «срочником», которому удавалось избежать первых пуль. Семенов был неспособен принимать самостоятельные решения, и я приказал ему двигаться следом за мной.
Главное в бою никогда не застревать на одном месте. Все время находиться в движении. Я объяснил это Семенову парой фраз. И еще то, что своими впечатлениями лучше делиться после боя, а сейчас следует стрелять.
Я прополз мимо двух солдат, скорчившихся за деревом. Я крикнул, чтобы они стреляли, но они не пошевелились. Я поднял автомат, дважды выстрелил у них над головами и предупредил, что, если они не начнут стрелять сейчас же, оставшиеся патроны я выпущу в них. Подкрепляя слова делом, я выстрелил еще раз – в землю у их лиц. И они начали стрелять так злобно, как будто, стреляя в боевиков, на самом деле стреляли в меня. Но постепенно они вошли в ритм.
Необъяснимое ощущение, никогда не испытанное раньше, возникло на мгновенье. Я вдруг почувствовал грозящий мне выстрел, тонкую линию смерти, проведенную в лицо И за секунду до выстрела я упал на землю. И уже не чувствовал траектории пули. Смерть опять отпустила меня.
Было необходимо пробиться в «зеленку», в которой находилась основная группа бойцов. Мне удалось заметить их раньше, чем они увидели меня. В суматохе боя очень важно уметь не подставляться под пули своих.
Выбранная позиция казалась удобной, почти неприступной. Я подполз к Агапову. Его бедро было перепачкано кровью.
— Куда тебя угораздило?
Он только повел глазами и ничего не ответил. Он был слишком слаб. Я осторожно разрезал штанину. Он застонал.
— Спокойно, сейчас тебе будет легче.
Его не стошнило – это был хороший признак. Я обнажил ему бедро. На ноге была сплошная кровавая каша с осколками кости, задело сустав. Я вколол ему обезболивающее, и его глаза немного ожили. Только теперь я заметил, что и правая его рука тоже кровоточила.
Вокруг гремел бой, и мое спокойствие должно было вселить уверенность в бойцов. Только я один должен был знать, что у нас не много возможностей остаться в живых.
— Сейчас окружать начнут, — сказал Примаков то самое, о чем думал я и чего больше всего боялся.
К боевикам явно подошло подкрепление. Они обходили нас с флангов, стараясь подобраться на бросок гранаты.
Неожиданно у Агапова стал вытекать правый глаз, которым он все еще пытался посмотреть на меня. Левый уже замер, а правый словно продолжал жить отдельной от тела жизнью.
Какие-то голоса кричали около меня. Я слышал их сквозь звон в ушах. Кто-то пробегая наступил на мои раскинутые ноги, но я продолжал целиться и стрелять, не отвлекаясь. Не следовало спешить, выбрав цель. Стараясь не дышать, я сдерживал палец, нажимавший на спусковой крючок. Подобраться к нам ближе было совсем не просто.
Заглушая выстрелы послышались крики «Аллах акбар», затем раздались взрывы гранат.
— «Чехи» обходят слева! – закричал кто-то.
Некоторые из бойцов кинулись влево. Я не успел подняться, когда мне на спину свалился Тарусов. Очередь перебила ему обе ноги. Фокин вколол раненому обезболивающее и перетянул жгутом.
«Бородатых» становилось больше, чем прежде. Мы оказались на пути перегруппировки. Командование очень быстро признается, что маневр нашей группы должен был помешать этому. Но мне совсем не хотелось оказаться героем посмертно.
Я полз старательно бороздя землю и чуть не ткнулся головой в лежащее тело.
Дюков был неподвижен. На голове, ниже линии волос, там, где должны быть ухо и шея, зияла большая открытая полость. Раздробленные кости, хрящи, разорванное мясо, стекающая на землю кровь. При попадании осколка редко можно увидеть что-нибудь иное.
Но страшнее всего было лицо. Сквозь загар и грязь проступала желтизна, зубы были оскалены улыбкой.
Все попытки найти безопасную позицию могли закончиться неудачно. Казалось, что боевиков было больше, чем деревьев. Уцелеть в подобном бою всегда непросто.
