Сказка для взрослых детей.
Памяти Михаила Афанасьевича Булгакова.
Много лет тому назад жил-был на свете мальчик, маленький мальчик, который совсем недавно поступил в гимназию, научился считать и писать свое имя, и больше всего на свете любил сказки и вишневое варенье.
Жил он, вместе со своими родителями, младшими сестрами и братьями на Киевской окраине в огромном старом доме, хозяйкой которого была столетняя старуха, такая сморщенная и скрюченная временем, что ее лицо мог видеть только наш маленький мальчик, но он предпочитал вообще не встречаться с ней, потому что потом ему хотелось плакать от страха. В доме было три этажа и много комнат, большая часть их пустовала, хотя хозяйка брала довольно низкую плату. Просто, дом, своим мрачным запущенным видом, привлекал очень мало постояльцев. Даже днем в его бесконечных коридорах стоял затхлый полумрак и в темных углах, завешенных паутиной, что-то скрипело и потрескивало, — видимо, оседали от тяжести старые бревна.
Отец мальчика был профессором духовной академии, историком религий, и целыми днями пропадал у себя на кафедре, забывая, иной раз, и про обед. Мама занималась хозяйством и воспитанием детей, и делала то и другое так незаметно и весело, сопровождая домашние хлопоты фортепианным аккомпанементом и сказками собственного сочинения, что в доме никогда не смолкал смех, всегда гуляла музыка, и сквозняки танцевали с пылью в пустых соседних комнатах.
По вечерам они всей семьей читали книги. Отец, с карандашом в руке, листал толстые богословские фолианты, а мама перечитывала детям волшебные сказки с русалками, лешими, колдуньями и прочей нечистью. Описывались эти персонажи такими мрачными красками, что мальчик с замиранием сердца слушал древние истории, хотя и думал, что, наверное, нечистой силы все же не бывает на свете. Но спать он, все равно, ложился с зажженной свечой в изголовье, на всякий случай, особенно когда оставался за старшего в доме, если родители уходили вечером в театр или на концерт, уложив младших детей в постель. Тогда он до поздней ночи сидел возле окна в гостиной и смотрел, как наливаются светом звезды в черном небе, слушал цокот подков по мостовой, грохот колес проносившихся мимо конных экипажей и гортанные крики извозчиков, а в свою спальню уходил, когда глаза уже совсем слипались от усталости…
В тот вечер родители после ужина собрались на спектакль, пожелали угомонившимся детям спокойной ночи и ушли, унося с собой пряный запах отцовских сигар и неуловимый аромат маминых духов. Мальчик, когда затихли шаги в коридоре, запер дверь прихожей и отправился в столовую, испытывая неодолимое желание подкрепиться перед сном любимым вареньем. У высокого кухонного буфета он поставил стул, взгромоздил на него тяжелый табурет, и взобрался на это сооружение, намереваясь снять с верхней полки стеклянную банку, матово светящуюся под потолком выпуклым манящим боком.
Увы, как часто наши планы нарушаются в одно мгновение самым непоправимым образом, когда, казалось бы, все продумано до мелочей. Табуретка качнулась, мальчик раскинул руки, удерживая равновесие, и банка, безнадежно блеснув стеклом, устремилась к полу, влекомая неумолимой силой всемирного тяготения. Исход оказался плачевным.
Теперь, не мешкая, нужно было уничтожить следы домашнего преступления, чтобы пропажа была обнаружена не так скоро.
Мальчик, всхлипывая от горя, собрал на старую газету осколки, сгреб тряпкой в ведро тягучую рубиновую лужу с крупными ягодами, кое-как вытер пол, сполоснул липкие ладони в рукомойнике и, накинув на плечи гимназическую шинельку и обув галоши, потащил ведро на улицу, освещая себе дорогу мерцающим язычком свечи. Он шел, осторожно ступая по скрипучим половицам, а темный коридор почему-то все не кончался. Он даже потерял счет запертым дверям, ровными шеренгами тянувшимся с обеих сторон. Внезапно перед мальчиком, вместо выхода на лестницу, оказалась открытая дверь, зияющая бесконечным провалом в стене, и из нее на пол коридора падал четкий прямоугольник света, но света черного, — как будто в комнате за этой дверью горела лампа, излучающая нечто прямо противоположное обычному белому свету.
Мальчик остановился, открыв рот, но забыв закричать от страха, и тут впереди вспыхнул настоящий свет, послышались быстрые шаги и к нему вышел высокий моложавый мужчина, остановился на пороге и сделал приглашающий жест правой рукой.
— Ты уже пришел? – с улыбкой, словно старому знакомому, сказал он. – Ну, что ж, милости просим, входи.
