Голоса самолетов
Злая подмосковная зима не давала дышать, морозными когтями рвала ее южную, не привыкшую к такому холоду кожу. Стучала костяшками веток по крыше их домика. Они снимали времянку – избушку без курьих ножек, вода замерзала в сенях в ведрах. Ветер гудел в трубе. Огонь в печурке играл поленьями.
Гул самолетов: взлет – посадка.
— Когда ты вернешься?
— Не знаю.
— Пожалуйста.Я не могу ждать и не знать – когда? Ждать в бесконечности.
— Не могу. Тебе не положено знать.
День. Ночь. День. Ночь.
Дни.
Чужие лица на чужих улицах.
Ночи.
Мыши шуршали на чердаке у трубы. Там тепло, там их мышиный дом.
Она узнавала самолеты по голосам. Слышала каждый возвращающийся рейс. Медленное время прилипало к пальцам. Она мечтала, чтобы время превратилось в реку, и она пронырнула бы сквозь нее на ту сторону ожидания. Не считала дни – нельзя считать бесконечность. В ней можно только плыть, прислушиваясь к гулу самолетов. Представлять себе ускользающее тепло щеки, немного колючей, кончиками пальцев вновь и вновь вспоминать мягкость волос – чтобы не забыть. Ей казалось, что если она забудет это ощущение, оно никогда не вернется к ней вновь… Останется на том берегу ожидания.
Мелкий частый стук в окно. Он так всегда стучит – легко барабанит костяшками пальцев – быстро-быстро: я здесь.
Колючая щека пахнет ананасами, чужими океанами, далекими горячими песками.
— Какая ты смешная, — слизывает он слезинку со щеки, — я же здесь.
— Ты здесь, ты есть. Я тебя не придумала?
Ей не положено знать, что на взлете отказал правый двигатель. Что им удалось посадить самолет за мгновение до вечности. Через несколько дней она вдруг заметит, что волосы у него на висках не просто светлые – седые. А он засмеется – так годы же идут… И спросит: что привезти тебе из Африки?
— Себя… только себя…