Это было похоже на ад. Некоторые солдаты пытались отстреливаться , совершенно не заботясь о том, куда летят их пули. Два бойца, обернувшись на стрельбу друг друга, не разгибаясь, дали по длинной очереди один по другому.
Я столкнулся с боевиками, выходящими из-за густых кустов. Они промедлили лишь секунду, потом вскинули автоматы и выстрелили. Вокруг меня засвистели пули, срезая ветки и листья с кустов, глухо ударяясь по плотной почве. Я упал лицом в траву и замер. Всем телом вжался в землю. По спине пробежала дрожь.
Я словно чувствовал, как «чехи» целились в меня. Услышал очередь, но свиста пуль не услышал.
Мне показалось, что пламя возникло прямо перед моим лицом, дохнуло жаром и опрокинуло на спину, оглушив грохотом.
«Горбатые» поднялись выше. Ударил второй залп ракет, и деревья ударялись стволами друг о друга. Земля ушла из-под моего тела, и взрывная волна отбросила меня. «Полосатые» делали один заход за другим. Тонкий вой ракет и грохот крупнокалиберных пулеметов оглушали меня все сильнее. Я ощущал каждый взрыв – взрывная волна проходила по земле.
Я медленно подходил к «бортам», из которых выпрыгивали десантники. Я был мокрым от пота и едва держался на ногах. Руки настолько ослабли, что еле удерживали автомат, чтобы он не упал на землю. Меня тошнило, но я продолжал идти, тяжело дыша, стараясь набрать в грудь как можно больше душного воздуха.
Мне опять повезло больше, чем многим.
Оказалось, что пилот, которому надо было вылететь первым, уперся, потому что ему осталось дослуживать одну неделю, и ситуация ему не нравилась.
Подошедшая на помощь «десантура» обменивалась очередями с боевиками, но позволяла им отходить. Каждый ощущал в себе не только желание выполнить приказ.
— Бесполезно, — сказал Потапов. – Их не достать.
Отступая с холма, нам пришлось оставить там раненого Тарусова. Когда вновь овладели возвышенностью, то обнаружили солдата мертвым, без головы, которую так и не смогли найти. Воеводин застрелил за это мимоходом, целясь из-под локтя, двоих захваченных «чехов». Еще одного разорвали прямым попаданием из гранатомета.
Мы уже садились в «полосатый», когда Воеводин побежал к валяющимся на земле «бородатым».
— Сержант! – окликнул я его. Но тот, обернувшись, махнул рукой в сторону «полосатого». Я видел, как он перебегал от трупа к трупу, задерживаясь на несколько секунд рядом с каждым. Он запрыгнув в «борт», когда все уцелевшие бойцы уже расположились внутри и, подойдя к Фомину, вывалил ему прямо на колени горсть свежих ушей.
— Держи, — сказал он.
Фомин, ухмыльнувшись, вытащил из кармана кусок бичевы, с привязанной стальной иглой и начал нанизывать уши одно за другим на нить.
— Зачем это тебе нужно? – спросил один из «срочников».
— Зачем делают насечки на прикладе? – спросил Воеводин. – Моему другу «чехи» обрезали уши. Когда мы его нашли, он был еще жив.
Среди пришедших нам на выручку не было тех, кто привык проигрывать. Ребята намеревались идти куда прикажут и всегда побеждать. Каждая смерть обсуждалась, лишь как подсчет собственных шансов уцелеть.
Я на секунду закрыл глаза и снова увидел перед собой склон холма и наступающих боевиков. Эти люди шли только с одной целью – убить меня и убить всех, кто оказался рядом со мной.
Мне уже казалось, что я нахожусь в Чечне всю свою жизнь. Мое ощущение можно было сравнить лишь с битьем головы о стену, 24 часа в сутки. Я уже не знал, кто меня убьет: «чехи» или свои. Я мог убить себя сам. Если ты начинаешь войну, то однажды война начнет воевать с тобой.

9

В 4.00 рота выдвинулась по маршруту.
Через час движения появился туман и радиус обзора начал быстро уменьшаться. Можно было видеть только те предметы, которые находились поблизости. Из тумана навстречу мне поочередно выдвигалось то лежащее на земле дерево, то куст, то пень. Продолжение движения требовало большой осторожности. Мы шли, прислушиваясь к каждому звуку, который усиливался тишиной.