Потом он, как бы невзначай, заглянул в ведро, в дужку которого мальчик вцепился мертвой хваткой, и проговорил:
— Оставь его здесь, незачем ходить на улицу по ночам.
Мальчик послушно опустил ведро на пол, рядом поставил подсвечник и шагнул вслед за незнакомцем через порог. Страх его тут же пропал, так как в лицо ему потянуло из этого удивительного жилища густым лесным воздухом, пахнувшим свободой и приключениями. Хозяин прикрыл дверь, взял его за руку и повел через лабиринт небольших смежных комнат.
Поистине, это было очень странное помещение: пол в нем был усыпан опавшими листьями, сухими сосновыми иглами и приятно пружинил под ногами, в воздухе порхали радужные бабочки, и вокруг было светло, словно в ясный летний день, хотя окна чернели ночью. Мальчик шел, доверчиво держась за руку незнакомца, и вертел головой по сторонам, встречая на пути знакомые, но нашедшие здесь удивительное применение, предметы.
В прихожей, словно диковинное дерево, прямо из пола росла металлическая вешалка, в рогах которой устроилась серая ушастая сова, косящая вслед маленькому гостю желтым настороженным глазом. Рядом с вешалкой стоял обыкновенный гостиный сервант, за стеклянными дверцами которого, между полок, медленно колыхались длинные плети водорослей и проносились стайки золотистых рыбок. В следующей комнате расположился огромный круглый стол с массивными ножками в виде львиных лап, и на его крышке лесной лужайкой зеленела трава и покачивали бутонами распускающиеся алые тюльпаны. Из цветка вывалилась рабочая пчела, с распухшими от желтой пыльцы задними лапками, и тяжело полетела к тумбочке, стоящей под окном, прямо в леток, прорезанный в дверце.
Дальше, на стене висело большое овальное зеркало, из него водопадом низвергался бурный ручей и склонялись темно-коричневые головки камыша, уже начинающие рассыпаться мягким беловатым пухом. Ручей весело журчал в галечном русле, пересекающем комнату, и убегал через проем в следующую, куда-то под приземистый дубовый комод, с выдвинутыми лесенкой ящиками. В верхнем колосилась спелая пшеница, — ее осыпающиеся зерна тут же терялись в желтой хвое на полу. В другом возвышался островерхий купол муравейника, шевелящийся, словно кипящая вода, от обилия рыжих муравьев. А нижний ящик представлял собой колодезный сруб с тяжелым воротом, серебряной цепью и деревянным ведром с обледеневшими краями, полным студеной прозрачной воды. У комода росла тонкая белоствольная березка, в ветвях ее, усыпанных крохотными зубчатыми листочками, высвистывал звонко соловей…
Наконец они пришли в самую обыкновенную комнату, посреди которой расположились дубовый письменный стол и два глубоких, черной кожи, кресла. За кованой решеткой камина потрескивали искрами горящие смолистые поленья, волнами распространяя тепло и свет в окружающий полумрак. В окне сияла полная золотая луна.
Таинственный незнакомец молча усадил своего маленького гостя возле стола, другое кресло пододвинул поближе к огню и уселся сам, уперев локти в высокие подлокотники и возложив острый подбородок на скрещенные пальцы. Он закрыл глаза, глубоко вздохнул, и, казалось, погрузился в сон. Мальчик обернулся к столу и с любопытством стал рассматривать, что на нем находится.
Большую часть поверхности вытертого зеленого сукна занимали сложенные поленницей пепельно-желтоватые пергаментные свитки, со свисающими за край столешницы круглыми восковыми печатями. Посредине, словно шпиль готического собора, возвышался массивный бронзовый подсвечник, залитый оплавленным воском, стекающим с толстой витой свечи. Рядом с подсвечником стояли кубические резного дерева часы, стрелки их сошлись на двенадцати, а под циферблатом серебрилась табличка с гравировкой на латыни: «Что стоишь? Время уходит!»
Конечно, мальчик еще не учил латинского, но витиеватые строки прочел и понял сразу, без всяких усилий, как будто знал древний язык всегда. И вообще, когда он только переступил порог загадочного жилища незнакомца, он вдруг почувствовал себя намного взрослее и не увидел в этом ничего странного, а воспринял происходящее, как приглашение к разговору на равных.
Мерцающий свет пламени камина красными бликами играл на голых известковых стенах и отражался в стеклах окна за спиной хозяина кабинета, который, оказалось, совсем не спал, а из-под прикрытых тяжелых век осторожно наблюдал за гостем. Заметив, что его разоблачили, он открыл глаза и проговорил:
— Ну, что ж, давай знакомиться. Тебя я знаю уже давно, а ты меня видишь в первый и последний раз в жизни, но, тем не менее, ты должен узнать мое имя. Меня зовут мистер Дэвил, если тебе это что-нибудь говорит.