Через несколько часов вышли в район поиска. Иногда лес был таким густым, что сквозь ветки я не видел неба. Внизу был полумрак. Мы оказались перед склоном высоты 1325.
— Попробуем здесь подняться, — сказал я. – Меньше зарослей.
— Наверняка «чехи» держат эту высоту под наблюдением, — сказал Фомин.
— У них немало проблем и без этого.
Когда деревья постоянно находились рядом, это утомляло глаза. Ощущалось желание смотреть вдаль.
Очень осторожно, ступая с носка на пятку, медленно перенося вес тела с ноги на ногу, я двигался вперед. От напряжения уже устали колени, заболела спина.
По мере того, как мы углублялись в горы, редколесье опять сменилось густыми зарослями. Мы шли по тропинке, которая с каждой сотней метров становилась хуже. Было видно, что по ней давно не ходили люди. Она заросла травой и во многих местах была завалена упавшими деревьями. Очень быстро мы совсем ее потеряли.
Хребет, по которому мы поднимались, состоял из ряда голых вершин, поднимающихся одна над другой в восходящем порядке. Впереди, километрах в десяти, перпендикулярно к нему шел другой такой же хребет Надо было достигнуть места, где они соединялись и оттуда начать спуск в долину.
Перед нами опять возвышался склон. Надо было его «взять». Этот подъем оказался очень труден. Раза четыре мы садились и отдыхали, потом опять поднимались и карабкались вверх.
Спуск с высоты был не легче подъема. Бойцы часто падали. Я сам несколько раз ударился о камни.
Невозможно было определить, что сложнее – подъем или спуск. При подъеме больше участвовало дыхание, но положение тела было устойчивым. При спуске приходилось бороться с тяжестью собственного тела, постоянно упираясь ногой в камни, в основания кустов. Очень легко было сорваться и полететь головой вниз.
Часам к трем подошли к какой-то вершине. Оставив основную часть роты на месте, я с небольшой группой бойцов полез наверх, чтобы осмотреться.
Мы оказались на недавно проложенной тропе. Грунт был утоптан, кустарник примят к одной стороне. Я почувствовал, как сильнее начало биться сердце. Мне всегда становилось страшно, если встречалось что-то предвещавшее опасность.
Я услышал какой-то шорох. Кто-то осторожно шел по лесу нам навстречу. Сквозь кусты я увидел приближающегося человека, который все время оглядывался по сторонам. Я почувствовал, как напряглись мышцы лица. Ничто не смогло бы заставить меня издать хоть какой-нибудь звук.
В застывшем положении мы оставались несколько минут. Я не хотел рисковать и решил отступить. Мы медленно отошли по кустам назад.
— Что случилось? – спросил Чайкин.
— Кто-то спускается с горы.
Несколько бойцов поднялись.
— В чем дело? – спросил я. – Вы что, хотите победить всех «чехов» лично?
До моего слуха донесся шорох. Он исходил из кустов ниже по склону. Иногда звук усиливался и становился очень явным, иногда затихал и прекращался совершенно. Внизу, пересекая небольшое поле на склоне, двигалось несколько фигур.
— Они раздавят нас, как мух, — прошептал я.
Я не был уверен, что нас поддержат. В течение последних двух дней в полку происходило непонятно что.
Я ощутил, как какая-то тяжесть словно опускалась мне в ноги.
Я торопливо определял координаты нашего местонахождения, старался просчитать возможное направление движения боевиков. Мне совсем не хотелось подставляться под огонь федеральных войск.
Любое движение могло обнаружить нас, пришлось затаиться.
От напряжения, в котором находилось все тело, начала болеть шея. На какой-то момент меня охватило чувство отчаяния. Нам всем грозила гибель. Мы могли попасть под артиллерийский обстрел.
Я чувствовал, что все ребята находятся в состоянии нервного напряжения. Ожидание только усиливало страх. Я был уверен в этом. Прождав несколько мучительных минут, я поднялся.
— Шевелитесь быстрее, — сказал я. – Нам нужно убираться отсюда.
Всех охватило желание как можно скорее уйти с этого участка. Мы двигались почти бегом.
Послышался медленно нарастающий свист летящего снаряда, который становился громче и резче. Начали взрываться первые снаряды. Взрывы поднимали в воздух обломки деревьев и большие ветки.
Все развивалось не так, как я ожидал. Отступать было поздно. Нас мог накрыть любой из разрывов. При подобных обстрелах редко заботятся о точности наносимых ударов.
Я ощущал, как кровь пульсировала где-то у горла и в затылке. Вся местность позади нас была под обстрелом, который велся по очень широкой полосе, из которой нам повезло выбраться.
Когда обстрел прекратился, вокруг стало очень тихо.
Я медленно приходил в себя, дыхание становилось ровнее. Бросок из-под обстрела лишил меня последних сил. Лежа на животе, положив голову на руки, я чувствовал, как с лица падали капли пота. Солдаты распластались рядом и жадно хватали ртом воздух
— Такая уж наша судьба, — сказал я. – Садиться голым задом на раскаленную сковородку.
От нервного напряжения у меня задергалось веко правого глаза, неудержимо хотелось курить. Я долго сидел, не шевелясь. Прежде чем решил продолжить движение.
Спускаясь под уклон, я чувствовал, что ноги дрожали от напряжения, в голени ощущалась резкая боль. Мне хотелось остановиться, броситься на траву и пролежать остаток дня без движения.
Спуск с хребта был долгим и пологим. Идя по траве, я часто спотыкался об поваленные, обгорелые деревья.
Я уже приучил себя не быть преувеличенно осторожным и шел не меняя направления, не останавливаясь. Еще никому не удавалось уклониться от встречи со смертью.
Я двигался, ощущая в висках непрерывную пульсирующую боль. У меня было такое ощущение, словно я тянул какую-то бесконечную песню.

10

С меня срывали одежду. Голым волокли по земле. Острые камни резали кожу и оставляли на теле кровавые полосы. Меня прижали к столбу и, выворачивая в плечевых суставах, прикрутили проволокой руки. Вокруг потрясала кулаками и что-то кричала толпа чеченцев. Некоторые подскакивали ко мне и плевали в лицо. Сквозь мутную пелену, застилающую глаза, я видел, как у моим ногам подтащили упирающегося барана. «Чех» взмахнул ножом, и из перерезанной шеи животного в подставленный таз начала хлестать кровь. Чеченцы по очереди подходили ко мне и, окунув руку в кровь, мазали себе лицо. Я слышал бормотание молитвы. Обряд намаз на крови совершался в отмщение за убитых и требовал жертвы. Время остановилось. Я становился не просто неверным, а жертвой, угодной Аллаху.
Когда я понял, что мне это снится, первой мыслью было, что я, слава богу, не вспомню этого, когда проснусь. У меня никогда не было хороших снов в Чечне.
По разведданным, в село Шиле ночью приходили незаконные вооруженные формирования в количестве 10-15 человек. Была поставлена задача уничтожить боевиков.
— Нам крупно повезет, если мы выберемся из этого дела живыми, — сказал я на совещании.
Разговор о предстоящей операции пугал меня. Я опять представил себя убитым и лежащим на брезенте. Я всегда воспринимал смерть других, как какую-то закономерность. Когда в роте кого-нибудь убивало, я ощущал спокойное удовлетворение, считая происшедшее неизбежным. Но вдруг начинало казаться, что смерть может коснуться и меня. Я не верил, что чем дольше участвую в боевых операциях, тем больше остается шансов выжить.
Мы медленно поднимались по сухому ручью. По обеим сторонам нас скрывали заросли кустов.
Я ходил вдоль колонны. Солдаты шли медленно, очень медленно. Мне хотелось закричать на них, толкнуть в спину, схватить за шиворот и потащить вперед. Но вместо этого я подзадоривал их.
Рота поднялась по склону холма, затем спустилась с другой стороны, и мы пошли по лесной тропе.
Вдруг идущий в «голове» подал знак рукой остановиться. Все присели и замерли. Мучительно долго тянулись минуты ожидания, отделявшие жизнь от смерти. Но в этот раз все закончилось благополучно.
Я ощущал опасность, знал о ее присутствии, и в то же время ничто вокруг вроде бы мне не угрожало. В Чечне опасность ощущалась даже в самом воздухе.