— Кажется, я уже догадался, — мальчик кивнул головой и сам удивился своей смелости. – Однако, я представлял вас совсем другим, судя по книжным описаниям и рисункам.
— Не так я страшен, как меня малюют! – ответил мистер Дэвил и расхохотался.
Отсмеявшись, он пододвинулся вместе с креслом к столу и, наклонившись, приблизил свое лицо к лицу мальчика.
— Но, ближе к делу, — он пристально вгляделся в глаза собеседника, не отпуская его взгляда. — Я поселился здесь всего на одну ночь, чтобы немного поговорить с тобой.
— Со мной? О чем? – удивленно спросил мальчик, невольно съеживаясь под обжигающим взором черных глаз.
— О чем угодно! – воскликнул мистер Дэвил, снова откидываясь в кресле. – О вещах близких и отстоящих от нас бесконечно, о явлениях понятных и необъяснимых, о людях – главной загадке Вселенной, и, конечно, о тебе и обо мне.
— И обязательно об этом говорить именно со мной?
— Да, сейчас именно с тобой. Хотя я беседую об этом со многими людьми, но они, в отличие от тебя, обычно не задают лишних вопросов.
Мальчик смутился и замолчал.
— Не обижайся. Это так, — старческое проявление нетерпения.
— Старческое?
— Да, на лицо я молод, но в душе – давно старик. Люди наделили меня худшими своими чертами, а груз чужих пороков не так уж легок. И, в компенсацию, мне даны бессмертие и молодость, хотя это только усиливает мои муки.
Он поднялся с кресла и встал возле окна, задумчиво глядя сквозь стекло на темную улицу. В наступившей тишине было слышно, как гудит в каминной трубе ветер и шуршат по стене ветви деревьев, роняющие сухие осенние листья.
— Как же вы попали сюда, вместе со всем этим? – мальчик решился отвлечь его от дум.
Мистер Дэвил вновь обратил горящий взор на своего маленького собеседника.
— Я просто совместил в пространстве два места – свой дом и твой.
— Теперь понятно, почему вместо того, чтобы выйти на лестницу, я очутился здесь.
— Если вдуматься, в этом нет ничего необычного. Мы очень часто оказываемся совсем не там, где нам хотелось бы быть. Но пусть это тебя не огорчает.
— А я и не огорчаюсь. Здесь очень интересно!
Хозяин кабинета довольно улыбнулся и кивнул.
— А что у вас в тех комнатах, где мы проходили?
— Лето, обыкновенное солнечное лето, — ответил мистер Дэвил и пустился в объяснения. – Течение человеческой жизни напоминает мне смену времен года: человек рождается из долгого зимнего небытия и сразу же окунается в весеннее родительское тепло, дающее ему первые впечатления о мире; лето, это зрелость его жизни, время самого продуктивного поиска, самостоятельного осмысления и преобразования своей вселенной, а старость – осень, пора сбора плодов и подведения итогов; за ней снова начинается холодное заснеженное небытие, бесконечная смерть. Поэтому я и люблю лето – праздник жизни, и никогда не расстаюсь с ним.
— Вам можно позавидовать! – воскликнул восторженно мальчик.
— Не завидуй. Твое лето еще впереди. Вся прелесть для людей в том, что все приходит и все когда-нибудь кончается, а мой удел – вечность. Вечно присутствовать на чужом празднике… Иногда мне хочется все бросить и улететь к манящим звездам, но они так же недосягаемы для меня, как огни далекого парохода для потерпевшего кораблекрушение. И я пребываю на Земле в многозначительном безделье, лишь иногда позволяя себе принять участие в человеческих судьбах.
Мистер Дэвил задумчиво вздохнул, но тут же встрепенулся и обернулся к мальчику.
— Что-то я разболтался. Когда говоришь только с самим собой, в настоящем разговоре тоже забываешь о собеседнике.
— А что у вас тут было…, — мальчик неопределенно взмахнул рукой. – Когда я подошел к двери?
— Ах, ты об этом! Каюсь, я перепутал освещение. Это был свет наоборот, антисвет.
— Разве такое бывает?
— Человек сам творит свой мир, поэтому бывает все, что ты можешь себе представить. Но того, чего ты сейчас даже не представляешь, неизмеримо больше.
— Говорите, пожалуйста, яснее. Я ведь только недавно поступил в Александровскую гимназию, а не в университет.
Хозяин кивнул, извиняясь, и продолжил:
— Свет, если можно так выразиться, бывает двух видов – активный и пассивный. Активный свет излучается каким-либо источником, например, Солнцем. Пассивный – свет отраженный. В комнате, в которую через окно не падает ни одного прямого луча, все равно светло, из-за света отраженного. Так же и ночью все окутано тьмой — пассивным антисветом, а где-то во Вселенной есть его активные источники.