Я старался забыть о своем жалком состоянии от жары, которое мало что значило по сравнению с тем, что мне скоро предстояло испытать самое сильное напряжение, которое только выпадает человеку: смертельную опасность.
Свернув направо, мы прошли по краю обрыва, затем спустились по промоине к подножию холма.
Я медленно оглядел село в бинокль. Все было тихо: ни движения, ни одного звука. На окрестных холмах густая, непроглядная «зеленка» .
По тропинке к селу шли медленно, осторожно. Вскоре лес кончился и открылось ровное поле, в конце которого угадывались очертания домов.
Мне нестерпимо хотелось курить, но я подавлял в себе это желание.
Мы не знали, где находились боевики. Небольшими группами приходилось «прочесывать» каждый дом.
Разведчики расходились в разные стороны. Я шел, обходя дома. Вокруг по-прежнему было тихо.
Вдруг где-то слева раздалась очередь. Сразу за ней еще три или четыре. Я повернулся и побежал в ту сторону.
Еще несколько выстрелов послышалось где-то справа. Раздались взрывы гранат. Не жалея боеприпасов бойцы атаковали каждый дом. Не следовало рисковать, когда мы полностью контролировали ситуацию.
Я бросил гранату в окно. Взрывом в доме выбило стекла из окон, и раздался чей-то визг. Я бросил вторую гранату. После взрыва визг смолк. Война не может быть другой.
Началась ожесточенная стрельба по домам вокруг. В каждом из них мог прятаться враг.
«Бородатые» могли затаиться в любом месте и уже ставить на мне крестик прицела. Неожиданно для самого себя я бросился в сторону, закрутился на одном месте, не переставая стрелять из автомата.
Магазин закончился, и я быстро перезарядил его. Очень страшно воевать с противником, которого не было видно, и который мог видеть меня.
Я не хотел умирать. Еще не время. Слишком многих «чехов» нужно было еще убить.
Я бежал вдоль домов, готовый выстрелить в любого. Никого не было видно. При первых же выстрелах все «мирные» прятались в подвалы, отлично зная о том, что обычно солдаты стреляют в любую движущуюся цель.
Я оглянулся и увидел, как что-то шевельнулось в кустах. Я выстрелил. Фигура в светлом бросилась в сторону. Я выстрелил снова и опрокинул женщину на землю.
Мотострелки, даже оставшись без противника, продолжают делать то дело, ради которого существуют: они занимают территорию, отвоеванную у боевиков. Но нет ничего печальнее зрелища оторванных от противника разведчиков. Позволить «чехам» уйти, было бы для нас серьезной неприятностью.
Было странно, что боевики не показывались. Бойцы томились в ожидании. Я не знал, что предпринять. На соседней улице возникла перестрелка. Сначала послышались отдельные, как бы случайные очереди, потом они зачастили и стало похоже, что там начался бой. Я не любил неопределенность.
Но ощущать происходящее было невыносимо. В каждом чеченском селе я чувствовал себя, как в западне.
Впереди меня бежал молодой чеченец без оружия. Мне никак не удавалось его догнать. Внезапно зацепившись за что-то, «чех» упал и обернулся ко мне. Я увидел мальчишеское лицо. Попытался прошить его очередью, но автомат молчал. Я достал нож и, опрокинув мальчишку ударом ноги, несколько раз полоснул его по горлу.
Завернув за угол, я увидел Ковалева, стоящего на коленях перед распростертым телом Буданова.
— Твою мать! – закричал я. Еще не время оплакивать мертвых.
Ковалев поднялся с колен. Его руки были измазаны кровью.
Мы побежали в сторону выстрелов. Нельзя было позволить «чехам» рассредоточиться и уйти.
Я бил длинными очередями, пробегая мимо проемов дверей. Бросил гранату в окно и присел, пережидая взрыв. «Бородатые» были совсем рядом.
Пашкин шатаясь вышел из-за стены. Одна его рука висела, как сломанная, а другой он закрывал окровавленное лицо. Боевики никогда не сдавались без боя. Встречая сопротивление, мы каждый раз несли потери. Было проще и эффективнее сравнять это село с землей при помощи авиации. Жизнью своих бойцов мне приходилось расплачиваться за игры политиков.
Я двинулся вперед, но затем остановился, передумал и вернулся обратно. Спешить не следовало.
За стеной дома разорвалось еще несколько гранат. За взрывами последовал крик, а потом захлебывающийся визг. Прямо на меня выскочил на четвереньках Воронин, волоча за собой выпавшие из разорванного бока внутренности. Он упал к моим ногам, судорожно подергал руками и замер. Подобраться к «чехам» было не просто.
Фомин высунулся из укрытия, пошатнулся и упал. Когда я перевернул его на спину, то увидел, что он мертв. Пуля снайпера прошла через голову, но не задела лица. Он самым красивым покойником из всех, каких мне приходилось видеть. Его лицо сохраняло несколько недоуменное детское выражение и было очень спокойно, без того напряженного оскала, из-за которого на лица убитых неприятно смотреть.
Пригнувшись, я продвигался короткими перебежками, используя любое прикрытие. Но пули свистели вокруг меня все чаще. Боевики ориентировались в селах лучше нас и, поэтому, их позиции всегда оказывались выгоднее.
Стоя на колене, я перезарядил автомат. И вдруг совсем рядом над головой просвистели пули. Били из-под крыши большого сарая. Я вжался в землю. Я не мог даже поднять голову. С такого расстояния меня не сложно было сразить первой очередью. Но что-то помешало «чеху» подстрелить меня сразу.
Это оказался пулеметчик-сука, один из моих бойцов, который чуть не завалил меня самого. Я осторожно полз, стараясь уйти с линии огня. В бою очень сложно обезопасить себя от молодых солдат.
Пробегая через сад, я заметил, как что-то шевельнулось около стены. Движение было настолько незначительным, что я чуть не прозевал его.
«Чечен» вскочил, метнулся в сторону, стремясь укрыться за углом дома. Я успел достать его короткой очередью и опрокинуть на спину. Парень оказался русским, и у него закончились патроны. Я жалел о том, что смогу убить его только один раз.
Я приставил ствол автомата ко лбу боевика и нажал на спуск. Пули насквозь пробили его голову и, увлекая за собой обломки костей, мозг и кровь вошли в стену позади него, раскрасив ее багровыми потеками. Стараясь не испачкаться в крови, я обыскал труп, выпотрошив его карманы.
Взрывная волна сбила меня с ног. Волна жаркого воздуха прошла по спине, и сверху посыпались доски и куски черепицы.
Не знаю, как я выбрался из-под завала. Зубы у меня стучали, кровь отлила от лица, и перед глазами стояла белая пелена. Дыхание обжигало легкие, я почти терял сознание. Чтобы избавиться от этого состояния, я несколько раз ударил себя кулаком по лбу. Я сидел скрючившись, испытывая недостаток воздуха. Потом поднялся и подобрал чей-то валявшийся автомат. Я проверил магазин, выбросил пустой, зарядил полный. По привычке посмотрел на серийный номер автомата, но его не обнаружил.
Я напрягся и начал медленно продвигаться вперед, избегая наступать на маленькие ветви. Сквозь густые кусты я увидел человека, сидящего на земле. Он что-то высматривал перед собой. Я осмотрелся по сторонам, других боевиков поблизости не заметил. Прикинул расстояние и тщательно прицелился.
Я стрелял в голову, хотя прежде делал это редко. Попасть в голову гораздо сложнее, чем в туловище. Я выпустил очередь.
Рядом с трупом я подобрал упавшую СВС-137. с патронами уменьшенной мощности.
Я забрался на крышу и осмотрелся в прицел по сторонам. Метрах в трехстах заметил крадущегося вдоль насыпи «чеха».
Я навел перекрестье прицела на верхушку головы «чечена», учитывая снижение пули на таком расстоянии. Боевик был молод и острижен наголо. Вид у него был усталый. Он повернул голову и пристально посмотрел почти прямо мне в глаза. Я знал, что он не мог увидеть меня, но все-таки занервничал, смотря глаза в глаза человеку, которого собирался убить. Я выстрелил и невидимый удар сбил «чеха» с насыпи.
Я вдруг стал такой счастливый оттого, что удалось завалить этого боевика. Чуть не заорал от радости.
После прыжка с крыши я потерял равновесие и упал, выронив из рук винтовку. Ударился головой обо что-то твердое, и все поплыло у меня перед глазами.