— И у вас есть такой источник?
— Вот эта свеча. Для меня нет разницы, при каком освещении заниматься своим делом.
— Каким делом?
— Вот теперь мы и подошли к самому главному, — мистер Дэвил выдвинул верхний ящик стола и протянул мальчику лист пергамента, испещренный каллиграфическими письменами.
— Сейчас я попрошу тебя подписать этот документ, в котором я обязуюсь сделать тебя бессмертным. Мысли твоей не будет преград на пути познания, ты прикоснешься к великим тайнам Вселенной, доселе неизвестным человечеству, и принесешь людям бесценный дар – Знание. Конечно, это будет лишь крупица огромной глыбы, имя которой – Истина. Ведь за свою короткую жизнь человек успевает сделать очень немногое, а сколько таких песчинок уже хранит человеческая История, вместе с именами их первооткрывателей. Да, я обещаю тебе бессмертие не бренного тела, но имени! Бессмертием твоим будет благодарная память Человечества.
И не думай, что ты первый. Вот здесь вписаны имена тех, кого нашел я среди тысяч и миллионов, увидел слабенькую искорку настоящего разума и дал ей силы разгореться. Вот они, мои недавние открытия: Миша Ломоносов, Катя Дашкова, Саша Пушкин, Марийка Склодовская, Федя Достоевский, Джим Максвелл, Дима Менделеев, Николка Тесла, Костя Циолковский, Алька Эйнштейн…
Мистер Дэвил разворачивал, любовно поглаживая, верхние пергаментные свитки, читал имена и сентиментально вздыхал.
— И что же вы берете взамен? – осторожно спросил мальчик. – Душу!?
— Нет, мертвые души мне не нужны, душа – дитя,- без разума, и разум – ничто,- без души, — покачал головой мистер Дэвил. – Я возьму только некоторые ее качества. Я возьму взамен твои самоуспокоенность и самодовольство, леность твоей души и ее слабость, заберу твою праздность и усталость, духовную сытость и равнодушие к познанию мира, отниму черствость к чужим бедам и скорби, скупость и спесь… Чтобы все это не мешало тебе никогда!
Он внимательно посмотрел мальчику в глаза.
— Конечно, ты можешь отказаться. Ведь я не обещаю тебе спокойной жизни. Отнюдь, чашу горя, которую ты при этом выпьешь до дна, ничем не измеришь. Но это будет твоя судьба!
Мальчик упрямо кивнул головой.
— Тогда, прошу! – мистер Дэвил хищно улыбнулся, извлек из ящика золотую чернильницу и белое гусиное перо, обмакнул его в густую черную жидкость и протянул маленькому собеседнику. – Не бойся, это не кровь!
Тонкие пальчики твердо обхватили перо и, не дрогнув, вписали имя в промежуток между витиеватыми строками.
За ним расписался мистер Дэвил, промакнул лист серебряным пресс-папье с рукояткой в виде головы ворона, прикрепил на замшевую тесьму, наискось прошившую пергамент, восковую блямбу, и оттиснул на ней массивным золотым перстнем печать – пентаграмму.
— Сим обрекаю тебя на вечные скитания в поисках Истины! – торжественно провозгласил он, а за окном в то же мгновение сверкнула ослепительная молния и дом потряс раскатистый удар грома. – И… нам пришла пора прощаться.
Мальчик, еще не осознав до конца происшедшего, поднялся из кресла, окинул тоскливым взглядом комнату, нерешительно переступил с ноги на ногу и проговорил:
— А вы не могли бы исполнить одну мою просьбу?
Мистер Дэвил вопросительно посмотрел на него, неторопливо скручивая пергамент в свиток.
— Понимаете, я там банку разбил с вареньем. Нельзя ли ее как-нибудь обратно… склеить?
Хозяин понимающе улыбнулся и кивнул.
— Я не занял у тебя ни минуты жизни. Напротив, я даже вернул часть уже утраченных, — он указал рукой на часы, их стрелки приближались к одиннадцати. – Пока ты был у меня в гостях, мы жили с тобой назад, находясь в обратном течении времени. Так что, можешь смело возвращаться домой – ты еще не разбивал этой злополучной банки!
Они прошли к выходу из квартиры, мальчик подхватил пустое ведро, взял свою свечку и пошел прямо по темному коридору в ореоле золотистого света, стуча хлябающими галошами по скрипучим половицам.
Мистер Дэвил долго смотрел вслед маленькой фигурке в длиннополой гимназической шинели, пока не хлопнула, закрываясь, дверь. Потом осторожно притворил свою.
И сгинул…