Когда я очнулся, во рту была кровь и земля. Не шевелясь, я прежде всего прислушался. Уже никто не стрелял. Где-то недалеко разговаривали. Голоса были женские и приближались.
Я шел вдоль улицы. Несколько раз наталкивался на валявшиеся трупы. Я подошел к лежащему солдату. Фомичев был мертв. Пуля попала ему в голову чуть повыше правого уха. Только смерть смогла избавить его от войны, которую никто и никогда не объявлял.
Наши потери оказались меньше, чем можно было ожидать.
— Ты просто не знаешь, что мне пришлось пережить, — сказал один из уцелевших бойцов другому.
Я услышал пронзительные вопли. Все сразу же повернулись туда, откуда они доносились. Раненый солдат, схватившись руками за голову, издавал ужасные крики.
— Эй, кто там! – крикнул я. – Неужели нельзя дать ему что-нибудь, чтобы он успокоился?
Кулаков оглянулся на меня и ответил:
— Господи боже, да я уже сделал ему два укола.
Несколько солдат приволокли захваченного боевика.
«Чечен» знал, что умрет, а у меня не поднималась рука его прикончить. Я уже слишком многих убил. А «чех» уже не представлял никакой опасности, и я был готов оставить его в живых, но бойцы решили иначе. Я не смог остановить их.
Солдаты держали боевика за руки, потом ударили кулаком в лицо, в живот, не давая упасть. Затем один за другим подскакивали с криками и били прикладами автоматов – в лицо, в грудь, в живот. Чеченец упал, сжавшись и подобрав ноги. Его пинали ногами, тело каталось по земле, пока не замерло в распластанной позе. Подойдя ближе, я увидел во лбу лежавшего большую дыру, из которой торчали желтые осколки костей и медленно сочились красно-серые мозги. Его забили до смерти прикладами.
С ребятами всегда так: если они решили кого-то прикончить, не надо им мешать. Никогда не следует говорить под руку тому, кто убивает человека.
— Я так не могу, — сказал Сухов.
— Тебе за это платят, — ответил я. – Если тебя тошнит, блюй здесь, не стесняйся.
Сухов мотнул головой, смахнул со лба пот и сказал:
— Со мной все в порядке.
Я был уверен, что это не единственное его заблуждение.
— Если тебе нравится убивать, признайся в этом, — сказал он.
Я не мог ответить ни да, ни нет. Все было гораздо сложнее. Каждый день, проведенный в Чечне изменял меня.
Когда я убивал, то чувствовал себя отлично. Появлялось некое ощущение выполняемого долга. Единственный путь к победе, как я думал, — это убивать чеченцев. Я уже мог не дрогнув зарезать беспомощного пленника, добить раненого или убить старика.
Я бы соврал, сказав, что рад участвовать в войне. Но поскольку это происходило, то радовался тому, что делал. Я уже понял, что мне следует смириться со своей участью, принять все, что на меня свалилось. Я знал, что это обманчивая надежда, но не хотел расставаться с нею, бессознательно хватался за нее, как моя рука – за кобуру со «стечкиным».
Было невозможно объяснить, зачем я шел на смерть, которая все равно придет, рано или поздно, и которую незачем торопить.
Обычно на войне стараешься не замечать того, что происходит вокруг, и не думать о том, что произойдет в дальнейшем. Слишком на многое приходится не обращать внимания. Либо миришься с происходящим, либо сходишь с ума – других выходов из создавшегося положения не было.
Солдаты моей роты должны были ладить друг с другом. Внутри отдельного подразделения, в обособленности я создавал свое маленькое государство, со своими устоями, своими понятиями о добре и зле, своей законностью. Ни один из моих бойцов не сомневался, что если мне потребуется убить любого за неподчинение, я сделаю это без колебаний.
Весь вечер солдаты бегали по склону с патронами красного дыма в руках, но «полосатые» проносились мимо. Эфир молчал. Командование долго принимало решение.
Сигнальный оранжевый дым посланные за нами «вертушки» заметили и со второго захода резко пошли вниз. Меня начало охватывать странное спокойствие.
Когда я выходил из вертолета, то вдруг потерял сознание. Повезло, что я удачно упал. Мог разбить себе голову о «бетонку», но просто грохнулся на бок.